Кто вы мистер Джойс?

Этот портрет Джойса выполнен моим двоюродным дедом Павлом ЧелИщевым, братом  моей бабушки Софьи Фёдоровны Челищевой

– Ирландский Одиссей приплыл в Москву –


Ровно сутки актеры Центра Васильева читали вслух роман Джойса «Улисс». А в Дублине в это же время стартовал знаменитый завтрак, потому что именно 16 июня сто лет назад началось литературное странствие Улисса по имени Леопольд Блум.
В Дублине и в Москве почитатели «Улисса» Джойса решили отметить столетие литературного героя. Дублинцы отправились в путешествие по его маршруту, а москвичи сымитировали виртуально начало его пути. Какая разница, Дублин или Москва, если конечная цель маршрута – сам путешественник, а в данном случае – его читатель и почитатель.
За что читающее человечество страстно полюбило «Улисса» Джойса? Может быть, за то, что это герой-изгой. Для мира он ирландец, представитель очень маленького народа. А для маленькой Ирландии он еще и еврей, да к тому же с особенностями в интимной жизни. Почему же так интересен этот Одиссей ХХ века, для которого единственная Итака – его родной город Дублин?
Каждый может стать Одиссеем в своем доме, на своей улице, в своем городе. Потому что все мы странники или изгнанники в этом мире.
Сто лет назад он отправился в свое литературное путешествие и с тех пор стал знаменит и популярен не менее, чем Одиссей Гомера. Джойсовский Улисс не совершает никаких подвигов. Он просто живет. Но оказывается, и просто жизнь – это тоже подвиг.
Джойс был запрещен в Советском Союзе, потому что согласно канонам сталинизма человек не должен жить своей жизнью. Он обязан жить призрачной – общественной жизнью. А что это такое, никто не знает. Чаще всего жизнь общественная – это другое наименование не состоявшейся жизни личной.
Куда «плывет» Улисс Джойса? Да никуда. Перед нами пространство и время ужасного и прекрасного ХХ века. И он благополучно пересек это море, приплыв в век ХХI-й.
Читать «Улисса» может только свободный человек, которого невозможно зомбировать идеологией или религией. Он верит только себе или только в себя. Вернее, он и в этом атеист. Он и в себя не очень-то верит. Для ортодоксально-католической, патриархальной Ирландии такой роман и такой герой стал, конечно же, дерзким вызовом. Сегодня Джойс – национальная гордость Ирландии. За несколько миллионов долларов была приобретена государством испещренная поправками рукопись великого романа. Джойс неторопливо и методично зафиксировал все часы, минуты и даже сколько-либо значимые мгновения из жизни своего героя, показав тем самым, что жизнь бесценная и значима даже в мелочах и в деталях. Вернее, в мелочах и в деталях значима в первую очередь.
«Что он Гекубе, что ему Гекуба?» Что нам Ирландия и город Дублин? Однако оказалось, что каждая улочка маршрута прогулки дублинского Улисса обжита миллионами читателей всего мира.
Крохотная по сравнению с нашими просторами Ирландия оказалась духовно вполне сопоставима с необозримыми пространствами России, потому что везде человек гоним и везде ему надо отвоевывать право быть самим собой. Таким, каков он есть, а не таким, каким его хотели бы видеть.
Леопольд Блум отличается от своего литературного прототипа Одиссея тем, что весь свой мир он несет в себе, а, проще говоря, он вообще не нуждается ни в каком внешнем мире. Но оказалось, что быть самим собой и означает покорить мир. Вернее, сердца читателей.

Еще Пушкин говаривал: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Кто-то вычислил, что стоимость гонорара за строку стиха в пушкинские времена равнялась стоимости коровы. «Я помню чудное мгновенье» – корова. «Передо мной явилась ты» – корова. «Как мимолетное виденье» – корова. «Как гений чистой красоты» – стадо. За такую стоимость не стыдно продать любую рукопись.
Модернистам ХХ века за их таланты таких денег не платили. Считалось, что все это для узкого круга лиц. Однако ХХI век поставил все на свое место. Если очки Джойса ушли всего за 10 тысяч долларов, то его эротическое письмо к жене «с шальными глазами шлюхи» потянуло почти на полмиллиона. Аукцион прошел вскоре после джойсковского фестиваля в Дублине, собравшего несметные толпы читателей и почитателей великого модерниста ХХ века.
А теперь зададим себе вопрос: уйдет ли за полмиллиона письмо Дериды или Делеза? Ответ ясен. И тысячи не дадут. Это означает, что время постмодернизма не то ушло, не то еще не пришло. В то время как модернизм, усиленно отпеваемый постмодернистами, не только никуда не ушел, но все еще триумфально приходит к читателю.
Можно возразить, что и Сервантес, не оставивший ни одной строки своих рукописей, победоносно завоевывает сердца читателей 21-го века. И Шекспир, почему-то подвергнутый литературоведами трансвестистской операции, все же несмотря ни на что не превратился в графиню, а остается очень даже мужественным мужчиной и популярнейшим драматургом. Однако именно модернист Джойс перекрыл все рекорды на недавнем аукционе.
Бешеные деньги, выложенные за одно частное письмо, – это своеобразный рейтинг читательских пристрастий и вкусов. Почему так привлекателен литературный модернизм? Теперь уже не волна скандалов и запретов и не брюзжание консервативной критики работают на «Улисса». Джойса невольно пиарят бесчисленные постмодернисты, заявившее, что романтизм умер и все слова уже сказаны. Все, да не все. Слухи же о смерти романтизма сильно преувеличены. Без любящей, тоскующей, страдающей или, как говорил Белинский, «рефлектирующей» личности, проще говоря, без влюбленного «лишнего» человека литература не живет.
Первым был Гамлет, одним из последних стал джойсовский Блум и набоковский Гумберт с его же нематериальным агностиком Цинциннатом и беззащитным Лужиным.
Три рыцаря печального образа ХХ века – Джойс, Набоков и Пруст – продолжают свое победоносное шествие уже в третьем тысячелетии.
А как же ныне здравствующие столпы постмодернизма Мишель Уэльбек и Владимир Сорокин? А как обстоит дело с культовыми птенцами гнезда Борхесова – Умберто Эко, Павичем и Коэльо? С ними, конечно, все в порядке. Выпекают по роману, а то и два в год. Джойс, Набоков и Пруст, годами корпящие над каждым абзацем вряд ли могли бы состояться в нынешнюю эпоху серийного почкования шедевров. Трудно становиться на «Хазарском словаре» и уже не писать чаем или водкой хазароподобные вещи, если издатель просит еще и еще. Это было бы не под силу даже Джойсу. Но, к счастью, у модернистов не было этого искушения славой и издательской популярностью. Литература в эпоху модернизма была какой угодно, только не рыночной. Именно поэтому сегодня зашкаливает рыночная стоимость каждой непродажной строки.
Критика пишет о джойсомании, внезапно охватившей Америку и Европу. Искусствоведы не успевают менять ценники на шедевры Модильяни, Сезанна, Пикассо, не говоря уж о Вермеере. Лишний раз убеждаешься в мудрости римлян, провозгласивших: «Жизнь коротка, искусство вечно».
Духовные сокровища с годами становятся наилучшим вложением. Все более виртуальная экономика трещит по всем швам, а рукописи Джойса не только не горят, но еще и бешено растут в цене.