Колючка

               

           На заседаниях кафедры она сидела на третьем ряду  у окна за предпоследним столом.  Серый  пиджак был расстегнут,  белая блузка с воротничком облегала прелестную грудь,  юбка прикрывала ее стройные ноги. Она   была высокого роста, довольно крупная, но пропорционально сложенная.  У нее были мягкие средней длины русые волосы, высокий открытый лоб, светло-голубые  глаза,  нос с небольшой горбинкой, белые ровные зубы.   С такой внешностью она могла бы  кружить головы  десяткам  мужчин.  Но она была не замужем, у нее не было  любовника, и я подозревал,  что она девственница.  Причина ее одиночества крылась  в ее характере, в психике. У нее было два серьезных недостатка: комплекс неполноценности, который заставлял ее  чураться мужчин, и  обостренное чувство долга, побуждавшее  ее  неотлучно находиться рядом с больной матерью, страдающей серьезным психическим расстройством.
    Характер у Татьяны был сложный. Ей всегда не хватало гибкости, способности идти на компромиссы. Нередко она была в эпицентре серьезных конфликтов.  Ее принципиальность и требовательность порой  доходили до абсурда. Она преподавала сложнейшие предметы -  старославянский язык и историческую грамматику. Не раз бывали  случаи, когда из двадцати пяти студентов экзамен успешно  сдавали ей только четыре.  Это приводило к конфликтам и со студентами, и с деканатом. Когда она училась в аспирантуре, она сильно разругалась со своей соседкой, молоденькой девушкой из Архангельска, вынужденной искать другую комнату.  Помню, как горько рыдала та девушка,  рассказывая о перипетиях  ссоры с Татьяной.   Скандал получил широкую огласку в общежитии. 
 
На одной кафедре мы работали с нею с восемьдесят второго года, но до поступления в аспирантуру мы почти с нею не общались.  Однако когда  мы оказались в одном общежитии,   располагавшемся на окраине  Москвы, мы, земляки, несколько  сблизились.  Один раз, в конце мая, мы вдвоем   отправились на прогулку по окрестностям Москвы.  На пути нам попадались лужайки, овраги, лесок. Мы сами не заметили, как отошли от города километра на три-четыре. Вдруг откуда-то налетела черная туча, как из ведра полил дождь. Багровые ломаные стрелы молний проносились по небу.  Укрыться было негде.  За несколько минут мы промокли до нитки. Мокрая футболка прилипла к ее телу. В первый раз я обратил внимание на  ее чудесную грудь, тонкую талию. Мое сердце затрепетало. В висках застучало. По ее лицу я определил, что она испытывает такие же эмоции, как и я. 
Когда мы подошли к общежитию, дождь закончился. «Может, пригласить ее к себе в гости? – мелькнула в голове напряженная мысль (интуиция мне подсказывала, что она согласится).  – Нет,  не  стоит осложнять отношения». 
                Каждый из нас пошел в свою комнату. 
 
  Мы вернулись  в Везельск (правда, в разное время). Она  жила замкнуто, особняком. Она была похожа на кошку, оказавшейся в собачьей стае.   
    В круге ее общения, в ее мире полностью отсутствовали мужчины. Она держалась от  них  на пушечный выстрел. Но, по всем приметам, у нее была традиционная  ориентация.  Как-то на заседании кафедры (неофициальной части) речь зашла о современной эстраде. Таня сказала:
- Я люблю Диму Маликова.
    Глаза ее засияли, а на щеках зардел румянец. Во мне шевельнулась ревность. Она всегда пробуждается во мне, когда на моих глазах симпатичная женщина отдает предпочтение другому мужчине.
- Может, ты влюбилась в него? – спросил я, надеясь, что она опровергнет мое предположение, но моя надежда не сбылась.
- Может быть, -  ответила  она.

    Я  несколько раз пытался пообщаться с нею, но каждый раз нарывался на короткие, колкие  ответы. Видимо,   нерешительность, которую я проявил после московской прогулки,  глубоко обидела ее. 
 
   Как-то раз я  стоял в очереди в кассу, чтобы получить зарплату.  Подошла Таня   и встала позади меня через одного человека. Было скучно (ничто так угнетающе не действует на меня, как стояние в очереди), я сделал шаг назад.
- Давай пообщаемся, - шутливо предложил я  Татьяне.
  К моему ужасу, при людях она ответила воинственно:
- Нет, не хочу. – На лице непреклонность, обида, вызов.
Ее отказ сильно уязвил меня. У меня было такое чувство, будто в мою душу вонзились шипы. Я не мог понять, что я плохого ей сделал. «Может, она обиделась на меня за то, я не поставил ее впереди себя, - гадал я, - но ведь между нами всего лишь одна женщина. Неудобно было бы перед нею».
    Я бы мог ее понять, если бы я предлагал ей  переспать  или на худой конец приглашал потанцевать. Но ведь я предлагал поболтать, чтобы скоротать время.
После эпизода у институтской кассы я поставил ей окончательный  диагноз:  запущенная форма мужчинофобии и поклялся больше никогда не вступать с нею ни в какие разговоры.