Сделка

 Глава 1. Глава 1.Холст, масляные краски и нимфа
Она лежала на моем старом диване, чуть согнув ноги в коленях. Ничего, кроме нагой красоты.  Без сомнения, эта богиня, спустившаяся с Олимпа,  вдохновляла на творчество! Полные упругие груди со смело торчащими сосками не смогли бы оставить равнодушным никакого мужчину.  Я опустил свой взгляд ниже. Тонкая, изящная рука  ее  возлежала на бедре. Свет, исходящий из единственного побитого окна моей студии, падал на подтянутый живот натурщицы, представляя его в самом выгодном виде, хотя я подумал, что лет после сорока эта Афродита вполне могла бы стать полноватой и брюзгливой бабой. Лобок скрывали русые кудри. Я сглотнул и перевёл взгляд на её лицо. Обладательницы идеальных тел редко  красивы. Эта – была прекрасна. Лебединая шея и бархатная кожа, тонкие  аристократические черты и безупречный овал лица - истинный   эталон  женской красоты!
Глаза девушки томно глядели на меня. Они были темно-синего цвета, какого бывает море  большой глубины. Пучины его скрывают много тайн. Русые волосы  свободными завитками рассыпались по  подлокотнику. Алые сочные губы были порочно приоткрыты:  сколько мужчин они познали?   Я словно забылся, упиваясь этой первозданной красотой.   Мне вспомнились  нимфы с картины Рубенса: те более были похожи на стареющих коров, а моя натурщица была прекрасна. Сколько  ей    могло быть лет? И чем она могла заниматься, кроме как подрабатывать у художников и сопровождать… кого?
Я не переоценивал её добропорядочность.  Интересно, сколько стоит постель с ней? С таким телом и лицом она могла бы стать Таргелией нашего времени. Теперь она, казалось, и не замечала моего присутствия. Что для неё бедный художник? Этой богине порочной красоты было бы мало целой планеты для своего величия. Я подошел к своему старому мольберту, на котором я учился рисовать еще когда мне было десять лет, и отец, работяга с грубыми ручищами, отвел меня в художественную школу. Ведь единственное, чем я отличался в гимназии, была именно живопись. А сейчас, вспоминая это событие с высоты своих двадцати восьми лет, я понимал, что таких любителей похвастаться перед своими престарелыми родителями разномастной мазней и парой-тройкой выставок, пруд пруди. И я, Владимир, обычный сельский художник местного значения, не оказался исключением. У меня не было ни больших гонораров, ни поклонников. Не было и большого  таланта. Все, что я мог вложить в свои холсты – трудолюбие и многочасовую практику.
Когда эту девушку, самоуверенную и молчаливую, за руку привел в мою мастерскую высокий старик в широкополой шляпе и потертом вельветовом костюме, я был шокирован. Она была в узких джинсах и открытой красной майке. Обычная городская девушка, жительница Петербурга.  Но этот омерзительный старик рядом с ней! Теперь ясно, как ей удается жить в мегаполисе. Презираю содержанок! Я, несмотря на свою бедность, зарабатываю на студию и одежду себе сам, не глядя  на то, что подчас мне приходится питаться у друзей, чтобы душа не рассталась с телом. 
Старик сунул в мой заляпанный масляной краской фартук гонорар, в три раза выше тех денег, которые я обычно получал за изображение обнажённой натуры. И больше ни одного лишнего слова. Лишь срок:
- Пусть картина будет готова завтра, на восходе солнца. Ты поставишь её у двери, и я заберу ее. А Татия… - Он бросил взгляд на девушку, которая начала понемногу раздеваться и осматриваться в студии. – Она исчезнет сама.
С этими словами старик в костюме скользнул на улицу. Растерянный, я даже не успел сказать ему, что портрет маслом невозможно написать за одну ночь. Я остался наедине с Татией и, почувствовав на себе пристальный взгляд, невольно посмотрел на обнаженную девушку на моем диване. Она серьезно глядела на меня.  Этот взгляд казался наивным, но возможно он был слишком прямым? Меня охватило странное смущение, природы которого я не понимал. Будто мне впервой оставаться с натурщицей в студии!    
Я быстрыми  движениями набросал эскиз фигуры. Краем глаза я поглядывал на Татию, ни на миллиметр не сдвинувшуюся за все это время.
 - Ты и вправду думаешь, что такой хороший художник? – голос её был низкий и с хрипотцой, немного напоминавший мужской. Девушка говорила, чуть растягивая слова.
