Мой доктор

Рисунок Василия Киндинова
 
Мой доктор. 
 Вот с публикации этой повести все и началось.

 Мои самые ранние воспоминания относятся к периоду, когда мне было около четырёх лет. Они связаны с медициной, потому что я часто болела. Первым словом, которое я произнесла после «мама», было «доктор».

У нас дома часто появлялся мужчина в белом халате. Поначалу я плакала при его виде, потому что думала, что он придёт делать мне уколы и ставить горчичники. Но со временем я поняла, что это нужно для моего выздоровления, и стала более спокойно относиться к процедурам.

Мне повезло: у мамы были деньги, и она покупала французские микстуры и витамины, которые были очень вкусными.

К сожалению, я не помню своего отца — он спился и умер, когда я была совсем маленькой. Но моя мама была настоящей русской женщиной. Она смогла не только выбраться из бедности, но и основать свой кооператив, который сейчас называется АОЗТ «Светлана». Как ей это удалось в лихие девяностые, она никогда не рассказывала и даже сейчас не любит об этом вспоминать.

Я росла болезненным ребёнком и в детский сад ходила только за очередной инфекцией. Однажды участковый доктор строго сказал маме: «Хватит мучить ребёнка! Ковры убрать! Книги под стекло! И плевать, что открытые полки моднее! Девочку мучить не позволю!»

Это было одно из самых ярких воспоминаний моего детства. Моя мама, самая строгая, умная и всемогущая, молча слушала, как доктор её ругает. После этого разговора доктор приходил почти каждый вечер, сам заводил меня в ванну и ставил под душ, чередуя горячую и холодную воду. С весны он заставил меня ходить по квартире только босиком и каждый вечер мыть ноги холодной водой. Вначале я кашляла и чихала, но потом болезни куда-то исчезли. Я уже сама, без помощи доктора, закалялась, причём делаю это с удовольствием до сих пор, а по квартире хожу босиком круглый год.

Повзрослев, я узнала, что каждый визит доктора мама оплачивала дополнительно. Это было для меня большим ударом. Я думала, что он меня любит, а оказалось, что он просто выполняет свой врачебный долг, и таких соплюшек, как я, у него не одна сотня на участке.

Доктор также лечил мою маму, когда она болела, и приходил делать ей массаж, причём для массажа выбирал время, когда меня нет дома. Обычно, после визита доктора ко мне, мама всегда оставляла его выпить чашечку чая. Я тогда не догадывалась почему, но к его приходу чай заваривался особенно вкусно.
 
Самые серьёзные испытания в моей жизни начались в семь лет, когда меня впервые высекли по-настоящему.

Я никогда не была образцовой девочкой, и раньше моя попка уже получала крепкие шлепки, но в школе у меня начались проблемы с успеваемостью и дисциплиной. Кончилось тем, что мама, прочитав очередную запись в моём дневнике, схватила узкий ремень, сложила его вдвое и жестоко меня высекла. Это было ужасно больно и страшно, я кричала, кусалась и вырывалась.

Мама прижимала меня к дивану и била куда попало. Досталось и ногам, и спине, не говоря уже о попе. Потом она поставила меня в угол и задвинула креслом, чтобы я не вышла оттуда раньше времени, и села смотреть телевизор под мои всхлипывания. Вечером у меня поднялась температура, и мама вызвала доктора.

Доктор, взглянув на результат воспитания, укоризненно посмотрел на маму. Затем он раздел меня догола, долго слушал и ощупывал.

— Слава богу, — сказал он, — рёбра и внутренние органы целы!

Доктор раскрыл старый портфель, достал оттуда мазь, выдавил немного на плоскую чашечку, вылил содержимое двух ампул, перемешал и стал смазывать следы от ремня. Боль сразу стала уходить. Мне было очень приятно чувствовать его тёплые руки на своём теле, и я совсем не стыдилась!

После этого он сделал жаропонижающий укол и велел мне спать, а сам пошёл на кухню разговаривать с мамой. Я не могла не подслушать их разговор.

Доктор говорил, что ещё хирург Пирогов утверждал, что телесное наказание — необходимый элемент воспитания, но это очень сильнодействующий метод, и его следует применять только по строгим показаниям. Иначе можно навредить, как и в случае с сильнодействующими лекарствами. Он подробно рассказал, как правильно применять порку.

— Нельзя пороть за провинность, — говорил он, — если за неё ранее не обещалось телесное наказание!

