Глава 1
Зеленоград - единственный округ столицы, где можно проживать в 20 километрах от МКАД и при этом находиться в Москве.
М. Чумакова «Квартира. Дача. Офис»
Около пяти тридцати утра по московскому времени в аэропорту «Внуково» случилось как-то зависнуть одному-единственному ожидающему.
То ли никому не хотелось летать внутренними авиалиниями, то ли никому их не хотелось встречать, но кроме очень одинокого мужчины в этом круглосуточном чистилище присутствовали только персонал и эскадрильи залетевших погреться хмурых воробьёв.
Ожидающий сидел на аэростуле в аэрокафе, дымил в табличку «Курить строго воспрещается» и обречённо пялился в стену. На столике перед ним мало-помалу затягивало робким ледком сотую по счёту бадейку кофе и заветривало бутербродные останки.
Прочие мимо шныряющие обитатели аэропорта относились к нему, как к родному, то есть полностью игнорировали. И дело было не в людской чёрствости или плохом настроении, просто зрелище не особенно оригинальное: не раз и не два доводилось аборигенам наблюдать таких вот прожидателей жизни. Ведь могли они заниматься чем-нибудь полезным – например, работать сверхурочно, спать без просыпа, лазить в окно к нелюбимым женщинам, изменять любимым, - а они торчат, позорные прыщи на теле человечества, за столиками с недопитым прогорклым кофе и увядшими слипшимися букетами. И ждут они, ждут, ждут невесть чего, потому что ни жрать, ни пить они более не могут.
Откуда-то берутся и пропадают никуда. Засасывает их, наверное, в бетонные стены. А может, уходят они невредимыми и снова превращаются в нормальных людей, каких полно – кто знает?
Короче говоря, никому не было жалко ожидающего непонятно кого невесть сколько.
Изредка случающиеся мимо утомлённые женщины в профессионально заляпанных халатиках шваркали бедному парню тряпками по ботинкам. И весьма удивлялись, что это такое оживает и протестующее мычит под их неумолимыми швабрами.
Воробьи многогадящие, отрабатывающие под потолком фигуры высшего пилотажа, оправляясь, норовили попасть ему в темечко. И, промахнувшись, злобно чирикали.
Красивая барменша, женщина с незадавшейся семейной жизнью, похожая на сильно невыспавшуюся Марлен Дитрих - и та не обращала на него никакого внимания.
И покинутый и презираемый всеми, сидел себе ожидающий в болезненном тяжёлом трансе, то и дело роняя голову на грудь и забываясь тревожным сном. Несвежая футболка плотно обтягивала истомлённое тело и противно липла к волосам нагрудным и наспинным, под мышками было жарко, как в пекле, неумолимо отрастающая щетина скрежетала о ворот куртки, в горле от кондиционированного воздуха наросла плотная сухая корка.
Душераздирающее зрелище!
И верилось с трудом, что всего восемь часов назад эта жертва воздушного сообщения и, по слухам, самого быстрого и безопасного вида транспорта, явилась в свежеотремонтированное здание аэропорта с высоко поднятой головой, прямыми плечами и букетом полевых цветов. Настроившись на неутомительное и приятное ожидание, он по-хозяйски прогулялся по всем этажам, приценился ко всему выставленному на витринах, и даже купил себе леденец.
Миссия его была проста и благородна, цели чисты и понятны.
Он прибыл сюда для того, чтобы встретить человека, которого терпел с трудом, который за время их длительного и плодотворного знакомства успел подложить ему целое стадо свиней, и мог привести в бешенство одним своим видом.
Он приехал сюда, чтобы встретить старого друга, которого не видел почти три года.
И ради того, чтобы лично набить наконец это нахальное рыло, герой наш с большим трудом выхлопотал себе две недели отпуска, пробивался с боями через мёртвые пробки на другой конец города - и всё это после тяжёлой рабочей недели, двух ночных смен, да ещё и вечером в пятницу.
Восемь часов назад он ещё походил на нормального человека – если допустить, что нормальные люди могут быть так плохо одеты и зарасти таким диким волосом.
Сейчас его глаза, когда-то карие, налились кровью и зловеще алели, костистое лицо обтянулось и позеленело, как у свежего мертвяка, а из ушей и носа то и дело вырывался горячий дым. Ибо во рту у него неизменно тлела изжёванная сигарета, и узник аэропорта, изредка пробуждаясь от анабиоза, выпускал мощные драконьи струи.
- Вниманию встречающих, - произнёс глас представителя небесной канцелярии, при звуках которого несчастный несколько приободрился, - рейс номер 4233 из Калининграда по погодным условиям задерживается на неопределённый срок. Повторяю…
- Мужчина! - тотчас отреагировала царица аэрокафе. – Поели-попили? Идите-ка баиньки, в другое место. Нашли себе раскладушку! Мужчина, аллё! Я вам говорю! – возмущённо уточнила она, увидев, что страдалец сквозь сон изо всех сил надеется, что обращаются к кому-то другому.
С видимым трудом отлепившись от стола, гонимый переместился в зал ожидания. Здесь, кстати, не менее холодно и безрадостно – наверняка от цельнометаллических скамеек. На них и смотреть-то было холодно, а уж от одной мысли, что на это вот надо садиться, вообще можно заиндеветь.
На мужчинкино счастье, кто-то предприимчивый поставил в зале ожидания несколько мягких заводных кресел. Скормив этому механизму сто рублей, можно получить взамен массаж, релаксацию и лечебное перетряхивание внутренностей.
Ожидающий с облегчением обрушился в упомянутое кресло и тотчас заснул.
Дав несчастному поспать пару минут, подкрался дежурный милиционер, злорадно ткнул дубинкой под ребро, невнятно представился и проверил документы.
Выяснив, что всё в порядке, отдал честь и удалился с чувством выполненного долга. Спать в дежурку.
Осовевший мученик начал подозревать, что преследуют его несправедливо, что этот мир неоправданно жесток, а люди - злы. Эта мысль заняла его ненадолго, потом парень провёл некоторое время, тщетно пытаясь припомнить, кто он такой, откуда и что, собственно говоря, он тут делает.
Поискав ответа в своей душе и на потолке, он достал припрятанные было документы и, внимательно их изучив, выяснил, что его зовут по-прежнему Марк Израилевич Костомаров, что ему всё ещё двадцать восемь лет, что проживает он в Зеленоградском административном городе г. Москвы и умеет водить автомобиль марки «Рено» 2008 года выпуска, с объёмом двигателя 1,6, цвет «чёрная мамба».
И по поводу целей вопрос также прояснился, когда Марк догадался достать мобильный телефон и поковыряться в списке эсэмэсок.
Одна из них, подписанная «Зараза», гласила: «Тело, даров! Прилетаю 4233 рейсом. Пока, сволочь!».
- От оно чё, - с облегчением пробормотал Марк по прозвищу Тело, - значит, это Яшка прилетает… а я, стало быть, его встречаю. Так, что ли?
Догадливый парень не ошибся. Это и впрямь был перелётный тролль Яков Цвиркунов по кличке Зараза – человек, которого вот уже двадцать лет Марк собирался убить, да всё как-то руки не доходили. Старый настоящий друг, с которым – было дело, - Марк делил горести и радости своей мрачной личности, презервативы и водку, как когда-то делил совочки и ночной горшок. В детстве делил через силу, по принуждению, как того требовали диктатура благовоспитанности и мама с ремнём. Возмужав, начал делить добровольно, хотя и часто спрашивал себя с удивлением, какого чёрта.
Познакомились они по чистой случайности, из-за того, что их горшки кто-то поставил по соседству. И Марк Якова тотчас невзлюбил, о чём и сообщил ему тактильно и устно при первом же подвернувшемся случае.
Дело в том, что Марк Костомаров был одним из тех немногословных, сильных духом, молчаливых людей, которых выводят из себя золотистые локоны, нежно-розовые щёчки и чистый взгляд васильковых глаз – а всеми этими атрибутами Яков-Зараза был наделён более чем щедро.
Потом, опять-таки по стечению ряда обстоятельств, они какое-то время побывали в родственниках. Это тоже не прибавило в их отношения теплоты, любви и доверия.
И всё же, когда Яша начал мотаться по длительным командировкам, Марку стало чего-то не доставать. Он загрустил и грустил целых три года.
И как только Зараза сообщил, что контракт истекает и его выгоняют домой, Марк обрадовался и неосторожно пообещал, что обязательно встретит.
Теперь Яша пытается долететь из Калининграда в родную Москву. От столицы и Марка его отделяет всего сорок минут воздушного пути – и какой-то особо подлый атмосферный фронт, напрочь, похоже, испортивший погоду.
Самолёты не взлетают и не садятся, а те из них, что пребывают в воздухе, зависли и не двигаются с места.
Во «Внуково» рассвело.
Таращась в окно, Марк бездумно скрёб зарастающий на глазах подбородок. Вид у него был пугающий. Этот молодой человек и в повседневной жизни не блистал декорациями: справедливо полагая, что не мужское это дело – даром переводить воду, из всего своего навесного оборудования он мыл и надраивал разве что любимую машину, а также огромные военные ботинки, которые снимал только на сон грядущий. Бриться тоже не любил, поскольку предпочитал ходить колючим, нежели прыщавым. К одежде относился утилитарно: прикрывает то, что не следует простужать – и ладно.
Такой вот не особо декоративный тип. Ну, ясное дело, за восемь часов бесплодного зависания в аэропорту Марк ещё больше помялся и похужел. Будучи по природе флегматичным, он тем не менее не привык бездельничать, предпочитая коротать время за кружкой пива и полутора-двумя километрами жареных колбас.
Вынужденное безделье убивало его не меньше, чем ожидание. Между тем делать ему было совершенно нечего. Читать он не любил, пить кофе больше не мог, а помимо этого пить ничего нельзя, ибо в стойле аэропорта била копытом его новёхонькая блестящая «Рено».
Воды, соков, чаёв и прочих безгрешных напитков Марк побаивался, опасаясь утонуть или отравиться.
Поскрипев в кожаном кресле, несчастный Тело забрался наконец в него с ногами, свернулся в остроугольный клубок, подогнул кое-как острые колени и снова заснул, распространяя вокруг себя неровное сопение, запах немытого тела и псины (ибо густоте его шерстяного покрова мог позавидовать любой шнауцер).
Снилось Телу, что он в родном лесу, жарит на весело потрескивающем костерке огромную, свёрнутую тугим кольцом колбасу, как на глазах истончается и пузырится аппетитно шкурка, как жир под ней становится прозрачным и плачет аппетитными слезами, как от одного приближения острого ножа расцветает невиданным цветком колбасная плоть…
Грезились ему голубое летнее небушко, белые аппетитные кучевые облачка, которые при ближайшем рассмотрении оказывались пенистой шапкой над пивной кружкой.
Натурально, снились и голые девки. Особенно запомнилась одна из них, длинная и гибкая, как чёрная гадюка. Она взмахнула на него пушистыми ресницами, сверкнула лисьим зелёным глазом, и произнесла голосом сладким, как погибель:
- Вниманию встречающих. Произвёл посадку рейс номер 4233 из Калининграда. На выход, сволочь!
Марк удивился, проснулся, больно ударившись головой о ручку кресла, и, чертыхаясь и прихрамывая, поковылял на затёкших ногах к месту встречи.
Счастливый охранник улыбался во сне и пускал пузыри, а Марк слонялся от стенки к стенке по залу прилёта.
Судя по табло, в такую рань и по такой жаре до аэропорта добрался только один калининградский рейс.
Народу на нём оказалось немного: преобладали зверски воняющие водкой огромные мужики с регбийными сумками, попадались спящие на ходу студенты, а также парочка неосторожных туристов, которое ужасно зевали и таращили узкие глаза.
Прибывшие пассажиры сгрудились вокруг багажного транспортёра, дыша перегаром, то и дело возбуждённо взлаивая. Все они были чем-то похожи друг на друга, ведь ничто так не сплачивает людей, как обильная выпивка и бесплодное ожидание.
Между тем Марк занервничал. Под его толстую мохнатую шкуру постепенно заползало некое беспокойство, вообще ему не свойственное.
Ибо Зараза отсутствовал среди студентов, туристов и спортсменов. Короче говоря, среди пассажиров, прибывших на рейсе, его не было.
Мало-помалу сумки и пьяные друзья были разобраны. Зал прибытия обезлюдел.
Марк остался один. Он стоял с упавшими плечами, не спуская отчаянного взгляда с пустого неподвижного транспортёра, и лёгкий аэросквозняк покачивал его, как одинокую во поле былинку. В руках сиротливо обвис букет цветов.
Марк стоял одинокий, трезвый и всё пытался уложить в опустошённой усталой голове масштабы коварства средств воздушного сообщения и Заразы Цвиркунова, этого аномально свинского гадёныша, который как пить дать в последний момент решил изменить малой родине, а заодно и променять друга Марка на какую-нибудь длинноногую особу.
Ибо Яша Цвиркунов по прозвищу Зараза был отменный бабник. Как не уговаривали его жёны (сейчас он был женат по третьему разу), как не угрожали, как не уходили и не приходили – Яша иным не становился.
Хотя и очень старался. Под влиянием нахлынувшего чувства Заразе иногда удавалось, взнуздав себя и задав шпор, поститься и воздерживаться весьма порядочное время - примерно неделю-другую. Это приносило некоторое моральное удовлетворение, впрочем, условное и эфемерное.
Воздержание дорого, очень дорого стоило Цвиркунову.
Сначала он терял сон. Потом у Яши начинал подёргиваться глаз, следом проявлялись тремор конечностей и заторможенные рефлексы. Случались и запоры.
В выражении его добродушной физиономии появлялось что-то трагичное, терпеливое и всепрощающее, как у дворняги, отравившейся шаурмой, цвет лица заметно портился, золотистые кудри отказывались виться. Вся Заразина жизнерадостная личность как-то бледнела и истончалась.
Будучи по природе удивительно покладистым, он вообще никогда не спорил с женщинами. Тем более никогда он не спорил с жёнами. Но в период воздержания он и вовсе переставал с ними разговаривать, делал всё, что ему говорили, мыл руки, а потом, пригорюнившись, сидел себе в уголке, чинно уложив ладошки на колени.
Если очередная жена пыталась выяснить причину молчания, он с кроткой мученической улыбкой отвечал, что это он так поёт, «унутрь», про себя.
Короче говоря, женщин Яше было нужно много и разных. Без них Яша погибал.
Вот почему Марку и в голову не пришло, например, что Заразу похитили международные террористы, дабы использовать как биологическое оружие, или что он заблудился в воздушных коридорах.
Перво-наперво Марк подумал, что Яша бросил свою старую двадцатипятилетнюю жену и оженился уже на ком-нибудь ещё. Ибо, в отличие от Тела, Заразе нечего не стоило отвести под венец девицу-другую.
Мимоходом Марк обиделся, что на новой свадьбе накушались без него, и поклялся страшно отомстить. В сердцах он отшвырнул засохший веник и повернулся, чтобы уйти, как вдруг где-то за стеной послышались шорох, сдавленная ругань и звуки ударов.
Лента транспортёра пришла в движение, «лапша», закрывавшая люк в багажное отделение, заволновалась – и из-за неё, как из-за острова на стрежень, выплыл Яков Цвиркунов собственной персоной.
Сидя на заднице, он сучил ногами, шарил по сторонам весёлыми ностальгическими глазами и весь дёргался от нетерпения, как от чесотки. Золотистые кудри стояли дыбом, в грязных руках цвёл невероятных размеров ананас.
- Тело, етить твою! – завопил Яша сорванным голосом. - Марк, сними меня отсюда! Второй круг нарезаю!
И как не был обижен на него Марк по прозвищу Тело, как не устал и не хотел спать, он, ни секунды не колеблясь, кинулся на помощь.
- Выхода не нашёл, - радостно ссыпаясь с транспортёра, объяснял Яша, - я пока рейса дожидался, весь на нервы изошёл… водка калининградская… на вот ананас тебе, я помню, ты любишь… а девки дрянь, дрянь, все как одна… Ык!
- Сумка твоя где? – пробурчал Марк, отряхивая его от небесной пыли.
- Сумка? – бессмысленно переспросил Яша, скрежеща отросшими ногтями по немытой груди. - Cумка фигня, на сумку плюнь. Улетела куда-то. Тело, твою мать! – ликующе возопил он и повис у названного субъекта на шее.
- Ладно, чего там, - проворчал тронутый Тело, и они пошли на автостоянку.
Оказавшись в машине, Яша тотчас радостно заснул. Марк хотел было последовать его примеру, но вовремя вспомнил, что он за рулём.
Глава 2
Архитекторам пришлось трижды менять цвет ЗАГСа, потому что цвета, считающиеся приемлемыми для жилого дома (несколько оттенков серого и жёлтого) вызвали целый шквал негодования со стороны знатоков брачных традиций. Серый, дескать, цвет разлуки, жёлтый — цвет измены, или наоборот. Цвета были изменены в процессе строительства, появился розовый, который, в принципе, в столь интенсивном тоне используется только в отдельных деталях.
Начальник Управления градостроительного регулирования, заместитель главного архитектора Москвы по Зеленоградскому округу А. В. Игнатьева
По утренним пустым дорогам они долетели почти уже до самого Зеленограда, когда Яша проснулся.
- А, между прочим, шеф, куда едем? – с живым интересом осведомился он.
- Как куда, придурь? – удивился Марк. - К жене твоей. К Алёнке, - и уточнил, на всякий случай:
- Ты как, женат ещё?
- Я эта… - замялся Зараза и на его свежих чумазых щеках заалел девичий румянец, - так я Алёнке сказал, что завтра прилетаю… ну, думал, погуляем с вами… пивко, водочка, шашлычок… Кошака вот сто лет не видывал.
Кошаком звали их третьего друга, Василия Рыжкова.
- Не нагулялся ещё, сволочь? – добродушно рыкнул Марк.
- Да разве можно?! – искренне удивился Яша, отбирая у него мобильник и набирая номер.
- Чё надо? – спросил сонный голос после сотого гудка.
- Кошак! – радостно крикнул в трубку Зараза. - Рыжий, брат, здорово! А я тут уже! Начищай штиблеты, старый, мы сейчас за тобой заедем!
- Ты охренел, сука калининградская?! – шёпотом заорали на него в ответ. - На часы посмотри! Суббота же, утро, я только заснул! Пока не высплюсь – хрен вам всем, никуда не пойду.
- Подонок, - констатировал Яша, слушая короткие гудки.
- Ну что, домой? – спросил Марк.
- Не, домой нельзя, - решительно возразил Цвиркунов, - Во-первых, я ещё не прилетел. Во-вторых, без подарков к жене нельзя.
- А, так сперва к венерологу? – мрачно схохмил Марк.
- Типун те на язык, Тело! – возмутился Яша. - Придурок, кто ж так шутит? Придумал: поехали к Машке, отоспимся, помоемся, потом моментально бухать.
Машкой звали младшую сестру Яши, которая, подобно брату, славилась лёгким характером, а ещё кучей детей с разными отчествами.
- Не, к Машке не поеду, - тотчас среагировал Марк. Двое из Машкиных детей - близнецы Юрец и Лизка - носили отчество Марковичи.
- А, опять чего-то не поделили? – осведомился Зараза сочувственно. - Ну что людям неймётся? Ты вон какой молодец вырос, она тоже… - он с аппетитом зевнул, деликатно прикрывшись ладошкой, - такая девка хорошая… женился бы, Марк!
Если бы Яша был повнимательнее, да и потрезвее, то он бы заметил, что Марк как-то по-особенному топорщит мохнатые брови и прядает заросшими ушами, а мосластые пальцы того и гляди оторвут баранку.
Невыспавшийся и усталый Марк уже давно пребывал в ярости.
- Я и был на ней женат, - процедил он сквозь острые зубы, бросая недобрый взгляд на вновь обретённого и уже порядком надоевшего друга, - ты охренел, Зараза?
Яша как раз причёсывался перед зеркальцем в автомобильном козырьке, пытаясь приладить на место есенинские локоны. След от губной помады на щеке он оттёр, но на шее вызывающе наливался лиловым огромный засос.
- Вот блин, - пробормотал Зараза, - нельзя мне домой… слышь, Марк, а ведь точно! Машка-то до сих пор Костомарова. Всего не упомнишь, - примиряющее посетовал Яша, исследуя неуместное при семейной жизни пятно, тыча в него пальцами так и сяк, в тщетной надежде, что оно куда-нибудь да денется.
- Это у вас, зараз, всё запросто, - Марк уже почти искрил от злости, - больно вы лёгкие – щаз в одной кровати, через час - в другой. Она третьего мужа куда-то задевала, ты по третьему разу женился. А мне твоей Машки на всю оставшуюся жизнь… хватит!!! – вдруг окончательно вызверившись, рявкнул он. - Пошёл вон отсюда ко всем чертям!!! Зараза!!!
Он вышвырнул вяло сопротивляющегося Яшу из машины, хлопнул дверью и улетел навстречу новому дню.
Яков отлепился от асфальта, ошалело огляделся - и обнаружил, что находится как раз возле дома, в котором проживает его сестра Мария и племянники.
Будучи по природе необидчивым и справедливым, нутром он понимал, что в чём-то сонный и злой Марк был прав. Отличительной особенностью характера семейства Цвиркуновых была и оставалась исключительная лёгкость оного. Их мама недавно вышла замуж в пятый раз и уехала жить к мужу - куда-то за рубеж, кажется, в Финляндию. Это при том, что ни одного языка, кроме родного, мама не знала и знать не хотела.
Теперь Маша Костомарова, урождённая Цвиркунова, в их родовом двухкомнатном гнезде растила своё многочисленное потомство – четверых детей от трёх мужей, - и, по слухам, не собиралась останавливаться на достигнутом. При всём этом она успевала ещё работать переводчиком и стричь всех, кто имел неосторожность приблизиться к ней и к её ножницам.
Сам Яша, как уже было сказано, был женат по третьему разу, но детей у него не было. По крайней мере, Якову о наличии таковых пока не сообщали. Цвиркунов отказывался размножаться в неволе.
- Пойду к Машке, - принял решение Яша, - другого пути нет. Не идти же к Алёнке без сумки и с таким вот бланшем… вот гадская баба! – и в далёком Калининграде сильно кое-кому икнулось.
Квартира Цвиркуновых находилась на первом этаже дома, который стоял буквой «Г» прямо на опушке зеленоградского леса. Маша оккупировала палисадник под своим окном, разбив там огородик и насажав кустов и деревьев. Поставила даже как-то парник, но один из ухажёров, спасаясь от разгневанного конкурента, неудачно упал и раздавил хрупкую конструкцию, сломав себе при этом пару рёбер.
Несчастливое сооружение, смекнула Маша. И парник больше не ставила.
Чтобы не разбудить племяшей, Цвиркунов решил не звонить в дверь, а поскрестись в окошко. Лавируя между петрушкой, укропом и нахальными сорняками, Яша пробрался под окно и тихонько постучал в него.
Его как будто ждали: рама тотчас распахнулась, и на Якова обрушилось несколько тонн воды – так, по крайней мере, ему показалось.
- Машка, трам-тарарам! – тихо закричал Зараза, выливая из ушей пару Волг и половину Енисея. - Cдурела девка! Отворяй ворота, а то щаз ведро отберу и уши оторву!
- Яшка, ты, что ль? – из окна свесилась чуть не до земли толстенная коса, и показалась белобрысая Машкина голова. Выражение лица на этой голове было злобное. – Заходи, сейчас открою. Я думала, опять на огороде ссут…
Глава 3
На скамейке, где, по идее, должны были бы сидеть отдыхающие пенсионеры, лежал вдрызг пьяный молодой человек… ну мало ли, подумала я, забрёл случайно какой-то пьяный и уснул, бывает… было 11 часов утра.
А. Грудцова, «Зеленоград сегодня»
Через пятнадцать-двадцать минут Яша, чистый и очень довольный, сидел на кухне под белым платом, а Маша, вооружившись ножницами, споро наводила порядок в его шевелюре.
- Крысла твоя весь телефон мне оборвала, - рассказывала сестра, с трудом продираясь сквозь заросли дикого волоса, - Всё спрашивала, не у меня ли ты. Не верит, что не прилетел. Думает, шляешься. Ты бы, скотина, не врал жене.
- Учи учёного, - парировал Яша, - А что мне, по-твоему, делать? Как я к ней заявлюсь – с пустыми руками и засосом?
Маша покосилась на его трофей и фыркнула.
Помимо длинной толстой косы, у неё имелись стриженая, как у пони, чёлка, нахальный курносый нос, огромные синие, как у брата, глаза и маленький ехидный ротишко. Было в её облике нечто хулиганистое.
- Ты, Зараза, смотри: ежели чего, в твоей комнате уже трое спят, - честно предупредила она, завершая стрижку.
- А сейчас как же? – заволновался Яша. - Я ведь сейчас спать хочу.
- Вот, прямо тут и укладывайся, - предложила Маша, кивая на кухонный диван – продавленное, прожжённое ветхое сооружение, заваленное грудами женских и детских журналов, - Можно, конечно, в коридоре, там диван поприличнее. Но поспать тебе не дадут. Уши оттопчут.
- А здесь типа дадут? – разоблачившись и заваливаясь на указанное ложе, осведомился Зараза. - Скоро ж завтракать?
- Дадут-дадут, - заверила сестра, - не фиг им тут делать, жрать всё равно нечего. Денег нет. Ты вот проспишься и в магазин пойдёшь.
Яша заснул, стоило только его голове встретиться с подушкой.
Однако не прошло и часу, как кухонная дверь рухнула от мощного акустического удара, раздался шлёпот многочисленных тапок – и Яша оказался погребённым под визжащими, прыгающими, всё хватающими детьми, которые умудрялись упомянутое делать одновременно.
- Яша приехал! Яша приехал!! Яша приехал-приехал-ПРИЕХАЛ! – неслось отовсюду и сам виновник ликования, вдавленный в нутро дивана, хохотал и брыкался, пытаясь выбраться из-под детских завалов.
- Уйдите с дяди, дьяволята! Хватит прыгать на мне! – надрывался он. - Рёбра сломаете! Что я вам, батут?!
- Дядя Яша, а что ты нам привёз? – поинтересовался юный представитель династии Костомаровых, восьмилетний Юрий Маркович. Он как раз восседал на груди у дяди и вдумчиво рисовал на оной закаляку.
- Слышь, Кукрыниксы, я тебе себя привёз, мало, что ли? – с родственной нежностью скидывая с себя племянника, парировал Яша.
Вторая часть Костомаровского дуэта, Лизавета, под шумок свистнула у него с шеи шнурок с янтарной фенькой – подарок доброму дяде от одной знакомой девушки.
- Как же, только тебя и не хватало, - ответствовала за сына Машка, ловя своих отпрысков по одному и приводя по возможности их в порядок, - короче, натягивай штаны и вали в магазин.
- Слышь, ты как со старшим братом разговариваешь? – начал было нарываться Яша, однако вовремя заметил добрый взгляд сестры и увесистую поварёшку в её маленькой, но весьма сильной ручке.
- Ни капли совести у некоторых! – вдруг заорали под окнами, и Зараза подпрыгнул на месте, рассыпав племянников. Его натренированное ухо безошибочно диагностировало семейную сцену. Он уже собирался дать стрекача, но вовремя спохватился, что орут не на него:
- Машка, это что тут такое?
- Отвечай немедленно, когда к тебе единоутробная жена обращается! – тотчас донеслось из окна.
- Ты с ума сошёл, брат? Или память у тебя отшибло? - хладнокровно спросила сестра. – По времени пора, полвосьмого утра. Это ж Перепилиха Перепела пилит, - и удалилась, сочтя, что всё хорошо объяснила.
И Яша, отсутствовавший по месту прописки в связи с женитьбой и работой, и много позабывший, вспомнил, что соседка (набитая дура с соломой на голове, по версии Марии), таким вот нехитрым образом каждое утро общается со своим мужем. Точнее, пытается, ибо за последние десять лет семейной жизни это ей ни разу не удалось.
Ибо дядя Володя Перепёлкин, замолчавший сразу после свадьбы, молчал, молчит и молчать собирается до самой смерти.
Однако его баба, руководствуясь принципом «капля камень точит», повторяет свои попытки с завидной пунктуальностью – каждый день, ровно в семь тридцать утра по московскому времени.
- Молчит, проклятый, - пожаловалась за окном соседка непонятно кому и продолжила на высоких тонах выговаривать мужу что-то насчёт чего-то.
- Прощай, молодость, - пробормотал Яша.
Настроение у него катастрофически портилось.
На него непреклонно, как судьба, надвигалось мрачное ощущение того, что трёхгодичный отпуск кончается и ему пора возвращаться к станку семейной жизни.
- У, что ж она так вопит? – тоскливо пробормотал Зараза. - Может он того… оглох давно?
- Я тебя спрашиваю, скотина ты эдакая, где ты был? – и Перепилиха пошла-поехала, заходя на сотый круг, по накатанной, кляча из угольной шахты…
На чистую простую Яшину душу надвигался чёрный туман. Зараза затосковал. Куда-то делись вся его бодрость, радость и хорошее настроение от того, что вернулся он наконец в родимый город. Он подтянулся к подоконнику и повис на нём, как будто вместо позвоночника у него вдруг случилось метр семьдесят капроновых колготок.
Дядя Володя, здоровенный квадратный мужичина в майке и бороде, в сотый раз подтягивался на брусьях, без никакого напряжения и усталости, а его жёнушка, покраснев от натуги, уже порядком сорванным голосом пыталась у него выяснить, где он был и что делал.
Яша лениво размышлял о том, что процесс можно легко оптимизировать. Этой бабе стоило бы таким образом наорать на участкового – и тот с радостью выдал бы ей полный анамнез: где д. Володя был, что пил и с кем и что делал.
Зараза порадовался было, что снова холост и неженат, но вспомнил про жену и помрачнел. Надо же, сколько неприятностей на свете, а тут ещё посылает нам Господь такие муки – законных жён.
- Машка! Что купить? – почёсывая живот, после Балтийского моря и командировочных хлебов плоский, как гладильная доска, Яша отметил про себя, что если и идти в магазин, то исключительно за пивом.
Выяснилось, что по молодости лет племянники пиво не пьют. Поэтому Мария выдала брату объёмный список харчей и особо оговорила, чтобы сразу после магазина он занёс покупки домой, а только потом тащился издеваться над печенью.
- А что на обед будет? – живо поинтересовался Яша.
- Будет борщ, - сообщила Маша, - только тебе не дадут.
- Чучундра, - Яша не поверил. Какая бы Машка не была, брата своего она любила и не допустила бы его голодной смерти.
- Зачем тебе? У тебя другая программа будет. Тут твои звездюки звонили, - поведала сестра и уточнила, - сперва Костомаров, потом Кошак. Сказали, что через час придут во двор, и чтобы ты выходил. Погулять, говорят, ага.... и Алька звонила. Плачет, говорит, телефон твой не отвечает. Ты бы ей позвонил, что ли.
- Хорошо, хорошо, - согласился, не слушая, Зараза и пересчитал наличность.
Разве на самом деле закупиться пивом, взять какую-нибудь сушёную лягушку на закуску и отправиться погулять среди дерев?
Ибо двор возле их с Машкой дома очень располагал к прогулкам и размышлениям. Он был последним около леса, а в самом лесу было всё, что положено - деревья, ёлки-иголки, крапива, овражки и даже кое-где попадались воронки со времён последней войны. В них по пьяному делу особенно хорошо думалось.
Пока Яша размышлял, всё как-то само собой получилось – потёртые драные джинсы налезли на ноги, майка – на торс, шлёпки – на мозоли, и отправился Зараза в магазин.
Глава 4
Сегодня в г. Зеленограде живёт более 200 тысяч человек. Каждый день город наполняется ожиданиями и чувствами, которые переживают зеленоградцы. Это радость, надежда, страх, удивление, гордость, признание… Но самыми добрыми и тёплыми чувствами всегда были, есть и будут любовь и дружба!
Один зеленоградский сайт знакомств
Насвистывая Моцарта, Яша пёр к ближайшему магазину - в том же доме, в последнем подъезде, - но мысли в голове у него текли безрадостные и солидные. Он размышляя о превратностях семейной жизни.
Одному богу известно, зачем люди ввязываются в эту недолгу, размышлял он.
«Красиво-то оно красиво, кто ж спорит, - степенно размышлял Зараза, - я ж вот, например, никогда не против того, чтобы влезть во что-нибудь отглаженное, особенно если девушка с хорошей фигурой. Опять-таки цветы, море выпивки. Если свадьба с музыкой и всё такое… и всё такое… Весело! Если бы для всего этого жениться не надо было – то пожалуйста, хоть каждый день».
Зараза вспомнил свою первую свадьбу и поёжился. На цветы, лимузины, рестораны и медовый месяц он специально взял в банке кредит, который выплачивал ещё пару лет после развода.
И самое плохое во всём этом деле, продолжал думать Яша, жмурясь на солнце, что сам брак может продлиться год-другой, а воплей, скандалов и смертельных обид хватает порой на много лет.
Уж ему ли не знать! Первый раз Яша запутался в брачных узах в восемнадцать лет. А поскольку от природы был туповат, то с того времени он проделал эту штуку ещё два раза.
По итогам этого Якову и пришлось устроиться на работу, связанную с длительными командировками, ибо его возненавидел весь город, половина Московской области и треть Тверской.
- И это при том, что я объективно не самый плохой человек, - размышлял Зараза вслух, набирая провизию в корзинку, - Взять Марка - злющий, как горчица, и женщин терпеть не может. А Кошак тот вообще гулёна, кот мартовский. Почему людям обязательно надо ссориться, не могут по-другому, по-доброму… ну сразу совой об пень! Девушка, а у вас пиво… от ё-моё!
За прилавком маленького уютного магазинчика стояла Марусичка Тарасенко, его бывшая, первая жена.
- Марусичка, здравствуй, - опасливо поздоровался Яша, надеясь хорошим поведением и вежливостью заслужить снисхождение.
Маруся смотрела на него неприветливо и нелюбезно. А вообще-то была очень даже ничего, вся такая нежненькая, беленькая, воздушная, как суфле, и фирменный халатик так аппетитно обтягивал кругленькую изящную фигурку.
В прекрасном далеко мечтала она стать актрисой – если бы, как она утверждала, не Зараза со своими скандалами и ревностью. Так говорила Маруся, так говорили все – и Яша сам в конце концов в это уверовал. Правда, иной раз удивлялся, что он, оказывается, способен на такие Отелловские страсти.
- Ты совсем не изменилась, прямо розанчик. Пончичек. Йогуртик… рожочек молочный! – безудержно льстил Яша, почти не кривя душой. Жена была по-прежнему хороша. А ежели ещё будет молчать!
Но вот как раз молчать Маруся не собиралась:
- Кого мы видим, кого мы лицезрим, кого мы приветствуем, - голосом кислым, как ркацители, пропела она. Яше показалось, что по зубам ему прошлись мелким рашпилем.