- Однако твой друг заказал у меня твой портрет, - невозмутимо ответил я, не отрываясь от работы. Мне хотелось поскорее покончить с этой девой, которая явно могла вывести меня из себя своим поведением.
 - О, да он глуп, как пробка. Он думает, чтобы казаться молодым, достаточно купить пару дур из захолустья, вроде того, где родился ты, провести с ними ночь – и все, в его жилах течет девятнадцатилетняя кровь!  - страстно проговорила Татия, так что её грудь стала вздыматься.
Я перевёл взгляд на холст:
- За что ты его так ненавидишь?
- Я думала, что ты настолько мелочен, что ударишь меня за нанесенное тебе оскорбление. Ведь я сказала, что ты из захолустья, - усмехнулась девушка.
- Если ты так думала, то зачем сказала это? Ты ведь не богатырского сложения, и не думаю, чтобы справилась с озверевшим мужиком сама, - задумчиво глядя на карандашный набросок, спросил я.
- Ну, ты зря полагаешь, что я настолько слаба, - сказала она и поднялась. – У меня затекла шея, порисуй как-нибудь так.
«Как-нибудь так!» - внутренне возмутился   я. - «Да знаешь ли ты, как сложно соблюсти пропорции тела и передать непринуждённость позы без живой натуры?»
Я хотел высказать ей все, что думаю, но вдруг вновь  ощутил смятение. Она была возмутительна, она была прекрасна. Я должен приложить весь свой скудный талант, чтобы написать такую Татию. Возможно, именно она и сделает меня известным. Я не был слишком уверен в своих силах, но один единственный проблеск надежды воодушевил меня.
Нет. Никаких чувств - только работа.
- Эх, жаль, что я не живу в Америке, - вздохнув, Татия, улеглась на диване, подложив руки себе под голову.  Она ничуть не стеснялась своей наготы. Да, натурщицы они такие. Сегодня в студии художника, завтра – с ним в постели, а послезавтра уже в другом городе. Но в то же время такая не профессиональность! Или я ошибся и она позирует в первый раз?
Сдержав своё раздражение, я помог Татии принять прежнюю позу.
- Разве там тебя кто-то ожидает? – скептически спросил я, нанося последние штрихи эскиза.
- Нет, но там  мою красоту оценили бы по достоинству, - прикрыв глаза, сказала она.
- Я гляжу, скромность не входит в число твоих достоинств, - сдержанно заметил я, устанавливая удобней мольберт с загрунтованным холстом. Солнце скрылось за крышами, и мне нужно было поторопиться. – Зажги свечи.
С тревогой я думал о том, как неверное освещение исказит цвета, но не представлял, что ещё можно сделать.
- У тебя даже электричества нет? Боже, с кем приходиться работать! - она поднялась с дивана и, порывшись в хламе на столе, нашла спичечный коробок. Спички рассыпались. Татия взяла своими тонкими длинными пальцами одну из них и черкнула по боку коробки. Запахло серой, и на миг стол осветился ее огнем. Девушка стала зажигать свечи, стоящие в бронзовом канделябре. Его мне подарила бабушка. Она одна знала, в каком стеснительном положении находился ее внук-художник, и часто присылала мне кое-какие вещи, так как материальную помощь от нее я принимать не смел.  Очевидно, он был дорогим,  и иногда, в особо трудные моменты, у меня возникало искушение продать его, но  обидеть бабушку я не мог.
  – Я тебе уже нужна? – спокойно спросила Татия, чуть прислонившись к столу. Она полусидела, чуть расставив ноги, как бы намекая мне. Я кивнул, чувствуя  нарастающее напряжение. Натурщица снова застыла на диване. На этот раз она приняла прежнюю позу с необыкновенной точностью. Как обольстительна она была…
Сердце бешено забилось:
- Может переспим?
Она смотрела на меня взглядом, который я не мог понять, спокойным и загадочным. Я принял за согласие её молчание и, шагнув к дивану, склонился над ней и жадно приник губами к  сочному рту. Мощный удар отбросил меня к противоположной стене студии. В глазах потемнело. Когда я пришёл в себя, сидя на полу и прислонясь к стене, Татия  лежала в той же позе, равнодушно глядя в сторону. Я чувствовал, что голова раскалывается от боли и, едва пошевелившись, понял, что и спине изрядно досталось.