На вопрос мамы, что делать, если порка не поможет, он ответил, что если порка не привела к желаемому результату и провинность повторилась, наказание должно быть увеличено. От наказания за неуспеваемость он отказался. За двойки и тройки тоже не надо бить. А вот за лень — просто необходимо!

«Ничего себе перспектива!» — подумала я, превратившись в слух.

— Вначале поговори с дочерью серьёзно, объясни, что ты её любишь, и что порка назначается для её же пользы. Объясни, за что собираешься наказывать в будущем. Это позволит избежать лишних ссор и взаимных обид. Ни в коем случае нельзя дополнительно унижать ребёнка, заставляя его стоять в углу или целовать ремень или что-нибудь подобное. За один проступок два раза не наказывают!

Мама согласилась, что так будет правильно. Не согласилась она лишь с тем, что нельзя сразу пороть за проступок.

— Мне покойная мама говорила: «Не надо давать много, а надо давать вовремя!» — и драла меня сразу после выяснения вины. Мама заголяла меня и драла, как следует.

— И что в итоге? — возразил доктор. — Ты наказала Свету сразу и так, что пришлось вызывать врача. Вреда много, а проку мало. Девочка на тебя очень сильно обиделась, и у вас появятся трудности в общении. Ещё раз говорю: ремень и розги — это сильнодействующее средство, и применять его нужно только по строгим показаниям!

В итоге доктор убедил маму драть меня не чаще одного раза в неделю, лучше по субботам, чтобы в воскресение я могла прийти в чувство и осознать свою вину. Дальше разговор пошёл о технике порки. Доктор говорил, что так, как порола меня мама сегодня, бить нельзя, это может нанести существенный вред моему здоровью.

Бить надо, привязав меня к дивану, а ещё лучше — к скамейке, чтобы я не могла вырываться и получить удары по жизненно важным органам, а только по попе. Нельзя бить два раза по одному и тому же месту: синяк будет больше, а пользы от такого воспитания меньше…

Мама говорила, что её никогда не привязывали, а говорили: в случае неповиновения ремень возьмёт дед. Кстати, дед был против порки за мелкие провинности, и брал ремень всего несколько раз, но драл, по словам матери, так, что неделю потом было не сесть.

С фотографии на стене на меня строго смотрели дед с бабкой. Я их совсем не помнила. Они жили в другом городе и умерли, когда я была ещё маленькой. Я закрыла глаза и представила маму в детстве и строгого деда. Б-р-р!

Говорили они ещё долго: что лучше — ремень или розги, как готовить розги и где их хранить. Доктор говорил, что для маленькой девочки лучше всего подходят прутья из красного дерна: длинные, тонкие, ровные, без сучков и очень гибкие. Бить нужно только одним прутом, не связывая их в пучок, а хранить их в соленой воде с добавлением водки.

Трудно описать, что я почувствовала, когда узнала о том, как меня будут воспитывать. По телу пробежали мурашки, меня охватила дрожь, как при сильном гриппе. В самый последний момент я успела спрятаться под одеяло. Доктор подошёл, потрогал мой лоб и пощупал пульс. Сердце стучало, как молоток, а лицо горело огнём. Доктор оставил маме больничный на три дня, велел дать мне детскую микстуру от температуры и, в случае необходимости, вызвать его.

Наутро я проснулась совершенно здоровой, если не считать синяков. Однако мама разрешила мне не ходить в школу. Это меня совсем не обрадовало: с мамой не получилось поговорить. Я долго дулась на неё. Занятия в спортивной секции пришлось пропустить, чтобы не показывать следы на всём теле.

Мама понимала, что перестаралась, поэтому позволяла мне есть больше обычного мороженого, но я демонстративно отказывалась. Двойки и тройки мне прощались, она даже не пыталась меня наказать, а только заставляла их исправлять. Мы помирились только к ноябрьским праздникам, когда мы вдвоём поехали на выходные в Финляндию, несмотря на то, что в четверти у меня было очень много троек.

После маленьких каникул я думала, что разговор о порке навсегда ушёл в прошлое. Но после того как я сорвала контрольную, засунув булавку в замок класса (свои же выдали!), мама строго сказала:

– Вот что, доченька, я очень тебя люблю. Но твои выходки мне надоели! Читай и пописывай!

