Визит в рамках заботы о ближнем

   Дворник Михеич заболел. В последние дни он как-то скукожился, то и дело потирал левую сторону груди, но на участливые вопросы пенсионера Волозова только отмахивался. Пройдет, мол, подумаешь, в груди щемит, навроде тоски.

   — Это ты, Петрович, по зоне затосковал, — похохатывал тов.Бататов. — По лесоповалу. Тут ты метлой помахал по двору и — все заботы, никакого простора для трудовой деятельности. Энтузиазм грустит в тебе, видать.

   Но три дня назад прихватило так, что пришлось вызывать «скорую». Приехали медики и Михеича с прединфарктным состоянием загрузили в машину. Как был, в сапогах и рабочем фартуке. Пенсионер Волозов только и успел, что метлу у Михеича из рук выхватить — председатель домкома потом строго спросит, куда инвентарь подевался. Инфаркт, к счастью, не подтвердился, но в отделении Михеича задержали. Сказали, стенокардия. Да не простая, а с каким-то напряжением оказалась.

   — Паршивая штука, — знающе покивал головой тов.Бататов. — Ее раньше «грудной жабой» называли. Отсюда и пошло, наверное, выражение «жаба задушила». Впрочем, это про жадность так говорят.

   За три дня отсутствия Михеича на рабочем посту, двор дома №66/6,  что по улице им.Жертв Перестройки, стал походить на мужчину, жена которого уехала в командировку: всюду грязь, пустые бутылки валяются из-под разных демократичных напитков, ветер гоняет по периметру пустые полиэтиленовые пакеты, пустые пачки от сигарет, конфетные фантики и прочую бумажную дрянь. Двор перестал быть уютным.

   — Тов.Бататов, — пенсионер Волозов кормил, как обычно, воробьев и голубей и отвлекшись от действа, остановил проходившего мимо председателя домкома, — надо бы Михеича сходить проведать. Как он там? Кроме нас нет ведь никого у человека. Сам знаешь, последние лет тридцать его домом были зоны.

   — Да я и сам об этом думал, Петрович. Надо, надо навестить Петровича, — для удобства и чтобы не загружать лишней информацией память, председатель домового комитета привычно величал всех Петровичами. Независимо от возраста и вероисповедания. — Во-первых, мы его единственные друзья, как-никак. А во-вторых, я, как должностное лицо, просто обязан это сделать: поинтересоваться здоровьем вверенного мне персонала. Кстати, в этом и свои плюсы есть: галочку в отчете поставим о проявлении заботы о человеке и опять же из общественной кассы деньги на визит сможем взять.
 
   — На-ко, вот, — тов.Бататов порылся в кармане пиджака и выудил шариковую ручку и слегка помятый листок бумаги, — список гостинцев составим, которые прикупить надобно, идя к болящему.

   Друзья сели за доминошный столик, стоящий под грибком и пенсионер Волозов, склонившись над столешницей, что-то вписал в лист.

   — Петрович! Ты что это там пишешь? Надо согласовать со мной вначале. Деньги-то общественные.

   — Так апельсины, тов.Бататов, — поднял голову друг. — Они непременно должны присутствовать. Традиция. Как на встречу с женщиной идешь с букетом цветов, чтобы ароматом голову ей вскружить, так к больному человеку — с апельсинами.

   — Странная традиция, — покачал головой председатель, — апельсином голову не вскружишь. Разве что намекнешь, что может в последний раз в жизни бедолага фрукт экзотический пробует… Ладно, напиши, 100 грамм.

   — Тов.Бататов, да как же сто грамм? Это, считай полтора плода. В нем кожура одна половину веса берет. Никак не меньше килограмма купить надо.

   — Петрович, вот всегда ты был сторонником нежностей. Все бы тебе птичек, калечных и женщин ублажать. Ладно, уговорил, пиши: полкило апельсинов… дальше, батон, двести грамм сыра «Гауда» — мне он больше всего нравится, — сто грамм сервелата… селедку не пиши, только пачкаться с ней.

   — Тов.Бататов, какая Гауда? Какой сервилат? Михеича там кормят. И кормежка, думаю, ничуть не хуже, чем он здесь себе готовит. Да и потом, что такое сто грамм?