- Что ты сделала? – я потер ушибленный копчик.
- Очухался уже? Иди рисуй, тебе велено до утра покончить с моим портретом, - едко сказала она.
Я поморгал и поднялся, еле удерживая равновесие.  Татия внимательно следила за моими движениями, а я судорожно соображал, что же могло случиться. Я потерял сознание? Почему? Погодите… Неужели она…? Да могла ли девушка так меня отшвырнуть? Вот это да!
- Как я хочу спать… - заметила Татия и зевнула.
Было не меньше девяти часов. Как долго я буду писать эту нимфу?
 – Ты на самом деле выживаешь на своих картинках? – вдруг спросила она.
- Ты и сама видишь, как я живу, - принимаясь наносить слой охры, ответил я.
- Вижу.  А мне никогда не приходилось нуждаться.  Странно, почему ты не стал… Юристом, например?
- Бесталанных юристов уже хватает, - мрачно ответил я.
- Но и великим художником тебя тоже нельзя назвать… Что же заставляет тебя перебиваться с хлеба на воду, выполнять заказы всяких похотливых дядек и стареющих дамочек? Платить последние деньги арендатору, лишь бы тебя не выгнали из этой жалкой студии и есть, что попало и где попало? Ты бы мог найти себе богатую бабулю и жить с ней, - она усмехнулась.
- По крайней мере,  живопись - это то, что получается у меня лучше всего остального. Я не могу стать альфонсом; это слишком низко. Я и так получаю раз в три месяца «подарки» от стареющей бабушки. А на жизнь мне и этого хватает, - внезапно я почувствовал обиду и желание объяснить этой красивой кукле то, что было в моём сердце. - Я чувствую живопись тонко,  как, может, никто другой. Я вижу мир не так, как обычные люди. Это объёмы,  живые перетекающие формы, это переливы цветов… Да знаешь ли ты каково это – видеть – и быть не в силах изобразить!  Я работаю. Я всё время работаю! Да, у меня не получаются шедевры. Но я верю, что создам их, и покажу другим людям мир  так, как вижу его сам.
- И каким же ты его видишь? – заинтересованно спросила Татия.
Я замялся на несколько мгновений, не в силах определить одним словом всё, что окружало меня.
- Мрачным. Страшным. Я не хочу жить в таком мире. Бессмысленном и жестоком. Боль слишком велика, радость ничтожна. Вещи яркие, аляпистые и ничего не стоящие.  Людишки  только и смотрят, как что-то урвать, суета-сует, и не признают никаких  ценностей, кроме золота…  И светлым, безгранично красивым. Это красота  девственной природы. Тихих лесов на восходе солнца. Цветов, безудержно растущих на зеленых лугах.  Дивные закаты. Это красота, которой люди недостойны. Именно это я стремлюсь показать. 
Мы встретились взглядами, и в её глазах я увидел восхищение. Без сомнения, у нас были одинаковые точки зрения.
Вдруг  зазвонил мой сотовый телефон. Я быстро побежал и взял трубку.
- Итак, у вас еще семь часов в распоряжении. На каком уже этапе портрет моей леди? – я узнал голос того самого старика, спутника Татии, и только собрался объяснить ему, что за ночь такую работу сделать невозможно, как он, предупредив мои слова, сказал сам,  – Ах да. Картину вы можете рисовать хоть неделю, но Татия в вашем распоряжении всего лишь до рассвета. Всего доброго, юноша.
- Кто это? – спросила натурщица, когда я повернулся к ней. Она сидела на диване, откинувшись на спинку.
- Это… это заказчик.
- И что он тебе говорил?
Я не ответил, разглядывая её очаровательное  лицо. Теперь, когда я видел проявление её эмоций, а не бесстрастность статуи, я представлял всю непомерность стоящей передо мной задачи. В отчаянии я воскликнул:
- Боже, я никогда не смогу написать эту картину. Никогда! Во мне нет того, чтобы способно было отразить твою красоту и прелесть на холсте, какими-то масляными красками!  Я бы продал душу дьяволу, лишь бы закончить ее!
- Я никак не могу тебе помочь, пойми это. Вскоре я покину тебя. И мы больше никогда не увидимся.
- Ты и вправду веришь в это? – пытаясь собраться с мыслями, сказал я.
- Не будь таким наивным. Что может связать нас? – спокойно спросила Татия.
- Ну что там обычно связывает людей? Любовь, деньги, общие интересы… - лукаво заметил я.