Она вручила мне несколько листов, красиво напечатанных на машинке, в пластиковой папке. Это оказалось трудовое соглашение, написанное в двух экземплярах сроком на десять лет, то есть до окончания мною школы. На первом листе перечислялись поощрения за хорошую учёбу и примерное поведение. Это увеличение карманных расходов, внеочередная покупка желанных игрушек, походы в парк развлечений и так далее. На втором листе перечислялось, за что и как меня мама будет наказывать. За мелкие грехи — уменьшение карманных денег. За неисправленную в течение недели тройку — три удара ремнём по голой попе. А за двойку — шесть, и не ремнём, а розгой. Плохое поведение в школе и замечание в дневнике приравнивались к двойке со всеми вытекающими последствиями, но подлежали исправлению уже после порки. За контрольные работы наказание удваивалось. Отчет и наказание — по субботам. В конце этого документа мама поставила свою подпись и заставила меня расписаться. Один экземпляр оставила мне, а второй убрала к себе в рабочий стол. Этот документ, под которым ещё не устоявшимся детским почерком стоит моя подпись, я храню до сих пор.

Я с ужасом вспоминаю своё детство и юность, особенно момент, когда лежишь с голой попой привязанная к скамейке и ждешь порки. Самое страшное — это то, что ты никак не можешь защититься или спастись. У меня началась суровая жизнь дочери зажиточной, по российским меркам, женщины. После «наезда» на мамин кооператив она решила, что меня из школы надо встречать. С подружками больше не поиграешь! Бабушки у нас не было, поэтому она просила доктора встречать меня из школы три раза в неделю, когда самой было не вырваться с работы. Училась я в спецшколе в другом районе, так что те ребята не знали, кто меня встречает, и считали доктора моим папой, а я разубеждать их не стала. Было очень приятно воображать, что у меня тоже есть настоящий папа. Мало того, я попросила у доктора разрешения называть его в школе папой. Он не возражал.

Потом я узнала от мамы, что он забирал меня из школы за дополнительную плату, так же как и за каждый внеплановый визит в наш дом. Это было, если честно, очень обидно.

  После подписания договора о наказаниях я две недели вела себя идеально. Мама, верная своим обещаниям, всячески баловала меня. Но, как это часто бывает, я не могла быть всегда примерной девочкой, и в моём дневнике появилась очередная двойка за поведение.

В субботу доктор не только привёл меня из школы, но и остался с нами пообедать. Помню, как обед не лез мне в горло. Я догадывалась, что меня ждёт наказание, и всё моё тело было готово к этому. Попытки поговорить о том, что меня ждёт, пресекались мамой на корню.

После обеда мне велели уйти в свою комнату. О чём они говорили, я не знаю. Через полчаса мама пришла за мной. В углу комнаты я увидела ведро с тонкими красными прутьями — это были первые розги в моей жизни.

Мама велела мне отчитаться за своё школьное поведение и приговорила меня к дюжине розог. Я расплакалась и просила прощения, но мама сказала, что уговор дороже денег, и чтобы я сама легла на диван, а доктор меня выпорет. Я возразила, что в договоре не указано, что меня будет наказывать посторонний человек, но мама сказала: «В договоре не написано, кто будет тебя наказывать, значит — никакого нарушения нет, тем более что доктор не посторонний, а старый друг семьи!» Это выражение я услышала впервые. Мама напомнила мне, что в случае сопротивления наказание будет удвоено.

До сих пор я с ужасом вспоминаю ту первую порку. Меня заставили лечь на диван и вытянуть руки вперёд. Платье завернули до подмышек, а трусы спустили до щиколоток. Мне казалось, что мучениям не будет конца, а они ещё и не начинались!

Доктор связал ремнями мои руки и ноги и притянул их к ножкам дивана, вытянув меня, как стрелку компаса. Мама положила под живот подушку. «Меня будут бить!» — по телу пробежал неприятный холодок. Я не стеснялась доктора, который с детства часто видел меня без одежды, но тут мне впервые в жизни стало стыдно до слёз! Доктор стал втирать в меня вазелин, чтобы не попортить кожу. Я уже ревела как белуга (правда, до сих пор не знаю, ревет ли она на самом деле) и судорожно сжимала ягодицы. Просила простить. Было очень страшно. Моё сердце отчаянно билось, явно намереваясь выпрыгнуть из груди.

Доктор подошёл к ведру и стал выбирать прут. Выбрав самый длинный, он подошёл ко мне, пощупал пульс и сказал, что медицинских противопоказаний к наказанию нет, но двенадцать розог не влезут на такую маленькую попку. Я в душе обрадовалась, что, может, хоть меньше получу, но мама сказала, что тогда половину ударов она нанесёт ремнём, что она тут же и сделала. На этот раз всё досталось моей попке.