Голосок у неё всегда был гнусноват, но в какие-то моменты видишь в женщине нечто большее, чем голос. Например, грудь у неё очень даже ничего.
Яша расправил плечи и напряг бицепс, втайне радуясь, что он стоит перед бывшей такой красивый, стройный и только что с морей.
- Ну что, по пивку с утра? – с подколцем осведомилась Маруся.
Он засмущался, спросил белого сухого винца и дорогого сыру с плесенью.
- Яков, а вы, я смотрю, пострел, - она посмотрела на него с интересом и возрождающимся уважением.
- Мужчина, дорогая моя, взрослеет, - солидно заметил Зараза, целуя ей ручку, розовую и гладенькую, как у целлулоидного пупса, - когда женится, и матереет, когда разводится…
- И сатанеет, когда живёт в крошечной квартирке с чокнутой сестрицей и кучей чужих детей? – подколола Маруся и выдала требуемую бутыль.
«Негодная! – обиженно думал Яша. - А так ли давно она клялась, что готова жить со мной где угодно и сколько угодно! И что с того, что в квартире, кроме меня, две взрослых особи и три малька? Или тогда уже было четыре? Ну, то ж не чужие люди, мама, Машка… моя родная сестра и не менее родные племянники. Я ж не виноват, что сёстры тоже разводятся!»
Нет, жёнам это не объяснить. Жёнам подавай собственные блудуары, туалетные, ботиночные и парочку комнат для приёмов. А поскольку ничего этого Яша обеспечить не мог (да и не хотел), то Маруся почему-то обиделась.
С тех пор много воды утекло, что надо – то поросло быльём и брюхо забыло старое. И вот теперь Марусичка стоит и разглядывает бывшего мужа Заразу Цвиркунова, этого выдающегося урода и скотину, который изрядно попортил ей молодость и львиную долю жизни. Смотрит внимательно. И взгляд у неё настораживающий, цепкий и оценивающий, и в круглых мечтательных глазёнках разгорается неподдельный интерес, точно именно сейчас приспичило ей решить вопрос, что же, собственно говоря, она в нём тогда нашла? И весь ли ресурс она выработала? И не стоит ли попытать счастья ещё разок?
Вот уж дудки, подумал Яша.
- Ты, стало быть, теперь тут живёшь? – поинтересовался он из вежливости, расплачиваясь и незаметно отступая к выходу.
Маруся между тем намётанным глазом успела оценить приятные округлости Яшиных бицепсов, толщину портмоне и стильные дырки на дорогих джинсах.
- Да, и я замужем, - значительно подняла она подведённые бровки. И добавила почти без паузы, небрежно так:
- Муж мой, кстати, работает посменно. Так что заходи в гости, как соберёшься.
- Зайду обязательно, - согласился Яша легко, думая о том, что если когда-нибудь приблизится к ней на расстояние вытянутой руки, то его тотчас стоит прихлопнуть лопатой, а потом немедленно пустить на удобрения.
- За что ты мне всегда нравился, Цвиркунов, так за то, что всё быстро понимаешь. И ведь нравишься, сладенький мой! – и, выдав эту мысль, не достойную порядочной замужней женщины, она изящно склонила стан так, что её шарообразные груди чуть не вывалились на прилавок, рядом с батоном «Докторской».
Поглазев, Яша поколебался, вздохнул и выбрал колбасу:
- Я и сам себя порой восхищаю, честно говоря. Потому что у меня плечи шире задницы, а на плечах – голова. Пока-пока, - и спасся, унося полные руки еды.
«На этот раз пронесло, - размышлял Зараза, на радостях подпрыгивая, как лягушка, - но это ж не более чем паллиатив. Теперь придётся ходить в магазин в соседнем квартале».
Во дворе было снова тихо - семейная лесопилка, традиционно длившаяся сорок минут плюс-минус пару секунд, завершилась.
Закинув продукты к Маше, и раздав племянникам по леденцу, Яша пошёл гулять.
Опустившись на одну знакомую уединённую скамейку на опушке леса, он продавил ключами пробку в бутылку вина и принялся распивать.
Глава 5
В 12-ом микрорайоне накануне свадьбы жених вернулся с мальчишника домой. Невеста пришла в свою очередь с девичника. Как рассказали в пресс-службе УВД, произошла пьяная разборка на почве ревности, в которой вина сильной половины заключалась в том, что он начал первым, применил кулаки и угрожал расправой, а вина слабой - что она была пьяна и нанесла возлюбленному удар кухонным ножом в область сердца.
Как хорошо оказалось во дворе! Тихо, уютно. Идти никуда неохота, да и не надо – всё, буквально всё, что полагается человеку для полного счастья, при желании можно отыскать в бутылке вина и скамейке во дворе на опушке леса.
А тут ещё птички порют всякую оптимистичную чушь, солнышко припекает обветренную балтийским ветром кожу, от земли поднимается тёплое марево – похоже, жаркая погода установилась надолго.
Можно было бы поехать искупаться, можно было бы сгонять к кому-нибудь на дачу… нет, вспомнил Яша, не выйдет ничего. Ибо жена законная, Алёнка, ненавидит жару, терпеть не может пресную воду, да и плавать не умеет… она ни за что не полезет во что-то, кроме Средиземного моря. Которого, кстати сказать, в глаза не видела, поскольку такая вот никчема этот Цвиркунов, который только и знает, что бить балду в Калининграде, в то время как родная жена при высшем юридическом образовании простаивает ноженьки в своём «Детском мире» на должности старшего помощника младшего кассира.
Яша вздохнул, вспомнив Алёнины ноги. Несмотря на постоянные простои, они просто обалденные, шелковистые и гладенькие, с ума сойти можно… с длинными тонкими пальчиками, с ухоженными ноготками, и такие они аппетитные, что прямо просятся в рот.
Она не любит таких приколов, поскольку боится щекотки. И ни в какой рот не полезет. Она вообще никуда не полезет, кроме как в итальянские босоножки. И ненавидит резиновые сапоги.
Следовательно, о даче тоже можно забыть.
Яша почуял, что настроение у него опять падает - и немедленно выпил. Помедлил, критически прислушиваясь к своим ощущениям, - и выпил ещё.
Снова наступили мир и согласие.
Вдруг выяснилось, что кроме него и вина в мире нет никого и ничего – ни Алёны, ни Средиземного моря, ни денег. Как хорошо! После трёх лет беготни и путешествий Яша искренне наслаждался состоянием относительного покоя, предвкушая в то же время скорый вояж по злачным местам в компании верных друзей.
- Хорошо-то ка-а-а-а-ак! – в терцию ликующей душе пропел он вслух и потянулся.
- Хорошо ему, Заразе, - раздался знакомый суровый голос и в Яшино солнечное сплетение последовал чувствительный, но дружелюбный удар.
- А-а-а-а-а! – возопил Зараза и повалился на траву.
- Вставай, сволочь, - и Марк легонько пнул его под ребро, завершив процесс издевательства над другом.
- Ты убил меня, Тело, - томно раскинувшись и глядя в небо, прошептал Яша, - ты убил меня, друг… но я тебя прощаю. Осуши за меня эту бутыль с адским зельем…
- Да пошёл ты, - лениво отозвался Марк, плюхаясь, тем не менее, на скамейку и припадая к упомянутой бутыли. – Уф, а смачно, c непривычки-то… да, чегой-то ты с винищем? Эстет, - и, выдав такое ругательство, он стащил с себя футболку и взъерошил шерсть, чтобы просушиться как следует.
- А что, Кошака всё нет? Мать сказала, что он давно ушёл.
Яков с некоторым укором посмотрел на друга – тот сидел, как бы загорая, и солнечные лучи тщетно пытались пробиться сквозь густую высокую поросль на его физиономии.
- Моя душа – это сосредоточение самых правильных мыслей о вечном, - деликатно пояснил Зараза, поняв, что его страдания нахально игнорируют, - мне нет дела до кошаков! А в глазах моих, между прочим, туман, поскольку ты, сука такая, отбил мне почки, печень и сломал хвост…
Марк гоготнул и сделал ещё один большой и аппетитный глоток.
- Нет, ты всё-таки феноменальная сволочь, - укоризненно глядя на друга, Яков поднялся и отряхнулся, – хватит жрать моё вино! Вот какого хрена ты меня выгнал из машины?
- Я тебя не выгнал, а таки-да довёз, - уточнил педантичный Тело, - хотя было у меня желание выкинуть тебя, скотину, по дороге.
- Недобрый ты, Марк неженственный, - горько посетовал Зараза, - злой, как пёс! Пошёл со скамейки! – он попытался отвоевать себе место под солнцем но, получив леща, был вынужден униженно просить, чтобы старая собака хотя бы чуть-чуть подвинула свой облезлый эсс…
Разговаривая таким вот нехитрым образом, друзья меж тем позвонили Кошаку. Его мобильный не отвечал.
- Между прочим, у Кошака завелась тайная любов,- поведал Марк, проглатывая винцо и мягкий знак на конце славного слова, – Он спал с морды и ночами где-то пропадает.
- Кто такая, почему не знаю? – оживился Зараза, потирая руки и приглаживая вихры.
- Не знаю, кто такая и почему не знаешь, только где-то в здешних домах живёт. Он сюда постоянно шляется.
- Надеюсь, не Мария? – строго осведомился Яков. – Убью обоих нах.
- Да пошёл ты, - ответил Марк, и Зараза поспешил сменить тему:
- Переходя по аналогии, что это там такое за тропинка? – и указал на свежую, сияющую новенькой жёлтой плиткой дорожку, ведущую с тротуара в лес.
Дорожка и впрямь была новёхонька и пригожа, а по краям этой удивительно красивой и уютной тропинки чья-то заботливая рука уже насажала маргариток и ноготков. Они с готовностью цвели и исправно наполняли воздух ароматом. Марк, который очень любил цветочки, про себя порадовался.
- Там на месте старой пасеки отстроили что-то, - поведал он, – пасеку помнишь?
Яша помнил.
Старая пасека находилась примерно в полутора километрах от опушки леса. Это была настоящая пасека, оставшаяся ещё с тех времён, когда вместо города тут была деревня. Там, за хлипким заборцем, стояли старый дом и полсотни ульев. В специальном флигельке продавали вкусный мёд и соты. Хозяева пасеки были добрые люди – собак не держали, и даже непрошеных гостей лечили не палками, а прогрессивным методом рефлексотерапии. То есть давали своим пчёлам кусаться сколько влезет.
- Ай-ай-ай! Нет больше пасеки? – огорчился Яша. – Это плохо. Медку с сырком под винцо сейчас бы не помешало… так, а что отстроили? Бордель?
Марк ответил не сразу и невнятно:
- А? – и застыл с отвисшей челюстью, впившись взглядом во что-то весьма для него интересное. Потом пробормотал:
- Ну ни фигасе…- и окончательно затих, выпав в осадок.
Озадаченный Зараза проследил направление его застывшего взгляда - и тотчас согласился. Будучи честным человеком, Яша немедленно признал, что девушка, соткавшаяся из духов и туманов, и что-то такое делавшая на перекрёстке тротуара и жёлтой дорожки, обсаженной цветочками, была именно «ни фигасе».
Деталей из-за дальности объекта было не разглядеть, но силуэт, облачённый в по-летнему скудные одежды, Заразу тотчас впечатлил.
Ну а поскольку при дальнейшем наблюдении выяснилось, что девушка пытается приладить на вкопанный в газон столбик некую табличку, на вид весьма тяжёлую, Яков подскочил и полетел на помощь прекрасной даме. Обе левые руки росли у него не оттуда, но он всегда был готов забить пару-тройку гвоздей.
- Позвольте я, - галантно начал он, накатываясь на девушку и деликатно отбирая у неё молоток. Прекрасная дама удивилась, но не воспротивилась, инструмент отдала. Вдохновлённый Яков с неожиданной для него сноровкой прибил на столб деревянную резную стрелку-указатель.
Стрелка была презанимательная. На ней красиво было выведено: «Ветеринарная лечебница – 24 часа», а чуть пониже «Центр экспериментальной семейной конфликтологии».
- Мило, - признал Яков, немного озадаченный интересным сочетанием. Примерно с пару секунд он пытался сообразить, как это, что и к чему, но потом бросил это дело, поскольку владелица указателя была куда более интересна.
Даже на самый придирчивый, избалованный взгляд – а в силу некоторых обстоятельств эстета Якова всегда окружали барышни ничего себе, - эта вот была просто зашибись. На любом конкурсе красоты она заняла бы нулевое место.
Одни глаза чего стоили – длинные и огромные, приподнятые к височкам, как у кошки, тёмно-зелёные, прямо малахитовые, наполовину прикрытые тяжёлыми веками.
А тонкие соболиные бровки, высокомерно изогнутые пленительной изящнейшей дугой?
А блестящие, как расплавленный шоколад, густейшие волосы, собранные в высокий конский хвост? А остренькие эльфийские ушки, в которых покачиваются бесподобные серебряные цепочки и колечки? А шейка нежнейшего белого бархата, в которую так и тянет впиться вампирским поцелуем? А позолочённые первым загаром руки, прохладные и длинные, как реки?
Вот ты какая, Медной горы хозяйка, подумал Яша.
Немного портило впечатление то, что на ручках у дамы отсутствовали ногти. Вместо них зеркально розовела голая гладкая кожа. Смотрелось это странновато и, пожалуй, противно, если бы девушка была чуть меньшей красавицей. Она же была красавица как раз до такой степени, чтобы это выглядело пикантно.
Кроме того, у феи оказались разные ноги – одна короче другой… или кривее. Так или иначе, она заметно прихрамывала и при ходьбе опиралась на изящную тросточку с набалдашником в виде совиной головы.
Фея поинтересовалась, почему это мужчина на неё так таращится.
Зараза мысленно застонал. Пришедший в лёгкое движение воздух – ибо хромая чаровница ухитрялась двигаться, почти не приводя в волнение эфир, - донёс до его ноздрей головокружительный горьковатый аромат, а уж голос!
Дело в том, что со звуковым сопровождением женской красоты Якову не особенно везло – все его красавицы обладали вокалом резким и противным, как у индюшек. Взять хотя бы Марусичку Тарасенко, от голоса которой во всём Подмосковье скисало молоко.
А тут, в этих божественных звуках бархатного контральто послышались Цвиркунову то ли журчание ночного ручейка, то ли шёпот сочной муравы, то ли одинокая флейта на туманных лугах…
Зараза пребывал в состоянии, близком к экстазу, но в это момент девушке под ноги попала какая-то приблуда кошачьей породы. Животное сперва просто тёрлось об её бесподобные конечности, с таким прилежанием, словно старалось добыть огонь, и вызывая в Цвиркунове чувство досады и зависти, а потом потребовало большего внимания. Оно окончательно запуталось в этих очаровательных ногах и запутало их обладательницу. Дабы не наступить на кота, великодушная девушка запрыгала, как козочка, и наверняка бы упала, если бы рыцарственный Зараза её не спас, поддержав под белы руки и невероятно изящную талию.
Разумеется, с такой опорой никуда она не упала, зато со всего маху угодила в собачьи экскременты, в обилии наличествующие на газоне.
- Позвольте, я опять помогу, - тотчас предложил Зараза, извлекая из кармана завалявшийся там накрахмаленный платок.
- Да что уж, - обречённо отозвалась красавица, сокрушённо разглядывая пострадавшую обувку, - всего говнища не отчистишь… вот мерзкий кот! – И она, подцепив упомянутое животное носком испачканной туфельки, ловко отшвырнула его в сторону.
Яша проследил полёт кота с одобрением – мастерское исполнение! Он больше любил собак.
- Обопритесь на меня и позвольте вашу ножку, сударыня, - предложил Зараза, опускаясь на одно колено. Со всей возможной предупредительностью он взял в руки предложенное.
И понял, что пропал.
Держивал в руках ножки, много ножек держивал в руках, но такой крохотной и лёгонькой… такой изящной и славненькой…
Девушка стояла, опираясь о Яшину спину, а Зараза самозабвенно орудовал платком, изо всех сил сожаления, что на газоне сегодня не пасутся коровы.
И времени прошло изрядно, а незнакомка, невзирая на хромоту, не выказывала ни малейшего утомления, грациозно стояла себе на одной ножке, словно балерина, и Яков собрался уже поведать, что готов отдать жизнь за номер её телефона, как вдруг кто-то цапнул его за шиворот и, вырвав из-под девушкиной ручки, бесцеремонно отшвырнул в сторону.
- Порву суку, - решил Яша, подскакивая и хватая молоток.
Вероятным противником оказался его третий друг, Василий Рыжков по кличке Кошак.
- Васька, блин! – обрадовался Зараза. - Кот! Дарова! – и полез было обниматься, как вдруг показалось ему, что друг Василий смотрит на него совсем не по-доброму. А если быть совсем точным, то его жёлто-зелёные глаза прямо-таки горят жаждой убийства.
- Ты что-то потерял, Зараза? Или что-то хочешь найти? – тихонько спросил Кошак, поигрывая сверх меры хорошо развитыми мускулами. С тех пор, как Яша видел его в последний раз, друг Василий заметно раздался в плечах и даже как будто прибавил пару сантиметров росту.
Девушка, которая самостоятельно завершила процесс катарсиса, теперь сочувственно наблюдала за этим пиром дружелюбия.
- Живу я в этом городе, Кошак, - осторожно отодвигаясь от спятившего приятеля, поведал Яша, – а что?
- Ничего, - сдержанно ответил Кот, но Заразе почему-то захотелось переехать.
Василий был выше его на полголовы, гораздо массивнее и как-то чрезмерно хмур он был сейчас, напряжён, что ли. И недружелюбно хрустел узловатыми пальцами.
Яша, который из всей компании был самым маленьким и любимым, не привык, чтобы на него так смотрел старый друг. На всякий случай он приготовился дорого продать свою жизнь.
- Ну, хорош дурью маяться, - выяснилось, что Тело, вдоволь насладившись зрелищем, решил-таки тоже поучаствовать в междусобойчике, - а вы, девушка, шли бы подтираться на травку, а?
Вздыбив рыжую шерсть, Василий зашипел по-кошачьи, но тут подала голос сама девушка:
- Однако, - сказала она, с неподдельным уважением разглядывая Марка, - как же это вам удавалось так долго скрываться? Василий, у вас такие галантные и интересные друзья, а вы, простите, прячете их от меня и ведёте себя как распоследняя скотина, - последнее словосочетание она выговорила с аристократической чёткостью.
И протянула Телу руку – исключительно ухоженную, унизанную серебряными кольцами.
- Позвольте представиться: Екатерина Сергеевна, во внерабочее время можно просто Катерина.
- Марк Израилевич, при желании можно просто Тело, - поведал Марк, брезгливо пожав два хрупких белых пальчика. Предварительно он подозрительно осмотрел, что именно ему протягивают.
- Что ж, спасибо за компанию и недурной концерт, а вам… простите, как вас зовут? – спросила она у Якова.
Тот как раз сбегал до урны, утилизировав испачканный платок, молниеносно извлёк из другого кармана пачку влажных салфеток, натёр до самоварного блеска ладони, уже в полной боевой готовности принял милостиво протянутую ему ручку и облобызал её со всей почтительностью.
- Зараза! - процедил Василий, раздувая конопатые ноздри.
- Простите? – вежливо переспросила Катерина, приподняв одну из бесподобных бровей.
- Увы, это я, - сокрушённо поведал Яша и развёл руками – мол, сами понимаете, как люди злы, - Но мама и сестра зовут меня Яковом.
- Зовут тебя, как же! Путаешься под ногами, - снова процедил Кошак, скрежеща зубами.
- Ах, Яков… что ж, Яков, огромное спасибо вам за помощь. Милости прошу ко мне на приём, если вдруг у вас кто-нибудь заболеет.
- Простите, у вас как же, всё в одном помещении – и ветлечебница, и центр этой вот конфликтологии? – поинтересовался любопытный Яша, преподнося ей обронённую совиноголовую тросточку.
- Да, так и есть. Спасибо, - и Зараза с восторгом принял благодарственное рукопожатие, - знаете, так непросто найти два помещения в вашем славном городе!
- Зато теперь очень удобно! – искренне восхитился Яков. – Всё нужное для семейной жизни должно быть под рукой. Эта… скипидарные клизмы… прививки от бешенства… а … пациенты ваши не дерутся?
- Как вам сказать… не знаю. Их количество невелико, рановато делать выводы. Скажите, мы с вами не встречались раньше? – неожиданно спросила Катерина у Марка.
- Нет, - буркнул он, имея в виду «да пошла ты со своими дешёвыми подходцами».
- Ага… - со значением протянула Катерина и обратилась к Якову, - а вы, Яша, женаты?
- Да, - ответил за него Василий, - и в третий раз.
Яша бросил на него взгляд, полный лёгкой укоризны, но решил с чумным не связываться.
- Прекрасно! – искренне обрадовалась божественная Катерина. - В таком случае, Яша, если вам понадобится консультация, то не стесняйтесь, приходите. Я работаю круглосуточно. Разумеется, для такого рыцаря, как вы, всё будет совершенно бесплатно, - и она удалилась по дороге, мощёной жёлтой плиткой.
Глава 6
Воду в домах отключают...
Вот оно – летнее «счастье»!
Будем питаться в кафешках,
Так неохота готовить.
Почти стих с зеленоградского форума
Несмотря на хромоту и палочку, двигалась Катерина как на кошачьих мяконьких лапках, легко и почти бесшумно.
Когда она растворилась в лесной глуши, некоторое время все молчали, даже женатый Яша.
- Ну, и что тут за спарринг был? – осведомился Тело, выйдя из состояния покоя и с хрустом разминая шейные позвонки.
Кошак перестал буравить Заразу убийственным взглядом, Яков спрятал молоток за спину. Мужики уважали Тело. Глаза у него уж больно добрые и задумчивые, человек с таким взором без колебаний хребет сломает.
И ещё Марк спросил:
– А совесть?
- Нет, а что я-то сразу? – тотчас вскинулся Зараза. - Я ж только помог… Она ж того, хромает, ей же тяжело. А этот вон кидается на людей, как лев на тёплые какашки! Соскучился - так и скажи!
- Скажу вот что, - тихим благовоспитанным голосом произнёс Василий, - Я тебе, Зараза, рад безумно, что вернулся целым и невредимым… хотя меня это и удивляет. Но если увижу тебя возле неё – сей секунд закопаю заживо. А перед этим изобью в холодец, юшкой зальёшься, сам себя жрать будешь, зараза…
Тут уж даже толстокожий Марк поёжился, а Яшу вообще передёрнуло.
Никогда в жизни Кошак так не говорил ни про Марка, не про Яшу. И про женщин. Ну, строго говоря, он про них вообще не говорил – не считал нужным. Он их терпел постольку, поскольку этого требовала его неукротимая природа. И уважал не больше, чем лошадь сено.
- Мощно задвинул, впечатляет. Ты как, кончил? – сухо спросил Яков.
- Если бы кончил, то не испражнялся бы так, - заметил Марк, тотчас чётко блокируя удар в печень, - Кошак, окстись! Поломаю.
Будучи скрученным в тугой узел, Кошак продолжал ещё шипеть и косить глазами к носу, но человеческое обаяние и сила мускулов у Тела были велики, и с этим приходилось считаться.
Кроме того, несмотря на расхождения по ряду вопросов, он любил маленьких и ни за что не позволил бы, чтобы Заразу покалечили.
- Полегче, сукин сын! - только и прошипел Кошак, корчась от боли в сдавленных рёбрах.
- Я так и понял, что этот цветущий юноша наконец налетел на девку, которая даёт не сразу и не всем, - обиженно начал Яков, выглядывая из-за широкой спины Тела, - а теперь вместо того, чтобы чин по чину познакомить её со старыми друзьями, сбрызнуть знакомство, предпочитает щупать этим друзьям лица… так, что ли? Нет, не об этом я мечтал в далёком Калининграде!
Марк хмыкнул и пошёл расставлять каменные точки над «i»:
- Короче, так. Ты, Зараза, завтра чешешь к Алёнке. Ты, Кошак, охаживай свою любов, а к Яшке не вяжись. В конце концов, сам бы помог своей девке говно с ботинок счищать. Не дело, братцы, так себя вести, - строго заметил он, - на это бабы имеются.
Кошак между тем допил Яшино вино и заметно успокоился:
- Ладно, Зараза, мир. Ты уж прости, погорячился.
- Ничего, бывает, - с достоинством ответствовал Яков, чопорно пожав протянутую руку.
- Ну что, петухи, - выказывая некоторое нетерпение, начал Тело, - не пора ли в кабак? Время-то идёт…
И они поймали машину, и направились в уютный кабачок к дяде Зурабу – одно из тех концептуальных заведений, отделанных панелями тёмного дерева, где по стенам висят останки обезглавленных кабанов и чучела барсуков, палочки адыгейского сыра кличут «Стрелами Робина Гуда», а телевизоры по стенам показывают регби.
Купившись на все эти маркетинговые цацки, избалованный анклавом гурман Зараза начал было требовать эля и омаров. Его быстро приструнили, сообщив, что пять сортов разливного пива, указанного в меню, – это местное пиво, подаваемое в пяти видах, а именно: плашмя, лёжа, стоя, разбавленное просто и очень сильно разбавленное. Тогда тот засмущался и упавшим голосом попросил «чего получше».
Официантка фыркнула и предложила себя и водки.
Марк посоветовал не валять дурака.
В итоге сошлись на том, что недостаток качества вполне можно компенсировать количеством.
Официантка величественно кивнула и засновала туда-сюда неутомимой улиткой, заставляя стол щедрых гостей батареями пивных кружек.
Началось молчаливое пиршество.
Эти годы троица активно переписывалась, общалась, по сто раз на дню перезванивалась, наговаривая на безумные тысячи рублей, и теперь говорить было вроде бы и не о чем.
Друзья сидели, пялясь в экраны телевизоров, и отвлекаясь только на то, чтобы выловить из блюда очередное куриное крылышко или перегрызть горло креветке.
Сперва за столом ощущалось напряжение, поскольку Кошак то и дело собирался что-то сказать Заразе – и замолкал под дружелюбным взглядом Тела. Потом, спустя полтора литра, наступил худой мир.
Огромный волосатый Марк, расслабившись, спал наяву и попыхивал сигаретой, свесивши длиннющую страховидную руку до самого пола и раскинув по углам бесконечно длинные ноги в тяжёлых ботинках.
Аккуратно подстриженный, пахнущий свежестью Яков, то и дело поглаживая засос на шее, с недоумением и неодобрением поглядывал на Василия, который рыжей шерстью на голове, раскосыми зелёными глазами и более всего странным выражением на морде напоминал сейчас двинувшегося мозгами кота.
Это было странно и непривычно. В компании многозначительно молчащего придурка и доброго идиота Василий-Кошак с детства слыл опасным интеллектуалом – и не без оснований. В отличие от друзей, в разное время вылетевших из МАИ за тупость и пьянку, Рыжков был вышвырнут уже из аспирантуры - за некрасивую историю с женой научного руководителя.
С тех пор он приобрёл аристократические замашки, привычку спать с чужими жёнами, носить рубашки вместо футболок и туфли - вместо кроссовок.
Но при всём этом он всегда оставался другом Кошаком, весёлым, циничным и страсть каким умным, с ним всегда было приятно раздавить кружку-другую, поболтать с равным успехом как о Шиллере, так и о преференциях в области презервативов.
И уж никак не хотелось ссориться с ним из-за какой-то пустяковой девчонки.
Зараза тосковал, вспоминая прекрасную Катерину и теребя шею, Тело всё курил и курил сигарету, казавшуюся одной и той же, не имеющей конца, и таким вот образом было выпито порядочно, как вдруг Кошак, которого всё это время что-то точило, заявил во всеуслышанье:
- Ни фига вы не понимаете, кретины. Вы не понимаете вообще ничего! Не обижайтесь, но вы уроды. И дети ваши будут уродами.
- Но-но. Потише про детей, - лениво-угрожающе начал Марк.
- Тебе, Тело, вообще ничего не надо, кроме как чтобы тебя оставили в покое. Ты, Яшка, не обижайся, просто ****ун.
- А ты, стало быть, д`Артаньян? – осведомился Зараза и подумал: «Ничего себе приколы. И ещё кто-то будет говорить, что это я зануда?»
- Заткнись. Тебе по фиг, что за баба, главное, чтобы много.
- Ну, а как иначе? - холодно осведомился Яков. - Столько мышей надо истребить, чтобы валенки скатать...
- Я только потому и говорю вам всё это, - продолжал, не слушая, Василий, - что вы мои чёртовы друзья, что сам я только недавно понял, как это - когда отвечаешь за кого-то, доверяешь кому-то! Когда хочешь, чтобы она была с тобой каждый день, каждую минуту… чтобы рядом с тобой, когда ты просыпаешься, была одна и та же женщина! Чтобы все твои мысли были только об одном... Я снова начал думать! Думать! Страшное слово после стольких лет анабиоза!
- Звездец котёнку, - пробормотал Тело, прикрывая глаза и снова погружаясь в сон.
- Я ж после того, как с нею познакомился, у меня как глаза открылись: как я жил? Зачем это всё? Мне почти тридцать, а я никому не нужен, я живу, как кошак, на чужих креслах, в чужих постелях…
- С чужими бабами, - невинно подсказал Яша.
- О как его торкнуло, - компетентно посочувствовал Марк, не просыпаясь.
- Ты не смейся! – вспыхнул Василий, заморгав рыжими ресницами. Зелёные глаза пожелтели, сузились в щёлки. - Что именно тебе смешно?! У тебя вот дети есть, у Заразы…
- Неудачный пример, - снова встрял Яков.
- Тебе и не надо. А вот я устал, понимаете? Я сам не понимал, а тут появилась она. Это как знак, как чудо! Катерина это… это… свет в окошке! Мечта!
Воцарилось благоговейное молчание, которое прервал Тело, который заявил, как всегда, обстоятельно:
- Ну… ты не трахал её ещё, потому и есть о чём помечтать.
-Я?! – возмутился Кошак. - Да я… да. Не трахал. Да не в этом дело! Не в этом! Её нельзя так!
- А как можно? – попытался уточнить Марк.
Василий пошёл красными пятнами, челюсть выдвинулась вперёд, как у мультяшного Шер-Хана.
- Тело, - вдруг подал голос Зараза, - а ты ж ведь и правда того… ничего не понимаешь, только дразнишься. Семья! Это… шедевр природы! Ради чего же ещё жить стоит? И если ты один раз ошибся – а я до сих пор считаю, что ты ошибся насчёт того, кто виноват…
- Да уж, - съязвил Марк, - Виноват, конечно, я. А сестрица твоя безвинно оклеветанная, хрена во рту не державшая…
- Ну, воля твоя, это ты со зла… и потом, ты же спал с этой… с Татьяной?
Наступила нехорошая пауза.
- А Машке, понятно, обидно было… всё ж таки ребята ещё малые были… особенно страшенная была… толстая, как барабан, - рассеянно продолжал Яков, потеряв основную мысль, ибо его внимание привлекла вошедшая в кабак девушка.
- Она что, знала, что я спал с Танькой? – напряжённо осведомился Марк.
- А что ж не знать, - белая шея длиной в метр, тёмный конский хвост на макушке, и в полумраке волосы сияют, как бронза, - весь город знал, - прихрамывает, опираясь на тонкую изящную тросточку.
Мать честная! Это ж Кошаковская зазноба.
- А город-то откуда узнал? – невинно поинтересовался Марк, подбираясь незаметно поближе. - Уж не ты ли вломил, сука белобрысая?
- Марк, да ты что?! – до Якова наконец дошло, что теряет последнего друга, который тоже на глазах сходит с ума. Поветрие какое-то! - Жизнью клянусь, не я!
Между тем Катерина присела за столик, сделала заказ, закурила, начала обозревать окрестности. Небрежно-приветливо кивнула Яше и отвернулась. Она явно не имела желания общаться и ждала кого-то.
Интересно, кого, подумал Зараза, поглядел на Кошака, и додумал: «Ну всё, сейчас будет драка».
А вслух сказал:
- Блин, знал бы – завербовался на Чукотку! Ребят, етить вашу, да вы что оба… ненормальные! Столько не виделись, хрен ли вы на меня кидаетесь?
- Пидорасов мы не любим, - тотчас парировал Тело.
- Пошёл ты, - от себя добавил Кошак, обращаясь к столешнице.
- Странные вы какие-то, точно вас бабы покусали, - продолжал обиженно Зараза, - посмотрите на себя! Вы совсем стали стервы! Слышь, Тело, какая те разница, что там Машка знает? Наплевать ей на тебя и тебе на неё. Что касаемо тебя, Кошак. Ты что, уже всех баб поимел на своём веку? Или, может, всё видел, всё знаешь? Я когда уезжал, каким ты был? Красавец! Водку кружками, девок - связками! Поспал пару часов – и снова в бой! Тебе что, жить стало скучно, милый человек? Свобода кошачья надоела?
Марк заметно успокоился и приоткрыл один глаз, что в данный момент выражало у него интерес к происходящему и полное его одобрение.
- Ну, ежели и надоело тебе с чужими бабами – вали, заведи свою, окольцовывайся, я что, против? Я что, соперник? Я, между прочим, женат.
Василий презрительно фыркнул.
- Забудь про меня, придурок, - твёрдо гнул своё Зараза, - я там был, и не раз. Так что ежели выберусь из очередной недолги, и больше меня ни за какие девушки… то есть это… коврижки не заманишь!
Раздались аплодисменты, из угла кто-то сказал:
- Браво! – и Яков поклонился в ту сторону.
- Кстати, Кошак, вон и Катерина сидит, - вставил Тело.
- Да пошла она, дрянь колченогая, - Василий сидел, склонив апельсиновую голову и упорно глядя в стол. – Тебе легко говорить, Зараза - окольцовывайся. Я ж хоть сейчас.
Он поковырялся в кармане, вытащил бархатную коробочку.
- Вот это да, - восхитился Зараза, оценив обручальное кольцо - белого золота с маленькими умытыми брильянтами, - вот это по-взрослому!
- Первый раз такое у меня! – глухо продолжал Василий. - Так ведь она не хочет, Яша, понимаешь? И смеётся надо мной! Это ей меня не надо! Меня-то! А мне вот… без неё жизни нету… - и глаза у него стали, как у больного чумкой кролика, а Зараза, сочувственно кивая, накатил ему и себе ещё по пол-литра.
Кошак, всхлипывая, лакал из кружки, а Зараза сочувственно погладил его по рыжей чёлке, позабыв перед этим вытереть руки.
Он простил Кошака, потому что понял, что человек мучается. И он с уважением относился к этому, тем более что ему самому незнакомы были страдания из-за девушкиной неуступчивости, и муки несчастной любви были неизвестны.
Не потому, что никто никогда ему не отказывал – просто у Заразы был удивительно лёгкий характер.
