Швартовый

В  изнеможении боцман присел на кнехт. Рядом сидели и курили не менее уставшие матросы. Все были в недоумении. Вот уже практически целый рабочий день вчетвером пытались расходить, то есть  раскрутить вьюшку, на которой был намотан почти новый капроновый швартовый конец. Грели газовой горелкой, смазывали, чем только могли, но, ни солярка, ни какие другие доступные советскому моряку средства, не помогали.
- Вот гадость какая! – Пнул Петрович ногой злосчастное приспособление. - И не разбирается. Что за конструкция такая?
У всех одежда была в ржавчине, руки, не смотря на брезентовые перчатки, тоже стали жёлтыми. Такая же жёлтая пыль, словно специально нанесённая ровным слоем, была даже на лицах, у некоторых размазанная под носом и на лбу.
- Надо так трос смотать, пересучивая в ручную, а вьюшку срезать газорезкой и чёрт с ней, она только ходить по баку мешает. – Подал голос Волков.
- Ну, понятно. Тебе лучше сломать, чем отремонтировать. – Вместо боцмана произнёс матрос Семенчук, которому почему-то больше всех было неловко перед Петровичем за утерянные часы, он тоже присутствовал среди   группы испытателей, хотя активничал по этому поводу меньше всех. Серёга Семенчук видел, что любое слово, сказанное Волковым, вызывало у боцмана бешенство, но тот сдерживал себя, а сдерживать гнев для здоровья значительно хуже, чем выплеснуть на объект ненависти. Сердце сильно подсаживается. Грузный, почти квадратный Петрович чем-то напоминал его отца, наверно, поэтому   и испытывал Сергей к боцману почти сыновьи чувства.
- Надо ещё раз ветошью обмотать, солярочкой смочить, может, к утру, и откиснет.  Утром и провернем. А? Петрович? Или так трос смотаем. Может легче с пустой вьюшкой будет. Да и стащить трос могут. – Прикрыв глаза ладонью от солнца, разглядывал противоположный берег Сергей.
- Может быть, и провернём, а может, и нет. – Процедил сквозь зубы боцман и, вставая, не  глядя в сторону матросов, начал собирать инструмент. Он, конечно же, мог приказать матросам убрать всё с палубы, но, понимая, что его ненависть к Волкову видна и не вооруженным глазом, чувствовал себя неловко, да и подумать надо, как решить сею проблему.
- Та ну его, этот трос. Надоело. Жрать уже хочется. – Кинув окурок в воду, зевнув, потянулся Волков. – Хорош! Баста! Утро вечера мудреней.
- В общем так! Утро вечера… сами знаете. На сегодня хватит. Пошли к ужину готовиться. – Неожиданно для самого себя согласился боцман. Хотя такого понятия как рабочий день для него давно уже не существовало, с работой быстрее время летело.

По судну дежурил радист Гена Шаповаленко. К ночной вахте он подготовился хорошо, успел поспать часика три.
После ужина народ долго  не расходился. В коридоре работал кондиционер и поэтому в столовой, в отличие от кают и даже верхней палубы, не смотря на тяжелый запах уже ненавистных макарон с тушенкой, сидеть было приятно.
Щербатый грязный пластик на перебоках кают-компании, по совместительству и столовой личного состава, в ремонте менять не стали, денег едва хватало на более необходимые работы. Стол покрыт тем же материалом, что и пререборки, диваны вдоль столов покрыты кожзаменителем. Всё выглядело как-то серенько, но к этому декору привыкли и чувствовали себя среди всей этой убогости уютно.
Уже месяц как судно вывели из дока и поставили к причалу. Всё ближе казалась дорога домой. Поэтому и разговоры, в основном, были о доме, хотя, если начинали о чем-то говорить, продолжение могло быть о чём угодно. И в этот раз, начав на "домашние темы", перешли на всевозможные истории из жизни про себя, про друзей. Главное, что был повод посидеть подольше. Это потому, что после ужина все расползутся по  каютам, кто спать, кто читать и снова начнет заедать скука. За восемь месяцев ремонта всё порядком поднадоело, даже рассказывать друг другу было уже нечего. А вот сегодня что-то всех понесло, опять  про вьетнамскую войну, про диверсантов и восточные единоборства.
Примерно через час народ начал потихоньку расходиться. Последнее предложение, как потом оказалось, очень некстати произнесенное знатоком этих самых восточных боевых искусств, третьим механиком Игорем Корнеевым, было сказано уже на ходу.
- Ножи свои, а они у них огромные как сабли, они кидают метров на пятнадцать, да так, что попадают в медную монету, перерубая её на две части. Сам видел. В книге.