Я вертела ею, как только могла, и мама не могла попасть совсем точно, и было очень больно. Но тут пришёл черед розог. Я услышала противный свист, и всё моё тело пронзила жуткая боль. Я заорала как резаная. Такой боли, смешанной с унижением и ощущением полной беспомощности, я не испытывала никогда в жизни!

Доктор спокойно ждал, пока я проорусь, и говорил маме, что спину надо во время удара держать ровно, прут должен пересекать обе половинки, а дергать его на себя нельзя: порвётся кожа. Когда боль стихла, превратившись в зуд, на меня обрушился следующий удар чуть выше первого…
Я не помню, как меня отвязывали, но в голове была только одна мысль: «Доктор меня предал!» Вечером я посмотрела на себя в зеркало и увидела на своей посиневшей попе шесть аккуратно прочерченных параллельных полос. Кожа ужасно чесалась!

Этого урока мне хватило примерно на три недели. Потом мама сказала: «Вызову доктора в субботу», и мне снова пришлось ложиться на диван. Выражение «доктор в субботу» стало обычной угрозой и предупреждением о предстоящем наказании.

Начиная со второй порки, меня обязательно привязывали ещё и за талию, чтобы я меньше вертелась. Надо сказать, что способ оказался очень действенным. На зимние каникулы у меня не было троек в четверти. Однако моё отношение к доктору сильно изменилось. Оказалось, что он не такой добрый, как кажется.

Да, доктор никогда не сердился, бил больно, но без злобы, и следы после его порки проходили быстрее, чем от маминой. Мама тоже секла меня в его присутствии. Он часто останавливал её, когда она делала это слишком сурово, но я всё равно его больше не любила и считала присутствие «старого друга семьи» дополнительным наказанием. Поэтому иногда маме было достаточно сказать: «Вызову доктора в субботу!», чтобы я прекратила пререкаться.

Мне тоже доставалось отцовского ремня: это было единственное напоминание о папе! Пряжкой мама не пользовалась, а всегда складывала ремень вдвое. Там, где ложилась «петля», оставался синяк. Доктор предпочитал розги, но ремнём тоже порол, в зависимости от меры моей вины. Иногда мама порола меня и без его участия.

Долгие годы ритуал порки оставался почти неизменным. Только вместо дивана, по рекомендации Доктора, стал использоваться узкий деревянный щит, привинченный к двум кухонным табуреткам. Такая импровизированная скамейка собиралась мамой непосредственно перед наказанием. (В праздничные дни на неё усаживались гости.)

В субботу я рассказывала о своём поведении, мама подписывала дневник. На исправление плохих оценок давалась неделя. Если двоек и троек не было или я успевала за неделю их исправить, то мама увеличивала мои карманные деньги. А если после двойки не стояла хорошая оценка...

Мне говорили, сколько я получу ударов, и предлагали готовиться к наказанию. Если я сама не спускала с себя трусы и не ложилась на живот, поднимая платье, меня ждало дополнительно несколько очень чувствительных ударов. Но поначалу я всё равно отказывалась это делать. Нарвавшись несколько раз, я уже заголялась сама, даже без напоминания.

Меня всегда привязывали, только когда я выросла, мне руки не связывали вместе, а привязывали по отдельности к ножкам табуреток: скамейка стала коротковата для полной растяжки.

 Иногда во время наказания мне подкладывали под живот подушку, а иногда обходились без неё. Если мне назначали розги, то их всегда смазывали вазелином. Доктор говорил, что так больнее, а следы проходят быстрее. Иногда прут брала мама, иногда — доктор, но мама всегда делала это больнее.

После первой порции розог я стала бояться и ненавидеть Доктора. Его визиты за мной в школу были дополнительным мучением, особенно по субботам или если моя учительница начинала на меня жаловаться. Мне было хорошо известно, что за этим последует.

Для чего он это делал? В детстве мне казалось, что ему нравится меня наказывать, но почему тогда он неоднократно заступался за меня перед мамой?

Помню, на уроке природоведения мальчик, сидевший позади меня, сильно дернул меня за хвостик. Я развернулась и треснула его по голове пеналом. Учительница обернулась как раз в тот момент, когда я совершала акт возмездия. В итоге — двойка и замечание в дневнике. Самое ужасное было то, что перед двойкой по природоведению стояла тройка. Значит, в субботу меня ждала порка.