Однако сейчас, глядя на Кошака, вдруг почему-то он загрустил, и подумал, что в сущности несчастный он, Зараза, человек. Вот ведь как интересно живут люди! Страдают, влюбляются, мучаются! А его собственная жизнь по ходу кончена, ибо нашёл он наконец женщину своей мечты, и сам всё испортил, женившись на ней.
И теперь будет он верным и правильным до конца своих дней, влача тяжёлые злаченые рогожи семейного счастья…
Застыдившись скоромных мыслей, Зараза напомнил себе, что смысл-то жизни не в том, чтобы шляться по лугам сомнительных удовольствий. Смысл-то в чём-то другом, припоминал Зараза. Чтобы понимать окружающих, любить их такими, какие они, сволочи, есть, и чтоб помогать им по мере сил понять других, не менее сволочных окружающих.
Вон сидит красивая девушка и наверняка умница… а как же! Одни ноги чего стоят… то есть в ветеринары круглых идиоток не берут. И Кошак, при всей своей рыжей невыносимости и климактерических приступах, он всё-таки друг. Он, конечно, двинулся, но ведь с другой стороны если посмотреть, то просто решил круто поменять свою жизнь, и первый раз в ней взять на себя хоть какую-то за кого-то ответственность.
Надо бы ему, конечно, на собаке сперва потренироваться… или на шиншилле…
«А я, Зараза, своими идиотскими речами всё испортил, - посокрушался про себя Яков и сказал, по-пьяному чётко выговаривая слова:
- Послушай, Василий. Красивая у тебя женщина. Очень у неё глаза красивые. И опять-таки, ветлечебница своя, это не у каждого есть! Ну что с того, что ты кошара, это ж лечится, а? На то она и ветеринар.
Кошак поднял на него больные мокрые глаза, в которых зарождалась безумная надежда.
- Ты ж того… полюбил. А ради любви сам знаешь, что можно сделать, - интересно, что именно, начал припоминать Яков про себя и опять себя же застыдился.
Кошак тихо плакал.
- Я уже месяц никого не трахал, - тая от жалости к себе, всхлипывал он, - с весны!
- Мощно. Внушает! - с искренним уважением признал Зараза. - Так и я про то! И не надо никого… эта… ведь ежели женщину любишь, ежели она такая красивая…
Марк слушал и не понимал, что происходит. Он помнил, что голова у Якова крепкая, выпить он может много и пьяному безумию не подвержен.
«Тогда что же он городит?» - недоумевал он, нервно раздирая ногтями руку.
И краем глаза заметил, как Катерина смотрит на него во все глаза, с каким-то то ли мучительным узнаванием, то ли безумным интересом.
«А эта… что это она на меня уставилась?»
- … и умная, - продолжал выступление Яков, заходя на сотый диалектический круг, - и потом, поверь мне, друг: тебя ж ведь всё равно охомутают? так что это… выбери сам, чтобы было покрасивее и поинтереснее. Потом хоть отмазка будет от лишних – женат, мол…
- Зараза, - начал было Марк, собираясь с мыслями, чтобы сказать официантке, чтобы убирала на хрен пиво и несла водку, чтобы протрезвели наконец эти два ублюдка, из которых один, закатив круглые сине-красные глаза, вдохновенно преподаёт основы этики и психологии семейной жизни, а другой, заливаясь очистительными слезами… ну вот куда он попёр, кретин?!
Пока Тело пытался найти правильные слова, Василий решительно поднялся, поправил несуществующий галстук, схватил со стола коробочку с кольцом, и твёрдым строевым шагом двинулся к столику, за которым сидела Катерина – но уже не одна. Рядом пристроилась ещё одна женщина.
Несмотря на то, что сидела дама спиной, бдительный Марк тотчас узнал её, открыл было рот – и снова не успел.
- И, главное, не забудь сразу спросить, любит ли она пиво, шашлыки и резиновые сапоги! – начальственно прикрикнул Яков, полуобернувшись.
И превратился в соляной столб.
Ибо рядом с Катериной сидела его жена Алёна. Он узнал её сразу, хотя сидела она спиной, и не видел он её почти два года.
Слава богу, она была так поглощена разговором, что ничего вокруг не замечала.
Алёнка, с каштановой шапочкой густых волос, лиловыми, как фиалки, глазами и вечно улыбающимся ртом. Она училась в одном классе с Марией, люто её ненавидела (впрочем, как все девки вокруг), и дружила с нею через силу, потому что любила Заразу. Потом, спустя много лет, она поведала, что влюбилась в него с первого взгляда. Правда это была или нет – неизвестно.
Они жили в соседних кварталах, она с кем-то гуляла, он женился и разводился, а потом Алёне это надоело, и она мягко, без нажима вышла за Заразу замуж.
И он-то думал, что сейчас сидит его домовёночек, тихая птичка, естественно, одна в пустой квартире, и заливается слезами, и ждёт любимого мужа, и названивает то на мобильник (посеянный в далёком Калининграде), то по моргам, то Марии, которая тоже не сахар и постоянно ей хамит… а она, стало быть, накрасилась, причесалась, нарядилась и вовсю разлагается в злачном заведении в компании с этой сомнительной Катериной.
И ладно бы сидели себе, как положено, пили какую-нибудь сладкую дрянь и стреляли глазками по соседним столикам. Так ведь болтает Алёна без умолку, роняя слёзы во взбитые сливки, а эта дамочка вежливо и профессионально-внимательно слушает, склонив свой конский хвост, и то и дело помечает что-то в блокнотике, задаёт какие-то вопросы.
Что они там обсуждают? На какое животное похож скотина Цвиркунов?
- Ты бы отвернулся, Зараза, - подал голос Марк, - Кошак на подходе. Сейчас что-то будет.
Опомнившись, Яша потихоньку поднялся и начал эвакуацию. Он пробирался к выходу, старательно делая вид, что смотрит по телеку регби, из-за чего иной раз приходилось идти чуть ли не затылком вперёд. И постоянно чувствовал на себе чей-то благожелательный взгляд, от которого становилось ещё больше не по себе.
Не смотри туда, не смотри, уговаривал себя Зараза – и, разумеется, посмотрел.
Катерина, что-то объясняя Алёне, вежливо и понимающе улыбнулась в ответ, незаметно, одними глазами, и продолжала участливо внимать откровениям его дражайшей половины и двух третей.
А тем временем к их столику, неумолимый, как судьба, приближался Василий.
Марк, сохраняя присущее ему спокойствие, положил под пустую кружку деньги и отправился к выходу вслед за Яшей.
Глава 7
На Пятницком шоссе появились лоси-алкоголики.
Причиной серьёзного ДТП чуть не стал лось, выскочивший на Пятницкое шоссе вечером в понедельник. Животное завалилось на капот проезжавшего автомобиля и ударилось головой о лобовое стекло. После этого лось попал под колёса ещё одной машины, но при этом остался жив и убежал в лес.
Эксперты считают, что забыть про страх и броситься под колёса машин животных заставил алкоголь.
Zelenograd.ru
Марк нагнал Заразу только у озера.
- Эй, спортсмен! – заорал Марк изо всех сих, напрягая прокуренные лёгкие. - Активней спурт, чётче тормоз!
- Сам тормоз, - падая на сырую траву, огрызнулся Зараза, - вот чёрт! Угораздило меня… а эту дуру чё принесло? Так-то она мужа ждёт, пока он деньги зарабатывает! Хочет, что ли, в клинику меня сдать, для опытов?
- А что не так-то? – удивился Марк. - Ты ж типа её муж, что захочет с тобой, то и делает.
- Я не её! – концептуально возмутился Зараза. - Я сам по себе! Тварь я божья!
Марк поржал немного, а потом сделался серьёзен:
- Тварь ты редкостная. Я вообще подумал было, что это тебе пора прививку от бешенства того… воткнуть. Ты что гнал? И за что ты Ваську так-то? Понимаю, сука он ещё та, ну а как женится?
- Так ему и надо, коту помойному, - кровожадно ответствовал Яков, - не будет на старых друзей наезжать – и из-за чего! Из-за какой-то…
- Така вот фигня, малята, - прогудел Тело, извлекая из кармана военных порток початую бутылку водки, - любов, понимаешь ли…
Бутылка, такая дрянь, сама скакнула в руки, а водка-отрава сама пролилась в рот. Яша готов был поклясться в этом, если бы кому-нибудь в голову пришло спросить, какого лешего они так свински нарезались.
Смутно он помнил, как Тело вплавь форсировал озеро, чтобы разжиться добавкой, а его самого приторочил ремнём к скамейке, чтобы ни за кем Зараза не увязался. И это было правильное решение, потому что Яков так и рвался общаться с людьми. Его так и распирало поделиться со всеми окружающими тем важным, открывшимся ему только что, вывалить на них своё нежданно снизошедшее знание, открыть им, сволочам, глаза на то, что надо бы, чёрт подери, видеть друг в друге эта… друзей!
Эта… доверять… не унижать…
Он запутался, но сама мысль принадлежать кому-то вдруг показалась особенно оскорбительной.
- Я божья тварь! – втолковывал Зараза окружающему миру, и комарихи заинтересованно пищали, замолкая только затем, чтобы воткнуть в него свои толстые, как спицы, жала. - Я никому не принадлежу!
- Да кому ты на хрен нужен, - проворчал кто-то, идя мимо, - ещё один мудак с собственным мнением, спаси Господи.
- Не понимаете ничего!!! Ничего и никто в этом мире нам не принадлежит! – закричал на голос Зараза. - Ни мужчина, ни женщина! Надо наконец свыкнуться с мыслью о том, что муж – это не просто домашняя скотина, это…
Он захлёбывался от тесноты мыслей и нехватки слов, плакал, размазывая чистые детские слёзы по грязной физиономии, порвал на груди новую джинсовую рубаху и читал запоздалым гулякам стихи, попутно взывая к теням Маяковского и Лили Брик - за что в итоге был нещадно бит кроссовкой по щам.
Возникший из тьмы Марк принёс водку и избавление, расшугав ночных драчунов.
Потом чёрт знает как очутились они в лесу. Яша полз на карачках, изредка заваливаясь на спину и неразборчиво вопя в ночное малиновое небо что-то убедительное. А Тело шнырял вокруг дикой собакой динго и хохотал, как птица кукабурра.
- Полный вперёд! Слышь, кретин, домой пора! – орал он на ухо Якову, а того качало и кренило, он то и дело рушился в сырые заросли и норовил упасть на Марка, утверждая, что ему надо быть чистым, и он никак не может заявиться к жене в таком грязном, унижающим его мужское достоинство, виде.
Тело же весьма сноровисто ухитрялся подкладывать Заразу под себя, поджимая ноги, чтобы поместиться. Это ему не всегда удавалось, ибо Яша кончался гораздо раньше, чем Марк.
Зараза очнулся на лесной узкоколейке и наотрез отказался с неё уходить, утверждая, что ждёт электричку.
Тогда Марк забросил его себе на закорки и потащил. И пришёл в себя возле того места, куда добираться ему категорически не хотелось.
Сонная Машка в домашних одеждах – очках, носках, обрезанных джинсах и старой ковбойке, - открыла дверь, хмыкнула и, ни слова ни говоря, впустила.
- Эту вот Анну Каренину в ванну, - только и скомандовала она, ткнув пальцем в бесчувственное тело брата. Яшка, с разбитой физиономией, весь в чёрных жирных полосах, действительно напоминал перееханного электричкой.
Исполнив требуемое, Марк засел на кухне, и хлебал себе вовсю горячий борщ со сметаной, как вдруг вспомнил, что забыл поздороваться.
- Привет, Мария, - исправился он, по мере возможности умеряя мощь голоса.
Машка, стоя коленками на табуретке, локти на стол, задница кверху, с аппетитом зевнула, посмотрела благожелательно.
- И тебе не хворать. Деньги принёс?
Тело поморщился, полез в карман и вытянул оттуда горсть грязюки, разбавленной пиявками.
- Понятно, - покладисто отозвалась она и зевнула, – ну покедова! Тарелку в раковину и дверь не забудь прикрыть.
Махнув хвостом, Мария пошла было из кухни, как Марк, неожиданно для самого себя ухватил её за косу, притянул к себе на колени и поцеловал.
Странное это было ощущение! Точно он помнил, что терпеть не может эту бабу несносную, мелкую заразу и Заразину сестру, её проклятый характер, мужиков её бесконечных, неумение скрывать самые простые вещи… И нате вам, пожалуйста! Куда что девается, стоит только накрутить на руку толстую пшеничную косу, вцеловаться в маленький злобный рот, почуять рядом вертлявое тощее тельце, от которого до сих пор шерсть у Марка встаёт дыбом…
И сидит она уже на нём верхом, пристроилась прочно, как будто до сих пор в полном праве.
Прильнула, как вьюнок, тоненькая, ласковая, нежная… и будто бы во всём свете, во все времена не было и нет у неё никакого другого защитника, надежды, опоры, мужа. По-хозяйски запустила все десять пальцев в волосы на затылке и целует жадно, всем ртом, царапаясь о щетину…
Столько времени утекло, столько мужиков и баб между ними прошло, а запах её девчоночий, аромат сливок, кофе и свежих простынок, не изменился ни капли, точно грязь и блуд не пристают к ней, стекают, как с гуся вода.
Мария-краса, длинная коса!
Пошла к чёрту, хотел сказать Марк, да как-то случая удобного не представилось.
…Яков очнулся и понял, что умер. Прямо над ним горел ослепительный свет, отражаясь от белоснежных сияющих бескрайностей, резкий запах чистоты и хлорки. Лежать было жёстко, слишком прямо и немного мокро.
Что бы это могло быть, думал Зараза, морг аль сразу ад для алкоголиков?
В это время прямо ему на лоб полилась с ужасным журчанием тоненькая струйка. Остро заболевшая голова убедила его, что он жив, а резкие позывы заставили перестать рефлексировать и начать действовать.
- Закрой дверь, урод, дети ж кругом! – услыхал он за спиной и удивился. Голос принадлежал его другу, Марку по прозвищу Тело.
Яков удивился, застегнулся и ответил холодно:
- Я вас не понимаю, Костомаров. Что это вы здесь делаете?
- Кофе пью, - ответил честный парень, - а ежели попросишь свою сестру, так и тебе дадут.
Яша вежливо попросил. Машка, невыспавшаяся, с чёрными синяками вокруг глаз, коротко послала его к чёрту и бухнула на стол огромную кружку кофе.
Глава 8
В 4-м подъезде корп. 1416 уже неделю живёт рыжий кот (кошка?). Очень пушистый, чистенький, общительный, явно домашний. Рыжик ждёт старых или
новых хозяев.
Объявление в зеленоградской газете
- Между прочим, я что вам, птица-секретарь? – осведомилась она, сноровисто распихивая по свободным местам подоспевших детей и наваливая им каши с горкой.
Ребёнок Лизка попыталась было заявить, что от изюма его тошнит, но ему было велено не валять дурака. Тогда ребёнок предпринял попытку отстоять свои детские права, но мать пригрозила, что вместо изюма сыпанёт ему в кашу чёрного перцу – «вонючего, мерзкими горохами», уточнила Мария.
- Папа, ну скажи ей! – заверещало чадо и Марк открыл было рот, но в этот момент Машка как раз была в опасной близости и с тяжёлой скалкой в руках. Пришлось выдать банальное «маму слушаться надо».
- А чё случилось-то? – попытался выяснить Яков, жуя бутерброд с плавленым сыром и удивляясь, что все зубы у него до сих пор целы.
- Помимо твоей крыслы, которая, по правде сказать, задолбала меня аки дятел, мать Кошака звонила. Спрашивала, где он.
Зараза и Тело переглянулись.
- Не понял… - начал один, - А откуда…
- Из коматозного состояния, - огрызнулась Маша, яростно дуя в чёлку и упирая руки в боки, - вы, два ублюдка! Где вы его вчера потеряли? Тётка места себе не находит, говорит, чует, что с сыном что-то неладно.
- Ну неладно – это факт, - с полной ответственностью заверил Яков, - он вчера на меня с кулаками лез, а потом пошёл жениться.
Машка шмыгнула носом.
- Понятно, - сухо ответила она.
- А я всегда говорил, что ты не такая тупая, как кажешься, - не удержался Зараза. Сестра была единственной женщиной, с которой он позволял себе говорить честно.
И сестра это оценила, разоравшись, как сирена, и выставив обоих за дверь.
Они немного постояли ещё у подъезда, позвонили Кошаку (его телефон не отвечал) и Яков наконец решил идти домой. К жене.
- Пойду я, - так и сказал он, - перед смертью не надышишься.
- И то верно, - вздохнул Марк, - пойдём провожу.
Этим утром он был непривычно мил, даже как будто мех на нём топорщился не так сильно.
Идти до нужного квартала можно было двумя путями – напрямки через лес или по тротуару вдоль дороги, надеясь на то, что подхватит знакомый автомобилист или маршрутка.
Однако утро было такое славное и свежее, так умыт и зелен был лес, так ласково голубело безоблачное небо, так радостно пели разные птички, такие морды симпатичные были у встречных котов, что друзьям тотчас захотелось зарыться куда-нибудь в чащу подальше от света и преодолевать своё похмелье в строгости и подвижничестве.
- Пошли напрямки, - решил Тело и Зараза с ним согласился.
Они углубились в лес. И, не успев проковылять с полкилометра, наткнулись на дорогу, вымощенную жёлтой тротуарной плиткой. Плитка-косточка золотилась солнечными зайчиками, так и стлалась под ноги, петляла уютно, приглашая пройтись. А через каждый десять шагов красным было выведено по трафарету: «Ветлечебница-24 часа» и «Центр экспериментальной семейной конфликтологии». И, естественно, стрелка – одна на два заведения.
- Слышь, Тело, - начал Яков, смущаясь, и постукивая носком кроссовки, - сказать по правде, очень мне бы хотелось посмотреть, как там у неё всё устроено… и что у неё там такое…
- А что ты там нового хочешь увидеть? Баба как баба, - благодушно отозвался Марк.
- Да я про другое, - ещё более засмущался Зараза, – понимаешь, Алёна с Катериной о чём-то чирикали… так хотелось бы узнать, о чём конкретно.
- Так тебе и сказали, разбежались, - засомневался Тело, - там ведь какие-то спецбазары были.
- Попробовать-то можно. Только сперва давай позвоним Кошаку и спросим, можно ли. А то, глядишь, с топором бросится, неадекватный...
Пожав плечами, Тело достал мобильник и ткнул пальцем в кнопку.
- Какой-то вонючий пуэрториканец пытается до тебя дозвониться! – гнусаво заорали совсем близко. - Какой-то вонючий пуэрториканец пытается до тебя дозвониться! Какой-то вонючий пуэрториканец пытается до тебя дозвониться!
- Убью рыжую тварь, - зарычал Тело, скрежеща коренными зубами, - на меня такое свинство ставить! - и завертел головой в поисках источника звука, а Яков уже поднимал орущий мобильник, который лежал, оказывается, прямо рядом с тротуарной дорожкой.
- Это что, Васькин? Классная штука, – одобрил Зараза, чувствуя неприятный холодок меж лопаток.
Марк рассеянно кивнул.
На мобильнике оказалось больше двух десятков вызовов, оставшихся без ответа. Аккумулятор его почти помирал – одному богу известно, сколько валялось тут несчастное устройство, пытаясь доораться хоть до кого-нибудь.
- Ну это… он мог его просто потерять. - робко предположил Зараза. - Что?
Марк поковырялся в телефоне и ответил:
- Ничего. Последний раз он, кстати, тебе звонил. Около часу ночи. Ты с ним случайно ни о чём таком не договаривался?
- Да я мобильник-то потерял… в Калининграде ещё.
Помолчали.
- Да хорош, Тело, - решительно сказал Цвиркунов, - ну посеял телефон Кошак, с кем не бывает.
- Ты рехнулся, старый? – удивился Марк. - Да он скорее честь потеряет, чем трубку свою…
- Тогда где же он? – требовательно спросил Яков.
Тело, не отвечая, посмотрел на него.
- Ну хорошо, - Яша пожал плечами, - девок в Зеленограде, слава богу, много, а Кошак один. Нагуляется и найдётся.
- Да понимаешь… он как с этой загулял, ни с кем ничего… ни того! Он и тебе говорил…
- Говорил, было. Чего по синьке не брякнешь? Я ж тоже иногда…
Тело сплюнул. Зараза замолчал.
- Ну тогда тем более пойдём к Катерине. Всё равно по дороге, – говоря так, он огляделся вокруг и принялся старательно рвать с бордюра цветы, - может, всё сладилось. И уж поздравлять пора, - пояснил Яков на вопрошающий взгляд друга.
Марк скривился, но ничего не сказал.
Примерно через пятьсот метров перед ними предстал уютный одноэтажный домик, свежевыкрашенный в кремовый цвет, с весёленькими белыми деревянными колонночками и наличничками, с уютным палисадником, усаженным шиповником и диким виноградом.
Вывеска на двери гласила, что Тело и Зараза попали правильно.
- Слушай, а как её отчество-то? Ты помнишь? – спросил Яков.
- Не, не помню, - отозвался Марк, мучительно раздирая ногтями руку, - почём я знал… и если б знал…
- Да ты не бойся. Ша! что-нибудь придумаем, - и решительно толкнул дверь.
Дверь, оказалось, открывалась на себя, поэтому пришлось попробовать ещё раз, только без красивостей.
Они очутились в скромной приёмной, выкрашенной в тот же успокаивающий кремовый цвет. По стенам развешены дипломы, лицензии, сертификаты, большой плазменный телевизор на кронштейне.
Имела место также стойка-приёмная, за которой никого не было.
- Здравствуйте! – сказал вежливый Яша.
Ему никто не ответил.
- Здравствуйте!! – повторил он чуть громче.
- Здравствуйте, - подняла наконец голову пигалица, сидящая за стойкой - такая некрупная девица, что её совсем из-под столешницы было не видно, - ну, и что нам угодно?
- Девушка, а вы замужем? – тотчас осведомился Зараза, залезая на стойку чуть не с ногами и преподнося ей цветы.
- Да, - отозвалась девушка строго, но букетик взяла.
- И я тоже, - обречённо вздохнул Яков, - поэтому нельзя ли просто доложить Екатерине, что её спрашивают.
- А… вы с каким животным? – подозрительно спросила девушка.
- Я с ним вот, - Цвиркунов кивнул на Тело.
- Ага… записаны? – прервала девушка без сантиментов.
- Да. То есть нет, - признался честный Зараза, - вы ей передайте, пожалуйста, что её спрашивает Яков Цвиркунов. А если и после этого она не вспомнит, кто к ней просится, то скажите, что это я ей туфельки помог почистить.
- Много вас таких, - с сомнением заметила бесчувственная барышня.
- Короче, девушка, - начал свою партию Марк, отодвигая друга в сторонку, - давайте заканчивайте. Вызовите сюда свою начальницу, иначе… - он поколебался, посмотрел в потолок, и твёрдо закончил:
- Сделаю несчастье.
Девушка присмотрелась к нему повнимательнее и, уже не рассуждая, ткнула пальчиком в интерком:
- Екатерина Сергеевна, тут вас спрашивают. Нет, не записаны. Один говорит, что его фамилия Цвиркунов… Яков? – спросила она. Зараза кивнул, - Да, Екатерина Сергеевна. И ещё один господин. Нет, не представился…
- Марк Израилевич, - внушительно произнёс Марк, наваливаясь на стойку и нависая над девушкой.
- Что? – перепугалась та, откатываясь на стуле к стенке.
- Спрашивает Марк Израилевич, - пояснил Тело непонятливой даме.
Сбоку в стене открылась дверь, оставшаяся было незаметной.
- Доброе утро, Марк Израилевич, - заиграли на арфах невидимые эльфы, запахло серой, дорогими горьковатыми духами, и в приёмной возникла Катерина.
В строгом медицинском халатике поверх тёмно-зелёного скромного платья, в роговых очках, с волосами, убранными в тугую тяжёлую загогулину на затылке.
«Наверное, с хвостом она только в свет выходит… вечерняя, так сказать, причёска, - подумал Зараза, - ах какие очки! Такие бы очки да…»
Он не успел додумать очередную скоромную мысль, как заметили и его:
- Доброго утра и вам, Яков, - суховато, зато искренне, подумал Зараза, - очень рада вас видеть. У вас какое-то срочное дело? Нет? Почему же вы стоите на пороге? Вы давеча интересовались моим хозяйством, давайте я вам покажу тут всё. Хотите?
Яша хотел, очень многого хотел. А поскольку друг Тело молчал, то они без звука последовали за гостеприимной хозяйкой.
Ну, конечно, до усадьбы или дворца домику было далековато, так что и поход оказался недолгим. Зараза пускал слюни и дивился, как это ей удаётся хромать так сексуально, а Марк о чём-то напряжённо размышлял, изредка клокотал горлом и издавал неприятный «грлм-м-м».
- Здесь, изволите видеть, смотровая у меня, - рассказывала Катерина, сопровождая указание лёгким движением прозрачной ручки, и оттого, что на неё показывало такое чудо, простая комнатка с кафельными стенами, столом и стеклянным шкафом заиграла всеми цветами солнечного спектра.
– Тут же операционный блочок… небольшой, но стоит кучу денег. Там – два стационара для животных. Поменьше в доме – для больных, он пока пуст. А здесь вот, на дворе – бомжатник.
- А детская комната милиции есть? – угрюмо спросил Тело, и Катерина, серебристо рассмеявшись, пояснила:
- Это для зверушек с неправильным поведением. Хотите посмотреть?
- Хотим, - тотчас отозвался Яков, незаметно пнув в лодыжку Тело, который уже было открыл рот для ругани.
Они вышли из домика с другой стороны, пересекли внутренний двор и зашли в аккуратный деревянный сарайчик. Там оказалось просторно и чисто, пахло сухостью и какими-то травками, и были устроены отдельные вольеры.
Бомжатник и есть, неприязненно подумал Марк. Настроение у него, испортившееся после нахождения Кошаковской мобилы – а ведь он, Марк, прекрасно знал, как любит Василий все эти мега-девайсы, как трясётся над ними и по самой большой пьянке не способен потерять даже флэшку, не говоря уже о дорогущем смартфоне из последней линейки, - так вот, настроение у него упало ниже низшего.
Не нравилась ему эта баба. Категорически и бесповоротно. Самоуверенная ухоженная гадюка, да ещё и очень похожая на ту, которую показывали ему во сне в том грёбаном аэропорту. И ведь никак не реагирует она на Заразины половые конвульсии, хотя и увивается он вокруг неё, как комар-мужчина. С вежливой улыбкой его игнорирует, обращаясь исключительно к Марку, объясняя чего-то тоже ему, и не отрывая от него змеиного взгляда.
Фарфоровый лобик то и дело хмурится, бровки собираются домиком и явно в этой некрупной головёнке блуждает некая одинокая мыслишка. Точно, глядя на Марка, вспоминает девушка что-то и никак не может вспомнить.
- А это вот кто у вас? – интересовался между тем Яков, рассматривая вольеру с толстым красивым зверьком.
Животное висело на насесте из сухой коряги – пузатое, плюшевое, с забавными коричневыми ручками, утопающее в густой шерсти, в которой кое-где виднелись проплешины, как молью проеденные. Оно таращило круглые янтарные глаза, обведённые коричневым ободком, и сладко спало.
- Это толстый лори, - отвлёкшись на долю секунды от Марка, пояснила Катерина, - типичный экземпляр.
- А что это он пьёт? – с недоумением глядя в поилку зверя и потягивая носом, спросил Зараза. - Да это ж…
- Ах, это… - небрежно пожала она плечиками, - это пиво. Он предпочитает нефильтрованное, лучше немецкого производства. Впрочем, пьёт любое.
- Крутой мужик, - криво усмехнувшись, одобрил-таки Тело.
Из постояльцев с неправильным поведением в бомжатнике присутствовали ещё огромный попугай с устрашающим кавказским клювом, который при виде гостей заорал на редкость противным голосом и навалил кучу, а ещё в круглом аквариуме нарезала круги монстрообразная золотая рыбка с красными оборками на голове.
Яша наклонился, чтобы получше её рассмотреть и выяснить, каким образом она нарушает покой и порядок. Рыбка тотчас подняла свой чепец, прилипла к стеклу с другой стороны и, дико выпучив глаза и растопырив плавники, начала разевать рот и пускать огромные пузыри.
Она как будто вопила изо всех сил.
Заразу передёрнуло, он отвернулся – и его задёргало ещё больше.
Катерина стояла совсем близко к Марку, что-то ему негромко втолковывая и не сводя с него сияющих малахитовых глаз, а взгляд у неё был… чёрт возьми, от такого взгляда Яков взвыл бы и завязался пышными бантами, а Тело – мужик-кремень! – сохраняя сонное выражение на небритом лице, блуждал скучающим взором по вольерам, ожидая, когда наконец его отсюда выпустят.
Было интересно, но Зараза с радостью вышел из этого странного помещения.
Они вернулись в дом, и Катерина пригласила их ещё в одну комнатку. Это помещение понравилось Яше гораздо больше. Стены окрашены в нежный зеленоватый цвет, пара мягких кресел и покойная кушетка, на которой, надо полагать, положено делиться своими психозами. Окошки прикрыты плотными тюлевыми занавесками, из приоткрытой фрамуги упоительно пахнет шиповником.
Марк, не дожидаясь приглашения, поджал ноги и обрушился в одно из кресел, Катерина осчастливила своим присутствием второе, и Заразе ничего не оставалось, как выбрать кушетку.
- Или лучше так? – спросил он с надеждой, попытавшись на неё улечься.
Катерина улыбнулась, покачала головой и обратилась к Телу:
- Я прежде всего ветеринар. С животными работаю давно и успешно. Психология людей, семейная конфликтология – это относительно новое для меня направление, мой второй диплом... Я разрабатываю принципиально новую методику коррекции отношений в семье, построение новой модели взаимодействия мужчины и женщины. Коллеги находят мои методы оригинальными, но не всегда одобряют… смотрю, вы заскучали. Может, хотите чашечку кофе?
- Да, пожалуйста, - сказал Яша.
- Нет, спасибо, - отрезал Марк.
Катерина вежливо пожала плечами, сняла очки, потёрла переносицу и сладко зевнула, прикрывая карминный ротик изящной ручкой. Пальцы при этом она умудрялась держать так, чтобы не было видно отсутствия ногтей.
Марк смотрел неподвижно в угол и играл каменными желваками.
В наступившей тишине можно было услыхать, как погибает Зараза. Несмотря на похмелье, природа требовала своего.
Тишина и мир закончились как всегда – неожиданно и сразу.
Как под порывом ветра окно распахнулось, и тотчас уютная комната превратилась в сущий ад. Огромный, огненно-рыжий кот, шикарный котище с пушистым породистым хвостом и длиннющими усами, заскочил с улицы, уже в полёте взвыл, как душа в чистилище, и со всего маху пал Марку на грудь.
Тот и пикнуть не успел, как мерзкая сволочь намертво впилась в него когтями.
Тело, матерясь, пытался отодрать его от себя, но кот точно прирос к нему, глубоко запустил стальные когти в рубашку, и вкручивал их всё глубже и глубже. А добравшись до живого тела, начал драть кожу в клочки, вопя при этом низким загробным голосом.
Подлетел опомнившийся Зараза - схватив графин с водой, единым махом выплеснул его на взбесившуюся тварь. Кот истерично взвизгнул, потом зашипел, как проколотая шина, и отвалился от жертвы.
Тотчас развернувшись, рванул в новую атаку.
Зараза успел выругаться и закрыть руками глаза. Котяра впился ему в лицо. Тут уже Яков истошно завопил, чуя, как когти с мерзким хлюпаньем раздирают кожу.
И тут ему и конец пришёл, если бы не Катерина.
Как по волшебству очутившись рядом, она со всего размаху хлестнула кота тростью по хребту, а когда он заверещал и разжал когти, плотно и уверено схватила злобную животину за горло.
И сжала.
С перепуга Марку показалось, что он слышит хруст кошачьего горла. Кот поизвивался было у неё в руках, а потом обвис, как пустой мешок.
- Ты что это, кошак? В лягушки захотел? – мягко улыбаясь, негромко спросила Катерина. Кот висел в её тонкой, но на диво сильной руке, и задыхался. Его глаза стали совсем круглыми и белели, белели, белели…
- А ну не балуй! – взревел Марк. – Задушишь, стерва!!!
Зараза пришёл в себя, и некоторое время боялся открыть глаза – а ну как ничего не увидит.
Открывши, ничего и не увидел - ни Катерины, ни кота в комнате не было.
Растерзанный Тело, иссиня-белый, как свежепостиранная простыня, глянул на него и отчётливо вздрогнул:
- Вот блин… Яшка, ты только пальцами туда не того... не лезь... погоди, спирт какой-нибудь найдём…
- Чёрт, сволочь кошачья, - простонал Зараза. Всё лицо его горело, как будто, пытаясь побриться, он чуть не зарезался насмерть, - голову ему отвертеть! Злющая дрянь, паскудина!
- Ляг, - приказала Катерина, появившаяся с флаконом спирта, - не бойся, кот не бешеный. Не знаю, что это на него нашло, - светски пояснила она Марку.
Она уложила Заразу на кушетку, попросила закрыть глаза и, присев рядышком, принялась обрабатывать его несчастную, вдрызг расцарапанную физиономию. На раны Заразы лился бальзам, он блаженствовал, иногда, впрочем, шипя, когда спирт попадал на особо глубокую царапину.
- Тихо, не брыкайся, - попросила Катерина, поглаживая его по голове, - ш-ш-ш-ш, вот хороший мальчик. Закрой глазки, а то щипать будет.
Но Яков не мог. Улучив момент, он захватил благодарными губами пальчик с её руки и даже почуял непривычную гладкость плоти – там, где положено было быть ногтю.
Катерина легонько шлёпнула его по губам.
- Это была совсем новая футболка, - пробурчал между тем Тело, - кстати, о кошаках…
- Да? – обыденно отозвалась Катерина и Яков, пребывавший в полном экстазе от прикосновений и запаха спирта, заметил, как напряглось её прекрасное лицо.
- Василий у нас пропал, - поведал Марк, – ты когда его последний раз видела?
- Вчера и видела, - ответила она, не глядя на этот раз в его сторону, - тогда же, когда и вас. В кабачке том прекрасном… как его? Не помню. Я недавно обосновалась в вашем отменно культурном городе.
- И что было?
- Хорошее пиво. Что за вопросы, Марк Израилевич? – вежливо поинтересовалась Катерина. - Я, прошу не гневаться, вас не понимаю. Помилуйте, я-то откуда знаю, куда он мог задеваться? Город большой, в нём людей много. Как будто спросить больше не у кого? Яшенька, приподнимитесь…
- Ну всё-таки, - расслабленно произнёс Зараза, провисая на её ручках и тая, как мороженое, - он уже собрался сделать вам предложение и даже поднялся для этого с места…
Катерина посмотрела на него и с лёгонькой усмешкой потрепала за ухом.