- Однако из этого списка я не вижу ничего подходящего, - холодно сказала натурщица.
 Я погрузился в работу, стараясь не замечать прекрасную нимфу у себя на диване. Без сомнения, она была недостойна такой обстановки. Но я не сомневался, что Татия смогла бы найти себе приличное место в жизни. Без особого труда. Изредка мы перекидывались короткими фразами, которые касались ее позы и цветов картины. Я был относительно доволен результатом своей работы, однако в нарисованной Татии не хватало чего-то. Да, она была не до конца раскрашена – у меня еще есть время. Но проблема заключалась не в этом. Она казалась фарфоровой, безжизненной куклой, какой и показалась мне, когда переступила за порог студии.

Я открыл глаза и понял, что уже наступило утро. Сквозь старые занавеси пробивался яркий солнечный свет.  Его лучи освещали мою кровать. Спина болела то ли от провалившихся пружин матраса, то ли от  битвы с Татией. Я был весь в поту; одеяло валялось на прошловековом линолеуме. Верно, я провел неспокойную ночь. Босыми ногами опустил ноги на пол, согретый солнечным светом, встал и открыл дверь в студию. На мольберте стоял портрет Татии, хмурый, холодный. Будто на нем была изображена не женщина, а какое-то земноводное. Её прекрасное лицо казалось маской, изящные руки бескровными, а точеное тело нимфы неестественным. Однако она была на холсте даже красивее, чем в жизни. Словно кукла. Бесчувственная и прелестная. Но красота её мнима – это лишь мастерство человека, сделавшего эту работу.
Одна из загадок бытия: что нам стоит считать красивым? Я знаю людей, которым нравится почти анорексичная худоба. Я знаю людей, которым нравятся большие глаза. Я знаю… Боже, какое это сейчас имеет значение? Всего лишь мнение. Чье-то ничтожное мнение.
«Как оживить Татию?»
Я раздвигаю шторы в студии. Подхожу к окну, закуриваю.
«Чем же она сама сейчас занята?»
Вдруг замечаю что-то круглое и блестящее на старом секретере.
«Суждено ли нам встретиться снова?»
Зеркало. Заляпанное, тусклое. Без рамки. Как оно здесь оказалось?
«А если сам Господь велел нам увидеться? Если конечно, он существует».
Впрочем, и это не так уж важно. Я поднимаю его со стола.
«Люблю ли я её в действительности?»
Моё отражение. Что меня вынудило посмотреть на этого странного парня, такого бесцветного и казавшегося мне самому полупрозрачным?
Мне с детства прививали христианство и пренебрежение к своей внешности. Первое выветрилось, как только я покинул родное гнездо и переехал в мегаполис без гроша в кармане. Когда я бросил стареющих родителей, достойных трудоголиков и представителей общества. А вот второе так и осталось во мне. В подростковом возрасте я не пользовался успехом у сверстниц. Я был долговязым, прыщавым и робеющим по любому поводу пацаном. Да и в университете всегда находились парни лучше меня. Не могу сказать, что я особенно страдал по этому поводу, хотя кто знает, может быть, смазливая внешность скрасила бы мой жизненный путь.
«Я и не урод».
Короткие черные волосы, низко посаженные брови, прямой нос и пухловатые губы.
 Вдруг вспомнился один случай.
… Я переспал с очередной натурщицей. Она не была слишком красива. Худая, невысокая,  с тонкими и жесткими, словно солома, желтыми волосами. Это был её естественный цвет, я спрашивал. Конечно, если она не врала. Все женщины врут, истина, открывающаяся мужчинам рано или поздно.
- У тебя красивые глаза, - сказала она, повернувшись ко мне лицом. Её маленькая головка лежала на моем голом плече. – Они, как небо в тропиках. Такие же ярко-голубые и чистые.
Я усмехнулся:
- Неужели ты там была?
- Я чуть было в тебя не влюбилась, - будто не замечая моей реплики, продолжила она. – Ты такой странный. Загадочный.
- Ты была бы дурой, если бы польстилась на это.
Она быстро выскочила из-под простыни, собрала свои вещи с пола, не говоря ни слова. Я полулежал, опершись на локоть…
Эта девка ничем не отличалась от многих других, которых я имел до нее, и от тех, которые будут после. Как и Татия, как и все остальные. Так же я к ним и отношусь.
«Как и Татия? Она отказала мне».