По дороге домой Доктор спросил, за что двойка и замечание, и я честно всё рассказала. Когда настало время ложиться на скамейку, Доктор уговорил маму не наказывать меня за поведение, так как виноват был одноклассник. В итоге мне досталось на шесть розог меньше. Но в тот момент, когда Доктор попробовал прут в воздухе, никакого чувства благодарности к нему в моей душе не осталось.

Знал ли он о моих мучениях, когда меня раздевали и привязывали? Безусловно, знал. Это было существенной составляющей наказания так же, как и оголение моего тела. Нравилось ли ему меня наказывать? Я думала очень долгое время, что да, вплоть до серьёзного разговора с ним о влиянии порки на сердце моей матери.

Как-то раз, возвращаясь из школы в субботу и зная, что меня ждёт, я спросила его, почему он помогает маме меня пороть.

— Послушай меня, — сказал он, — вот представь себе, что ты мама. С утра до вечера пропадаешь на работе, чтобы у любимой доченьки были и шмотки, и фрукты на обед, и спорт секция — всё ради тебя. А твоя доченька, твоя кровиночка, вместо того чтобы учиться, приносит из школы двойки да замечания. Вот опять сорвала урок. А теперь подумай, как бы ты поступила? — он внимательно посмотрел на меня.

— Я бы её высекла! — честно сказала я.

— Вот видишь, это ответ на твой вопрос. Мама тебя очень любит. А ты её расстраиваешь. Ты вот не знаешь, а каждая твоя двойка очень вредно сказывается на её сердце, и мне приходится маму лечить. Ей бывает хуже, когда она наказывает тебя сама. Чем сильнее ты кричишь — тем сильнее у неё болит сердце. Она же очень тебя любит, а потом переживает, что вынуждена наказать тебя так строго. Ты… ты не расстраивай её лишний раз. Ладно?

 В тот день я стойко приняла наказание, стараясь не издавать громких звуков, и сама попросила прощения у мамы за своё поведение. Мы с доктором помирились, и между нами установилось секретное соглашение. Теперь он прощал мне мелкие проступки, за которые раньше меня ждало наказание. Однако если я действительно совершала серьёзный проступок, то сама настаивала на том, чтобы он принимал участие в наказании, чтобы мама меньше расстраивалась. Если я не устраивала скандалов во время порки или если он считал наказание слишком суровым, то тайком от мамы давал мне немного обезболивающей мази.

Он продолжал лечить нас с мамой. Когда я болела — хотя это случалось всё реже — мне было совсем не стыдно позволять осматривать себя и делать уколы в попу. Но раздеваться для наказания было очень стыдно — это было даже хуже, чем сама порка.

К 12 годам я уже многое понимала. Я знала, что у доктора есть семья — жена его бросила, оставив сына, который был на два года старше меня. Из-за «квартирного вопроса» они жили вместе с бывшей тещей. Я также понимала, что доктор любит меня и относится ко мне совсем не так, как к другим детям на участке. Он также любил мою маму, и их связывали не только деловые отношения.

У меня состоялся серьёзный разговор с мамой. Я спросила, почему доктор не может стать моим папой. Она ответила, что он не из «её круга». Он был бедным и зарабатывал на жизнь только своей практикой. Но я отвечала, что уже не маленькая и вижу, что он любит её.

– Нет! – строго ответила она. – Хватит мне одного твоего папочки!

Впрочем, мама кривила душой. Мужчины её очень интересовали. Этим же летом она не взяла меня в путешествие за границу, а хотела отправить в спортлагерь. Я, конечно, обиделась, тем более что трое за год у меня не было ни одной тройки. Я устроила маме грандиозный скандал с криком, визгом и воплями. Кончилось всё тем, что мама пообещала «вызвать доктора в субботу». Это значило только одно — порку. Но я была такая злая, что впервые в жизни смело бросила ей в лицо:

– Ну и вызывай! – И долго дулась на неё в своей комнате.

В субботу пришёл доктор. Мама потребовала всыпать мне три десятка горячих. В дневнике у меня за неделю не было ни двоек, ни троек, и он очень удивился, что надо наказать меня так строго. Выслушав мамину речь о необходимости столь сурового наказания для непослушной девочки, на повышенных тонах, он достал из своего портфеля капли, накапал добрую порцию в стакан, долил воды и велел выпить. Он спокойно, глядя маме в глаза, попросил объяснить, что тут случилось. Слегка успокоившись, мама стала рассказывать о нашем скандале. Потом он выслушал меня.