- Ну не знаешь, так не знаешь. Отдай-ка водку, - и с этими словами Тело отобрал у дамы бутыль со спиртом и, обнажив волосатую грудь, принялся заливать свои раны.
Катерина в ответ только сатирически приподняла брови.
- Кстати, Яша, - обратилась она к Заразе, - мы имели интересный разговор с вашей женой. У вас хорошая жена. Если вы этого не понимаете, то вам стоит прийти ко мне ещё раз.
- И не один? – с надеждой спросил Яша.
Она фыркнула:
- Конечно, не один. С Алёной.
Яша помрачнел.
- Да, - признала Катерина, - похоже, в вашем случае медицина бессильна.
- Наоборот! – с жаром возразил Зараза. - Вы меня воскресили!
… - Слушай, Зараза, - задумчиво спросил Марк, когда они уже шли по лесу, - ты где насобачился так с кошками разбираться?
- Как где? – отозвался Яша, осторожно трогая боевые раны и соображая, что на таком фоне засоса могут и не увидеть. - У второй жены полон дом этой скотины был. И драли тогда меня не меньше, и в карманы ссали…
- Тогда скажи, ты видел когда-нибудь, чтобы злые кошки уши не прижимали?
- А? – переспросил Яша, сбитый с толку.
Тело был гораздо более мрачным, чем обычно. Если, конечно, такое возможно.
- Вот… - протянул он, закуривая, - Вот и я не видел…
Глава 9
Основные зеленоградские типы до недавнего времени: инженеры в браке с инженерами, инженеры в браке с колхозниками, колхозники в браке с инженерами.
Игорь Розов и Вячеслав Русин
Около подъезда Марк сказал почему-то «Иди. Я тебя тут подожду». Зараза подумал, что ослышался и попрощался.
Поднявшись на этаж, сунул ключ в замок. Ключ не подошёл.
Повозившись с ним немного и убедившись, что ключ никуда не годится, а замок новый, Яков позвонил.
За дверью послышались лёгкие шаги, приподнялась заслоняющая глазок шторка.
- Алёнушка! – позвал Зараза шёлковым голоском. – Алёнушка, это я!
Дверь отворилась.
- Ну зайди, - тихо сказала Алёна.
Она стояла, одетая по-дорожному, и в коридоре стояла пара чемоданов.
- Здравствуй, маленькая, - он попытался было обнять жену. Она отошла.
- Что это? - спросил Яков, указывая на багаж. - Мы едем куда-то?
- Я уезжаю. Хотела было собрать твои вещи, - неестественно вежливо начала Алёна, - но ты, Цвиркунов, такой лёгкий человек, что вещей у тебя нет. Четыре года с тобой прожили, а ты никакого следа не оставил. Иди с богом. Когда вернусь – позвоню и скажу, когда надо будет в загс идти.
Алёнины глаза немного припухли, и очень по-знакомому пахло от её платья, и от неё самой шло нежное, печальное тепло. Яше невыносимо хотелось её обнять, прижать к себе, поцеловать, да и много чего ещё хотелось – всё-таки жена, красивая, некогда любимая. Хотелось ему и услышать что-то другое, и сказать, быть может, что-то очень важное.
Самое главное заклинание, которое разрешило бы всё как надо.
Да только слова вылетали одни и те же, трафаретные, никому не нужные, как по сценарию в глупом кино.
- Алёнка, зачем так вдруг… послушай, ну давай попытаемся хотя бы. Я приехал, теперь всё может ещё и уладится.
- Нет, теперь всё только испортится, - покачала она головой и отвернулась, - а теперь иди, раз сказать больше нечего.
Яков послушно повспоминал и подумал, что можно, конечно, ещё много чего сказать, недаром же он проигрывает эту сцену в третий раз. Можно было бы и поныть, и погнать что-нибудь проникновенное.
Только что-то не хотелось ему.
Скорее для отчистки совести, чтоб не обижалась, Зараза спросил - уже уходя, через плечо:
- Я ж в целом не самый плохой человек. Неужели так-таки ничего исправить нельзя?
Алёна cкривилась, стараясь не расплакаться, в фиалковых глазах застыло какое-то странное выражение - то ли сожаление, то ли разочарование.
- Можно, конечно. Но понимаешь, Яша… не могу я. Мне тебя жалко.
… - Ну что, всё? – хладнокровно поинтересовался Марк, куривший на скамейке у подъезда.
Яков не ответил. Он сел на скамейку и принялся тереть лицо исцарапанными руками.
Так просидели они вдвоём около четверти часа, а потом Зараза поднялся, развернулся и ушёл.
… - О, нарисовался, - поприветствовала брата Мария, – без багажа, зато с драной мордой. Никак Алька тебя напоследок?
Яша вошёл в квартиру, перецеловал малолетних родственников, пообещал сводить их на аттракционы и щёлкнул сестру в лоб:
- Кошки драли, систер.
- Ты как всегда, налегке? Всё жене оставил на память? Пару фенек и триппер? – продолжала изгаляться Мария.
- Всё-таки ты порядочная сволочь, - горько признал Зараза.
- Не оскорбляй меня, - кротко попросила сестра, - будь я сволочью, сейчас развернула бы кое-кого и поддала под кое-что. А так живи, конечно.
Куда вот ещё тебя девать, хотела добавить она, но не добавила.
- Ты ж, поди, только ночевать будешь приходить? – вместо этого деликатно поинтересовалась-намекнула Мария. - Или и ночевать не будешь?
- Не знаю пока, - отозвался Яша, пожирая яичницу, и о чём-то напряжённо размышляя.
- Что, не у кого покамест? – фальшиво-участливо подколола сестра.
Он не ответил.
- Слушай-ка, брат, - как бы между прочим небрежно спросила Маша, - а Кошак-то? Нашли?
- Не совсем. Нашли мобильник.
- Что-то тишина какая-то в эфире, - пробормотала Маша, глянув на часы, а потом в окно. На брусьях было пусто, - а ведь без четверти восемь… так, что ты говоришь про мобильник? Кошак мобилу посеял?! Не может быть.
- Так вот, нашли, - подтвердил Яша и рассказал, как нашли.
- Ну, а с мордой у тебя что за беда?
Рассказал и это.
- Погодь-погодь, - заинтересовалась Маша самым главным, - так ты что, с тёткой из ветлечебницы познакомился? А сколько у неё стоит крысу полечить? Юрец с Лизкой притащили какую-то из подвала, посмотреть бы её надо. Не сходишь ли?
- А то! – с жаром согласился Зараза. - Сей секунд, только кофе доем.
Пленённую крысу освобождали с боями. Дети напрочь отказывались сотрудничать.
- Ой, Яшка! Глянь-ка! - подала голос Маша.
- Что там? – заинтересовался Цвиркунов, объявив временное перемирие.
- Не у одной Альки терпение лопнуло. Перепелиха-то без мужика ходит, никак вышвырнула!
- Где? – Яков влез на подоконник рядом с сестрой.
Перед ними открылась щемящая, идиллическая картина: по залитому солнцем двору чинно прогуливалась Перепилиха, держа в руках что-то круглое и красивое.
- Мать, да то никак аквариум? – не полагаясь на своё зрение, спросил сестру Зараза.
- Он и есть, - озадаченно подтвердила Мария, - и кто же это у неё там?
Перепилиха бережно держала перед собой красивый аквариум и что-то говорила прямо в него, как в микрофон. Солнечный луч отразился от бочков красивой красно-золотой рыбки, огромных размеров, которая непостижимым образом поместилась в этот стеклянный шар.
- Готово дело, - пробормотала Мария, - свихнулась баба от постоянного хотения и гоняния… Гля-кось, а вон и Светка чешет!
Яшка увидел соседку по лестничной клетке, которая тащила на золотой цепочке что-то белое и длинное.
- Мамочки, хорёк! – взвизгнула от восторга Маша. - Яшка, натуральный хорёк! А я и не знала, что у них живность какая-то есть. У мужика её аллергия на шерсть. Да ты помнишь его! Должен помнить – прибалт такой красноглазый, с тобой в одной школе учился. От него ещё воняло постоянно, а он ходил и принюхивался, от кого несёт.
Мужа Светки-соседки – высоченного белобрысого парня, - Яков знал, но шапочно. Кроме того, помнил противный запах его полотенца и подушки.
От более близкого знакомства Заразу уберегли быстрота реакции и умение мастерски сигать в окна.
Две женщины остановились друг напротив друга и принялись по-соседски о чём-то беседовать.
Отобрав-таки у племянников животное, Яков посадил его в картонную коробку и, приказав сидеть тихо, радостно попёр обратно, в обитель прекрасной Катерины.
Глава 10
Зеленоград: мошенники «делали бизнес», не слезая с нар
Жертвами мошенников стали тысячи абонентов мобильной связи, лишившиеся сумм от 10 до 100 и больше долларов <…> Арестованы трое молодых людей, одним из которых оказался осуждённый зеленоградской колонии.
Газета «Известия»
Марк пришёл домой, что-то набрехал матери по поводу рваной футболки, деликатно откосил от домашних дел и радостный завалился отдыхать. Снились ему снова девки - нагая Катерина верхом на своей тросточке, голая Машка на коленях и почти полузабытая девчонка с работы, с которой он крутил совершенно никчёмный роман сразу после развода.
А потом вдруг зазвонил Кошаковский телефон – и снова дебильный рингтон про пуэрториканца.
- Да! – рявкнул в трубку Тело, мельком поразившись, какой живучий аккумулятор у этой штуки.
В трубке молчали, только стоял какой-то непонятный шорох, царапанье и скрежет. Марк дал отбой.
- Какой-то вонючий пуэрториканец пытается до тебя дозвониться! – снова завёл мобильник гнусавым голосом. - Какой-то вонючий пуэрториканец пытается до тебя дозвониться! Какой-то вонючий пуэрториканец пытается до тебя дозвониться!
- Твою-то мать, - пробормотал Марк, - да! Алё!!!
И снова тишина, только странный звук типа фырчания. Потом вдруг раздалось страшное шипение и кошачий мяв.
- Слышь, урод, хватит дурью маяться! Устроил концерт! – рявкнул в трубку Тело. Эта кошачья музыка действовала ему на нервы.
И тут сквозь шипение и царапанье он услышал прерывающийся голос, как будто говорили с трудом и сквозь перину:
- Марк… я тут! Вытащи меня отсюда!!!
Волосы на теле Марка встопорщились, нутро облило мертвенным холодом – он узнал голос Васьки Рыжкова.
- Кошак? – сглотнув, неуверенно переспросил он и тотчас заорал. - Васька! ты где?!
Весь мокрый, он проснулся и какое-то время тупо смотрел в потолок. На полу рядом с кроватью валялся телефон Кошака.
Фига себе, подумал Тело и потянулся к нему.
Экран мобильника был тёмен, как ночь, на нажатия клавиш он не реагировал – аккумулятор безнадёжно и давно сел.
… Марк внял материнским мольбам и сходил в магазин. Он съездил заправиться и помыть машину. Он даже побрился.
Однако всё это время голова у него побаливала, выдавая некоторое смятение в мозгах, а во рту стоял противный вкус, как будто во рту кошки погуляли. В магазине Тело встретился с матерью Василия – она была прозрачной от бессонницы, жёлто-зелёные глаза покраснели и слезились.
- Маркуша, как думаешь, - робко спросила она, цепляясь за его рукав, - может, пора заявить в милицию? Он пропадал, конечно, но не так. Он всегда звонил, если задерживался.
Он и звонил, подумал Марк, он наверняка обзвонился.
Ближе к вечеру Телу стало совсем худо. Поколебавшись, набрал телефон Цвиркуновской квартиры.
- Да? – ответила Маша.
- Мария, привет, - поздоровался Марк, - Зараза дома?
- Привет, Тело, - ответила бывшая супруга, - деньги появились?
Марк замолчал.
- Ну ладно, ладно, - примирительно хихикнула Мария, - Яшка ушёл лечить крысу.
- Какую крысу?
- Твои дети приволокли какую-то мерзкую крысу, Яшка понёс её в ветеринарку…
Марк почуял, как зашевелились волосы на голове.
- Куда понёс?
- Господи, тупица, - вздохнула она, - в ветеринарку. Тебе знакомо это слово? Где крыс лечат. В новую ветеринарку, в лесу.
- Вот блин, понесло придурка, - пробормотал Марк, - давно он ушёл?
- Ну да, часа полтора назад… странно, неужто так долго сделать такой маленькой крысе прививку?
Марк кинул трубку, выскочил из квартиры и помчался, гремя костями, по лестнице.
Зараза, думал он, сбегая пешком с двадцатого этажа, Зараза, ЗАРАЗА!!!
Глава 11
Толстый лори - самое беззаботное существо на планете Земля, так как у него нет врагов. Любого врага он тупо обоссыт ядом.
Форум игры Деревни призраки. Травиан
Яша шёл по лесу, предвкушая очередное свидание с потрясающей девушкой.
На душе у него было легко и приятно. Алёнка – вот славная жена, не стала загружать его всеми этими формальностями.
«Я буду вспоминать о ней с благодарностью», - признавал он про себя.
Теперь всё будет налаживаться, думал Зараза радужно, теперь всё будет в полном порядке! Перед его мысленным взором, нагнувшись, стояла Катерина, зеленоглазая ведьма, Медной горы хозяйка…
Немного смущала мысль о Кошаке и его пропаже, но при более трезвом размышлении, когда разум вернулся на свой престол, Яша был склонен думать, что, получив отставку от женщины своей мечты, Кошак с горя пустился во все тяжкие. Конечно, раньше он такого не делал, но ведь и до этого он ни на одну девушку не западал так глубоко.
Василий Рыжков по кличке Кошак был бабником почище Якова. Но, в отличие от друга, он был честен до цинизма и не особо считался с женскими чувствами.
Он сразу говорил своим дамам, чтобы губы не раскатывали, чтобы даже не пытались заикаться об обручальных кольцах и подвенечных колоколах. И то, что он, свободолюбивый мартовский кот, самолично захотел сунуть голову в брачный ошейник, свидетельствует только об одном – женщина, ради которой Василий готов идти на такое, должна являть собою нечто совершенно невероятное.
А Зараза, любопытный как мангуст, горел желанием выяснить этот вопрос до конца.
- Понимаешь, тупая крыса, что ты послана мне небесами? – разъяснял он ничего не понимающему грызуну. - Ты – это мой повод. Ты ничего не понимаешь, ты её просто не видела, усатая морда. Это такое прекрасное существо! Ничего красивее я в жизни не видел, слышишь, глупый пасюк?
Крыса, успокоившись в коробке, смотрела на него круглыми умными глазами и юмористически шевелила белёсыми усами. В сущности, это оказался совсем не плохой зверь.
Однако чем ближе они подходили к зданию ветлечебницы, чем громче пело Яшино сердце, тем больше беспокойства проявляла крыса. Сперва она перестала улыбаться Заразиным шуткам, потом начала бегать по коробке, стуча коготками, то и дело поднимаясь на задние лапы и тревожно попискивая.
- Что это с тобой, милое животное? – недоумённо вопрошал Зараза, осторожно трогая её розовый нос. - Никак ты и впрямь заболела?
Крыса, изредка прерывая бег по кругу, поднималась на задние лапки, скребла коготками и смотрела на Яшу умоляющим взглядом.
Действительно, надо бы её как следует проверить, а то чего доброго перекусает детей, обеспокоился заботливый Цвиркунов.
Он почти подошёл к лечебнице, как вдруг незабываемый голос произнёс:
- Алло? Вы ко мне?
Катерина, одетая в изящный рабочий комбинезон, с пиратским платком на голове, поднялась от клумбы, как лёгкая струйка дыма, и вечерний ветерок принёс в Яшину сторону аромат её духов и запах потревоженной земли.
Она немного раскраснелась, то есть щёки её приобрели потрясающий оттенок, который можно при желании увидеть в самой серединке чайной розы.
Глаза её ввечеру сияли необычайно, сказочные тёмно-зелёные глаза, от одного взгляда которых таяла нежная Яшина душа.
- Как вы себя чувствуете? – участливо поинтересовалась она чарующим контральто. – Что это у вас в руках?
- Это… это просто крыса, - туповато ответил Зараза, - племянники её подобрали.
- Давайте посмотрим, - и изящным движением очаровательной головки Катерина пригласила его войти.
Он предложил ей руку и она приняла любезность непринуждённо, и пошли они было рядом, как вдруг крыса, истошно завизжав, подскочила изо всех сил, зацепилась когтями за край коробки и выпрыгнула, как чёртик из табакерки.
Грузно шлёпнувшись на траву, она припустилась со всех лап и исчезла в траве.
- Какая прыткость! – восхитился Зараза. – Лизка будет визжать, как пила.
- Кто это - Лизка? – заинтересовалась Катерина, не отпуская его руку.
- Это как раз моя племянница, - охотно пояснил Яков, - Кстати, дочь Марка. У него близнецы, Юра и Лиза.
- Трудно представить, чтобы дитя вашего друга было способно визжать, - усомнилась она, - с такой наследственностью, по-моему, полагается быть суровыми и молчаливыми…
- Эти дети явно пошли в мою сестру Марию. Добрые, но бывают громкими. Боюсь, они будут очень расстроены.
- Какая жалость, - искренне посочувствовала Катерина, - сначала мой рыжий кот, теперь крыса. От меня у вас одни неприятности, Яша. Могу я предложить вам кофе или чайку?
Дальше всё пошло так, как Зараза не мог и мечтать. В пустой приёмной Катерина извлекла из какого-то потайного погребца запотевшую бутылку красного вина, откуда ни возьмись появились сыр – пушистый, наструганный аппетитными завитушками, - и грецкие орешки в шоколаде.
Они сидели рядышком на приятном плюшевом диване. Сластёна Цвиркунов аккуратно, но быстро уничтожал орехи и болтал, почти не умолкая, сбиваясь разве что на стихи.
Катерина, скинув босоножки и забравшись на диван с ногами, дымила сигареткой и ласкала длинными пальчиками хрустальный бокал. Она доброжелательно внимала Яшиным хохмочкам, в нужных местах заливаясь хрустальными колокольчиками и маша на забавника голой рукой в серебряных кольцах.
Зараза то таял, как шоколад, то леденел, как неправильно холодное вино. Ему уже казалось, что смотрит она на него куда более благосклонно, и от её близости ещё больше воодушевлялся, болтал совершенные глупости, шутил как заведённый, даже рассказал пару рискованных анекдотов.
Она деликатно посмеялась, прикрывая глаза ладошкой и лукаво сверкая взглядом сквозь аметистовые пальчики.
А Зараза всё зарился, зарился на эти длинные голые ноги, шелковистые, гладенькие, на покатые, облитые мягким светом плечи, на белоснежные пальцы. И особенно ему почему-то хотелось ещё раз попробовать на вкус это гладкое место, где у обычных женщин имеются ногти.
Вдохновение Цвиркунова росло по мере того, как взгляд малахитовых глаз становился всё мягче, а яркий нежный рот сиял поощряющей улыбкой.
Он набрался духу и рассказывал очередной длинный и особо неприличный анекдот, как вдруг Катерина протянула руку – тихонько, чтобы не спугнуть, как тянутся покормить белку в парке, - и сперва погладила по щеке, а потом скользнула мягонькой ладошкой ему на затылок и легонько потянула к себе.
- Бли-и-и-н… - только и смог сказать Зараза, чувствуя, как ему сносит башню.
Сквозь окутавшее его марево он чувствовал вишнёвый пряный вкус влажных губ, бархатистость кожи, приятной и манящей на ощупь, как шкурка у чистенькой кошки.
Он старался сдерживаться, но руки сами полезли не туда.
- А как дела у вас и Алёны? – чуть отстранившись, в продолжение поцелуя прошептала Катерина. – Я ждала на приём вас обоих, помните?
- Алёна? Ах, да… она меня выгнала, - пробормотал он, пытаясь вернуться на исходную позицию, но осознал, что девушка куда-то делась.
Опытный Зараза не стал настаивать – всему своё время.
- Правда? – Катерина с сомнением подняла брови. – Жаль. У вас была хорошая жена, Яша. Я даже больше вам скажу – такое впечатление, что она вас действительно любит.
- Ещё винца? – пропустив лишнее мимо ушей, предложил Зараза.
- Пожалуй, хватит, - мягко отказалась она, - у меня есть ещё кое-какая работа. Да и у вас, наверняка, есть чем заняться…
- Да понял я, - не стоило, конечно, и надеяться, горько подумал Зараза, с отчаянием ощущая, как испаряется сказочный вкус с его губ. – Пора идти, да?
- Мне всё-таки ужасно неловко, что так получилось с крысой и с котом, - произнесла наконец она, - вы, Яша, такой милый. Пойдёмте-ка со мной, я дам вам кое-что. Надеюсь, вашим племянникам понравится.
Она влезла в босоножки, взяла Заразу под руку и повела в уже знакомый бомжатник.
А живности-то здесь заметно прибавилось, отметил про себя Цвиркунов, борясь с каким-то неприятным ощущением в животе. Появились: пара морских свинок, которые при виде него заскакали и забегали по потолкам своих клеток, одна свинья в загончике (Яша удивился – откуда бы ей взяться в Зеленограде?) и один симпатичный осёл, который с грустным и меланхоличным выражением на поразительно умной морде жевал какой-то силос (Зараза удивился ещё больше).
Попугай-засранец копошился на полу, точно прибирая собственный помёт, а в перерывах что-то бормотал и мрачно ковырялся в оперении – наверное, ловил блох.
Рыбки он не увидел, зато в одной из клеток пламенел огромный рыжий кот.
Как ни старался Яков проскользнуть незаметно мимо этой тигры, зверь проснулся и тотчас кинулся на решётку, вопя и вытягивая сквозь прутья лапы с отменно острыми стальными когтями. Полыхнули бешеные зелёно-жёлтые глаза, уши стояли торчком.
- Тихо, тихо ты… скотина! – Зараза, невольно попятившись, натолкнулся на Катерину. - Ой, простите…
- Что? Ах, да… это ж ваш знакомый, - небрежно заметила она, открывая между тем клетку с толстым лори, - Вот, пожалуйста. Возьмите себе. Думаю, ваши племянники будут в восторге. Очень спокойный, приятный зверёк. Ест он мало… вот только вместо воды наливайте ему, пожалуйста, пива. Нефильтрованное, помните? Вообще-то это ночное животное, но спит он почти постоянно. А если вдруг будет беспокоиться, то включайте ему компьютер с каким-нибудь успокаивающим скринсейвером.
- Компьютер? – переспросил сбитый с толку Зараза.
- Ну да, компьютер. У вас есть компьютер?
Если насчёт компьютера Яша был ещё более или менее уверен, то насчёт скринсейвера… кстати, что это?
- Ну ничего, - великодушно махнула рукой Катерина, - Если нет, то ставьте ему что-нибудь весёленькое… ледовые драки НХЛ, например. Это его завораживает.
- Что?! – немного всполошился Зараза. Час от часу не легче.
- Вы знаете, что такое НХЛ?
- Примерно, - промямлил Яша, стесняясь своего невежества.
- Хорошо, я вам дам диск, - пообещала Катерина, извлекая лори и сажая его другую клетку, поменьше. Тот повёл сонными очами и что-то пробормотал.
- Как его зовут? – спросил Зараза, поглаживая зверя по голове.
- Действительно, как? – оказывается, и такие красавицы могут бормотать, удивился Яков. - Знаете, я уже и не вспомню... по-моему, Миша.
- Мишка, привет! – льстиво просюсюкал Цвиркунов. Зверь дёрнулся и с ленивым возмущением уставился на него янтарными глазами. Он явно предпочитал протестовать, не вставая с дивана. - О, помнит!
Эту гармонию с природой вдруг разрушил оглушительный звонок во входную дверь. Сначала короткий, затем длинный, потом по кнопке стали бить очередями, далее последовала частая канонада.
- Открывай! – невнятно, но громко ревели на улице. Толстая бронированная дверь приглушала звуки. – Сейчас же открывай, ты… Зараза, ты тут?!
Яков дёрнулся и вопросительно поглядел на хозяйку. Голос как будто был ему знаком.
Катерина немного побледнела, но тотчас улыбнулась.
- По-моему… по-моему, это ваш сумасшедший друг.
- Кошак? – шёпотом уточнил Яша.
- Ах, да, да! – точно обрадовалась Катерина, всплеснув руками. - Уходите! Немедленно уходите!
- Ну нет, я вас так не оставлю, - нерешительно заявил Зараза. Громко и целеустремлённо грохотали в дверь, и, судя по звукам, кулаки были весьма внушительными.
- Вы же знаете, он ужасно ревнивый! Он вас покалечит, - трагично прошептала Катерина, хрустя пальчиками, - вывернет наизнанку, глаза выест! Здесь будет жуткий бардак! Прошу вас, Яшенька! Уходите!
Будучи примерно одного с ним роста, она как-то умудрялась смотреть на Яшу снизу вверх, умоляюще, сжимая побелевшие кулачки, и её прекрасные глаза наливались слезами. И являла она собой такое целительное для мужского эго зрелище, что Зараза чувствовал себя невероятно большим и сильным, спасаясь с толстым лори через задний ход.
Глава 12
Научно опровергнуть можно только научно доказанное. Скажем, научно опровергать существование Деда Мороза не имеет смысла, пока не доказано научным путём, что он существует.
С зеленоградского форума
Выставив Заразу за порог, Катерина глубоко вздохнула, перекрестилась и пошла открывать.
И самое время, ибо колотили уже ногами, а ноги, судя по звуку, были обуты в тяжёлые военные ботинки. Дверь обречённо охала, но была готова сдаться.
Катерина перекрестилась опять, отворила – и нос к носу столкнулась с отменно несимпатичной и неприветливой личностью.
- Д…добрый вечер, Марк Израилевич, - немного нервно, но вежливо поприветствовала она, - простите, время уже позднее…
Тело не пожелал тратить время на сантименты и этикет. Он предпочитал сразу переходить к делу.
- Где Зараза? – прорычал он с порога, хватая прелестницу за плечи и как следует тряхнув. - Отвечай, гадюка! - и снова затряс её так, что из эльфийских ушек посыпались серёжки.
- Мама! – только и успела крикнуть Катерина, развеваясь, как знамя. - Хватит! Перестаньте!
- Вот я тебя сейчас задушу, змеюка, - задушевно пообещал Марк, втолкнув её в дом и берясь покрепче за нежное горлышко, - вот порву сейчас на портянки…
Он был честным человеком, он держал свои обещания, и Катерина слабо трепыхалась, не в силах сопротивляться, а Марк между тем всё сжимал и сжимал пальцы.
- Ой, за что? - хрипела она. – Ой, не надо…
- Ах, не нравится, гадюка? – прорычал он. - Где Зараза? Зараза где? Говори!
Тут до Марка дошло, что даме неудобно говорить со сдавленным горлом. Тогда он её отпустил.
Умница Катерина не стала тратить время на падания и закатывания очей. Она тотчас попыталась прыснуть мимо Марка в дверь – и, срикошетив от его медной грудины, упала-таки в угол. Теперь можно было попытаться отдышаться и прокашляться, но Тело, плотно прикрыв дверь, уже нависал, эдакая виселица, над девушкой и совершенно очевидно ждал, что ему скажут.
Его страховидное лицо дёргалось, как от тика.
- Говори, где Зараза, - повторил он уже спокойнее, клокоча горлом, - Машка сказала, что он у тебя. Сейчас же говори, иначе рёбра переломаю! Считаю до трёх.
- Что это вы бьёте женщину, Марк Израилевич? – откашлялась наконец Катерина, пытаясь улыбнуться. - И не стыдно вам?
Марк отчётливо зевнул, борясь со вновь нахлынувшей ленью:
- Раз.
- Да идёт ваш Зараза к дому, цел и невредим, - фигура его потеряла свои угловатые очертания, мышцы очевидно расслабились, Тело скучающе смотрел в тёмное окно. И такой страх напал на Катерину, что как не старалась она улыбаться, лицо не слушалось. В итоге половина её миленькой мордашки плакала, а другая – смеялась, вылитый театральный паразит.
Марк ждал, лениво похрустывая корявыми пальцами и задумчиво разглядывая потолок.
- Да что не так-то?! – не выдержав, крикнула Катерина, в глазах у которой, как чёртики, прыгали злые слёзы.
- Два. Откуда я знаю, что не так, - пожал он плечами, - чую вот только, что надо тебя придушить. На всякий случай. Ну, а ошибусь – дело житейское, бог простит.
Услыхав эту сомнительную сентенцию, да ещё и произнесённую уверенно, Катерина вдруг издала жуткий визг - и тотчас зажала рот изуродованной рукой:
- Так это же! - пролепетала она, обмирая. - Слушайте! О Боже… я вас знаю!
- Два с половиной, - проскрежетал неумолимо Марк, - Брось дурить! Я тебя первый раз вижу и век бы не видел.
Она не спускала с него белых глаз и отползала, отползала, пока не упёрлась в угол:
- Ой, мамочка… не может быть, - причитала она шёпотом, прозрачная и синяя, как привидение, - не может быть… Господи Боже мой, только не этот, не этот опять…
Марку наконец это надоело. Терпение его лопнуло с ужасающим треском:
- Бредишь, дура?! – рявкнул он и сделал шаг. - Три, твою мать!
- Ой, не надо!!! – заверещала Катерина не своим голосом, вжимаясь изо всех сил в стену и зажмуриваясь, как в ожидании удара. – Ой, умоляю вас, господин инквизитор! Что угодно скажу, только не бейте!!!
Марк остановился и недоумённо уставился на свихнувшуюся бабу, а та, скорчившись в три погибели, закрыла голову руками:
- Пожалейте несчастную девушку! – скулила она и рыдала в три ручья. - Заклинаю вас, умоляю! Вы же всё-таки человек, хоть и не похожи! Ведь и пяти веков не прошло, как вы ради шутки засадили мне в затылок серебряную стрелу… вот вам смех, а у меня страшно голова болит! Врачи на томографии смотрят на меня странно…
Марк погонял в ухе серу, полагая, что ослышался, но Катерина продолжала завывать странное, и запричитала, протягивая к нему руки:
- А пальцы?! Руки-то вы за что мне изуродовали? Ведь вот уже триста лет у меня ногти не отрастают, так вы их хорошо вырвали, господин инквизитор! Люди пугаются! А ноги! Вы же мне ноги выломали, бедные мои лодыжки, два века мучаюсь!
- Ты в своём уме, баба? – спросил Тело, окончательно сбитый с толку. Он снова попытался сделать шаг, но с Катериной случился форменный припадок. Она завизжала так, что стёкла задребезжали:
- Не надо!!! Не бейте!!! Я хорошая, я не буду вам грубить! Я вас сразу узнала! Да от вас несёт по-прежнему, псина Христова!!!
- Готово дело, девка получила истерику… ну всё, всё, не трогаю тебя, - смущённо бормотал Марк, испугавшись уже не на шутку, - Катя, хорош, успокойся, ну перестань, вспылил.
Удалось-таки ему подобраться, и, полный раскаяния, нагнулся Тело и хотел поднять девушку с полу, но она снова отпрыгнула и чуть не улезла на стену, вся дрожа и корчась:
- Ну что, что вы ко мне пристали? За что постоянно мучаете меня? Ну почему опять я? Никого я не порчу! Я скот лечу!
- Так, хватит, а то точно шею отверну, - предупредил Марк, уставший от этой затянувшейся истерики. Эта мадам Айболит чуть не прикончила его своим визгом.
Катерина всё плакала и икала, разводя сырость на полу, тогда Марк подобрал её подмышки, как котёнка, и усадил себе на коленки:
- Вот ведь как хорошо я тебя ушиб. Ну, покажи, где болит.
- Ноги у меня ужасно болят, - простонала она, утыкаясь ему в плечо, - руки болят, голова, как перемена погоды, так вообще раскалывается. Брат Марк, оставьте меня в покое, наконец. Я уже думала, никогда не увижу вас снова… что за напасть! Неужто мало времён и мест… двадцать первый век на дворе!
Укачивая её на коленях, Марк поискал глазами графин с водой или хотя бы кулер. Не нашёл, вздохнул и вытащил из кармана свою плоскую флягу.
- На вот, глотни.
Она поглядела на него заплаканными подозрительными глазами:
- Что, опять отравить меня хочешь?
- Господи, вот дура, - он сделал большой глоток, - видишь?
Катерина выпила и закашлялась. Марк как мог осторожно похлопал её по спине. Мельком подивился, какое хлипкое всё-таки это сооружение и как это ему удалось ничего в нём не сломать.
- Яшка где? – снова спросил он о главном.
- Ему-то хорошо, он наверняка уже дома, - Катерина всё ещё всхлипывала, но уже заметно успокоилась, – пустите, я умоюсь, - и попыталась было соскользнуть с его колен, но Марк сказал:
- А ну сиди. Сейчас вот позвоню, и если его дома нет, то продолжим…
- А если он того… в гости зашёл? – тоненьким благонравным голоском спросила она, молясь про себя, чтобы хоть на этот раз не поддался Зараза соблазнам.
- Стало быть, не повезёт тебе, - сокрушённо откликнулся Марк, - Машенька, привет, - произнёс он уже совсем другим голосом, - нет, кис, денег нет пока… я обязательно. Маш, ну я помню, помню. Да погоди ж ты ругаться, квашня! Ты мне не жена, как хочу, так и обзываю. Блин!!! Яшка пришёл?!
- Пришёл твоя любов, пришёл! – ехидно ответила Машка, обфыркав трубку. - Красный, недовольный, зато с такой милой зверью! Короче, пошёл к чёрту, некогда мне тут с тобой ля-ля разводить, – и мерзавка дала отбой.
Марк смущённо хмыкнул и покосился на Катерину, которая, совсем уже оклемавшись, под шумок пыталась выпростать из его кулачища свой конский хвост.
- Выходит, зря на тебя накричал, - признал он, ослабляя хватку.
- Пусти меня, сидеть неудобно, - обиженно вякнула она, ёрзая на коленках.
Марк засмущался. Связался со слабоумной, подумалось ему, стыд-то какой.
- Я, господин инквизитор, на вас не обижаюсь, хотя вы постоянно ошибаетесь, - подала она голосок, - и потом, главное, ничего не помните. Даже меня никогда не помните, хотя постоянно вас на меня выносит. Хотите кофейку?
- Скорее водки, - ответил Марк, решив не связываться и избегая смотреть в её сторону, - ты уж не серчай на меня. Прости. Я тебя не очень помял?
- Да как же, дождёшься от вас, - с некоторым сожалением отозвалась Катерина, - прости, хорошенькое дело! Надо бы вас превратить в медведя, пещерный вы человек, но я добрая сегодня.
- И что с того? Участковому сдашь? – усмехнулся Тело, разваливаясь на диване.
Катерина покосилась на него и чуть заметно облизнула тонким язычком яркие губы. Она подобрала с полу свою тросточку, вытерла последки слёз и, придя в себя, вовсю разулыбалась.