На палубу Гена пошел не только как вахтенный помощник проверить швартовые и проконтролировать вахтенного матроса, просто он выспался, а с матросом можно было ещё поболтать хотя бы по той причине, что тому деваться некуда. Помня начало  ремонта, когда в первые же дни аборигенами было украдено всё, что плохо, или, по мнению вьетнамцев, хорошо лежало, надо постоянно быть на верхней палубе.
Но вахтенного матроса на месте у трапа, где ему было положено находиться, не оказалось. На юте его тоже не было.
- Схожу-ка я на бак, что-то матросня сегодня там целый день ковырялась, может, ещё не закончили.
У шпиля стоял человек в темной одежде и смотрел на быстро вращающуюся вьюшку, с которой за борт сматывался тот самый почти новый капроновый швартовый конец. Вращалась вьюшка беззвучно.
- Витя! Ты? – Не узнав, кто это там в темноте, спросил Гена.
Человек в чёрном резко повернулся, это был вьетнамец, в руке у него был огромный как сабля нож. Рука с ножом начала медленно подниматься вверх. Вспомнилось последнее предложение Игоря и представилось, как этот огромный блестящий кусок металла вонзается прямо в Гешино горло.
Так стояли оба в оцепенении, пока не кончилось вращение вьюшки. Одним ударом перерубив толстенный швартовый, вьетнамец прыгнул за борт. Всплеска воды не послышалось. Вообще ничего слышно не было, но через несколько секунд, сквозь стрёкот тысячи сверчков и прочих не спящих насекомых и птиц,  послышалось шлепанье  по воде вёсел.
Сколько так, в полусогнутом состоянии с разведенными в стороны руками, простоял Гена неизвестно. К реальности его вернул весёлый голос появившегося матроса:
- Геннадий Иванович! Не меня ли там, в темноте ищете? А я тута. – Явно пребывая в хорошем настроении, вахтенный присел на скамейку и закурил.
- Где был?
- В сортире.
- Почему меня не предупредил? – Гена, ещё не оправившись от шока, не знал как себя в такой ситуации вести.
- А если у меня понос, что каждый раз вас вызывать?
- Получается, что надо бы. Иди, буди старпома.
- А что, что-то сперли? – Мгновенно сообразил тот.

Утром на баке собрался весь экипаж. Все, кроме Волкова. Он помнил про утро, которое вечера мудреней и по чьему предложению оставили работу на следующий день. Волков, по фильму "Семьнадцать мгновений весны" знал, что последнее предложение запоминается лучше всего. Вспомнил слова Волкова и боцман. Но он не мог определиться, что важнее, неожиданно отремонтированная вьюшка, или пропавший трос, радоваться или в очередной раз  сказать Волкову, всё, что о нем он думает.
Сквозь дымку утреннего  тумана, на противоположном берегу реки, у самой воды, плясала толпа черноголовых детишек, а может и взрослых, кто их там издалека разберёт, если и вблизи не всегда возраст определишь. В руках, высоко над головой, выстроившись в ряд, они держали толстый, в свете поднимающегося над Вьетнамом солнца ослепительно белый, почти новый капроновый швартовый трос.