– Всё понятно, – сказал доктор. – Виноваты вы обе. Конечно, Света так ждала лета, а тут… Её можно понять. Но у мамы, видимо, есть веская причина, чтобы не брать тебя с собой. В общем, сделаем так: наказывать сегодня Свету не будем, а в путешествие… в деревню, на Волгу ты поедешь со мной и с моим сынишкой. Это, конечно, не Канары, но обилие впечатлений обещаю. У нас новые русские считают высшим шиком половить рыбку в реке – специально приезжают. Ведь мама нас с тобой отпустит? Впрочем, если и такой вариант тебя, Света, не устроит, то тогда пойдёт вариант мамин: порка и спортлагерь. Выбирать тебе!

Конечно, я выбрала поездку с доктором и его сыном. Мама немного успокоилась. Перед отъездом я увидела её вескую причину. Это был мужчина из «её круга». Мне вдруг стало горько и обидно. Я уже всё понимала, почти наверняка, после лета у меня будет новый папа, и мне было очень жаль доктора.

В деревню мы поехали вместе с его сыном и тещей. С семьёй доктора я подружилась. А назвав тещу бабушкой, я навсегда завоевала её сердце. Надо сказать, что она была очень добрая и не одобряла метод воспитания, который применялся ко мне, да и к Сереже (так звали его сына). Мальчик сначала смотрел букой, но это скоро у него прошло.
 
 В деревенском доме, куда мы приехали с Доктором на лето была скамейка, сделанная из досок, долгое время лежавших в воде. Доктор говорил, что на ней воспитывалось несколько поколений из его семьи. В скамейке было сделано несколько отверстий, для того, чтобы фиксировать наказываемого так, чтобы попа не могла вертеться. Доски были очень толстые и плотно пригнанные друг к другу. Стояла она под окнами, а при необходимости выдвигалась на середину комнаты. Отверстия в скамейке были не свежие, а такие же старые, как и сама скамейка. Большая деревянная кадушка, в которой замачивались розги, к тому времени рассохлась и стояла в углу в сарае.
 Доктор рассказывал, что в детстве был очень хорошо знаком и с розгами и крапивой. Ремень почетом в его семье не пользовался. Он говорил нам с Сережей, что в свое время ему розги очень помогли. У деревенского сорванца шансов поступить в институт, да еще и в медицинский, практически нет.  Только розги сумели оказать дисциплинирующий эффект и помогли стать врачом.

 В первый день в деревне доктор напился при мне. Я впервые увидела, как напивается мужчина. Это было страшно. Сначала он как следует угостил соседей за то, что они сберегли его дом и засеяли огород. Когда гости ушли, он пошел в угол, за занавеску и достал бутылку. Нет, он не стал ругаться скандалить и драться. Теперь я понимаю: он жутко ревновал, сам своими руками отпустил любимую женщину с мужчиной в отпуск, а себе взял ее дочь. Пил он страшно: в одиночку и почти совсем не закусывая. Напившись, он ушел колоть дрова и заснул там же в сарае. В этот момент, даже его теща не могла ничего с ним сделать. На утро я плакала и просила его больше не напиваться. Вечером он в одиночку напился снова. Где-то через три дня он успокоился.

 Это были самые счастливые месяцы в моей жизни. Я впервые была в деревне, где не надо бояться людей, а каждом незнакомце видеть бандита. В деревне все друг друга знали и помогали, как могли. Доктор и здесь продолжил практику. Денег с соседей он не брал, но яйца, молоко и сметана были у нас всегда. Не сравнить с теми, что продаются в городе. Помогала я   и на огороде. Работы с грядками было не много: всего три сотки картошки, да три грядки, но с непривычки спинка побаливала. В деревне мне позволялось все: вода теплая, купайся – сколько хочешь. Не хочешь купаться – лови рыбу. Деревянная баня на берегу реки, прямо из которой можно прыгать в воду не шла ни в какое сравнений с сауной, куда я ходила потеть вместе с мамой.

 – Соберешься загорать – пользуйся кремом, говорил он, – хочешь – ходи на огороде в купальнике. Но на улицу или в гости даже к ближним соседям всегда одевай платье. Это – деревня и здесь свои порядки. Не мы их завели – не нам нарушать. Для женщин здесь есть свой пляж – там можно загорать и голышом. Хочешь ходить на речку со мной или с Сережей  – то обязательно бери купальник. Ты уже большая девочка. Ягоды можешь рвать прямо с грядки, только не забывай их мыть перед употреблением. За воровство с чужого огорода полагается крапива!».