- Вы меня безумно напугали, Марк Израилевич, - манерно сообщила она, - но я вас прощаю. А в наказание вы теперь водочки со мной выпьете.
Марк удивился, но, поразмыслив, нашёл эту кару соизмеримой преступлению.
- Это дело, это дело, - так и сказал Тело, - и то правда, обоим пора подкрепиться.
Катерина куда-то ушла, прихрамывая сильнее, чем обычно.
Марк проводил её взглядом и перевёл дух.
Надо же так попасть глупо. Навёл треску на весь лес, довёл девчонку до родимчика, напугал до белой горячки. Чуть шею не свернул и хорошо ещё, что ничего ей не сломал. Стыдоба какая-то! И с чего? С того, что Кошак пустился в загул, а Заразе не дали?
Подумаешь, трагедия, зачем же сразу бить девушку?
Марк всё ещё смущённо чесался, когда Катерина появилась вновь. Каким-то образом успела она переодеться и даже подкраситься, а в лилейной ручке у неё красовался поднос с запотевшим графинчиком водочки, двумя стопочками и икоркой в хрустальной вазочке.
А она и впрямь ничего, мелькнуло в голове у Тела, правильная какая барышня, обходительная.
- Мир, Марк Израилевич? – лукаво спросила она, ухитряясь одновременно ловко наливать рюмочку, удерживать поднос и строить глазки.
- Мир, Катя.
Выпили по рюмке водки – ароматной, с приятным привкусом.
Катерина достала сигарету, Марк дал закурить.
- Быть может, вы скажете наконец, что бы значила вся эта сцена? – деликатно начала она. - Я не до конца поняла её смысл.
- Ну… смысла-то никакого и не было, - признал Тело, откидываясь на спинку дивана, - вспылил я. Кошак пропал, мамаша его переживает… и вы всё-таки, не сердитесь, такая женщина странная, - он замолчал и смущённо выпил ещё рюмку удивительно вкусной водки.
- Опять хамите? – прищурилась Катерина. – Не страннее вашего, между прочим.
- Ык… на ведьму ты очень похожа, - брякнул Марк и покраснел.
Катерина звонко, от души расхохоталась.
- Слушайте, господа! Не прошло и пяти сотен лет, как до него дошло! Вот это память! Прямо-таки родовая! Ну сейчас вы меня не поймаете, – заметила она, отсмеявшись и вытерев выступившие слёзы, - сейчас я простой ветеринар и чуть менее простой психолог. А вас и костры ваши, Марк Израилевич, – это туда… в Европы… в средние века!
- Да чего уж там, - засмущался Тело и накатил ещё. На его заметавшуюся было душу снизошёл покой. Его отпустило и оставило в покое.
Теперь Марк блаженствовал на мягком диване с икорным бутербродом в зубах и глазами на потолке. Впрочем, за неимением интересного на потолке взор его то и дело скатывался на Катерину.
А она, весёлая, раскрасневшаяся, смотрела на него во все блестящие глаза, и улыбалась сладко-пресладко, прямо приторно.
- Скажу вам как на духу, Марк Израилевич, вы в первого взгляда ужасно меня поразили, - интимно понизив голос, поведала она ему, - Вы прямо-таки невероятный мужчина… и до чёртиков интересны мне. Уж не сердитесь, если спрошу что лишнее, но кто эта Мария, которой вы звонили… это жена ваша?
- Бывшая, - лаконично ответил он.
- Надо же, вам, не специалисту, удалось сохранить c нею такие прекрасные отношения! - восхитилась она, сияя зелёными глазами.
- А что нам делить? – буркнул Марк. - Это ж два мужа назад было.
- Действительно, давно, - вежливо поддакнула Катерина, - а… вы с тех пор так и не женились?
- Хватит мне, - отрезал он, наливая ещё водки.
Катерина тихой сапой подставила и свою рюмочку:
- Из-за чего же вы разошлись?
- Не люблю я такие базары, - сознался Марк.
- Ну да чего там, - мягко, но настойчиво подбодрила она, - это ж два мужа назад было.
- Да нет, ещё давнее. Я ж её с пелёнок знаю, Заразу-младшую… и первым у неё я был. Сперва счастлив был до опупения, не приходя в сознание, двоих настрогал. А потом пошло-поехало – то один мужик, то второй… больно она лёгкая… на подъём…
Катерина сидела, сложившись зетом, по-бабьи подперев подбородок одной рукой, а другой сочувственно поглаживая спинку дивана поблизости от Маркова плеча.
- Вы должны были попытаться что-то исправить, – она вся так и излучала понимание, - вы, такой добросовестный человек!
- Я-то? Да… присутствует, - солидно подтвердил Марк, намертво блокируя воспоминания о Татьяне и паре других малозначительных инцидентах.
- Да, это трудно, - горестно покачала она головой, - не надо себя винить, Марк… вы позволите мне так вас называть?
Тело позволил.
- Вы потерпели поражение в борьбе с природой. Такому противнику не грех и проиграть.
- Сучья природа у вас у всех, - тихо прорычал Марк, чувствуя, как изнутри снова поднимается свинцовая злоба, - только муж за порог, так вам того и надо, собачьи свадьбы устраивать.
- Конечно, собачьи свадьбы только из сук и состоят, - сокрушённо заметила Катерина, - и щенки родятся от святого духа, без участия кобелей.
Марк глянул на неё угрюмо, но промолчал.
- Вы не согласны со мной? Вижу, не согласны. Но вспомните хотя бы вашего друга Василия… кстати, где он?
- Не знаю, - буркнул Тело.
- Не слишком нравственная личность, но красава мужик, а, Тело? – и Катерина с внезапной фамильярностью ткнула его острым локтем под рёбра. – Признайся, ты ведь часто ему завидуешь, Марк? Как у него всё просто получается, с бабами, а?
- Нет! – ошалел и очнулся Тело. - Ты что болтаешь! Он же мой друг, с детства! Как тут…
- А так же, как и всегда, – подхватила Катерина, потирая руки, - Он настоящий мужик, орёл, да ещё друг, а Мария – шлюшка малолетняя, да ещё и всего-навсего жена. Так что ежели грех и случается, то другу слова не сказать, а её, сучку гулящую, вышвырнуть за порог.
Марк уставился на неё, не понимая, о чём это она толкует, а потом вдруг всплыло воспоминание откуда-то из далёкого, самого пыльного чулана памяти, загнанное туда очень давно.
Вот он, счастливый и набравшийся, упакованный в чёрный костюм и белоснежную рубашку, крахмальный воротничок скрежещет о свежую щетину, в петлице – гвоздичка, в руках – кошелёк с калымом. Вокруг пьяно и весело, и бродит он по ресторану, как по облакам, натыкаясь на ангелов-гостей, выпивая со всеми и любя каждого. Первый и последний раз в своей мрачной жизни он может точно сказать, что счастлив. Кажется, что радость распирает изнутри, и сейчас Тело подлетит и зависнет под потолком, посреди других воздушных шаров.
И вот он, красавец, рыщет в поисках новобрачной, гремя монетками, обирая с усов остатки свадебного каравая, и все кругом, глядя на него, улыбаются. Все его любят!
И из какого-то закутка выскальзывают эти двое – Мария в помятом белом платье и фате, свёрнутой набок, раскрасневшаяся, с опухшими губами, с шальным взглядом сучьих синих глаз, и Васька, пытающийся привести в порядок глупо улыбающуюся вспотевшую физиономию и свой долбанный галстук.
И запах рыжей шерсти и Васькиного одеколона от Машиного голого плеча, которое он, Марк, в упоении облизывал…
И давнишнее летнее утро, когда вернулся Тело из ночной смены, измотанный до последнего предела, предвкушая ещё и бессонную ночь с близнецами, страдающими газами. С памперсами в одной руке и цветочками в другой, открыл дверь своим ключом и застал в квартире нежданную радость - Ваську-Кошака.
Вот он, нахальный, рыжий, с раскосыми сияющими глазами, обведёнными синими кругами, развалился привольно в кресле, возится с компьютером, настраивает типа. По случаю жаркой погоды без рубахи, с голым пузом, загорелый и свежий.
И на веснушчатой широченной спине – глубокие свежие царапины.
А Машка-зараза, жёнушка, сучка… губы как подушки, опухшие, обкусанные, улыбаются особо сытой улыбкой, под глазами синячищи, а на ручках ногти обломаны.
И как бы невзначай положила одну ручонку Кошаку на голое плечо, и наклонилась к нему, точно понимает что в компьютерной этой хрени… босая, ноги в синяках, рубаха мужнина расстёгнута чуть не до пупка… а Васька так и косит огненным глазом, облизывается, как кот на сметану, трётся оранжевой головой об эту ласковую руку.
Свежеисцарапанная спина, свежеобломанные ногти… рыжая головка Светланы, третьей Машкиной дочки.
Одно слово – Зараза. Верно говорят, ген тапкой не убьёшь.
А Катерина всё глядит на него, уставилась, негодная, и личико у неё такое серьёзное, сочувствующее, славное, и глаза у неё такие добрые, всё понимающие.
- Для блуда двое нужны, Марк. Природа такая, ничего не поделаешь.
- Не слишком твоя терапия помогает, - угрюмо заметил он, тряся опустошённую бутылку.
- Кому как, кому как… иному очень даже помогает. Не печалься! – и она ласково погладила наконец его по плечу. - Будь веселее! Хочешь, покажу тебе кое-что?
- Валяй, показывай, - апатично согласился Марк. Сейчас он полностью соответствовал своему прозвищу, был вял, как мёртвое тело.
Катерина соскользнула с дивана, поманила было его пальчиком, но увидела, что мужчина не в состоянии понимать прозрачные намёки. Тогда без церемоний взяла за руку и потянула за собой.
Полуразложившийся Марк сполз с дивана и поплёлся за девушкой, повесив голову. Было ему тошно и нехорошо, голова кружилась от водки и переживаний, и почему-то особо остро резали его эти полузабытые обиды.
Кошак, сука, рыжая тварь, друг дорогой!
Глубоко затосковавший Марк дороги не примечал, шёл за хозяйкой, как на поводке, и сперва не понял, куда пришли.
Все эти тяжёлые портьеры на окнах, мягкий ковёр под ногами, светильник с красноватым абажуром, а главное – огромная двух-, а то и трёхспальная кровать, занимавшая добрую половину помещения – наводили на мысль, что пришли в спальню.
- Фигасе, - пробормотал Марк, обалдело оглядываясь.
Вдоволь налюбовавшись на него и не дав прийти в себя, Катерина закинула бесконечные голые руки ему за шею.
Тело, оцепенев, неотрывно смотрел, как приближаются к его честным щетинам колдовские губки.
- Мне так давно хотелось это сделать, господин комиссар… уж не обессудьте, - шептала она, целуя нежно, ласково, язычком пробуя его на вкус, окутывая запахом сухих цветов и горьковатых духов, ожигая холодом длинного гадючьего тела.
Нутро у Марка запылало, как костёр, голова пошла кругом, и опомнился он уже на кровати – без рубахи, в полном ауте и непонятной эйфории, а Катерина - на нём, как на диване, смотрит ласково в глаза и с мягкой сожалеющей улыбкой гладит по груди, плечам, животу.
- Изодрал тебя кошак проклятый, - сквозь жёлтую муть услышал он волшебный голос, такой нежный и почему-то печальный, - мне шкурку тебе попортить страсть как хотелось бы! Нечем только… хорошо постарался, кобелёк! А теперь мне охота шуток.
Он слабо понимал, что это Катерина такое говорит, да и ну её - вечно порет какую-то хрень. Пусть, главное, чтобы не уходила… да погоди, торопыга, куда ж ты?
Марк пытался удержать девчонку, но промахнулся. Прохладной змейкой соскользнув с него, встала перед кроватью; в руках откуда ни возьмись очутилась тросточка с совиной головой.
«Куда она? Зачем это всё? - не понимал Марк, с трудом поворачиваясь, борясь с жирной тошнотой. - Бляха, надо ж так нажраться… вертолётит-то как!» - его и вправду дико мутило, пьяная голова кружилась, потолок и стены отплясывали перед глазами – и тотчас спину ожёг хлёсткий удар, аж дух выбило.
- Бля, ты что? - только и смог выдохнуть он. Тотчас стало невыносимо холодно. Пелену перед глазами распорола сверкающая молния, все пять чувств оглушено взвыли, тело забили адские корчи.
На глаза будто упало чернильное пятно, пронзительно чёрное - и Марка засосало в эту непроглядную пустоту.
Глава 13
Только за прошлый год в нашей стране пропало более 120 тысяч человек. <…> многих так и не находят - они пропадают навсегда. Их исчезновение так и остаётся загадкой, заставляющей некоторых верить в сатанинские силы, в НЛО и т. п. В округах Москвы ежегодно пропадает около 2 тысяч человек - в среднем по пять человек в день.
Зеленоград-онлайн
Спящего сном праведника Заразу разбудило смутное ощущение беды. Ну беды не беды, но что-то было неладно. Он проанализировал ситуацию: есть не хотелось, пить не хотелось. На горшок тоже рановато.
Зараза успокоился и попытался снова заснуть.
Ему не удалось. Воняло как-то гадостно, и кто-то тоскливо бормотал совсем рядом, да ещё и на два голоса.
Зараза открыл глаза и чуть не заорал: прямо на него таращились огромные сверкающие тарелки, обведённые чёрными кружками.
- Вот блинский папа, спаси гос-споди… - начал было он в панике, как вдруг сообразил, что это не белая горячка по его душу, а толстый лори Миша. Сидит напротив в клетке и мается.
- Что такое-то? – шёпотом спросил у него Зараза. Из школьного курса биологии он не помнил, могут ли приматы разговаривать. И вообще он был втайне уверен, что люди произошли от зайцев.
Миша смотрел на него большими печальными глазами, и в его угасающем взгляде читалось сакраментальное: «Сволочи вы все».
- Миш, ты что? – не на шутку перепугался Зараза, подскакивая с постели и натягивая портки. - Болит чего?
Лори душераздирающе вздохнул, но ничего не ответил.
И тут Яков увидел, что поилка не то чтобы пуста, а прямо-таки суха, как песок пустыни.
Холодея, Зараза влез в холодильник. Пусто!
Он обыскал все Машкины заначки – ничего, ни малейшего признака пива.
- Трезвенники, мать вашу, - бормотал Зараза, судорожно роясь во всех возможных шкафах, роняя кастрюли и тарелки.
Лори меж тем уже лежал кверху пузом и томно глядел в потолок.
- Миш, может, водочки? – неуверенно предложил Яша. Реакции не последовало.
Яков принял решение. Четвероногого, с таким трудом обретённого друга надо было спасать.
- Миш, ты только того… держись! – шёпотом крикнул он и выскочил из квартиры.
Он промчался по лестнице, выскочил на улицу и рванул к магазину.
- Девушка!!! - заорал он с порога, ничего не видя и не слыша. - Пива мне, быстро!
Из подсобки появилась сонная Марусичка. На пухленькой милой щёчке у неё виднелся след от подушки.
- Охренел, Цвиркунов? – кисло осведомилась она.
- Марусичка, это… здравствуй, солнышко, - тоскливо постукивая голой пяткой по холодному полу, Яша выдернул из кармана джинсов пятую пятисотенную, - миленькая, скорее!
- Что, трубы горят? – ядовито осведомилась она, - Сколько тебе?
- Давай три… четыре… пять. И ещё одну. Шевелись, Тарасенко!!! – вдруг вызверился он. - Животное дохнет!
- Ты себя имеешь в виду? – невозмутимо осведомилась Маруся, доставая из холодильника пиво.
- Нет… лори толстый. Он только пиво пьёт… помирает! Спасибо, безешечка! – и, чмокнув Марусю в губки, полуголый Зараза ускакал во тьму.
- Вот придурок, - с уважением глядя ему вослед, пробормотала Маруся и пошла спать дальше.
Зараза ворвался в кухню. Лори лежал на полу клетки, кверху лапками, с закрытыми глазами.
- Вот чёрт, - чуть не плача, Яша зубами откупорил бутылку пива. Потревоженная пена полилась через край, потянуло солодом. И – о чудо! – усики зверя зашевелились, задняя лапка задёргалась. Секунда – и он уже стоял на собственных ногах, с надеждой глядя на своего спасителя. И как только пенный божественный напиток пролился в поилку, зверёк тотчас припал к ней и принялся лакать, лакать, лакать....
- Ай ты золотце моё, ай солнышко, - умилялся Зараза, - вот умничка, вот молодец!
Тотчас на затылок ему обрушился чрезвычайно твёрдый тапок.
- Цвиркунов, ты что, блин, белочку словил? – заорала шёпотом сестра. - Какого… твою маму, шухеришь среди ночи?
- Цыц ты, – компетентно ответствовал брат, - не видишь, животную спасал.
- Ты что ему, скотина, пива налил? – всполошилась Маша. - Он же подохнет!
- Ша, креветка! - самодовольно парировал Зараза. - Всё под контролем.
И Яша не ошибался. С каждым глотком в лори Мишу словно вливались новые силы, шёрстка приобретала блеск, бочки – приятную округлость.
- Ну ничего себе, - восхитилась Мария, поправляя очки, - ну лады, юный натуралист. Я спатеньки. Только смотрите у меня, ещё раз разбудите, так убью обоих.
Миша, насытившись, благосклонно взирал на Якова, но продолжал проявлять некие признаки беспокойства.
Зараза стянул джинсы и попытался снова улечься. Однако стоило ему погасить свет, как из темноты раздались не по-ночному громкие шорохи и звуки, похожие на недовольное бурчание. Животное, похоже, плохо переносило смену обстановки: то попискивало, то переходило на басок, а то и вовсе срывалось на невнятное бормотание, чертовски напоминающее сдавленные ругательства.
- Тише ты, медведь, - пугливо говорил Яша, - Машка проснётся!
Он попробовал прикрыть его клетку полотенцем. Лори невозмутимо затащил полотенце к себе в клетку и методично принялся рвать его на клочки, сопровождая этот процесс утробным урчанием.
- Нажрался - веди себя тихо! – возмущённо просипел Зараза, вздрагивая от оглушительных звуков разрываемой ткани. - Да что ты, в самом деле!
Он уже был на грани отчаяния, когда на глаза ему попался компакт-диск, который на прощание выдала ему Катерина.
Ни на что не надеясь, Яков включил проигрыватель и запихал диск туда.
И как только на экране замелькали дородные мужики на коньках, добросовестно бьющие друг дружке рыла, на зверька снизошёл мир. Он замер, уцепившись за прутья клетки смешными ладошками и вперив янтарный взгляд в действо на экране. Яша выключил звук, справедливо полагая, что такое красноречивое мочилово можно смотреть и без звука, но Миша запротестовал. Пришлось откопать старые наушники и вставить их примату в уши.
Яша хотел было завалиться спать, как понял, что не может оторваться от экрана телевизора.
- Это ж надо… - пробормотал он, заворожено глядя на действо, вовсю разворачивающееся на экране. Два амбала-огромины, скинув с лопатообразных ладоней перчатки, танцевали друг подле друга, изредка делая выпад один навстречу другому и пытаясь ухватить оппонента за фуфайку.
На их широченных плечах, как на заборах, было не по-нашему выведено «ПРОБЕРТ» и «КРАУДЕР».
Зрители подпрыгивали на трибунах и стучали ладонями по огородительным стёклам.
Заразе ничего не было слышно – стадион ревел в ушах у зверя, - но весёлое безумие захватило и его. А лори Михаил, который видел и слышал всё, вообще взвизгивал от восторга и повторял своими присосчатыми лапками удары Проберта.
Впрочем, сочувствие и поддержка лори Михаила драчуну не помогли - Краудер, орудуя кувалдообразными кулаками, методично выбивал дух из соперника. Улучив момент, он натягивал противнику на голову поочерёдно фуфайку, панцирь и нательную рубаху, совершенно лишив возможности видеть что бы то ни было вокруг.
- Ну погнали! - плотоядно подначил Зараза, толкая Мишу в толстый бок. - Ща твоего отбарбосят!
Миша пробурчал что-то нечленораздельное, и тут Проберт, сделав неуловимое движение, выскочил из одеяний-ловушек, которые тотчас как наручниками сковали руки Краудера. А потом, чередуя панчи с апперкотами, уложил своего врага на лёд.
Миша, подогретый изрядной порцией нефильтрованного «Францисканера», подпрыгивал мячиком в клетке и попискивал.
Не прошло и половины ночи, как Цвиркунов стал совершенно новым человеком, из которого так и лезли свежие впечатления, знания и положительные эмоции. По результатам сотен просмотренных драк и невнятных разъяснений Михаила Зараза достиг такой степени просветления, что с ходу теперь мог назвать с десяток нхловских бойцов: албанского агрессора Доми, индейцев Саймона, Беруби, Маккарти, а также ледового телохранителя Павла Буре, Оджика, который оказался потомственным вождём племени и своего сына назвал в честь «Русской ракеты» Буре-Оджик.
Проберта так вообще воспринимал как родного и целовался с ним сквозь экран.
…Наутро Маша обнаружила на кухне брата, который с блаженной улыбкой дрых, свесившись с дивана, а на груди у него почивал толстый лори Миша.
«Он, конечно, придурок, - подумала умилённо Маша, - но такой добрый придурок! Что этим бабам не хватает?»
Она шикнула на своё потомство, запретив тревожить дядю, и разрешила им есть в комнате, прихожей и где только душа пожелает.
… - Это ты обещал племяшам аттракционы? – осведомилась Мария чуть погодя.
Яков, который валялся на диване и читал Есенина, поднял затуманенные поэзией глаза и послушно подумал.
- Обещал вроде, - признал он, - точно, обещал. А что?
- Ну что-что, мозги они мне уже проели, боятся, что ты забыл. Веди, - и Мария пожала плечами, непривычно серая и хмурая. У неё чертовски утомлённый вид, подумал Зараза.
На расспросы брата она сначала отнекивалась, а потом раскололась:
- Тошно мне, Яшка. Всю ночь чертовщина какая-то снилась… про Марка, - с усилием признала она, - чую, неладно с ним что-то.
- Брось, Маш, да это мы с Мишкой тебе спать не давали. Этого толстяка ночью увидишь – кошмары замучают, точно тебе говорю, - успокоительно говорил Яков, гладя её по голове, - или может съела чего не то? Мне «Докторская» эта сразу не понравилась. Да и подумай сама, сестричка, ну что с твоим Телом злющим случится, его ж даже черти боятся, до того он страшный.
- Он не мой! Да и нестрашный, - уже всхлипывала сестра, - он добрый, собака… наивный… и всем верит!
Зазвонил телефон.
Маша утёрла нос, взяла трубку, послушала, ответила: «Не знаю». Положила трубку и разревелась, как белуга.
Набежавшие в кухню дети завопили было хором и заплакали, но опытный дядя Яша тотчас выставил их всех, влил в сестрицу стакан воды пополам с успокоительным.
- Машка, выключи фонтан, - приказал он сурово, но самому было весьма не по себе. На душе возлежала огромная холодная жаба, - Кто это был?
- Мама Марка… ик… звонила… спрашивала, не у меня ли… про… пропал он! – и завыла в голос.
- Етитская сила, - пробормотал Яков, - Ну тихо, тихо, ш-ш-ш-ш-ш…
В голове у него, как назло, не было ни мыслишки.
Глава 14
Зеленоград - это не город невест. Это скорее Изумрудный город из сказочной cтраны Оз со своими Страшилами, Железными дровосеками, Трусливыми львами и всевозможными ведьмами.
(c) Золотой Мальчик
Марк пришёл в себя, лёжа на полу. Прямо перед глазами по пушистому ковру, как по горам, бродила толстая нахальная муха, то и дело наступая ему на нос. Он фыркнул, прогоняя гадину, и попытался подняться на ноги.
Голова тотчас взорвалась безумной вспышкой, спина и плечи нечеловечески заболели. Было чертовски тесно в собственной коже. Ноги тоже вдруг стали какими-то неудобными, и они нисколько Марка не держали. Он снова завалился на бок. Опять упрямо поднялся, встал на четвереньки – таким образом стоять показалось ему куда более удобно.
В глазах по-прежнему стояла пелена, такая плотная, что вдаль он ни черта не видел. Зато нюх, который всегда был неплох, теперь как будто взбесился: вокруг запахло резко и всем сразу – женщиной, цветами, свежей пылью, постелью.
И кошатиной!
Ненавистный этот запах забивал все остальные, и неудивительно! Прямо перед ним, на огромной кровати, лежал, свернувшись в клубок, Васька-Кошак. И, кажется, спал.
Издав победный вопль, Марк немедленно бросился на него.
За мгновение до того, как Тело всем весом вдавил его в нутро кровати, Кошак открыл глаза. Реакция у него оказалась что надо – не тратя времени на вопли и рефлексию, Василий с горестным писком рванулся было прочь, но Марк успел раньше.
- Кошак, сука рваная! - рычал он ликующе, грызя зубами проклятое существо. - Убью тварь!
- Марк, твою мать!!! Пусти! – верещал Кошак дурным голосом, выворачиваясь из-под него, и, обороняясь, драл ему по носу ногтями, ставшими неожиданно длинными и острыми, как сам дьявол.
Натурально, ему, скользкой скотине, и сейчас удалось-таки вырваться. Подскочив в воздух, он извернулся, ещё разок полоснул Марку по носу и сиганул на шкаф.
Тело взвыл и начал бросаться на ни в чём не повинный интерьер, разнося по дороге все эти столики, пуфики и светильники. Однако монументальный шкаф, на котором сидел и ссал в три струи скорчившийся Кошак, держался на совесть, хладнокровно выдерживая яростные наскоки тяжёлого тела.
- Гад! – лаял Марк, брызжа слюной. - Падла! Порву!
- Отвали, скотина! Милиция! – вопил Кошак.
Дверь открылась и снова закрылась:
- Екатерина Сергеевна! – раздался испуганный женский голосок. - Ваш пёс тут совсем рехнулся! Сейчас кота пожрёт!
- Ничего, ничего, это им полезно, - сказала Катерина, появляясь в комнате.
«Пёс?» - удивился Тело, завертел головой и увидел собаку, про которую, видимо, и говорили – огромный лобастый зверюга ростом с пони, шерстяной и жёсткий, как щётка, с алой оскаленной пастью и жёлтыми великолепными клыками. Глаза у собаки были бешеные, слюна – обильная.
Хороший пёсик, опасливо подумал Марк, пятясь назад. Собака, настороженно глядя прямо ему в глаза, попятилась точно так же. Тело нахмурился, потом попытался улыбнуться. Собака тотчас скроила относительно приветливую морду и вывалила язык.
- Марк, - мяукнул сверху Василий, - это ж ты!
Марк ткнулся вперёд - зеркало рассыпалось на мелкие осколки.
И тут он завыл.
- Фу, как не совестно, Марк Израилевич, бросаться на старых друзей, - брезгливо протянула Катерина, усаживаясь в кресло, по счастливой случайности не пострадавшее в зверской потасовке, - вы бы поспокойнее с объятиями.
-Ах ты!- зарычал Марк, тотчас приходя в себя. Мрачные собачьи глаза заполыхали жёлтым огнём, клычища обнажились во всю длину, густая шерсть вздыбилась – и страшенный пёс, опустив лобастую голову, начал подбираться к девушке.
Кот со шкафа предостерегающе замяукал.
- Точно, - одобряюще кивнула Катерина, - Марк, послушайтесь старого друга!
Собака, припадая к полу, продолжала потихоньку подбираться. Тогда ведьма подняла свою палочку, грациозно взмахнула ею – та стала прозрачной, в ней заполыхало жидкое чёрное пламя, и внезапная вспышка прожгла Марку глаза до самых мозгов. Он взвыл, повалился на пол – и снова поднялся, мотая головой, отгоняя мучительные кусачие искры.
Снова упал и снова встал – с трудом, шатаясь на дрожащих лапах.
А она, эта поразительная гадина, издевательски похлопала в ладоши:
- Ай да пёсик, ай да сукин сын! Да ты, шавка, никак загрызть меня хочешь? На-ка, выкуси! Только кто ж тебя обратно-то перекинет, если меня убьёшь? Так и будешь ведь, скотина, до самой смерти чёрной дворнягой шнырять, под окном выть сучке своей?
Лапы у Марка разъезжались, голову так и тянуло к земле. Стоять – и то было не по силам, а уж броситься, разорвать на клочки, кровь пустить… эх, мечты и прожекты…
- Ну-ну, Марк Израилевич, не обижайся, - снисходительно хихикнула она, - мне ж тоже охота шуточки-то пошутить. Ручки лижи, а то ж могла и в пыль тебя развеять. Думаешь, легко мне было сдержаться?
Марк стоял перед ней, дрожа коленками, на четырёх лапах, склонив лобастую голову и свесив уши.
- Вот и ладненько. Ну-с, пёсики-кошечки, на ковёр не гадить, гулять где угодно, захотите жрать – валите в бомжатник. Да, и кушать только корм, если какую тварь заглотнёте – на пельмени пущу. Выметайтесь, - подвела Катерина жирную черту.
… - Ну, ты как сам-то? – осторожно спросил Кошак, подбираясь к другу аккуратненько, лапка за лапкой. Уселся, свинская копилка, шикарный хвост завернул вокруг лапок.
Марк лежал на боку, откинув хвост, тяжело и прерывисто дыша, и изо рта у него шла пена.
- Вот отдохну мальца, - прохрипел он, кося на кота потухшим глазом, - и сожру тебя с потрохами, тварь рыжая… ох и болит всё! Ох и плохо мне, братцы…
- Ну что с того, что сожрёшь, - рассудительно ответствовал Кошак, отходя на всякий случай подальше, - что тебе проку с того, что я пропаду? И так попали мы с тобой, как куры в ощип… думать надо, как выбираться.
- Не могу думать, - признался Тело, - мозги у меня не на месте. Ты-то как попал, болезный? Тебя-то за что?
- Попал я, Марк, ни за что! – чуть не плача, ответил Василий. - На наглядные пособия пошёл. У неё ведь тут такая штука… тебя лапы как, держат? Пошли, поглядишь.
Марк с трудом отлепился от земли и, покачиваясь, поплёлся за Василием. Тот шёл заправским котом, держа хвост как флаг, и шикарные его усы виднелись аж из-за спины. Тело невольно осклабился – что-то такого Василию Рыжкову всегда не хватало. Что и говорить, замечательный из него котяра получился.
Василий между тем, осторожно озираясь, прошмыгнул в бомжатник.
- Идёшь? – мяукнул он шёпотом.
Марк зашёл в сумеречное помещение и приостановился, ожидая, когда глаза привыкнут к малому свету.
- Здорово, Костомаров, - сказал тотчас ему кто-то, - а ты тут с чего?
Марк пригляделся близоруко – и обалдел.
В загончике для свиней хрюкал его сосед по дому – реальный кабан Иванов, страстный болельщик московского «Спартака». Тот самый Иванов, который не мог пройти мимо чего-нибудь жидкого и не нажраться до свинского состояния.
Рядом с ним, в соседнем деннике, меланхолично жевал траву симпатичный серый ослик, в котором Марк узнал тихого, но ужасно упёртого и занудливого гаишника – того самого, который стоял, чистенький и приятный, на съезде с Ленинградского шоссе. Он славился тем, что дотошно проверял документы и никогда не брал взяток. Из-за него многие опаздывали на работу. Его ненавидели.
Было ещё там с пяток животных и птиц, в которых при ближайшем рассмотрении можно было разглядеть нечто человеческое.
Было во всём этом что-то до ужаса смешное и до смеха жуткое.
Под шкуру Марка между тем медленно заползал леденящий страх.
- Васька, пошли отсюда, – в смятении проскулил он, - На солнышко бы… и мне срочно надо!
Потом он долго бегал по кустам и искал подходящий дуб, - дерево, как известно, незаменимое для духовного роста и очищения, - а Васька, деликатно отвернувшись, рассказывал свою печальную историю.
- Я ж честно, Марк, ничего плохого не сделал. Хотел по-хорошему. Она сидела с Алёной Яшкиной и рассказывала что-то, а я, пьяный в сосиску, начал ей гнать снова про своё... фр-р-р-р, как вспомню... рубаху рвал, клялся, что на всё ради неё готов. А она смотрит так ласковенько и говорит: «Раз готовы, так поедем. Вы мне сейчас очень даже нужны». А я и рад, кретин! В такси сели, куда-то заехали, вроде бы и сюда, только я не помню точно... Чёртово живое пиво, чтоб ему сдохнуть! Алёна слушает, бледная вся, испуганная, а эта ведьма ей что-то толкует, толкует, а потом – бац меня палкой по хребту, я аж взвыл! А она такая: «Алёнушка, не сомневайтесь, это же совсем не больно!». Фига себе, не больно! Чёрные искры из глаз! И молнии, молнии, в мозгах громы – проснулся, глядь: и Вася – кот.
Из зелёных глаз Кошака сами собой полились горькие слёзы.
- Бесился я сначала, как и ты, рожу её бесовскую расцарапать хотел. Ох она мне и всыпала! Кастрирую, говорит!
- А чего ж ты, скот, на меня-то бросился? – оправившись, пёс Тело стал куда более покладист. - А Яшку зачем порвал?
- Я не со зла на вас бросился! – заявил кот. - Я вас, между прочим, предостеречь хотел, она ж вас под орех бы разделала, сразу обоих... а вы драться! Зараза чуть не утопил! А ты вот, Марк, мне жизнь спас, а то придушила бы она меня, – замурлыкал он льстиво.
- Да пошёл ты, - вывалив язык, невнятно сказал Тело, - Блин, жарко-то как в шубе… так зачем же она, стерва, это делает?
- Почём я знаю! – жалобно ответил Кошак. - Только вижу, ходят к ней тётки с мужьями, а выходят со скотами всякими!
- И разницы, что характерно, почти никакой, - пробормотал Марк, почёсывая лапой за ухом.
В это время друзья увидели, как на дворе показалась какая-то толстая баба с аквариумом в руках. Одета она была странновато, без шляпки, зато в тапочках на босу ногу. Бигуди торчали из неё, как пружины из старого матраса, один глаз был больше другого – похоже, этот самый глаз она накрасить успела. Озираясь и бормоча под нос, забавная тётка прошла в приёмную.
В её аквариуме пламенела немереная золотая рыбища размером с добрую сковороду.
Кот и пёс переглянулись. Одна тварь задёргала хвостом, другая - зашевелила ушами - и, более не сговариваясь, они помчались в разные стороны.
Кошак неслышными длинными прыжками доскакал до дому и осторожно проскользнул в приёмную. Марк пошёл обходить дом.
Кошак, стараясь быть маленьким и незаметным, проскользнул в прохладный сумрак и услышал такой разговор у стойки.
- Девушка, мне надо, - внушительно говорила тётка, нежно прижимая к себе аквариум, - срочно! Екатерина Сергеевна сказали, что как только замечу положительную динамику, тотчас бежать к ней…
- Ничего не могу поделать, - вежливо и твёрдо пыталась отвязаться секретарша, - сегодня неприёмный день. На какое время вас записать?