Что же она хотела этим показать? Какую эфемерную иллюзию хотела создать? О, уж на недотрогу девушка никак не похожа. Желала проучить меня? В самом деле, мы ведь знакомы всего десяток часов, почему бы она соглашалась? Я удивился при мысли о том, что ранее этот факт мне казался само разумеющимся.  Доступный и без обязательственный секс, что может быть лучше? Да и мои музы, натурщицы не возражали. Мне сейчас было трудно припомнить число своих партнерш в их лице.
«Черт!»
Я почувствовал, как не потухший окурок сигареты обжигает мои пальцы и зло швырнул ее в пепельницу, где валялось еще несколько.
«Так происходит и с любовью».
Даже, когда ты мнишь, будто она уже покинула твои члены, это предательское чувство продолжает испепелять тебя изнутри.
Из старого зеркала на меня смотрел не оперившийся юнец, я лет десять назад. Кем я был тогда? И что сделало меня таким, какой я есть сейчас?
«Пожалуй, пора поесть».
В животе была неприятная пустота. Голод. Я знаю, что это. Я живу в большом российском городе, и, может, поэтому так нуждаюсь. Под ложечкой засосало, и это не давало мне более времени на дальнейшие философствования. «Соловья баснями не кормят» - с улыбкой вспомнил я фразу, которую часто говорила мне моя горячо любимая бабушка. Я подумал, что можно сходить и к ней. Нет, это унизительно. Я и так кормился у неё всю эту неделю. Солнце закрыли тучи.  Я посильнее закутался в свой плащ,  пытаясь тщетно защититься от осеннего петербуржского ветра. Положил руку в карман; будто от этого мне бы стало теплее! Холодные пальцы нащупали сверток в нем. Что это? Я подошел к ближайшей скамейке и сел. Достал странную находку. Деньги. Моя зарплата. В голове всплыл старик в пиджаке.
«Имею ли я право их тратить?»
Я колебался. Но чувство голода оказалось сильнее.
«Разве станет старику легче оттого, что я умру от истощения? В конце концов, я должен поесть».
 Конечно, так скоро умереть я не мог. Но человеку свойственно искать оправдание собственным поступкам. И хорошим, и плохим. Перед собой, перед людьми. Я кажусь слишком циничным, но я кое-что знаю об этой жизни.
Кафе, в которое я зашел, казалось респектабельным, но не слишком дорогим. Оно было полупустым; видимо, только начало работу. За барной стойкой разместился долговязый парень в форме. Несколько столиков уже были заняты, но я выбрал себе место у окна. С него открывался вид на набережную Фонтанки. Обстановка была довольно уютной, но не слишком стоящей. Я уже не помню, что заказал тогда. Чем были заняты мои мысли. Потом я молча заплатил по счету, вышел. На улице было как-то непривычно пусто и хмуро. Видимо, шел своим чередом один из типичных питерских дней – дождливый и малосолнечный. Я прошелся по Аничковому мосту на другую сторону Фонтанки и отправился в противоположную сторону. Я не помню, чтобы я сильно расхаживал по музеям Питера – жемчужине северной столицы, но по улицам я блуждал нередко.  Как хорошо, что сейчас мало кто встречался по дороге. Видимо, офисный планктон сидел по своим душным коморкам в остеклённых многоэтажках, именующимися домами нового поколения. Толпа. Ненавижу само слово. В ней тысячи людей, созданных словно в шутку, нелепых и ненужных. Все они кажутся декорациями.  Каждый день в новом второсортном театре. Они даже не актеры, слишком никчемны для этого. Я рассмеялся во весь голос, и одинокий прохожий, прошедший мимо, обернулся. Я рассмеялся потому что, верно, ничем не отличался от остальных «декораций». Нас с самых пеленок учат быть в компании, с друзьями, знакомыми, одноклассниками. Будто это помогает получить уверенность в себе. Чушь! Где вы видели группу людей, которые добились успеха вместе? Нет, он дан лишь одному. Я бы внушил это своим детям, и возможно, когда бы на небесах делали перекличку, и Уникальных попросили бы сделать шаг вперед, именно они бы и перестали быть частью толпы  в ту минуту.
Мне вдруг очень захотелось пить. Но в ларьке не было ничего из холодильника, кроме сока и сладкой газировки. Я хмуро пошагал прочь, недовольный.
