***

В ветхую комнатёнку, окна в которой намертво завешаны грязно-белыми с красной тоненькой каймой шторами, несмело вваливается терпкий свет цвета слегка забурённой и запылившейся меди. В этой комнате, которая из всех прочих единственная, где в эту ночь не
горит свет, среди поросших плесенью стен на полуразвалившейся кровати
спит ребёнок, со всех сторон безжалостно окружённый неким туманом из
мутных звуков и тусклого искусственного света, пронизанного слабым запахом наркотической смеси, вклиненной в сжатый кислород, который распластался по всей
квартире. Небрежный свет, как бы застывший в дверном проёме и не решающийся войти, дабы не потревожить спящее дитя, исходит от полуслепых ламп соседней комнаты, где занимаются приготовлением какого-то наркотического варева. За стеной не слышно человеческих голосов; лишь изредка оттуда доносятся непонятного происхождения глухие стоны, лишённые какой бы то ни было живой эмоциональной окраски и сопровождающиеся звуковым хламом, именуемым музыкой.
Спящая девочка четырёх-пяти лет - единственное живое существо, по чьей-то нелепой случайности заброшенное волей ночи в этот омут, кишащий грязью, нестерпимой духотой и мертвеющими душами, облачёнными в пока ещё относительно живые плотские утробы, в чьих венах циркулирует не кровь, а своеобразная разноцветная жидкость из компонентов некоторых лекарственных препаратов и ещё чёрт знает чего. Лишь плоть малолетки среди иных присутствующих тел - действительно живая и чистая плоть, где только зарождается маленький комок, из которого потом может вырасти могущественное древо души, раскинув густую крону и сильные ветвистые руки, тянущиеся к солнцу...
Внезапно дитя разбудило совершенно неясное, слегка болезненное ощущение, едва ли не разрывающее детскую плоть в лохмотья из мяса: то было явственным ощущением насильственно внедрённой чужой плоти в ещё минуту назад чистое детское тело. Беззащитная девочка, неспособная понять сущности производимых над ней действий и находящаяся в спутанном состоянии не до конца разорванной пелены сна, не посмела противиться гораздо более сильной плоти, оскверняющей её: то была гниющая, пропитанная ядохимикатами плоть её отца. За отцовской плотью последовали тела других особей мужского пола, вероятно, никогда не покидавших стены этой адовой ямы. Дитя предпочло просто уснуть, не стараясь понять происходящее и осознав лишь то, что, чем бы это ни было, сопротивление не имеет смысла.
В течение нескольких минут зарождавшаяся детская душа была безнадёжно изуродована; из неё впредь никогда не вырастет сильное живое древо: его корни заведомо сухи, а ветви не способны тянуться к солнцу. Та терпкая грязь, которой малолетка была заражена злосчастной ночью, стала неотъемлемой частью её души и никогда более не покинет её, как никогда более её плоть не сольётся воедино с мужской, заведомо мерзкой плотью.