   — Петрович, ты меня порой до самых глубоких, таинственных глубин организма поражаешь. Словно дитё неразумное в первый класс собрался. Мы куда с тобой идем? Друга навещать. А закусывать чем думаешь? Водку ж, надеюсь, сам догадался внести в список?

   Пенсионер Волозов виновато почесал кончиком ручки затылок, поерзал на скамье и, подняв на домовое начальство глаза, нерешительно произнес:

   — Так не на кладбище проведывать идем, а в больницу навещать. Михеич пока живой, может еще и выкарабкается.

   — На кладбище — это само собой. Наши врачи такое не упустят. Но и в больницу надо, все ж три дня не виделись, требуется это дело отметить.

   Затарившись в супермаркете согласно списку, друзья приехали на маршрутке в городскую больницу. К их удовольствию режим у Михеича оказался не постельным, и вскоре троица уже сидела в дальнем, тенистом углу больничного городка. С местом повезло: под старыми липами стояли две садовых скамьи, одна напротив другой. Председатель домового комитета и представитель домовой общественности, в лице пенсионера Волозова, сидели на одной скамейке, а дворник Михеич, который в настоящий момент был как бы и не дворником, а временно хворающим, расположился визави — он, конечно, не заразный, но мало ли, осторожно рассудил тов.Бататов. Визитеры сидели, что называется на «пионерском расстоянии». Между ними, на расстеленной газетке, лежали, аккуратно нарезанные в магазине по просьбе председателя домкома, сыр и сервелат — батон поломали сами крупными кусками. Водку из пакета решили не доставать. Во избежание. Когда пенсионер Волозов в роли виночерпия наклонил пакет, чтобы наполнить пластиковый стаканчик, тов.Бататов спросил у Михеича:

   — Тебе, Петрович, как обычно? На равных?

   — Не, — отрицательно качнул седой головой больной, — режим у меня. Учуют — выпишут с нарушением этого самого режима.

   — А тебе какая печаль? — изумился председатель домкома. — Больничный лист тебе все одно не положен.

   — Все равно не буду, — отказался дворник, — я ж на колесах, а таблетки с алкоголям не катят.

   — Ну, как знаешь, — с видимым облегчением согласился тов.Бататов. — Я примерно так и предполагал. Потому два стаканчика и прихватили.

   Он принял из рук пенсионера Волозова пластиковую тару с подрагивающим на уровне половины уровнем жидкости, посмотрел его на просвет, удовлетворенно крякнул, бесшумно чокнулся с мягким стаканом товарища и сказал тост:

   — Ну, за то, что застали тебя живым!

   Залпом выпил, высоко запрокинув голову, зажмурившись, шумно вдохнул, подпрыгнул на скамье, словно трамбуя принятое и слепо зашарил рукой в поисках закуски, которую — знал! — протянул ему пенсионер Волозов.

   — Ах! Хорошо! Врачи-то чего говорят? Куда определять собираются, в какую сторону? Двор без тебя больно замусорен.

   — Так, а дня через два пообещали выписать. Говорят, что эта… динамика стабильная у меня.

   — Так коли стабильная, чево сидеть зря? Может с нами и пойдешь? Двор, говорю, замусорен. Ну, как знаешь. Петрович, — это уже к пенсионеру Волозову, — давай наливай по-новой, выпьем, чтобы до метлы дожил. Возьми вот, — это уже дворнику Михеичу, — сыру ломтик, пожуй. Для тебя несли, старались. И эти… апельсины тоже для тебя. Гостинчик от зайчика.

   — Да я лучше подымлю с вами, — и Михеич выщелкнул из пачки сигарету.

   — Михеич, ты бы бросал курить. Раз сердечко шалить стало, — в голосе пенсионера Волозова слышалось неподдельное беспокойство за друга.

   — Да я, ёптить медь, не раз уж пытался, — обреченно махнул рукой дворник. — А вот понял, что с годами легче баб бросить, чем курево.

   Друзья замерли, не донеся до рта стаканы, пораженные философской глубиной дворницкой мысли.