 С ягодами у меня связано единственное неприятное воспоминание. Делая набег вместе с Сережей на соседский огород, я попалась, а он успел убежать. Сосед схватил меня за ухо и привел к доктору. Доктор тут же нарезал свежей крапивы, окунул ее в ведро с дождевой водой и высек меня по голой заднице, зажав  голову между своих ног. Сначала стало холодно, а потом тело все горело как на сковородке. Орала я на всю деревню и никто не заступился. Хорошо еще, что Сережа этого не видел. Потом я долго отмакивалась в реке. Потом я узнала, что пока я отмокала – ему тоже досталось на орехи. Впрочем, это было вполне заслуженной карой, он меня о таком варианте событий предупреждал.

 Время пролетело незаметно, надо возвращаться домой, и знакомиться с новым «папой». Мама приехал из отпуска загоревшая, но одна и очень грустная. Я часто видела, как у нее тушь растекается с ресниц. Она обнимала меня и просила прощения. Мужчину я больше никогда не видела, а мама не рассказывала, что у нее там произошло. Мама, чувствуя свою вину передо мной, целых полгода прощала   то, что по договору должно было караться розгами. С доктором она долго говорила только о делах, и он не оставался выпить чаю. Я по секрету ему рассказала, как переживает   мама, как хочет с ним помириться, но ей стыдно своего поведения летом. Доктор ее простил, а мама ходила счастливая, как никогда.

 Становясь старше, я стеснялась доктора гораздо сильнее, но продолжала ложиться под розги, если этого заслуживала. Надо сказать, что доктор, знал гораздо больше мамы о моих школьных прегрешениях, но часто своим молчанием спасал  от маминого гнева и лишних розог. Мне уже стали сниться эротические сны, но никакого полового возбуждения от наказания я не испытывала. Боль и стыд – вот чувства при порке. А то, что пишут об оргазме под розгами – неправда.

 Последний раз я попробовала розгу в пятнадцать лет. В старших классах школы надобность в розгах практически отпала. Мне очень хотелось поступить в приличный институт. Правда, когда я начала встречаться со своим парнем, мама хотела меня выпороть, но доктор сказал, что этого делать категорически нельзя: в договоре о запрещении ничего не говорилось. А во-вторых, он долго рассказывал мне о безопасном сексуальном поведении и научил пользоваться презервативом, используя для этого в качестве модели мамин флакон из-под дезодоранта. Тайно от мамы он рассказал мне, как можно встречаться с парнями, оставаясь при этом девушкой. Его советы мне очень пригодились.

 Мне было семнадцать лет, когда на участке его ударил ножом наркоман, которого Доктор неоднократно лечил, чтобы завладеть его старым портфелем. Убийца думал, что у Доктора есть «колеса»  и наркотики и перерыл весь заслуженный портфель... За этим его и застала милиция.
 Я вышла замуж за парня «не из своего круга», дождалась его возвращения из армии. Мама все время старалась познакомить меня с парнями из «нашего круга», но я посылала их подальше. С мамой был очень тяжелый разговор. В результате я ушла из дома, живу у мужа и работаю у своей мамы швеей-надомницей.
 Доктора я простила. Пусть ему земля будет пухом. А вот маму – нет. Хотела ли она для меня только хорошего? Думаю, что хотела. У меня всегда было то, о чем мои сверстницы могли только мечтать. Тут дело не только в детских наказаниях: она была против нашей с Сережей свадьбы, но я выбрала любящего мужчину взамен финансового благополучия и ничуть не жалею об этом. Она приходит в гости к моему ребенку, дарит подарки. Я от них не отказываюсь: живем мы небогато. Но мне эти визиты приходится терпеть.

 У мамы, кроме зарплаты денег не беру. Сейчас у нас подрастает малыш, но воспитывает его уже другой доктор. Моего мужа зовут Сергеем. Мы окончили медицинский институт, только я не работаю по специальности – сижу дома с ребенком.
 Впрочем, моего будущего мужа воспитывал Доктор точно так же. Мало того, честно скажу, что Сергей больно высек меня ремнем пред тем, как сделать меня женщиной. За дело.

 Поскриптум: Как мне попало в последний раз?