- Не надо меня записывать, - категорично заявила посетительница, - мне сейчас нужно! Вы не понимаете!
Тётка была прегадостная, дрянь была тётка и зануда. Кошак душераздирающе зевнул. Он хотел было улечься на кресло и поспать чуток, как вдруг рыжий его загривок поднялся дыбом, усы встопорщились, ибо в приёмной возникла Катерина.
- А-а-а-а, здравствуйте! – радушно поприветствовала она даму с рыбиной. - Очень приятно видеть вас снова. Что-то новенькое случилось?
- Случилось! - радостно сообщила посетительница, чуть не подпрыгивая от нетерпения, - Екатерина Сергеевна, он заговорил! Первый раз за десять лет!
- Вот видите, - внушительно, со значением протянула Катерина, - я же говорила вам, что положительная динамика в данном случае неизбежна. Ну пойдёмте побеседуем, раз так.
И она повела рыбовладелицу по направлению к хорошо знакомой Кошаку комнате с кушеткой.
Девушка-секретарь глянула в его сторону подозрительно, но ничего не сказала. Василий выбрал момент, когда она снова принялась красить ногти – занятие, требующее предельного внимания и полной концентрации, - тихонько проскользнул вдоль стены и почесал вслед за дамами.
Психкомната была закрыта, но Василий просунул под неё когти, потихоньку оперируя гуттаперчевой лапкой, сумел приотворить лёгкую пластиковую дверь, припал к щели и превратился в слух.
- Вот теперь берём себя в руки и успокаиваемся, - говорила Катерина, мягко модулируя богатым голосом, - а плакать не надо. Надо попытаться, как будто в последний раз. Надо сосредоточиться.
- Я боюсь, - плакала тётка, пуская соплями радужные пузыри, - Не смогу я! Я ж никогда в жизни этого не делала!
- Начинать никогда не поздно, - уверила Катерина, - Это очень просто, а иной раз и приятно. Сосредоточьтесь, подумайте обо всём самом-самом хорошем, что только можете вспомнить. Ну, раз, два, три!
Громко забулькала вода, словно болтали палкой в кастрюле.
Василий услышал звук мощного сморкания, а потом тёткин пронзительный голос, который она изо всех сил пыталась смягчить и умаслить, произнёс неуверенно:
- Владимир, прости.
Кошак удивился. Ничего не произошло.
- Послушайте, - снова начала Катерина, - вам, похоже, нужно больше времени для подготовки. Он вот вас простил, если хочет говорить… вот какая умница, как ротик разевает. Обратите внимание, какие великолепные пузыри!
- Вы смеётесь? – всхлипнула несчастная тётка.
- Ни боже ж мой, - твёрдо возразила ведьма, - до смеха ли мне. Я ведь всё вам давеча разъяснила и даже картинку нарисовала. Подумайте сами, куда его девать, ежели у вас не получится! Не в унитаз же cпускать.
- Подскажите мне хотя бы! Слова напишите! Ну не умею я!
- Нет, милая моя, это вы сами… это не мой муж, знаете ли. Будете пытаться ещё раз?
И она снова опустила свою тросточку в аквариум. Рыба, увидев это, бесшумно закричала и заколотила плавниками по стеклу.
- Володя, - истерично начала тётка, - последний раз тебе повторяю – домой! Прости!
Снова повисла непонятная тишина. Кошак, изнывая от любопытства, приоткрыл дверь ещё на чуть-чуть… она скрипнула, и кот в ужасе застыл.
Ничего, вроде пронесло.
- Милая моя, эдак у нас ничего не выйдет, - суховато снова начала Катерина, обтирая палку платком, - только зря тросточку портим. Я не жалуюсь, но это эбеновое дерево, ему почти полтысячи лет… да, а это - ваш муж, вы его пожелали обратить, просить у него прощения должны вы. Теперь ещё раз. И, если не получится… что ж, пойдёте домой и заведёте аквариум побольше. Третий раз, моя дорогая, это святой, древний, распоследний третий раз.
Тётка исходила слезами, Василий почти весь пролез в комнату.
Посреди неё на высоком стеклянном столике стоял огромный аквариум, а в нём, как сумасшедшая, плавала по кругу давешняя огромная золотая рыбина с кожаными оборками на голове.
Над аквариумом стояла Катерина, - безумно красивая, неумолимая как смерть, с холодными глазами, бледным застывшим лицом. Девка каменная!
В руке - страшная тросточка с совиной головой. Напротив – тётка с опухшим красным носом и отчаянными глазами.
- Может, пойдёте всё-таки домой? – вежливо, но немного напряжённо спросила снова Катерина. - Приготовитесь, потренируетесь, придёте через месяц, на следующей луне…
- НЕТ! – закричала вдруг несчастная женщина. - Не могу я без него! Помираю!
- Прекрасно! – искренне воскликнула ведьма. - Потрясающе! Вот таким вот голосом, с такой же душой... Начали!!!
Бульк – трость, как клюв зимородка, канула в аквариум и шлёпнула рыбу по спинному плавнику.
- Володя! – заголосила тётка. - Володичка!!! Прости меня, дуру старую!!!
Воздух вокруг загустел и пошёл чёрными пятнами, небо потемнело, раздался гром – перепуганный Кошак заметался вдоль стены, вжался в пол, свернулся в клубок и приготовился сдохнуть.
Тотчас раздался звон разбивающегося стекла, облегчённый плеск разливающейся воды – и радостный вопль из двух глоток.
Осторожно приоткрыв глаза, Василий увидал, что посреди комнаты возник ниоткуда здоровенный мужик в майке и бороде, вытянутых на коленках трениках, вытаращенными глазами озирающийся по сторонам. Из его распущенного рта вылезали и тотчас лопались пузыри.
- Володя!!! – верещала тётка, прыгая на него и обвиваясь, как удав вокруг обезьяны.
- Нади-и-и-и-чка!!! – вдруг сипло заорал он в ответ. – Нади-и-и-ичка!!!
Катерина, незаметно вытирая пот со лба, сначала сочувственно наблюдала семейную сцену, а потом, подобравшись к Кошаку, взяла его за шкирку и швырнула в окно.
- Слезь с головы, котяра, - гавкнул приглушённо Марк, стряхивая кошачьи когти, - Это что было?
- Сейчас, - невнятно отозвался Василий, уселся, посмотрел на небо, завернул хвост вокруг лап, и принялся немного нервно обсасывать усы. Закончив с усами, поплевал на лапы и принялся намывать рыжую морду.
- Ты что делаешь, рожа кошачья? – спросил, потеряв терпение, Марк.
- Не видишь – умываюсь, - буркнул тот, - нервы у меня. Дай додумать.
- Да что там было-то? Говори толком.
Кошак подумал, поглядел на него критически, что-то в уме прикинул.
И сказал:
- Обратно превратиться чисто гипотетически можно. Только в нашем случае, Марк, дело – швах.
А со двора, золотясь в заходящем солнышке, ручка об ручку уходили Перепёлкины, и Володя Перепёлкин, не замолкая, вёл приятные бесконечные разговоры. Язык его немного заплетался, иной раз начинал он задыхаться от неразбавленного воздуха, но остановиться не мог.
Катерина стояла в дверях, снова опираясь на свою палочку, и пристально смотрела им вслед. Потом отвернулась, вздохнула почему-то и, поглядев прямо на Василия, погрозила ему пальцем.
И такое у неё в этот момент было лицо, что Кошак уверенно заявил:
- Ну, здесь нам точно звездец. Тикать надо.
Глава 15
Зеленоградские аттракционы безопасны для жизни
Парк аттракционов в 15-м мкрн. сертифицирован и прошёл необходимую проверку.
Зеленоград.GNN
- Так, братва, команды баловаться не было, - сурово заметил Зараза, в сотый раз пересчитывая племянников. Два черномазых чертёнка – Юрка и Лизка, одна рыжая Светланка и белобрысый толстый хомсёнок Серёга. Все на месте. Даже сладко спящий лори Миша, которого он тоже на всякий случай прихватил, чтобы тот сестру не разбудил.
Полчаса назад удалось ему наконец утихомирить впавшую в истерику Марию, залив ей в глотку сто граммов водки. Он дождался, пока сестра захмелеет и уснёт, уложил в кровать и плотно прикрыл за собою дверь.
- Собирайтесь, малолетние, - сказал дядя Яша, - пойдём на каруселю. Маме отдохнуть надо, плохо себя чувствует.
- А лорика с собой возьмём? – спросили юные Костомаровы.
- А как же! Какие карусели да без лорика? – а про себя подумал, что очень этот зверь на руку, будет с кем кружку поднять.
Вся шайка спустилась во двор. Юрец тотчас поссорился с Лизкой, и та, получив по шапке, завыла басом. Светлана начала негромко и убедительно настаивать на мороженом и «фанте», а Серёга, такой мужественный младенец, прошёл целых сто метров и заявил, что ножки у него устали. В то же время вернуться за коляской он отказался наотрез, утверждая, что уже взрослый.
Яков усадил племянника, оказавшегося отменно толстым и тяжёлым, на плечи и, умудряясь при этом держать в руках клетку с Мишей, повёл фалангу в сторону аттракционов.
- Добрый день! – поздоровались с ним во дворе, и Яков узрел соседку Светлану, которая как раз прогуливала своего хорька. - Как дела, Яша?
- Привет, прикольный у тебя зверь, - вежливо ответствовал Зараза, строя даме только один глаз. Второй непрерывно мониторил передвижения племянников, которые так и норовили разбежаться.
- У тебя тоже ничего, - косясь на лори, Светлана немного вздрогнула, - это что же, твоя? – с подозрением уточнила она.
- Ну, в общем… нет. Скорее Машкина, - внимательный Цвиркунов заметил, что Светлана по-прежнему красива, но как-то мрачновата.
- А, - с некоторым облегчением кивнула она аккуратной причёской.
Противный у неё хорёк! Совсем бледный, спирохета какая-то, зато глаза красные, непроспавшиеся и злобные. И зубки у него больно острые. И что это он так их скалит. И вообще воняет от него не по-людски.
- Куда идёшь? – спросил Яков для закругления разговора и тотчас понял, что избрал неподходящую тему.
Светлана с отменным хорьколюбием и вдохновением поведала, что идёт в зоомагазин за какой-то мегатаблеткой, ибо животное заколебали глисты и ничего не помогает. Далее она скучным голосом начала выдавать на-гора полный отчёт об уходе за хорьками в болезнях и здравии, о трудностях, которые подстерегают неосторожного, решившегося завести эту породу домашних тиранов. Она выдавала доклад о необычайной важности периодического и тщательного вычёсывания хорёчьих поп и меховых штанов, а сама то и дело косила куда-то Яше за спину.
И он, памятуя, как важно в этом дворе быть начеку, обернулся.
Из лесу по дорожке жёлтой тротуарной плитки в обнимку шли мужчина и женщина. Мужчина что-то непрерывно говорил, одной рукой тыча во Вселенную и придавая весу своим словам, другой обнимая обширную талию своей спутницы, а та честь по чести таяла, прижималась к нему и глядела влюблено снизу вверх. Один тапок она где-то потеряла, ветхий халатик с трудом сдерживал натиск полуразвалившегося бюста, исправно вздымающегося от избытка чувств.
- Мать честная! – обалдело прошептал Зараза, изо всех сил моргая.
- Эге-гей, Яша! – загремел дядя Володя Перепёлкин, подойдя ближе и простирая к нему длань. - Друг сердечный!
И тут Зараза снова чуть не лопнул от изумления, узрев с недоумением, что обнимает дядя Володя свою законную мегеру, а она, в свою очередь, напоминает сейчас не оператора лесопилки, а вовремя проснувшуюся Джульетту.
- Погоды-то какие! Как легко дышать! – вещал неузнаваемый дядя. - Воздух-то какой! Жить-то как хорошо, дорогие мои! Эх, молодёжь! Светочка, где ж твой Паульс недобитый? А Алёнка твоя где? Спешите, спешите сказать всё самое важное! Как это там… пока дышу – пою и говорю… - и странная пара, стукаясь друг о дружку толстыми ляжками, удалилась в подъезд.
И ведь хотел, хотел было Зараза сказать что-то важное, как вдруг Светлана разразилась горькими слезами, схватила хорька в охапку и смылась с глаз долой.
«Бешеные белки их перекусали, не иначе», - подумал смятенно Яша, а вслух заорал:
- Да иду я, иду, не видите, что ли?
Какое свинство со стороны Тела: потрахаться без презерватива, а Зараза, стало быть, теперь отдувайся!
Яша без особой надежды звонил ему на мобилу – телефон, как и следовало ожидать, молчал как партизан. По поводу Марка Зараза волновался. Люди не меняются так быстро и резко… по крайней мере, такие лентяи, как Тело. Не мог он, неподъёмный, за какие-то три года записаться в бабники или алкоголики.
Во-первых, Марк всегда доходит до дома на своих двоих - или четырёх.
Во-вторых, никогда не станет он зависать у никому не известной бабы, не предупредив об этом свою мать или Машку – на всякий случай.
В-третьих, Марк не подвержен ни загулам, ни зажимам, он надёжен как автомат Калашникова.
И, в-четвёртых и самых главных, его «Рено», пригорюнившись, вот уже вторые сутки стоит у подъезда.
Всё это наводило на мысли, что надо уже что-то решать.
Бежать в милицию? Опыт общения с милицией подсказывал, что Яшку слушать никто не будет. Надо бы эту мысль подкинуть его матери, но как раз с нею Зараза, как представитель фамилии Цвиркуновых, был не в самых хороших отношениях. Мадам Костомарова, существо на редкость беспристрастное, могла обрушить свой гнев на всякого цвиркунова независимо от пола, случившегося в зоне поражения.
Даже если и предположить, что у патологически осторожного Заразы хватит пороху приблизиться к грозной матери Тела, то намекнуть ей на необходимость писать заяву в милицию Яша точно не осмелится.
Кишка у него была тонковата, и слабоват он был в коленках для таких подвигов.
Картинка вырисовывалась безрадостная.
До аттракционов дядя и племянники шли недолго, благо полянка с этой ай-наной находилась недалеко, на площади перед магазином. Но за это время неприятные мысли проели Якову мозг и испортили цвет лица.
Кудрявая его голова, не предназначенная природой для решения глобальных вопросов, так трещала и раскалывалась, что он с радостью опорожнил первую попавшуюся бутылку пива.
Лори Михаил тотчас проснулся и принялся проявлять признаки беспокойства.
- Ну что уставился? Это ж как лекарство, - смущённо пояснил Зараза, теряясь под его укоризненным взглядом, - сейчас, погоди, детей на каруселю определим – и накатим. Ну, бесштанная команда, - обратился он к племянникам, - выбирайте, какая трясучка вам больше нравится. Только, чур, так: вы по разу катаетесь на аттракционе – дядя выпивает бутылку пива.
Дети посовещались и нашли предложение приемлемым.
И вроде бы наступил мир, но не тут-то было.
По неопытности Зараза решил было запихать всех на одну карусель, но тут выяснилось, что младшего Серёгу туда не пускают, а среднюю Светку от неё тошнит. Тогда Яша запустил близнецов вертеться, а младших отправил на батут. Только пошёл к ларьку за пивом, как карусель остановилась.
- О как, уже? - удивился Зараза. - Ну а теперь куда?
- На машинки, - невинно глядя на дядю, ненавязчиво приказали близнецы.
Яков пожал плечами, заплатил за билеты и юные гонщики принялись с визгами таранить других таких же оболтусов на электронных машинках, похожих на тапки с моторчиками.
К тому времени до Заразиный ушей донёсся мощный рёв хомсёнка Серёги, которого выгнали с батута по причине исчерпанного лимита. Рыжая Светка, вцепившись в надувной батутский бок, ещё держалась, но силы её иссякали.
Проплатив ещё один сеанс детского прыга, Яшка снова рванул было за пивом – но тут выяснилось, что хомсёнку срочно надо на горшок.
Толстый лори в окружении нахлынувших поклонниц всё это время обречённо дремал в своей клетке, а Зараза дёргался и нервничал. Ему чертовски хотелось пива, и от несбывшихся мечтаний начинался у него тик.
И он-таки начался, потому что детская вакханалия продолжалось долго.
О, там были свои тонкости! Так, вертушки для старших ребят требовали совсем другого отношения, нежели вертушки для средних, на машинки младших не пускали, на паровозики старшие идти не желали сами.
В итоге, когда все аттракционы были охвачены, Светку, нежно-зелёную, как свежую травку, стошнило на газон, хомсёнок Серёга заснул в комнате смеха, а близнецы Костомаровы смертельно обиделись на дядю Яшу за то, что он разорался, запихал их в самолётики вперемешку с малышнёй и заставил летать несколько минут, пока сам, отдуваясь, пил пиво с лори Михаилом.
- М-м-мать, - ноги Заразу не держали, от постоянного верчения в глазах было пестро, он то и дело судорожно принимался считать племянников и сбивался.
Нужна сеть, мутно думал он, большая частая сеть для всех этих человеческих личинок, которые расползаются в разные стороны. Нет никакой возможности за ними уследить!
Слава богу, пришла пора возвращаться, да и ребята наконец подустали. Про самого Заразу и говорить не стоило – это некогда цветущее творение природы являло собой душераздирающее зрелище.
С Серёгой в одной руке, с Михаилом в другой, почти потерявший людской образ Зараза гнал перед собой троих оставшихся племянников, применяя при этом ругательства, имеющие хождение среди скотоводов и рабовладельцев.
- Шевелите копытами! – ожесточённо взлаивал он голосом записного эсэсовца. - Команды «Распрягайсь» не было!
Но тут в Тихом океане вспыхнул бунт.
- Мы ещё не нагулялись, - упрямо заявил близнец Костомаров, скрестив руки на груди.
- Пора идти обедать, - отрезал Яков.
- Мы не хотим обедать, - угрожающе поддержала брата Лизка, нагнув голову так, точно собралась забодать тирана насмерть.
- Щаз по заднице, - свирепо пообещал Зараза.
- Бить детей непедагогично, - чётко артикулируя, заметила Светка.
И вот, посреди леса, на пустой тропинке, встали эти три осла ангельской наружности и так крепко упёрлись ногами в траву, что стало ясно: с места не сойдут эти дети, достойные потомки героев-панфиловцев.
Будь, конечно, на месте Якова Мария, конфликта удалось бы избежать, но Зараза не обладал сестриной харизмой. Он устал и не был способен на оригинальные педагогические решения. Посему сложил с рук на травку сладко спящих Серёгу и Михаила, вырвал с корнем пук крапивы и бросился корректировать ситуацию.
Замешкавшуюся Лизку удалось ожечь сразу – она плюхнулась на траву и заорала таким басом, что с окрестных сосен попадали оглушённые белки.
Благодаря быстроте реакции и молодости, Светке удалось увернуться первый раз, но Яков в невероятном вратарском броске настиг племянницу и отстегал-таки крапивой по попе.
Юрец был хладнокровен и умён. Увидев такие чёткие действия по подавлению проявлений детской индивидуальности, он мгновенно принял единственно правильное решение.
И задал стрекача.
Маленький и юркий, он просочился сквозь густые заросли и бросился в чащу. Зараза, треща кустами, ломанулся вслед за ним, и, несомненно, настиг бы, но тут прямо на него из молодой поросли вылетела чудовищных размеров угольно-чёрная собака. Оскалив львиные клыки и раскидывая клочья жёлтой пены, она одним прыжком покрыла расстояние метра в три и встала в боевую стойку.
Юрец начал было орать с перепугу, но тут вдруг смекнул, что страшилище имеет в виду вовсе не его.
C диким рёвом оно обрушилось на дядю Яшу и сбило с ног. Поднялся жуткий лай и рык, во все стороны полетели слюни, шерсть и Юрцу показалось, что собака уже вцепилась дяде в горло.
- Яша!!! – завопил тогда верный племянник и бросился на помощь. Бесстрашно схватив собаку за хвост, весь с репьях и колтунах, он принялся стаскивать животное с упавшего родственника. А тот лежал в полной прострации, закатив глаза и почитая себя мёртвым.
Как по волшебству, собакообразный монстр превратился в кроткую овечку. Тотчас перестав рычать, он дал Юрцу себя оттащить сантиметров на тридцать, а Заразе - подняться на ноги.
Тот с зарождающимся уважением и понятным беспокойством принялся было обходить собаку, но та, со значением зыркнув на крапиву в его руке, зарычала истерично и злобно, прижав при этом уши и опустив лобастую голову.
- Юрец, иди сюда, только осторожно, - тихонько позвал Яша, стараясь не шевелить губами, - не боись, я на тебя не сержусь.
- Вот как, - с сомнением ответил Костомаров-младший, - тогда крапиву положи.
Под неподвижным собачьим взглядом Зараза отбросил измочаленную траву и протянул Юрцу руку.
Собака не шевелилась, не рычала, никакого недружелюбия более не проявляя.
Тогда Зараза тихонько попятился, таща за собой племянника, отступая в сторону тропинки. Собака неторопливо шла следом.
- Дядь Яш, а что не идём как нормально, лицом вперёд? – удивлённо осведомился любопытный малыш.
- К собакам лучше затылком не поворачиваться, - поделился дядя житейской мудростью.
Тогда пёс отчётливо хмыкнул и, оббежав их, порысил неторопливо в авангарде.
Вернувшись на полянку с остальными детьми, они застали ревущего во всю глотку Серёгу, сладко спящего Мишу, Лизку, которая почёсывала пострадавшие места и бормотала страшные ругательства.
И, наконец, Свету, которая всхлипывала и что-то жалобно объясняла огромному рыжему коту, который участливо внимал, утешительно мурлыкал и тёрся о её ручонку.
Гигантский оранжевый разбойник с усищами в аршин и раскосыми зелёными глазами.
Стоило Якову узреть это чудище, как сердце его тотчас ушло в пятки, в горле встал ком размером с кулак, а зажившие было царапины на лице хором зачесались.
- Вот только не это, - как будто пытаясь договориться, заискивающе начал Зараза.
При виде него кот тотчас прижал уши, выгнул спину, встопорщил усы и, шипя, как проколотая автомобильная камера, начал потихоньку подбираться к Якову.
Не сводя него злющих зелёных глаз, он всё подкрадывался и подкрадывался, и Цвиркунов заметался было в поисках тяжёлой палки, как вдруг пёс, до сих пор молчавший, издал особый короткий гавк.
Кот тотчас поставил уши на место, выпрямился и, как ни в чём не бывало, снова пошёл отираться у Светки. А девчонка чесала эту образину по шейке и приговаривала:
- Хороший Васька, красивый котик! Вот теперь пусть Яшка только попробует нас обидеть!
И Юрец тоже сидел, обнимаясь с чудовищной собакой, и тоже чесал ей шею, толстенную, как бревно, а та, вывалив на полметра красный язык и развесив уши, довольно жмурилась. К ним подползла и Лизка, приняв участие в чесании.
Светка как будто прилипла к коту, а тот мурчал особым моторчиком внутри и пускал шерстью искры.
Серёга влез с ногами в клетку к толстому лори и тыкал зверушку пальцем в плюшевый живот. Михаил благодушно приоткрыл один глаз и снова закрыл его.
- Ну, пошли, что ли? – поумилявшись немного, призвал к порядку Зараза. - Кушать пора. Да и отдохнуть бы не мешало. Лично мне точно надо.
Услышав про еду, все животные как-то заволновались. Собака тотчас сделала заинтересованные глаза и, переминаясь с лапы на лапу, всем своим видом являла прямую и безоговорочную готовность уже идти. Кот, сменив гнев на милость, пошёл тереться у Яшиных ног.
- Ну, мы их с собой возьмём, правда, Яша? – как бы мимоходом спросил Юрец.
- Ты что, дитя, рехнулось? – холодно осведомился Зараза. - Куда этот зверинец? Мишки – и того много.
Тут собака, точно вспомнив что-то, подошла к клетке с лори и старательно его обнюхала. Мишка проснулся, испугался было – и заснул снова. Кошак тихонько мяукнул.
- Он, наверное, голодненький, дядя Яша, - тоненьким голоском сказала Света.
- Я тоже, - сердито ответил дядя, - я с вами утрудился весь. Вот меня почему-то никому не жалко. А ты, хомяк, сообрази своей головой: что скажет мама? Она ж нас вместе с ними съест! Или выгонит. Оно мне надо, такое спасибо?
- Может, мама ничего и не заметит, - предположил Юрец, а Лизка прибавила:
- Если ты хорошенько попросишь, то, может, и не выгонит.
- Больно надо мне! – тотчас заявил Зараза. - Cовсем сдурели! И не думайте.
Наступила полная отчаянья тишина. И тут снова раздался тоненький голосок рыжей Светы:
- Вообще-то мы можем сказать маме, что собачка помогла найти Серёженьку…
- Ты что мелешь, рыжая? – строго спросил дядя. - Серёга не терялся!
- А мы скажем, что ты его потерял, - невинно глядя зеленущими раскосенькими глазками, чистыми и честными, сообщила Светы, - а кошечка…
-… прогнала злого педофила! – радостно закончил Юрец. - Расцарапала ему всю его поганую морду!
- Ругаться нехорошо, - машинально заметил Зараза, потирая зачесавшиеся раны на физиономии и мучительно соображая, что происходит. Впрочем, до него скоро дошло:
- Бляха, дети! Освинели?! Вы что гоните?! Смерти моей хотите, дьяволята?!!
- Да ты не бойся, дядя Яша, - умеряя свой бас, хитреньким баритоном утешила Лизка и лицемерно вздохнула, - мы тебя не выдадим.
- Шантажисты! Всё, у вас нет больше дяди! - беспомощно повесил голову Зараза, думая в отчаянии, что сестра его Машка – дура, путалась с кем попало, или что всех этих детей, должно быть, подменили в роддоме.
Ни один Цвиркунов не додумался бы до таких умственных подлостей!
Глава 16
В 16 микрорайон вышли пастись коровы.
Презрев всякую опасность, устремив непреклонный взгляд волооких глаз в сторону новостроек, корова и телёнок смогли обогнуть заграждения хосписа, форсировать четырёхрядное шоссе, прокрасться в дворовую арку и прорваться-таки к заветной цели — газону во дворе корпуса 1620.
Суровые хранители правопорядка вели себя предельно корректно и для начала попросили нарушителей добровольно убраться восвояси. Но животные лишь фамильярно мычали и норовили лизнуть милиционеров в щёку.
Сообщение прислал пользователь Mishakr, Зеленоград.GNN
Дура-то она может и дура, но характер у неё был всё-таки… ну, в общем, лёгкий у Марии характер. И этого Яша не мог не признать.
Всего после каких-то сорока минут криков и оскорблений Мария согласилась выдать всем по тарелке супа и рогалику. Собаке шваркнула кость из супа, кот получил по морде свежей рыбиной и, урча, скромно ею занялся.
Яша, переводя дух, притулился в уголке дивана на кухне и пил пиво. Вылакав свою долю, в клетке мирно дремал толстый лори Миша.
- Ни фига себе сходил Зараза на карусельку, – Мария, которой удалось наконец выдворить всех с кухни и распихать по кроватям на дневной сон, отдуваясь, повалилась на диван, - хотя, если с другой стороны посмотреть, сбылась наша с тобой мечта – полон дом детей, собак и кошек.
Зараза дёрнул сестру за косу. Маша отобрала у него бутылку с пивом.
- Это предпоследняя, - заметил он, - опять идти придётся…
- Ну, так сходи, кто ж держит, - ухмыльнулась она, допивая остатки.
- А что ж не сходить. Сходить-то, я думаю, можно, - без особого энтузиазма согласился Яша, думая о том, что заснуть ему всё равно не дадут.
Машку может с дивана и сгонишь, а эта вот рыжая скотина намертво оккупировала диван и премерзким шипением пресекает попытки отвоевать место для сна.
Проживание в одном доме, битком набитом кошачьим отродьем, превратило Заразу в труса и вонючку, поэтому с котами он предпочитал не связываться.
Диван занят, жрать больше нечего. Надо идти, понял Яша, а то ещё придётся среди ночи бегать лори за пивом… лучше управиться засветло.
Зараза поднялся на ватные ноги и слегка покачнулся – туго набитый живот заметно тянул к земле, - и спросонья наступил на хвост собаке, которая заняла половину кухонного пола. В её густой шерсти покоились Машкины голые пятки.
Пёс приглушённо прорычал какое-то оскорбление, Зараза рассеянно извинился.
И, только выйдя на улицу, Яша понял, что далеко ему не уйти. Живот не пускает, и сил не хватит. Мать - сыра земля так и звала растянуться прямо на газоне и придавить часов на сто… да ведь уши оттопчут, сволочи!
- Развели тут, - пробормотал сонно Зараза, еле волоча ноги.
И тотчас по мозгам и расстроенным нервам наотмашь ударил оглушительный рёв, ужасный, как будто чья-то чёрная душа отделялась от тела.
Вмиг покрывшись крупными мурашами, Зараза в смятении узрел:
- Охренеть, осёл!
У одного из подъездов стоял крошечный корейский автомобильчик с прицепленной к нему коневозкой. Двое человек, отдуваясь и старательно матерясь, тянули в него за уздечку истошно орущего осла, ещё двое, матерясь не менее цветисто, толкали его под зад палками.
Осёл же ревел белугой, без труда перекрывая их вокальные упражнения, и зарывался в асфальт всеми четырьмя ногами.
- Что такое-то? – осведомился у скотоводов Яша, проснувшись от любопытства. - Куда животную тащите?
- Да вот на дачу везти собралась, - пояснила женщина, нервно курящая рядом, - а он упёрся и не в какую! Не идёт, проклятый! А сколько времени потратила, пока прицеп этот лошадиный нашла! С комфортом чтобы ехал… иди, постылый! – заорала она вдруг в унисон мужикам. - Ногами за машиной побежишь! И без мигалки!
- Интересная тачка, - заметил Зараза, - а чего это он у вас без номера, прицеп-то? Смотрите, тут номер нужен, да ещё и права категории «Е». Гаишники возникать не будут?
При слове «гаишники» женщина заметно вздрогнула и уставилась на Яшу злобно, а осёл издал ещё более пронзительный душераздирающий вопль, закивал башкой и отчаянно замотал ушами.
- А шёл бы ты, мил человек, - ласково предложил один из грузчиков, - не видишь, что ли? Дезорганизуешь.
- О как, - засмущался Зараза и побрёл дальше.
Верные ноги донесли-таки его до магазина. Набрав пива, Яков мимоходом обрадовался, что не Марусичкина нынче смена, как вдруг услыхал незабываемо кислый голосок:
- Яшенька, здравствуй! – и пред ним предстала первая жена.
Смена была не её – она отправлялась домой, на что указывало неформальное одеяние – эдакий симпатичный коротенький джинсовый сарафанчик на молнии, облегающий её, как целлофан сосиску, а также полные руки съедобного добра – две сумки и одна авоська.
- Привет, - сонно поздоровался Зараза. И добавил:
- Пока.
Ну вот как это мужу удалось её так выдрессировать, с уважением подивился Яков, что тащит она теперь в дом не возы кружевного шмотья, не полтора литра противных духов, не леденцы, не йогурты, а рюкзаки со жратвой?
А сумочки знатные, одного мяса килограмма три.
Это придало Яшиным мыслям новый ход – какая-никакая, пусть сто раз противная и бывшая, но всё равно нехорошо, что потащит такую тяжесть. Всё ж таки не пони.
- Давай, блин, помогу дотащить, - предложил Зараза, твёрдо пообещав себе, что дойдёт до двери и попрощается.
Марусичка широко распахнула огромные глазки, оглушительно, как курица крыльями, захлопала пушистенькими ресничками, и всплеснула пухленькими ручками.
Слава богу, ничего не сказала, но всем своим видом показала, что Зараза Цвиркунов – это самый рыцарственный рыцарь из всех рыцарей, наирыцарственнейший из всех бывших мужей. Если бы Якову так не хотелось спать, то он обязательно бы загордился.
Делать добрые дела оказалось, с одной стороны, совсем нетрудно, ибо дом Марусин стоял прямо напротив их с Машкой дома. С другой стороны, пока они шли, Маруся успела ввести Заразу в курс всех своих дел, рассказать про всю свою жизнь и историю смены фамилии, и, прежде чем он успел притвориться глухим, про своего мужа:
- Ах, Яша, - сокрушённо лепетала она, пытаясь взять его под намертво занятую руку, - ты не можешь себе представить, какой это прекрасный человек! Гогочка серьёзный, положительный, и так любит всем всё объяснять. Он так много знает, конечно!
- Умный, значит? – с сомнением уточнил Яков.
- Да… но скажу тебе как другу, - понизила Маруся голос и тотчас осведомилась тревожно:
- Мы же друзья?
Зараза поклялся, что всё так и есть. И был вознаграждён липучим конфетным поцелуем в щёку.
- Скажу как другу, - драматически прошептала она, - Яша! Это зануда, жуткий зануда! Он никогда ничего не сделает просто так! Даже когда идёт в туалет, то объясняет, как правильно и экономно расходовать бумагу.
- О как! - вежливо поддакнул Зараза, начиная постигать методы дрессировки, выработавшие у этой женщины рефлекс носить в дом припасы.
- Да-да, так, - горько поведала Маруся, - Он работает в какой-то бухгалтерской газете редактором, и его любимое занятие – это ловить блох в чужих статьях!
- Это в смысле ошибки искать?
- Да! Но ищут все, и только он радуется! У него становится такой надутый самодовольный вид, как будто это он открыл Америку! Ах, Яшенька! Я, конечно, рада, что замужем за таким положительным человеком, но это такой мрачный попугай!
Зараза хрюкнул, представив картинку.
- Я попросила котёнка, - продолжала делиться обидами Маруся, - а Гога сказал, что в кошачьих экскрементах много заразы… ой, прости!
- Да чего уж там…
- А у тебя дома кто, котёнок?
Яков объяснил, что теперь у него из живности, кроме четырёх племянников и двух приблуд, имеется замечательно толстый лори Михаил, который любит хоккей и не пьёт ничего, кроме пива.
- О Боже, Яша! Так это ты ему за пивом прибежал? Среди ночи! – восхищённо прошептала Маруся. - Цвиркунов, - торжественно объявила она далее, - ты просто чудо!
Так, ведя этот разговор, дошли до дома.
- Яшенька, спасибо, ты мне очень помог, - рассыпалась в благодарностях бывшая супруга, - Гогочку ни за что теперь не упросишь.
- Да чего там, - с готовностью застеснялся Зараза, - мою беременную маму напугал пионер. С тех пор я каждый день делаю по одному доброму делу… ну пока-пока, - и попытался свалить.
Не тут-то было.
- И слышать ничего не хочу, - тотчас заявила Маруся, - сначала зайдёшь и выпьешь кофейку. Или всё-таки угостишь даму пивом?
Зараза подавил вздох.
… - Яша, о, Яша, ещё, ещё! – Марусины охи звонко отдавались под потолком. Яков морщился, но не сдавался.