Почему вдруг мои мысли перенеслись на будущих отпрысков? У меня ведь был младший брат, моя копия. Я любил его, был очень привязан, задумывался ли я тогда о своих продолжателях рода? Сомневаюсь, что да. Но в пять лет его переехала машина насмерть.  Тогда я поклялся никого не любить больше, а у меня нет привычки изменять данных, тем более себе, обещаний. И что же? Я стою у парапета, перегнувшись через него, и гляжу в темную воду Невы, рассуждая о тех вещах, которые прежде меня не волновали. Мое сознание словно перевернулось. Но не мой характер.  Я всегда поступал согласно со своими желаниями, и угрызения совести меня не заботили. Я беден, как церковная мышь, у меня скверная квартира…. И вдруг в голове блеснула прекрасная мысль.
«Надо попросить старика, чтобы он заказал у меня ещё что-то. Черт возьми, я готов рисовать любых его подружек, лишь бы он мне хорошо платил жалованье», - утлое суденышко моего сознания всколыхнула волна гордости.  Но тогда я еще не знал, что я никогда более не увижу старика. Да и как я мог знать это наперед?
- Слезь немедленно! – крикнул мне какой-то мужчина. Дворник или просто неравнодушный? Впрочем, я и сам не помнил, как уселся на парапет, свесив ноги. Нет, я вовсе не сбирался покончить свою жизнь.
«А если посудить, то кому дорога моя жизнь?»
Нет, я не хотел превратить этот простой вопрос в жалобы об одиночестве или нечто подобное. Просто серьезно подойти к данной теме.  Хотя мне нечего было ответить на него.  Как странно.
Вернувшись под утро в студию, я подвел итог этого ноябрьского дня. Я провел  его в размышлениях, бесцельно бродя по Питеру, потерянный и мрачный. В общем, обычный петербуржец.  Лежа на грязном матрасе без сна, я снова повел разговор сам с собой. Я любил Питер. Сам я родился за Уралом, но север всегда привлекал меня. Однажды родители повезли меня в тур – Санкт-Петербург, о. Валаам, Москва. Вот с тех пор мне не давала покоя тоска по этим прекрасным местам с исконно русской природой. Урал также был по-своему красив, но как говорится, хорошо там, где нас нет. Я выдерживал длинные зимы здесь, затяжные и частые дожди ради одной возможности в июне-июле любоваться белыми ночами.  Меня завораживали багровые закаты, предвещавшие ветер и солнечную погоду, запах из открытых всю ночь заведений, которые я не мог посещать, старинные площади, вечно запруженные народом, дорогие магазины, взглянуть лишь на стеклянные витрины мне доставляло удовольствие, хоть и климат я переносил  с трудом.  Без сомнения, Питер был особым государством в государстве, но дорожить им стоило за многое – его музеи, дворцы по обоим берегам притоков Невы, возможность начать новую жизнь с чистого листа, где бы твое прошлое никого не волновало.  Я был настолько привязан к этим местам, что если бы мне предложили работу, квартиру в Москве, я бы не покинул своего голодного пристанища.
Я оделся, сочтя благоразумным закупить продуктов на будущую неделю. У меня не было постоянных заказчиков, так как, заказав вторую картину однажды, они находили в ней массу схожестей с предыдущей. Посетители не требовали денег назад, но это пустило обо мне дурную славу в художественных кругах.  Родителям и бабушке я ничего не говорил об этом, но мои заработки только уменьшались. Я хотел возложить всю свою надежду на старика, хотя чувствовал, что мой портрет Татии не стоил тех денег, что дал мне он. День был достаточно солнечным, и людей в парках, на всевозможных скамейках было больше, чем вчера во время моих блужданий. Я зашел в близлежащий гипермаркет, купил продукты первой необходимости, крем для бритья – я обнаружил, что моя щетина уже выглядела отталкивающе, бутылку минеральной воды –дома не было и этого. Продвигаясь к кассам, я увидел стройную девушку впереди меня. Я не знакомился на улицах, мне хватало и натурщиц для плотских утех, но эта русоволосая, стройная нимфа меня явно чем-то зацепила. Пока она ожидала своей очереди, я имел возможность наблюдать за нею. Меня поразила ее прекрасная фигура, и в голове мелькнуло, будто я ее уже где-то видел. Моя очередь подошла, но я чуть было не пропустил её. Девушка прошла мимо охранника, а я не мог поверить в то, что никогда больше не увижусь с ней. За моей спиной послышались недовольные возгласы покупателей, и привела в меня в чувство лишь кассирша с усталыми глазами, вежливо спросившая:
- Мужчина, с вами все в порядке?