  Я расскажу, хотя мне неприятно об этом вспоминать. Это было уже после смерти доктора, а  будущий муж вернулся из армии. Долгое время я его дальше трусиков не пускала. К нашему грехопадению мы были уже близко знакомы и позволяли друг другу разные вольности. Я привыкла к тому, что он всегда рядом, привыкла к его ласковым объятиям и наивно считала, что он никуда от меня не денется.
 А потом случилось страшное. Как-то на дне рождения, у одной моей подружки, я выпила чуть больше положенного, и когда он погладил меня по руке, я дала ему крепкую затрещину. Он встал и ушел. Несколько дней он не звонил и не приходил, а я сходила с ума. Я понимала, что напрасно обидела его. Его бабушка говорила, что Сережи нет дома. Наконец он позвонил. Я так обрадовалась, что потеряла голову от радости. Он встретил меня из института и проводил домой. Я попросила у него прощения, а он шел молча, держа меня под руку.  Мамы как раз дома не было, и я уговорила его подняться ко мне. Мы съели обед, а потом я спросила, не разлюбил ли он меня. Он сказал, что любит меня больше всего на свете, но я его сильно и несправедливо обидела. Это вдвойне обидно, учитывая его серьезные намерения.

 – То, что произойдет сейчас, я хочу, чтобы было между нами в первый и в последний раз. Мы взрослые люди с почти высшим образованием способны все вопросы в семейной жизни решать мирным путем без рукоприкладства. Я не хочу, чтобы кто-нибудь когда-нибудь поднял бы руку на другого. Но сейчас мне придется сделать тебе больно.
 – Что ты хочешь сделать? – спросила я.
 – Бить женщин по лицу не могу, – сказал он, –  я тебя выпорю! Раздевайся и ложись!
 Он посмотрел на меня, а я на него. Я поняла, что виновата, а он прав. В этот момент ко мне вернулся детский страх и ужас от предстоящего наказания. Мне стало очень стыдно раздеваться перед ним, хотя он знал меня всю вдоль и поперек. Мне не хотелось его терять, и я сама разделась, легла животом вниз на диван.
 Он вынул из брюк ремень, сложил его вдвое и выпорол меня от всей души. Было очень больно, тем более, что я уже много лет не получала порки. А потом он сходил на кухню, принес лед из холодильника и стал лечить мою попу. Боль стала стихать. Потом он посадил меня, совсем голую себе на колени и стал целовать мои заплаканные глаза и гладить мою грудь.

 – Я тебя очень люблю, и это будет нашим окончательным примирением! Мир?
 – Мир, – ответила я, заглатывая слезы, и добавила, – я очень тебя люблю!

 Мы договорились, что никто никогда не поднимет друг на друга руку, и все вопросы будем решать спокойно, без скандалов и рукоприкладства. Этому правилу мы верны все годы нашей совместной жизни.
 Немного успокоившись, я пошла в душ, а его попросила разложить диван и постелить белье. Из ванны он вынес меня на руках. А потом, потом произошло то, что бывает между людьми, когда они очень любят друг друга.
 
Конечно, уже через год после рождения наш малыш стал хулиганить и лазить куда угодно. Но это не повод для жестокого к нему отношения. Правда, папу он слушается больше, чем меня, и мне это немного обидно. Что поделать – мужчины. Буду ли я пороть своего ребенка? Наверное, нет. Если и буду, то только в исключительных случаях.
 От бабушки, так я называю свекровь, я знаю, что жена Доктора в детстве не была выпорота ни разу. Портом в  отношениях Сережкиных родителей наступил разлад из-за низкой зарплаты врача. В итоге она ушла от Доктора к любовнику, а сына оставила ему.
 Бабушка Сережи не разделяла и не разделяет мнения, что детей надо пороть. Она просто золотая женщина, без нее нам было бы очень тяжело управиться с маленьким сыном.
 После ужина мой муж делится со мной интересными случаями из своей клинической практики. По ночам, когда муж на суточном дежурстве, а мой малыш спит, я сажусь за компьютер и начинаю их записывать.
 
Не судите меня слишком строго.

Постскриптум:
После публикации повести «Мой доктор» я получила около двух тысяч писем с вопросами, что же рассказал мне доктор о безопасном сексе и как встречаться с мальчиками, сохраняя невинность до свадьбы.
Ответом на эти вопросы и посвящена эти книга. http://www.proza.ru/2012/06/23/1330
Написана совместно с мужем.