Воздушные, пепельные локончики её взмокли от пота и плачевно повисли, с ресниц поотлетала на фиг последняя тушь, все эти пышные молочно-бело-белокурые прелести колыхались, как овсяный кисель… поясница, намертво захваченная Марусиными ножками, ныла о пощаде, Марусины перламутровые ноготки немилосердно драли спину и задницу.
Но Зараза, борясь с неумолимо наваливающимся сном, продолжал добросовестно исполнять суровую мужскую работу. Трудился он на износ. Изголодавшаяся барышня успокаиваться не собиралась, и напоминал он сам себе миксер, которым взбивают молочный коктейль.
Когда, наконец, всё получилось, Маруся тотчас заявила:
- Ещё хочу, - ну надо же, это даже не помывшись и не отдышавшись! Железная лошадь! Похотливо улыбаясь, она поползла вниз целоваться.
«Нет, ну она вообще! - думал уморившийся Зараза. – Я ей не мальчишка!»
Впрочем, какое-то время он ещё пытался томно охать, скорее из дружелюбия и нежелания обидеть даму. Продержался Яша недолго: когда Маруся с придыханием спросила, нравится ли милому Яше засовывать ей в ротик, ответом ей были умиротворённое сопение напополам с храпом.
Зараза с наслаждением погрузился в сон.
Глава 17
В нашем лесу что хочешь может потеряться.
Из интервью с аборигеном.
Маша оторвалась от работы – срочного перевода очередного толкиена, - поднялась снова, в сотый раз выглядывать в окно.
- Да что же это такое, - проговорила она натужно-весело, снимая очки и потирая переносицу, - Кошак, потом Тело… а Яшка-то где?
Глянула на настенные часы - полдесятого вечера. Дай бог памяти… да, всё верно, вот уже семь часов как Яша поплёлся в магазин за пивом.
Этих мужиков только за смертью посылать, честное слово!
Мария успела прибраться, постирать, выгулять и повоспитывать ребят – это не считая мелких дел наподобие помыть и накормить. В конце концов, уложить детей спать и перевести целый авторский лист!
Неужто так долго купить пару бутылок пива? Ну не кретин ли?
Пасть порву, только вернись, решила Маша и дала себе слово больше не смотреть в окно.
Посмотрела.
Высунувшись на улицу по пояс, выяснила, что у подъезда никого нет.
Выйдя за порог, никого не нашла в самом подъезде. В кустах не валялись в пьяном состоянии. Под окнами не трещали.
- Послушайте, товарищи, где же мой брат? – вслух спросила Мария.
Теперь ей казалось, что Зараза ушёл уже очень давно, что часы стучат слишком громко, а в доме завелись тараканы и оглушительно скребутся за обоями. Нервно оглядевшись, она поняла, что никакие это не тараканы, а толстый лори, который сидел на плюшевой заднице и издавал негромкий, но настойчивый звук.
- Тебе чего? – рассеянно спросила она у зверя. - Попить?
В холодильнике оставалась ещё одна бутылка пива, и Маша пожертвовала её страждущему. Однако Михаил не успокоился, продолжая размеренно ходить по стенам и по потолку клетки, что, с учётом его темперамента, вполне можно было бы принять за нервную беготню.
Не имея ни малейшего желания заморачиваться на животные капризы, Машка сыпанула в кормушку семечек – и тем ограничилась. Зверь продолжал отчаянно пыхтеть и всё тянулся, тянулся коротенькими лапками к пульту от настенного телевизора.
Воздух на кухне сгустился от напряжения и непонимания.
Чтобы отвлечься, Маша ушла в комнату.
Заняться там оказалось нечем. Близнецы дрыхли штабелями на двухъярусном сооружении; рядом, еле помещаясь в малышовую кровать, сопел хомсёнок Серёга.
Дети выдышали уже весь запас имевшегося кислорода. Маша открыла было окно – и тотчас закрыла. Хватит форточки, подумала она, недоверчиво глядя на иссиня-чёрный лес, подступавший к дому. Никогда не обращала внимания, но теперь почему-то лес этот, с детства знакомый, казался страшным, опасным, грозным.
Не имело значения то, что дорожки в нём утоптаны до состояния асфальта, что из хищников в нём водятся только белки и ежи, и провалиться там можно в худшем случае в пустую консервную банку.
Почему-то подумалось, что в этом лесу может пропасть всё, что угодно.
Она никогда и ничего в жизни не боялась, но сейчас на бедную Машу неумолимо и душно наваливалась паника, похожая на пыльную толстую перину.
Маша спаслась в свою комнату.
Там, на двуспальной кровати, окуклившись в одеяло, спала Светка, которая с некоторых пор стала бояться темноты.
И, как подозревала мать, тому виной близнецы Костомаровы, которые обожают пересказывать сестрице на ночь песни «Короля и Шута» - и всё ничего, если бы пересказывали без подвываний и зубовного скрежета, да ещё и безбожного перевирания текста.
А у рыжей Светки было слишком богатое воображение.
Короче говоря, Свету пришлось забрать от этих малолетних страшил, которые всё более становятся похожими на своего папашу – своей тягой напугать как можно больше ни в чём не повинных людей.
Завтра надо идти в поликлинику, в собес и ещё чёрт знает куда, рассеянно думала Мария. Да ещё в банк зайти, проверить, не прислали ли ненароком алиментов.
Пустая трата времени и нервов.
Марк платил редко и неаккуратно. Теперь, глядишь, вообще ничего платить не будет. Третий муж куда-то запропал вот уже три года назад сразу после рождения третьего ребёнка Серёги. Оставался ещё Светин папаша, но это такой ненадёжный вариант...
Так, хорош.
Арбайтен по-стахановски, приказала себе Мария, решительно села на кухне и честно попыталась поработать, но английские слова складывались в большую дулю.
Деньги фигня, деньги ерунда, думала она мутно, на крайний случай Яша всегда поможет… Ничего, ничего, главное, что все живы-здоровы….
Живы ли? Не говоря уже про здоровы…
Яшка-то где? Где брат?
Машу начало знобить. На неё накатывало нечто совершенно ненормальное, то ли невроз, то ли ОРЗ… то ветки вишен под окнами складывались в страшные рожи, то мерещилось, что кто-то шуршит под окнами, то казалось, что из мусоропровода выбираются и пытаются пролезть под дверь отвратительные семиголовые крысы...
На кухне лори всё бегал и бегал по клетке, тоскливо повизгивая и нагоняя тоску. Глаза у него стали совсем больные и беспокойные. Маша включила было ему DVD-проигрыватель – лори шёпотом разорался.
- Ну и пошёл к чёрту, - зло сказала она и вышла из кухни, плотно прикрыв дверь.
Накапав и проглотив валосердину, Мария влезла в пижаму и забралась под одеяло.
Тотчас материализовался рыжий кот, мягко прыгнул на кровать и, успокоительно урча, подобрался к ней на подушку.
- Хороший кошак, - сонно прошептала Маша и, еле шевеля заплетающимися пальцами, почесала ему горлышко.
Лекарство начинало действовать, Мария потихоньку погружалась в тяжёлый химический сон, а кот всё не унимался, подставлял то один бок, то другой, а потом принялся лизать ей пальцы шершавым языком. Под его мерное уютное мурчание она и заснула.
Кот свернулся у неё на груди и попытался тоже заснуть. Но в это время в темноте по полу застучали когти. Собака как могла тихонько проникла в комнату, подошла к кровати, сверкнула налившимся кровью глазом и тихо зарычала на низких недружелюбных тонах.
Этот звук никто из людей не услышал. Кот тоже попытался не услышать. Тогда пёс уже без церемоний прихватил его за шкирку, как бы невзначай сдавив заодно и шею, подтащил к порогу и вышвырнул в коридор.
После этого дверь в спальню неслышно и плотно захлопнулась.
Пожёванный кот ошалело огляделся, фыркнул вслед собаке, но потом вылизал помятую шкурку, попил молока и свернулся на коридорном диване. Спать на нём было хоть и пожёстче, зато куда безопаснее.
В спальне пёс повозился немного, покрутился, подозрительно поглядывая в сторону двери, потом, наконец, успокоился и прилёг на коврик около кровати.
Маше между тем снился страшный сон – утомлённые мозги отключились и напустили полную черепушку самых кошмарных и уродливых видений, которые только могут поселиться вокруг одинокой девушки практически средних лет, да ещё и переводчика фэнтези.
Она вертелась с боку на бок, подскакивала, как боб на раскалённой сковородке, то и дело вскрикивала и дёргалась. Света, ощущая сотрясение матраса, сонно забормотала, просыпаясь.
Тогда пёс тихонько запрыгнул на кровать, пристроился к Маше под бок и тихонько лизнул её в мокрую от слёз щёку.
- Марк, собака страшная, - пробормотала, не просыпаясь, Мария, обняла собаку, уткнулась в чёрную жёсткую шерсть и заснула уже беззаботно.
…Спустя некоторое время на кухне что-то тяжело и гулко грохнулось.
Тело тотчас проснулся и насторожил уши. Ничего более не услышал.
Осторожно приоткрылась дверь спальни:
- Марк! Марк! – чуть слышно мяукал Кошак.
- Тихо ты! – заворчал Тело. - Что надо?
Темно, не видно ни зги, только жутковато поблёскивают зелёным кошачьи глаза.
- Тут такое дело, - странным голосом сказал Кошак, - беда у нас…
…На кухонном полу лицом вниз лежал неподвижно человек, плотный, могучего телосложения, в ветхих тренировочных штанах и грязной футболке, обутый в стоптанные тапки. Круглая голова, покрытая густыми белобрысыми волосами и неопрятными проплешинами, застряла в клетке, в которой раньше помещался толстый лори Михаил. В одной руке лежащего была намертво зажат пульт от телевизора, в другой – скомканная газета.
Человек был явно и бесспорно мёртв. По крайней мере, он не шевелился и не дышал.
- Как это всё деструктивно, - тоскливо пробормотал Марк, нервно скребя лапой за ухом, - что за фигня творится в городе!
- Ты не знаешь, кто это? – на всякий случай спросил Кошак, нервно облизнув усы.
Тело обнюхал беднягу и пожал плечами:
- Кто-то из Катиного бомжатника…
- Что это у него? – заинтересовался кот, выцарапывая из застывшей руки смятый газетный лист.
Это оказалась телевизионная программа на вчера, порванная в одном месте острым когтем.
- Бляха, Тело! – тихонько взвизгнул Кошак, вчитавшись в кусок текста над порванным местом. - Вчера ж вечером «ЦСКА» со спартачами рубились, полуфинал! Еп-та, а мы всё пропустили!!!
- Он тоже, - лаконично ответил Марк.
… Если бы утром, часика эдак в четыре утра кому-то пришло бы в голову совершить пробежку по этому кварталу Зеленограда, то этот кто-то наверняка решил бы, что водка вчера была страсть как нехороша. Или что пора бы нанести дружеский визит в ближайший психдиспансер.
В утренних прозрачных сумерках по направлению к лесу медленно и рывками двигалась странная группа товарищей. Гигантская жесткошёрстяная собака упорно, пятясь задом, тащила за шиворот тело тяжёлое и бесформенное, безвольно волочащееся по сырой траве. За ними спешил большой рыжий кот, который, высоко задрав голову, тащил в зубах два домашних тапка.
- Слышь, Тело, а я его, по-моему, узнал, - невнятно проговорил Кошак, - это Машкин третий муж. Не помнишь? Мишка, в хоккей за ЦСКА когда-то играл.
Марк молчал, потому что пасть его была занята. И только когда они забрались далеко в лес и свалились все вместе в более или менее подходящую воронку времён войны, Тело выпустил из зубов футболку бедолаги и сел, переводя дух.
- Ну да, в хоккей, за ЦСКА. Спокойный такой мужик, здоровый. Только пиво слишком любил. Он вроде того… куда-то пошёл и не вернулся?
- Сам посмотри, - сварливо предложил Василий.
- Да не знаю я его в рожу-то, - отозвался Марк, вглядываясь между тем в лицо мертвеца, - что я, всех её мужиков упомню?
Удивительно большие карие глаза, сужающее к подбородку лицо, маленький удлинённый нос.
- Ну прям вылитый Серёга малой, - гадливо фыркнул Тело, - вот бляха…
- Так что ж получается, это Машка его… того? – опасливо спросил Василий, невольно дрожа. - Вот ведьма!
Некоторое время они молчали, расцарапывая и раскапывая землю, закидывая ею воронку. Когда бренное тело окончательно упокоилось, Марк потоптался на месте, уминая могилу, и только потом сказал:
- Что-то не верю я, Васька. Не всяка ****ь - ведьма, точно тебе говорю.
- Ну тебе-то, конечно, виднее, - хмыкнул Кошак, брезгливо отряхивая лапы.
Глава 18
Как известно, одним из основных фенотипических отличий человека от животных является членораздельная развитая речь. Таким образом, используя всё большее количество нецензурных выражений, мы только замедляем процесс эволюционирования.
Евгения КАЛИНИНА, Инфопортал Зеленограда
Солнечный лучик забрался в Заразин острый нос. Яша чихнул и проснулся.
Оказалось, что лежит он в совершенно чужой, но уютной постели, вся спина и оба бока у него ободраны, как у пескаря, зажаренного без масла на сковороде.
Ужасно как хотелось есть.
А рядом, без ничего, зато в кружевном передничке, стола сияющая Маруся с подносом в руках.
- Доброе утро, Яшенька, - подсластив по мере возможности кислый голосок, промурчала она, - кофейку?
Значит, всё-таки заслужил, философски подумал Зараза, незамедлительно приступая к трапезе. Здесь было что пожевать – и кашка с вареньицем, и тостики, и пара кусманов достопочтенной «Докторской» и большая чашка горячего кофе.
- Марусь, а муж-то когда придёт? – поинтересовался Яков невнятно и будто мимоходом. - Не пора ли мне пора?
Всё ж таки квартира на пятом этаже, лететь далековато.
- Муж-то? – немного помешкав, нахмурилась Маруся. - Нет. Он не скоро появится.
Тем не менее, всё пожрав, Зараза резко засобирался.
- Яша, а ты как, придёшь ещё? – с необычной для неё робостью спросила Маруся в то время, пока он, путаясь в дырках и штанинах, пытался натянуть джинсы. С трудом застегнул пуговицу, чуть не прищемился молнией – нда-а-а… после завтрака Цвиркунов явно стал на два размера больше.
- Ну это… как-нибудь, конечно, зайду, - честный Зараза старательно отводил от неё глаза, а Маруся не менее старательно пыталась поймать его взгляд. В итоге оба чуть не окосели.
Начали прощаться. Яша, получив порцию жарких лобзаний, практически совсем выплыл из йогуртовых объятий, как вдруг ощутил на своей спине чей-то взгляд. В отличие от Марусичкиного, весьма враждебный и неприятный.
Осторожно повернувшись, Яков никого не увидел.
То есть почти никого, потому что на него в упор уставился большой мрачный попугай. Так-то он был красивый, желтогрудый, с синими крыльями и зелёной шапочкой на голове, с хвостом чуть ли не в полметра. В другое бы время Яша с удовольствием угостил его орехами, но сейчас глаза у недовольной чем-то птицы были недобрые, белёсые и внимательные, и глядел он на Заразу почти не мигая, точно гипнотизируя.
Или пытаясь получше его запомнить.
Иногда, впрочем, попугай начинал нервно чесать огромными, как у динозавра, когтями стальной породистый клюв. Или ожесточённо драть себе перья, точно ловя блох. Или утробно бурчать животом, делая совсем уже зверское лицо…
Это был тот самый попугай-засранец из Катерининого бомжатника.
Зараза, почему-то волнуясь, выбрался из этого дома и радостно попёр до хаты. Если опустить неприятного попугая, то ничего не омрачало более Яшину пустую и светлую голову. Ноздри щекотал аромат подсыхающей на солнышке травы, в животе в море кофе уютно плескалась куча еды, ветерок мягко холодил подмышки. Не меньшего настроения придавало осознание того, что никто на него не будет ругаться за долгое гуляние, исцарапанную задницу и отсутствие настроения заниматься любовью.
При одной мысли о собственной свободе и независимости Яков готов был пройтись по двору колесом, если б не плотный завтрак и боязнь его потерять.
Таким вот жизнерадостным рахитиком, насвистывая и интеллигентно рыгая, он степенно взобрался по ступенькам и позвонил в дверь.
Хлипкий пол прихожей задрожал, престарелые паркетные дощечки жалобно заскрипели, от басовитого лая задребезжало стекло в книжном шкафу – и после такой психологической атаки на Яшу обрушилось главное.
Цвиркунов не успел и пикнуть, как уже валялся на вытертом паласе, а чёрный пёс, радостно скуля, вылизывал ему физиономию.
- Да ладно тебе, - бормотал Зараза умилённо, уворачиваясь от длинного собачьего языка и отплёвываясь, - Тьфу! Ну ладно, всё, всё! Оставь! Ну я тебя тоже рад видеть!
- Цвиркунов!!! Ебливый опоссум, ***та подзаборная! Ублюдок! Где ты шлялся, подонок?! – оглушительно заорали над ним, вслед за этим последовал чувствительный пинок под рёбра, потом ещё один и ещё.
Слава богу, сестра была в тапках.
- Машка, ты чё?! – надрывался Яков, пытаясь защитить жизненно важные и порядком натруженные органы. - Сестра, откстись!
Но Мария уже, отпихнув собаку, кинулась его обнимать.
Вокруг завопили дети.
- Яшка, тупица, - всхлипывала сестра, - цел, цел, ну слава богу… да где ж тебя черти носили, Зараза ты эдакая!
- Ну тихо ты, тихо, - приговаривал Цвиркунов смущённо, - тихо-тихо-тихо… что ж тебя так торкнуло…
Ведь была бы жена, так она неделю не разговаривала, потом бы неделю не подпускала к себе, потом бы неделю плакала. Ну почему жёны не любят нас так, как сёстры!
Прошло немало времени, прежде чем все немного успокоились.
- Яша, - поведал Юрец, - а у нас лорик пропал.
- То есть как пропал? – не понял Зараза и только сейчас понял, что на кухне кого-то не хватает. - Куда ж он делся?
Тут он заметил, как собака с котом постно потупили глаза. Машка немного напряжённо сказала:
- Улетел.
- Куда? – спросил Яков, совершенно сбитый с толку.
- В окно, - поведала сестра, со значением глядя на четвероногих друзей. Пёс переминался с лапы на лапу, кот старательно вылизывался под мышками, делая вид, что просто так сидит.
- Есть мнение, что этим двум ужорам сегодня обедать давать не надо, - сквозь зубы процедила Мария, - они наверняка ещё сыты.
- Что, Мишу пожрали? – ахнул Зараза.
- Этого я не знаю, - опять-таки значительно взирая на животных, ответила Мария, - только его нигде нет. И повсюду клочья шерсти и следы грязных лап.
Пёс выкатил глаза и возмущённо гавкнул. Кот ничего не сказал, только заносчиво пошевелил усами – мол, разговаривать с вами, бестолочами…
Яков запечалился.
- Ну… пусть кишки ему будут пухом, - тяжело вздохнул он. – Царствие ему небесное, конечно. Маш, ты всё-таки не серчай на них, они ж хищники.
- Я и не сержусь, - с готовностью отозвалась сестра, - я им просто жрать не дам.
… - Ребят, вы на неё тоже не обижайтесь, - говорил Зараза. Они с псом и котом выгуливали детей на площадке и ели колбасу, предусмотрительно украденную из дома Яшей, - она хорошая, добрая. Огорчилась просто… ну, натурально, зря вы Миху погрызли.
Рыжий кот открыл жёлтый глаз, потянулся взад, потом вперёд и что-то профырчал. Пёс мрачно, исподлобья зыркнул на него и что-то проворчал в ответ. Кошак с сомнением хмыкнул и со значением глянул на Цвиркунова, обалдевшего от такой пантомимы.
Кот между тем решил приступать к делу, сделал боком пару прыжков в сторону леса, обернулся и посмотрел на Якова снова, уже через плечо.
- Что? – тупо спросил Зараза.
Кот снова мяукнул, нетерпеливо дёрнув хвостом. И сделал ещё пару прыжков.
- Это… мне за тобой идти надо? – уточнил Яков, окончательно сбитый с толку. - Ну даже не знаю… Слышь, рыжий, а детей куда? С собой возьмём?
Пёс, который давно уже что-то невнятно, но веско ворчал, потеряв терпение, гавкнул.
- А, ясно, что орать-то, - кивнул Яша и, уже не колеблясь, побежал за рыжим котом, который припустил со всех лап большими скачками, как баскетбольный мяч, сбежавший с площадки.
Это потом, когда Яша снова смог говорить, он ругательски ругал и своё любопытство, и привычку лезть не в своё дело, и чрезмерное доверие к животным. Потом - это когда, сойдя с асфальтовой дорожки и утопая по щиколотку в вечно сырой земле, он чавкал вслед за странным котом вглубь леса и набрёл на укромную воронку в густом подлеске.
И когда увидел, что именно в ней лежит.
- Мать… етитская сила… еп-та, - приговаривал Яков, икая и захлёбываясь, в то время как из него изливались потоки Марусиного завтрака и Машкиного обеда.
«Эх, столько жратвы даром пропало», - с сожалением подумал Зараза, и, прочистив наконец кишечник, желудок и все дыхательные трубочки, присмотрелся к находке.
- Ну ни фига себе, - пробормотал он уже вслух, - братцы! Так то ж вроде… Мишка?!
Перед мысленным взором Заразы предстал последний муж его сестры – бывший спортсмен, относительный красавец и условный умница – в общем, самый обыкновенный парень. Конечно, попахивало от него и тогда, но не до такой степени. Само собой разумеется, что и клеток на голове не наблюдалось («Где-то я уже видел эту вот клетку», - вслух подумал Цвиркунов), а имелся спокойный тихий нрав и склонность к мечтаниям. И, пожалуй, любовь к пиву.
Помнил Яков и тёмную историю о том, как три года назад ушёл Мишка, в трениках и тапках, выносить мусор, да так и пропал.
- Помер, значит, Мишка, - на всякий случай уточнив этот факт, Зараза вопросительно глянул на своего рыжего спутника.
Тот утвердительно мяукнул и принялся, как ни в чём не бывало, умываться.
- Хорош намывать, - недовольно проворчал Цвиркунов, чеша в затылке, - и так уж… хватит. А клетка тут при чём? Клетка, между прочим, похожа на Мишкину.
Кошак оторвался от умывания и посмотрел на него с некоторым удивлением: надо же, мол, какие идиоты живут в Зеленограде, а ведь культурный город!
Вернувшись из лесу, Яша сел на скамейку и погрузился в задумчивость. Мир, такой беззаботный и прекрасный так недавно, внезапно почернел и скукожился. Впрочем, по самому миру это было особо незаметно, ибо картинка, открывавшаяся перед сумрачным Заразой, являла собой полную идиллию.
Близнецы Костомаровы, укрывшись от посторонних взглядов, тихо тузили друг друга под горкой. В песочнице серьёзная Света, хмуря рыжие брови, учила Серёгу читать по кубикам с буковками. Терпения ей было не занимать. Несмотря на то, что хомсёнок то и дело принимался то спать, то есть песок, Света терпеливо продолжала образовательный процесс.
И за всем этим, лёжа в теньке под скамейкой и не смыкая глаз, наблюдала щетинистая чёрная псина. В отличие от других надзирателей за детьми, она не курила, не отбегала купить пива или пописать, не читала запоем глупых книжек – она присматривала за детьми.
(Правда, один раз Марк, жестоко страдая от никотинового голода, полез было в урну за призывно воняющим бычком – но тотчас вылез, подумав о том, какой пример он подаёт детям).
- Что-то я не понял, - честно признал Зараза, нервно теребя себя за волосы, – Живность какая-то пачками… странная! Бабы чокнутые… да и вы двое, уж не обижайтесь, тоже какие-то…
Кот повалился на бок и обречённо закатил зелёные глаза.
- Послушай, у них в семье олигофрены были? – спросил Василий у Марка.
Марк попытался сплюнуть, потерпел фиаско и банально почесал бок:
- Не при словаре я нонче. Трудных слов не разумею. Я вообще-то простой пёс, МАёв не кончал.
- Я говорю, дурак он редкостный, - деликатно перевёл Кошак, душераздирающе зевнув, – ой, сорри…
- А может оно и к лучшему, - отозвался Тело, вывалив язык и часто дыша от жары, - ему сходить не с чего… да и потом, мы вот с тобой шибко умные – а толку?
- Видел бы меня мой научный руководитель, - пробормотал Кошак и принялся вылизываться.
Собака вылезла из-под скамейки, подошла к Заразе и дружелюбно толкнула его боком.
- А? – очнулся тот. Собака не менее дружелюбно хлестнула его хвостом по ногам.
- Чего? – не понял снова Яков, потирая пострадавшие места. - Или у тебя тоже что-то припрятано?
Тогда пёс прихватил его зубами за руку и подтащил в песочнице, в которой мирно спал Серёга. Света, разочаровавшись в народном образовании, ваяла из песка какую-то модерновую постройку.
Зараза, потирая отчаянно чесавшуюся физиономию, всё ещё пытался сообразить, что к чему, когда пёс влез в песочницу и начал неторопливо, но весьма ловко играть с кубиками. В игре была определённая система – собака совершенно определённо выбирала кубик, близоруко его оглядывала, обнюхивала, а потом, помогая себе носом и зубами, выстраивала в шеренгу.
- Хороший пёсик, - только и смог сказать Яша, ошалело глядя под ноги.
Из красивых деревянных детских кубиков на песочке аккуратно было выложено: «Я ТЕЛО ДАРВ».
- Етитская сила, - пробормотал Цвиркунов, - ну и торкнуло меня…
Он что было сил ущипнул себя за мякоть руки, растёр старательно уши, поморгал глазами.
Не проснулся.
Пёс сидел на хвосте и выжидающе глядел на него. Кот подобрался поближе и тоже смотрел – такими удивительно знакомыми раскосыми жёлто-зелёными гляделками.
- Вы что, дрессированные? – растерянно попытался уточнить Зараза.
Пёс обречённо вздохнул и посмотрел на небо. Потом выложил из кубиков одно-единственное слово: «КРЕТИН».
- Кто, я?! – возмутился Зараза. - Негодная щётка, жрёшь мою колбасу, да меня и ругаешь!
- Слушай, я его щаз порву, - честно признался Марк.
- Порви, порви, - мрачно подначил Кошак, - всё бы тебе! Так и будешь чёрной дворнягой до смерти бегать?
- Пошли к Машке? – предложил Тело. - Она всё ж таки поумнее…
- Поумнее – это да, - ещё более мрачно согласился кот, - она умная. Сердится не будет, просто жрать не даст. И ради нас с тобой она палец о палец не ударит… и потом, хрен её знает! Мишка так и подох в лемурьей шкуре, и ещё вопрос, как он в ней оказался?
Марк порычал, покидал задними лапами песок, успокоился маленько и предпринял ещё одну, усовершенствованную попытку.
Он выложил из кубиков слово: «ВАСЯ» и, прежде чем кот успел увернуться, так указал на него лапой, что Василий, падая, сильно стукнулся и ушибся.
Светка, наблюдавшая за этим действом, взвизгнула от восторга, захлопала в ладошки.
- Полегче, сукин сын! - зашипел Кошак, поднимаясь и отряхиваясь от пыли.
И внезапная вспышка озарила дырявую Яшину память.
- Тело!!! - голосом умирающей утки крякнул Зараза, всеми пальцами вцепляясь себе в волосы. - Кошак!!! Мать честная!!!
«УРОД БЛ», из последних сил выложил Марк и рухнул, протянув лапы.
- Так, детишки, - с фальшивым оживлением сказал Яша, поднимаясь на ноги и щупая с левой стороны груди – так и есть, сердце упало куда-то в кроссовки, - пройдёмте-ка прогуляемся.
- А мы-то что делаем? – осведомился делегат от близнецов – уполномоченный Юрец.
- А что вы, как маленькие, в песочнице зависаете? Пойдём куда-нибудь во взрослое место.
- Куда, например? – прищурилась Лизавета.
- Например, в «Детский мир».
Глава 19
…Черепашки необходимы больше, чем когда-либо, но Рафаэль, Донателло и Микеланджело исчезли. Поэтому Леонардо должен восстановить единство команды, чтобы затем спасти город!
Место проведения: Зеленоград, площадь Юности, дом 1, кинотеатр «Электрон»
Доброму дяде Заразе пришлось провести дорогую операцию прикрытия – помимо трёх наборов необходимых кубиков с буковками пришлось закупить кучу смешариков, парочку лунтиков, толпу паукообразных монстров, которые попали в «Детский мир» по ошибке. Им самое место в секс-шопе для извращенцев, с отвращением подумал Яков, складывая уродцев в пакет.
Выходное пособие, с таким трудом выцарапанное у бывшего работодателя, таяло на глазах, но Яков уже не беспокоился об этом – ему теперь было, на что потратить свои нервы.
Часов в десять вечера, с трудом дождавшись, пока все угомонятся, Зараза прикрыл дверь на кухне.
- Ну прям как в добрые старые времена, - пробормотал он, ухмыляясь и глядя на готовых к диалогу пса и кота, - Ну что, братцы, по пивку?
И принялся распаковывать кубики. Кошак почистил усы и заперхал по-кошачьи - похоже, что таким вот образом он расхохотался. Марк кисло улыбнулся, потом поджал все четыре лапы и с грохотом обрушился на пол.
Наконец всё было готово.
Тело лениво поднялся, потянулся и вразвалочку пошёл к кубикам.
И задумался.
- Ты что? – шёпотом спросил Кошак.
- Заткнись, - рыкнул Марк. Он склонял голову то к одному плечу, то к другому, и напряжённо думал, пристально разглядывая кубики, - легко, думаешь? С чего начать-то?
- Начни сначала, - посоветовал Кошак, густо облизывая лапу, - очень удобно! Через середину – к концу.
И Марк начал прямо с того, что лежало на душе: «КАТЯ ВЕДЬМА».
- О как, - не особо впечатлился Зараза, - и что дальше?
«У НЕЕ ПАЛКА» - написал Тело.
- Иди ты! Что, правда?! – перепугался Яков.
«КРЕТИН» - обиделся Марк, - «ВРЕМЯ».
- Ну так пиши толком, не рассусоливай, - обиженно разорался шёпотом Цвиркунов, - не размазывай слюни по полу!
«БОМЖАТНИК, - сложил Тело, - ТАМ ЛЮДИ».
Яков посмотрел в потолок.
«Что-то совсем нехорошо стало жить на свете, - философски подумал он, - сложно как-то. Сколько ж надо выпить, чтобы всё это понять? Но факт тот, что эта вот скотина - вылитый Марк Костомаров, а та вот – настоящий Кошак».
И всё-таки…
- Так, постой, - вскинулся Зараза, - ты, кот, поди сюда. А ну-ка, как зовут мою жену?
Кот сузил глазища, облизнулся, по-особому сыто потянулся, став неприятно длинным, сложился аккуратно, а потом споро смастерил из кубиков: «АЛЕНА».
Марк смотрел на его ловкие движения с некоторой завистью – с мелкой моторикой у Кошака дела обстояли лучше.
- Правильно, - согласился Яков, - А как твоя фамилия?
«РЫЖКОВ», - сложил кот.
- Прикольно, - заморгал белёсыми ресницами Зараза, радуясь, как ребёнок.
- Нет, я его щаз точно пожру, - проворчал Марк, - Или хотя бы ползадницы оттяпаю! Гля, ему весело!
- Терпи, ничего не поделаешь, - сквозь зубы процедил Кошак, - он идиот, но ведь другого у нас нету.
- А ты, щётка, - между тем продолжал прикалываться друг Зараза, - как твоё отчество?
Тут кот сам заперхал-заржал. Собака посмотрела на Якова с отчётливым упрёком - тот засмущался:
- Ну, начни хотя бы.
«ИЗРА» - выложил пёс и вызывающе сел на хвост, всем своим видом показывая, что с него хватит.
- Изра, ой не могу! – расхохотался Зараза. - Теперь так и буду тебя звать!
- Готово дело, белая горячка, - сказала у него за спиной Мария.
Кошак прыснул в сторону, попытавшись взять штурмом стену, и повис на полке с цветами.
Марк быстро раскидал кубики, завилял хвостом и заулыбался самым невинным образом.
Яков старательно косил глазами, пытаясь сойти за идиота. Маша налила себе водички и присела на диван:
- Ну, святой Франциск, людоедов исповедуешь? Поведали тебе, как Мишку жрали?
- Чего-чего? – переспросил Зараза, смущаясь и размышляя, что Машка, конечно, очень кстати была бы…
У Яшиной голове давно гуляла мыслишка о том, чтобы рассказать ей всё как есть и посмотреть, что будет. У сестры с мозгами всегда было получше - вон какими словами кидается!
Была не была, попробую, решился Яков.
- Слышь, систер, тут такое дело, - успел начать он, но закончить не успел. Трущийся неподалёку кот ласково запустил лапу ему в причёску и выпустил когти.
Одновременно пёс, повернувшись к Марии спиной, поднял губу и показал клык – только один, но намёк Зараза понял прекрасно.
- Чёчилось? – подавляя зевоту, сонно спросила сестра.
- Да так… ничего…
- Ну ничего, так и хорошо, что ничего, - и, шлёпая тапками, она мирно побрела спать.
Только прикрылась за нею дверь, как кот, оттолкнув собаку, отвратительно шипя, кинулся на кубики и сложил:
«ЦЫЦ СУКА»
- Ну, вам виднее, - морщась и потирая макушку, громко прошептал Яша, - кто её знает… только ты-то чего? Марк – понятно, она его на голодную диету посадит, пока всех алиментов не выплатит, а ты-то, Вась, что дёргаешься?
Пёс поднял бровь, склонил голову и выжидающе поглядел на Василия. Кот потупился, но Цвиркунова уже интересовали совсем другие дела.
- Ты можешь толком сказать, что и как получилось? – спросил он собаку, вызывавшую у него большее доверие.
Пёс кивнул и выдал следующее:
«КАТЯ ПАЛКОЙ БАЦ», - подумал, почесал за ухом и решительно закончил:
«И Я ПЁС».
Яков почесал затылок. Формулировки вызывали вопросы, но нельзя было не признать, что минимум половина дела прояснилась. Неясен был ещё один, ключевой момент - и Зараза решил его уточнить:
- За что же она вас так?
- Что скажешь? – спросил Марк. - Твоя версия.
- Да что тут скажешь, - угрюмо отозвался Кошак и выложил лаконичное:
«ПЛОХО СЕБЯ ВЕЛИ»
- Хорошо, - легко согласился Зараза, - это бывает.
Он налил себе чаю и подошёл к окну.