- Да, да, - рассеяно проронил я, выкладывая свои продукты из тележки.  Я с досадой подумал о девушке, уже рассчитываясь. Охранник проверил чек, и я вышел. Я встал неподалеку от входа, достал купленную пачку сигарет и закурил. Вдруг в метре от себя, на крыльце, увидел ту самую девушку. Зажженная сигарета так и выпала из моих пальцев. Я подхватил свои кульки, намереваясь пройти мимо неё. Я заглянул ей в лицо и с ужасом узнал Татию. Я хотел поговорить с ней, целовать, любить, взять за руку и утащить домой, но она отшатнулась  от меня и чуть не упала. Неловко повернувшись, она зашагала в другую сторону. Я, весь в недоумении,  так и остался стоять. Я сожалел и о Татии, и о зря потраченной папиросе. Хотя, наверно, о первом намного больше.  Однако в ту же секунду меня более заботило другое: почему она так поступила? Неужели  старик не позволяет пассии водиться с другими лицами мужского пола? Или Татия сама не хочет каких бы то ни было отношений со мной? Я задумчиво направился по направлению к своей студии, надеясь хоть как-то отвлечься от нимфы приготовлением пищи.  Во дворе, в одном из подъездов которого находилась и моя студия, жизнь шла своим чередом, по обыкновению: дети играли в свои примитивные игры, дрались за дешевые китайские игрушки; назойливые старухи перемывали кости соседям, обсуждали высоту пенсии; а молодые безмятежно целовали друг друга  на скамейках, на глазах у всех. Я же был всего лишь зрителем этого театра, но только потому, что билет был бесплатным. Взглянув на висевшее белье у песочницы, я как будто увидел красный плащ. Тот самый. Я моргнул. Его более не было.
«У меня начинаются галлюцинации, не иначе».
Зашел в подъезд, поднялся на нужный этаж, отворил дверь. Я не успел закрыть её, как будто в проеме что-то мелькнуло. Я потряс головой и нетвердой рукой вставил ключ в замочную скважину. Вдруг я почувствовал на спине чей-то взгляд. Я не успел повернуться, как ощутил на плече руку.
- Что, не ждал? – голос Татии звучал насмешливо и вызывающе. Она прижалась ко мне всем телом, и языком дотронулась до моей шеи.
- Черт, чего ты добиваешься! Ты меня в самом деле напугала, - раздраженно сказал я.
- Не быкуй, милый, - она силой повернула меня лицом к себе и впилась в губы. Я почувствовал, как её странно большие клыки ранят мне нижнюю губу. Я вырвался из её объятий.
- Какого ты делаешь?... Мне же больно! – крикнул я, раскрыл дверь, вошел, первым делом бросив свои сумки на старый диванчик.  Татия вмиг оказалась рядом со мной. Её лицо выражало коварство, а глаза блестели развратно. Она прищурилась и, ехидно улыбаясь, спросила:
- Что же, ты меня совсем не хочешь? – она попыталась придать тону  детскую обиженность, но её голос сквозил фальшью. Но сейчас меня это совсем не заботило.  Я почувствовал, как мощная волна страсти захлестнула меня, едва нимфа оказалась в моих руках. Она явно была не из тех девушек, которые с застенчивым видом распластываются на диване в ожидании того, как их партнер начнет их неистово ублажать.  Скорее, наоборот, рядом с её огненной страстью любви мое мужское пламя желания казалось всего лишь едва тлеющей свечой. Прекрасные синие очи смотрели прямо в мои, распыляя чувства еще больше.  Пока я судорожно пытался расстегнуть молнию красного плаща Татии, она с силой, которую нельзя было заподозрить в такой хрупкой и утонченной девушке, стремительно откинула моей тело, которое до того и не подозревало в себе подобной податливости, к двери мастерской.  Я покрывал ее лицо, шею, волосы и декольте поцелуями, то и дело заглядывая в ее чудные глаза, которые вдруг потемнели и оттого стали еще красивее. Но несмотря на мою настойчивость Татия оставалась главной в нашей любовной игре и этот тандем был подобен танцу под музыку любви. Не знаю, сколько продлилось это блаженство, однако, обессилев, я обмяк на диване рядом с нимфой, вдыхая ее неповторимый запах, когда солнце уже закатилось, и комната утонула в красно-золотых тенях.