Было ему как-то странно. Если отключить ту часть мозгов, которая ещё худо-бедно работает, то Заразу откровенно забавляла мысль о том, что эти вот зверушки – Марк и Василий. Более того, в таком обличье они ему нравились. По крайней мере, шуму от них было куда меньше, а пользы – гораздо больше.
Вспомнил Яша и толстого лори. Какой, оказывается, славный парень был Миша, как здорово с ним было пить пиво и смотреть хоккей. И если предположить, что труп в лесу – это он и есть, Машкин никчёмный муж, сваливший невесть куда сразу после рождения Серёги, то получается, что лучше бы ему помереть славной зверушкой. Стоя бы ему не аплодировали, но в доброй памяти он точно бы остался.
Огромную золотую рыбку вспомнил Зараза и дядю Володю.
Блохастого мрачного попугая и Марусю.
Вонючего красноглазого хорька и Светку.
Ясно дело, плохо в звериной шкуре. Ну а кто их заставлял вести себя как скоты?
- Противно как-то, - уныло пробормотал Зараза, изо всех сил скребя затылок, - ну мне-то откуда знать, как лучше?
Он вспомнил Катерину, глаза её чистые, ласковые, вспомнил её нежные волшебные ручки, бедные, изуродованные, ножку белую, маленькую, хромую… вкус и аромат вишнёвых губ, голос чудесный…
Ну, какая же она ведьма? Добрая, ласковая… и справедливая! А что?!
«Как же! - вскинулся мысленно Цвиркунов. - Меня вот, например, ни в кого не стала превращать, а ведь могла совершенно спокойно... а за что? Я никому ничего плохого не делал».
А уж как Кошаку идёт этот рыжий хвост и усы! Он как будто в них родился! И теперь он сможет хоть угуляться по крышам и кошкам – никто и слова не скажет. Ни одна киса теперь не потащит его в загс, не потребует фаты и свадебных пирогов.
И Марку, строго говоря, эта шкура очень к лицу – близнецам вот очень глянулась эта собака. Такая славная псина, играет с ними, охраняет, присматривает.
Вот ежели она пропадёт, соображал Зараза, то ребята наверняка будут тосковать по ней. И спрашивать, куда делась.
Про папу же они почти никогда не вспоминают.
- Марк, - тревожно прошелестел Кошак, - Марк, мне страшно. Зараза начал думать!
- Бля, да мне самому не по себе… - загривок у Тела потихоньку вставал дыбом.
- Господи, ну что, что я кому плохого сделал, - чуть не плакал Василий, нервно дёргая хвостом, - ну все же так живут, ну почему именно я?
Марк не ответил, но почуял, как накатывает на него настоящий, ни с чем не сравнимый страх. Он сам не замечал, что трясётся всем телом.
Ведь сейчас был перед ними совсем неправильный Зараза Цвиркунов. Правильный Яша – с чистыми васильковыми глазами, улыбкой доброго идиота, всегда готовый наврать с три короба и всему поверить, со славной мордой, лишними мыслями принципиально не омрачаемой… а этот хмырь молчит, играя желваками, высматривает что-то за окном, и выражение лица у него недоброе, серьёзное и рот кривой дёргается злобно.
- А почему, чёрт подери, я должен вам верить? – наконец спросил неузнаваемый Цвиркунов, брезгливо глянув через плечо. – Почему всяким скотам помогать должен?
Кот застонал. Пёс повесил уши и закрыл глаза.
«Конец. Конец. Конец», - вместе с кровью билось в его мохнатых висках.
Глава 20
— Зеленоград — это уникальный округ Москвы. Его особенность заключается в том, что мы являемся практически самостоятельной боевой единицей. И ждать помощи от основных подразделений столицы приходится очень долго, особенно в дневное время, когда городские магистрали перегружены.
мы должны успеть ликвидировать <...> чрезвычайную ситуацию в кратчайшие сроки и имеющимися силами.
Г. Харламов, заместитель начальника Управления по Зеленоградскому АО ГУ МЧС России по г. Москве.
- Теперь можешь его загрызть, - вполголоса промяукал с окна Василий. Он лежал, рыжий бесформенный мешок, покачивая свесившейся с подоконника лапой, и безвольно распустив усы.
- Да ну, - вяло отозвался Марк. Он лежал на солнечном квадрате на линолеуме, отбросив хвост, и понимал, что больше не встанет. Его возьмут за задние ноги и выкинут на ближайшую помойку. Или, в лучшем случае, закопают рядом с Мишей.
Вокруг, наступая ему то на лапы, то на хвост и ругаясь, шныряла по каким-то маленьким бесконечным делишкам Машка и зрелище это, сто лет назад так бесившее, теперь дарило бледное подобие спокойствия.
- Что это с тобой? – тревожно спросила она, щупая его кожаный горячий нос.
Тело лизнул ей руку.
- Какой-то он не такой, - компетентно сообщила Мария, - Яша, может, сводишь его в ветеринарку?
- Да надо бы, - безразлично согласился Зараза, ковыряясь отвёрткой, - вдруг да усыпить предложат.
Кот злобно буравил его жёлтым взглядом, но Яков не обращал на него никакого внимания.
- Как-то не по-хорошему ты спокоен, Яков Вадимович! - заявила сестра, снимая пену с очередного бульона для очередного борща.
- С чего же мне нервничать, Мария Вадимовна? – спокойно осведомился Яков, поглощённый починкой сгоревшего фена, который дети пытались переквалифицировать в подводный катер. В ванне было полно воды, и по счастливой случайности никто не пострадал.
- В самом деле, с чего ж нервничать, - колко заметила сестра, - жена выперла на фиг, друзья запропали. Даже лори у тебя – и тот сдох.
- Стало быть, судьба у них такая, - философски предположил Цвиркунов, выбрав другую отвёртку. Поковырялся ещё немного и опустил руки:
- Не, проще выбросить на фиг. У нас и так много вещей, детей девать некуда. И потом, зачем тебе фен?
- И то верно, - легко огласилась сестрица. Свою толстенную косу она обычно мыла полдня и ни один фен эту белобрысую проволоку всё равно не брал.
- Вот и славно, - подвёл черту Яков, сгрёб всё в пакет и сбегал с ним до мусоропровода.
- Ты, Яшка, исключительный тип, - сообщила Мария, отрываясь от очередной кастрюли, - вот хрен ли ты ухватился за прибор – можно отремонтировать, раз плюнуть! А с другой стороны, чуть что не так идёт - можно и выкинуть на фиг.
- Что, сбегать достать? – спросил Зараза, сбитый с толку.
Машка посмотрела на него подозрительно, подумав было, что над ней издеваются.
- Сама не знаешь, что хочешь, - обиженно заявил Цвиркунов.
- Я - девочка, мне можно, - немедленно парировала Мария беспроигрышно, – а ты вот…
- Ну что со мной такое? – вызверился было Яша, но Маша тотчас бухнула перед ним полную тарелку тушёной с мясом картошки. Сама встала в любимую позу - коленками на табуретку, локти на стол, задница кверху, - и задумчиво смотрела на то, как он ест.
Только смотрела так неаппетитно, что кусок Заразе в горло не полез.
- Яш, ты не обижайся, - наконец решилась она, - ты вот вроде весь из себя добрый. Только…
- Только что?
- Слишком ты лёгкий, Цвиркунов, - она кривовато ухмыльнулась, - немножечко чуть-чуть слишком… про жену не говорю – тебе не привыкать. А Тело? А Кошак? У тебя что, так много друзей, что не волнует, где они и что с ними?
- Ты сама-то про всех своих мужей помнишь? – зло прищурился Зараза, вспомнив Мишу.
- К чему? У меня дети, - просто ответила сестра, - и ты ещё… вот я за тебя боюсь.
Яков подозрительно покосился на неё – не шутит ли. Не шутила. Была непривычно серьёзна.
Никогда в жизни ничего подобного он от женщины не слышал.
Цвиркунов уткнулся в тарелку, уши начинали гореть.
- Между прочим, - подала сестра голос снова, - а вот Костомаров – сука - сукой, конечно, - а за тебя беспокоился. Ты тогда понёс крысу в ветеринарку, помнишь? Так вот, он звонил, спрашивал, где ты. И, судя по голосу, был трезв и вне себя. И потом, когда ты вернулся, он снова названивал - узнать, дошёл ли ты. Ты-то дошёл, а вот он с тех пор так и пропал.
Яков вопросительно посмотрел на лежащую в углу собаку. Пёс, не поворачивая головы, посмотрел ему прямо в глаза.
Цвиркунов помыл посуду, послонялся по кухне, путаясь у Маши под ногами, поторчал у окна, полюбовался на Светку, выгуливающую за ручку своего белобрысого мужа – безапелляционно чистого, выскобленного и смирного, - а потом решительно сказал:
- Мария, у меня к тебе небольшое дельце… ты только не нервничай.
- Что случилось? – тотчас занервничала она.
- Видишь ли, искать Марка не надо. И Кошака тоже не надо искать. Они, как бы это сказать… ну, в общем, они тут…
- Где? – спросила Маша.
- Ну… у тебя под ногами. Вот они, - и Яков трясущейся рукой указал на собаку и кота.
Раздался глухой стук.
- Нет, ну он точно придурок, - ворчал Марк, осторожно выбираясь из-под Машиного бесчувственного тела, - ну надо ж было как-то поаккуратнее… подготовить, что ли!
- Козёл и есть, - прошипел Василий, злобно дёргая хвостом.
- Заткнитесь, уроды, - коротко приказал Зараза, - а то на живодёрню обоих.
Он безрезультатно возился, пытаясь привести сестру в чувство, до тех пор, пока Марк не засунул свой длинный язык ей в ухо.
- Тьфу! – тотчас завопила Мария. - Фу, скотина! Батюшки, что это со мной?
Яшка помог ей подняться и усадил на диван.
- Водички вот, - выдал он стакан, - Маш, ты, главное, спокойно. Выдохни, вдохни… готова? Эти два мохнатых мурла – это и есть Тело и Кошак.
Маша с испугом уставилась на него, думая, не задать ли стрекача.
- Я не псих и не пьян, - терпеливо продолжал Зараза, гладя сестру по руке и пытаясь быть убедительным, - это они и есть. Слушайте, падлы шерстяные! – обратился он к животным. - Помогите хотя бы! Или сами нах выкручивайтесь!
Собака тотчас вскочила, бодро гавкнула и вылетела с кухни. Хлопнула входная дверь.
Кот, воровато проводив его глазами, выкатил из-под дивана коммуникационные кубики и ловко выложил на полу:
«КОТ ЛЮБИТ МЫШУ».
- Дурак, - смутилась и покраснела Мария, покосившись на брата. Зараза сделал вид, что ослеп.
Кот едва успел запихать кубики обратно под диван, как на кухню влетел пёс. В зубах у него был ворох полевых цветов.
- Спасибо, - растроганно произнесла Маша, нюхая изжёванный обслюнявленный букет.
И, поколебавшись, погладила обоих по головам. Собака тотчас уткнулась ей в колени и замерла, тихонько повзвизгивая. Кот подставил меховое горло и заурчал.
- Яшенька, как же так получилось? – растерянно спросила Маша. – Или нет. Что теперь делать?
- Я, Маша, всю голову себе сломал, - честно признался Зараза, - дело мудрёное. Так думаю, что выхода у нас нету. Разузнать бы, что да как… если бы Алька не уехала… ведь Катерина ей что-то рассказывала тогда.
Кошак утвердительно мяукнул.
- А-а-а-а, понял, - кивнул Яков, - Тогда ты и огрёб, жених… так вот, я бы Альку попросил, - продолжил он заново, - но ведь уехала она. Придётся тебе, Машунь. Может, тёток во дворе порасспрашиваешь?
– Забудь, - твёрдо ответила Маша, - они-то, конечно, в курсе дела, и Перепилиха та же, и Светка. Но во-первых, я твоя сестра. Тебя они не любят – не пойму, за что? Во-вторых, я ещё и разбитная разведёнка, порядочные бабы со мной секретничать не будут. В-третьих, страшно им. Только чуть попробовала я спросить, что это за живность и где мужья, они чуть не померли обе, лица бледные, глаза стеклянные. Серьёзное, стало быть, дело.
Зараза честно попытался придумать что-нибудь ещё.
Собака положила голову Маше на колени и шумно вздохнула.
- Видать, нечего делать, Яша, - произнесла наконец Мария, задумчиво почёсывая Марка за ухом, - придётся к ней мне самой идти. Выяснять, что да как.
- Не забоишься? – севшим голосом спросил Зараза.
- Страшновато, конечно, - признала сестра, дёрнув плечами, - только чем дольше будем думать, тем страшнее будет. Да и потом, Яша! Не съест же она меня. Тебя вот не съела…
- Ей просто Марк помешал, - хмуро сказал Цвиркунов.
- Ничего, - Мария решительно поднялась, - Не боись, брат, ворона вороне глаз не выклюет. А ежели что – пиши матери, пусть забирает ребят в свою Финляндщину. У них там все условия. Ладно, хватит, - строго сказала она всхлипывающему псу, - берите детей и чешите на улицу. Когда есть чем заняться, некогда волноваться.
- Ну блин как на смерть идёшь… слушай, систер, может, пусть хоть Кошак с тобой сходит? – предложил Зараза. - Он маленький, хитрый. Чисто на всякий случай, а?
Кошак с готовностью взъерошился.
Пёс утробно зарычал.
- Не нужен он, - решительно, по-деловому заявила Маша, - если она на него так уж зла, так может и в лягушку перекинуть. Пусть уж лучше котом остаётся.
Глава 21
В любых учреждениях, в магазинах, на детских площадках, рынках, пляжах и в общественном транспорте четвероногие питомцы могут появляться только на поводке и в наморднике. Новыми правилами также запрещается выгул собак на территориях учреждений здравоохранения, детских садов, школ и иных образовательных учреждений, работающих с несовершеннолетними.
Кроме того, если раньше хозяева должны были предотвращать лай своих питомцев с 22:00 до 8:00, то теперь тишину следует соблюдать с 23:00 до 7:00.
Зеленоградское агентство новостей
И вся процессия с похоронным настроением поволоклась на детскую площадку, и Машка начала было целовать всех на прощание и всякий случай, но тут отчаявшемуся Заразе пришла в голову одинокая, но, несомненно, гениальная мысль.
- Я кретин, - прошептал он в восторге, - Нет. Я дерево! Это ж просто! Маша, ша! – твёрдо заявил Зараза, - никуда ты не пойдёшь. Есть способ лучше и его нашёл твой исключительно умный брат.
- Не знала, что у меня такой есть, – впрочем, на её забавной мордочке робким лучиком мелькнула надежда.
- Всё расскажу сей секунд, - пообещал солидно Яков, - только в магазин сбегаю.
- Ох, не люблю я, когда ты в магазины бегаешь, - обеспокоено призналась сестра, - ну ты там надолго не задерживайся, хорошо? Я ж волноваться буду!
- Засекай время. Полчаса, не больше, - заверил брат и унёсся.
… - Добрый день, - поздоровался он в магазине с незнакомой продавщицей.
- Добрый, - насторожилась она, взбивая на всякий случай пышную причёску.
- Вы не могли бы позвать Марусю Тарасенко? – сразу перешёл к делу Яша, ибо время всё-таки поджимало.
- Могла бы, - признала честная женщина, - но не буду. Она сегодня выходная, наверняка отсыпается.
- Ага, - со значением кивнул Цвиркунов, - а телефончик того… не дадите?
- Чей?
- А давайте ваш, - не стал противиться Яша, чтобы избежать долгих базаров и в то же время не поссориться.
Записав требуемое, он поспешил к Марусе, взбежал на пятый этаж и позвонил в дверь.
- Сейчас ты войдёшь – и тотчас выйдешь, - вслух приказал он себе, терзая звонок, - никаких чаёв и спален. Дальше прихожей – ни-ни.
«Тебе легко говорить, - заспорил кто-то в голове. Яков с удивлением узнал в этом тоненьком неуверенном голоске собственный здравый смысл, - как можно провернуть всё дело без чаёв и спален, не снимая кроссовок? Их, женщин, просто так к стенке не припрёшь».
За дверью зашлёпали тапочки, и сонный голосок спросил:
- Кто там?
- Марусичка, это я. Можно войти?
- Яшенька? – радостно попадали запоры, распахнулись стальные двери и Маруся, заспанная, сияющая сквозь прозрачную ночную рубашку, повисла у него на шее.
- Умница, умница моя, как хорошо, что пришёл! - приговаривала она между поцелуями.
И тут на Якова снизошло ещё одно озарение – второе за неполный час! Ну надо же, загордился Зараза.
Подумано – сделано.
«Однако ж… всё просто! – рывками думал он, наращивая темп. - Чё их припирать-то, их и припирать-то не надо… прижать как следует к стенке – и готово дело, ноги сами на плечи закидывают…»
- Вот… заскочил тебе доброго дня пожелать, - поведал он, отдышавшись, когда уши немного раззаложило от её визга, - не сердишься?
- Ну что ты… нет, конечно… - всё ещё вися на нём, расслабленно ответила Маруся.
- Муж-то твой где?
- Кто? А… там, - также расслабленно поведала она, махнув ручкой в сторону кухни.
Зараза немного офонарел, поставил даму на пол и осторожно заглянул в кухню.
В огромной надёжной клетке сидел мрачный попугай. На клюве у него помещались круглые очки, в когтистых лапах – газета.
«Единственно верный спутник главбуха», - прочитал Яша название.
- Ух ты, толково придумано, - искренне восхитился он, – бац – мужик, ещё раз бац – птичка красивая. Не говорит?
- Ещё чего! – залилась несмазанным колокольчиком Маруся. - Кто же ему даст?
- А там как, переключатель какой? Как туда - обратно получается?
- Очень просто, - улыбнулась Маруся, - Я говорю «прости» и всё такое, Катька хлопает по хребту палочкой – и всё, пожалте бабки в кассу. Только дулю ему, засранцу. Так ты придёшь ещё? – и снова полезла целоваться.
- Конечно, безешечка, - легко соврал Зараза и поскакал по лестнице, чтобы быстрее.
… Яков успел ещё заскочить в магазин, покалякать со знакомой женщиной и купить бутылку пива себе и шоколадок – родственникам.
- Тридцать две минуты, - с лёгкой укоризной сообщила Мария, но шоколадку взяла.
- Э, а нам пиво? – гавкнул Марк, бешено вращая хвостом.
- А вы, братцы, в просушке, - твёрдо заявил Зараза, отрываясь от полупустой уже бутылки, - ох, и славно-то как! Да, и потом, животным пива нельзя.
- Зараза, - фыркнул в усы Кошак.
- Да, это я, - кротко признал Яков, - и теперь вы, морды шерстяные, будете звать меня Заразой Мудрым, Заразой – Повелителем домашних животных, Выручательным Заразой…
- Они говорить не могут, - заметила Маша.
- И не смогут, если будут продолжать мне грубить, - пообещал Яков, - короче, дельце как будто не слишком сложное. Говоришь «прости» и всё такое, Катька хлоп палочкой…
- Так, по пунктам, - решительно сказала сестра, - кто такая Катька?
- Ведьма! – снова гавкнул Тело.
- Ну… что-то вроде того, - нехотя признал Яков, пытаясь быть объективным в оценках, - Катерина - она, как бы это сказать, и есть хозяйка ветлечебницы. Мудрёная барышня.
- Ага, - со значением протянула Мария, - что, твоя старая знакомая?
- Не было ничего, - решительно открестился Яков, - это Кошак к ней клинья подбивал. И Марк, наверняка… ага, порычи на меня! Было, было, по глазам вижу! Иначе с чего бы ты шерстью оброс?!
Собака смущённо повела мохнатыми бровями и сделала вид, что не понимает по-человечески.
- Короче, так, - снова начал Зараза, собираясь с мыслями, - я говорить будут, а вы кивайте, если буду говорить правильно. У Катерины есть какая-то палочка… блин, ну точно, она ж хромает. Значит, палочка непростая?
Получив кивок, Яков продолжил:
- Значит, волшебная.
- Ой, держите меня! Гарри Поттер в Зелеке, - хихикнула сестра, - Юрец будет в восторге.
- Не остри, - призвал к порядку брат, - посерьёзнее, пожалуйста.
- Никогда в жизни не видела волшебной палочки, - заметила Маша с набитым ртом, шурша фольгой от шоколадки.
- Я, между прочим, тоже никогда не видал говорящих собак. Однако нате, вон гадит! Пошёл с детской площадки, скотина!
- Вот зараза, - пробормотал, смущаясь Марк, но отошёл подальше и спрятался за кусты.
- Так-то всё так, а что там насчёт прощения? – спросила Маша.
- Вот тут я что-то не понял, - признал честный Яша, - кто-то у кого-то должен прощения просить.
- Господи, брат! - закатила она глаза. - Из двоих говорить умеет только один, то по ходу он и должен.
Некоторое время они молчали, глядя друг на друга, потом посмотрели на кота и пса.
Вид у тех был невесёлый.
Яша сказал, гоняя блох на макушке:
- Хрень какая-то получается, систер. Прям сей секунд Катерина у этих вот прощения просить будет. Да и с чего? Они ж сами сказали, что вели себя как скоты.
- Тогда плохи ваши дела, - сокрушённо покачала головой Маша, - за других хотя бы жёны могут попросить. А за вас и просить-то некому.
- А ты как, не попросишь? – подкатил было Яша.
Ничего не сказала Мария, только посмотрела со значением, вздёрнув одну пшеничную бровку – и Зараза понял, что прогиб не засчитан, подкат не удался, и дело не выгорело.
- Ну… давай мамашам их скажем? – предложил неуверенно Яша. - Ты как?
- Ага, уже иду, - тотчас парировала Мария, - и тебя не держу, иди. Ты ж у нас деревенский дурачок. Только потом на меня не рассчитывай, я тебе передачи в психушку таскать не буду.
Яков обиделся:
- Нет, а сама придумать что-нибудь? Что я-то один отдуваюсь?
Оказалось, что с самостоятельным раздумыванием у Марии тоже не блестяще.
Впрочем, кое-какая мыслишка у сестры всё-таки появилась. Она спросила:
- А тебе, Яша, кто рассказал про это всё?
- Маруся Тарасенко, - нехотя признался Зараза и рассказал, как было дело.
Кошак и Марк сперва ржали, потом, когда дело дошло до попугая с газетой, помрачнели.
- Вот сука, - пробормотал кот.
- Сука и есть, - признал со знанием дела пёс.
Между тем Марии история понравилась:
- Как это быстро у тебя получилось! Ловко! – признала она, что-то про себя соображая. - У тебя, гля-кось, палочка волшебная не хуже Катиной!
- Ну… имеется, - Яков залился девичьим румянцем и попытался допить пиво.
- Не пей, братец, козлёночком станешь, - предостерегла сестрица и, отобрав бутылку, допила сама.
И тут трезвую голову Якова посетило третье озарение за день.
- Чудно, Машка, - недоверчиво-удивлённо произнёс он, - ищем рукавицы, а они, можно сказать, за поясом.
- Точнее, ниже, - тотчас съязвила Мария.
- Катерина-то, какая ни была бы ведьма, всё-таки женщина, - продолжал Яша, деликатно не заметив плоскую сестрину шутку, - А раз так, то неужто я да с женщиной не полажу? Три раза ведь ладил.
- Неудачный пример, Яша, - заметила Маша, - ты как раз три раза не поладил.
- Ну хорошо, - согласился Зараза - как всегда, легко, - Тогда, если смотреть с другой стороны, три раза мне просто не везло. Значит, на четвёртый повезёт.
Маша покачала головой, сомневаясь, однако ничего не сказала.
«Он придурок, - в который раз подумала она, - но заразительно оптимистичный придурок».
На душе у неё скребли кошки, голова начинала побаливать – и неспроста. Погода снова резко поменялась, в небе что-то громыхнуло, хляби небесные разверзлись и, прежде чем всё семейство Цвиркуновых сотоварищи сумели спастись, полил сильнейший дождь.
Глава 22
У меня и моих о-о-очень многих знакомых (причём многие друг с другом даже не знакомы) в ночь с 13 на 14 мая приключилось неприятненькое. А именно: какая-то поголовная рвота и в редких случаях, как это получше выразиться - диарея. Вот! Граждане, может нас в Зелеке всех чем-нибудь потравили?
С зеленоградского форума
Погода испортилась как-то резко – только что солнышко сияло вовсю, небо голубело и цветочки росли только для нас, - и нате! Гром грохочет, вода с неба льёт как из-под крана, да ещё иной раз ветром так задувает, что ворон сносит с веток.
И то и того хуже – приутихнет ливень, но не прекратится, и пойдёт неторопливо так, ленивым стариковским шагом, да ещё пускает по лужищам издевательские пузыри – вот, мол, вам всем! Надолго я тут, и даже не суйте нос на улицу.
Дети переделали все домашние дела, перемешались под всеми возможными ногами и принялись было скучать. Тогда Цвиркунов, обнаружив некоторую мстительность своего многогранного характера, научил Свету и Серёгу играть с котом. Теперь Кошак, не в силах противиться природе, носился заводным веником за бумажным бантиком на верёвочке, и шипел в усы страшные проклятия. Серёга, как Маугли, бегал за ним на четвереньках, ловил за хвост и заливался счастливым смехом.
Марк поначалу праздно злорадствовал, но неутомимый Зараза откопал где-то на антресолях ветхую книжку «Общий курс дрессировки служебных собак» - и Тело понял, что попал.
К нему с самым решительным и непреклонным видом приближались близнецы Костомаровы. Лизка зачитывала жемчужины собаковоспитания вслух, Юрец тотчас применял полученную мудрость на практике, а их отец безмолвно страдал.
- Сидеть! Лежать! Сидеть! Лежать! – команды сыпались из них, как из рваных мешков. Голова у Марка уже шла кругом, уши обвисли, от поощрительного сахара сводило челюсти и чесалось под хвостом и на боках. А ведь надо было проявлять собачью радость и неизменную готовность служить людям, поскольку добренький дядя Зараза ещё в самом начале экзекуции медовым голосом поведал восхищённо внимавшим близнецам, что самая большая радость для служебной собаки – это выполнять как можно больше команд.
- Голос! – восторженно взвизгнула басом Лизка и Марк, скорчив страшную гримасу Яше, оглушительно рявкнул.
- Хороший пёсик, - фальшиво восхитился Цвиркунов и спросил племянников, - Между прочим, детки, как зовут вашу милую собачку?
- Мухтар, - тотчас ответил Юрец.
- Тотоша, - возразила Лизка возмущённо.
- Свинюк, - выдала третий вариант их мамаша.
- А по-моему, детки, это вылитый Пушок! Или, может, Лунтик? Ой, смотрите, смотрите, ему нравится! – восторженно тыча пальцами в подыхающего от бессильной ярости пса, глумился Зараза.
- А может, - голосом злого сказочника продолжал он, - может это вообще... девочка?!
Марк аж захлебнулся слюнями негодования, но рычать не посмел.
- Тогда её надо назвать как-нибудь мило, скажем… э-э-э… Лапочка! Что скажете?
Дети всесторонне обдумали предложенную гипотезу и признали её право на существование.
- Однако, - солидно заметил Юрец, - надо сперва посмотреть, вдруг это не девочка.
Юрец сказал – Юрец сделал, то есть полез прояснять этот вопрос.
Тело в панике поджал хвост и заметался, но Мария как нельзя вовремя позвала всех на пирожки.
Тотчас комната опустела. Провернув эту отвлекающую операцию, Маша нежно взяла брата за кудри и доходчиво, практически на пальцах, объяснила, чтобы он умерил свою юношескую весёлость.
Пирожки спасли и Василия. Срываясь с полок и с трудом шевеля лапами, он еле влез на книжный шкаф и рухнул там, подняв лёгкое облачно пыли.
- Когда ж я сдохну, - простонал он по-кошачьи, - на сколько у них заряду хватает, а, родитель?
- У них вечный двигатель, - проворчал Марк, тяжело отдуваясь и протягивая, наконец, натруженные задние лапы.
К счастью обоих, набегавшиеся и навизжавшиеся мальки возжелали отдыха, поэтому уложить их на послеобеденный сон оказалось неожиданно просто.
На всякий случай плотно пообедав, Зараза собрался, влез в дождевик, чмокнул Машку в нос и пошёл на выход.
- Мобильник возьми, - напомнила сестра, - и ни пуха.
- К чёрту, - ответил брат и пошёл.
Мария воровато перекрестила Заразину спину и прикрыла дверь.
Перепрыгивая лужи, хладнокровно наливающиеся полными водами, Яков дошёл до жёлтой дорожки и углубился по ней в лес. Сказать, что ему было не по себе – это оскорбить богатство и выразительность одного из самых могучих и великих языков мира. Ибо Яков трусил. Или, если угодно, праздновал труса. Он трепетал как заячий хвост, помирал со страху, отчаянно боялся. Душа у него ушла в пятки, очко позорно играло, поджилки тряслись. Он обливался холодным потом и просто робел.
Теперь, когда никто не смотрел на него восхищёнными глазами, когда не было слышно фанфар и прочувствованных речей, только теперь дошло до него, наконец, во что он, банановые мозги, вляпался. На что он сам, своим длинным бескостным языком, напросился. На что он, недоделанный юный натуралист, сейчас идёт.
Вокруг отменно мокрый лес и никого. Мама в далёкой Финляндии обирает с кустов финскую морошку и давит финских комаров, а он, любимый сын, мучается один. И не с кем ему поговорить по душам, пожаловаться, спросить совета. У Машки, как оказалось, имеются принципы и недоизжитые предрассудки. Ничего удивительного, она до сих пор ревмя ревёт от «Трёх мушкетёров».
Потом, она барышня, а барышням по убогости мозгов и по бедности воображения страх вообще не присущ.
А Зараза, который только-только начал новую свободную жизнь, бредёт себе, несчастный, еле волоча кроссовки, по дорожке жёлтого кирпича, как какая-нибудь Элли-недобиток… а впереди уже замаячил весёленький пряничный домишко, в котором его с нетерпением ждёт такая страшная ведьма, для которой превратить мужика в крысопотама – раз плюнуть с удовольствием…
И следующие пару лет проведёт несчастный Зараза в шкуре какого-нибудь смирного животного, и жизнь его будет безгрешной и безрадостной, поскольку с его везением наверняка определят его в тесную клетку, забудут покормить и уйдут на затяжную пьянку. А когда вернутся, то застанут его тихим, мирным и дохлым…
Яша всхлипнул.
«И ради кого всё это?!» - подумал горько он.
Ладно бы спасал даму от дракона или там любимую женщину от мыши. Нет, поди ж ты, потянуло своей шкурой рисковать ради двух волосатых придурков…
«Которых, между прочим, ты три года в глаза не видел, - назойливо зажужжал в голове снова появившийся откуда ни возьмись здравый смысл, - и прекрасно без них жил! И они изменились сильно, и не к лучшему! И на друзей детства, Тело и Кошака, походят только тем, что ругают тебя теми же самыми словами».
Яков вдруг с удивлением осознал, что помнит абсолютно все обиды, нанесённые ему этими двумя индивидами – начиная от чувствительных побоев, нанесённых Телом юному Заразе на заре их карьеры, в младенчестве, и заканчивая женщинами, которых отбивал у отрока Заразы вальяжный и чрезмерно умный Кошак. Вспомнились все издевательства, которым он подвергался, обидные ругательства, которые они придумывали специально для него и пускали в ход, не стесняясь дам.
И мощным пластом на все эти эфемерности ложились мысли обо всех настоящих подлянках и гадостях, которые претерпела от этих двоих Машка. Машка, которая пусть сто раз вертихвостка, не сказать ещё хуже, но всё-таки родная сестра. И девочка, которую обижать нельзя ни в коем случае.
- Всё так, они уроды, - сдался Цвиркунов и загрустил, - но… что ж мне тогда делать?
«Что-что! На то ты и очень лёгкий человек Цвиркунов! - подсказал ему с готовностью здравый смысл. – Такой лёгкий, что пускаемые тобою ветры тебя же и уносят… очень лёгкий! Всё, что нужно, всегда с тобой. Тебя ничто не держит, ты никому не должен и не нужен. Так что вали отсюда, беги, пока не поздно. Никто и не узнает, куда ты делся. Тебе ничего не стоит пропасть и появится совсем в другом месте, далеко от всех этих нелепостей и опасностей».
- А Машка как же? А ребята? – промямлил Зараза, млея и мучаясь.
«Машка баба, выдюжит, - услужливо подсказывал внутричерепной змей, - она сильная, да и не менее лёгкая, чем ты. Найдёт, к кому прицепиться. А ребята – что ребята? Вырастут как-нибудь! Это ж ведь чужие дети, у них отцы есть».
И вот тут дал маху здравый Яшкин смысл. Его тоже понять можно: за двадцать восемь лет он начал работать впервые и порядком утомился.
- Хороши, блин, отцы – кот, собака и дохлый лемур, - процедил сквозь зубы Зараза, намертво заглушая голос разума, - нет уж! Надо идти. Надо хотя бы попробовать. Быть может, всё не так страшно, если по-доброму, не бояться если…
И, оставив всякие сомнения, решительно погрёб кроссовками к входной двери.
Которая почему-то была заперта. Вывески на двери также уже не было.
Был только попорченный дождём листок, из содержимого которого следовало, что клиника закрыта.
Вот етитская сила.
Ещё не осознав масштабов катастрофы, Яша подёргал металлическую дверь, которая, ясное дело, даже не колыхнулась. Тогда он постучал. Ему никто не ответил. Цвиркунов позвонил в дежурный звонок – печальные заливистые трели эхом разносились по дому, как по тоннелю, но никакой реакции не вызвали.
Да что же это такое!
Пытаясь не поддаться панике и испугавшись по-настоящему, Яков обошёл дом кругом и заглянул в бомжатник. В нос ему шибанул едкий запах несвежей подстилки и аммиака. В бомжатнике давненько не прибирались, понял Зараза. Скотина тамошняя радостно завизжала, заохала и заперхала, увидев родственную душу.
Зараза плотно прикрыл дверь.
«Неужто уехала? - соображал он, холодея от страха. - Да где ж её теперь искать? Это что ж, всё пропало?»
В полной прострации и меланхолии он пошёл бродить вкруг дома, как вдруг увидел, что фрамуга одного из окон открыта. Он тотчас повеселел: такая предусмотрительная умница не уедет, оставив окно открытым.
Яков на цыпочках подобрался к нему и осторожно заглянул внутрь.
В нос ему тотчас ударил не менее густой, чем в бомжатнике, запах. Впрочем, из дома пахло гораздо приятнее, мятой, эвкалиптом и ещё какими-то штучками заморскими.
Зараза разглядел, что в комнате не прибрано и неуютно, а на не разобранной, но порядком разворошённой кровати лицом вниз неподвижно лежала Катерина.
- Ну ё-моё, ну что за муб твою ять! - в отчаянии выругался Зараза и позвал:
- Екатерина Сергеевна! Катя! Ну Катя же!
Ответа, понятно, он не дождался – да и не надеялся.
Это не беспорядок, а самый настоящий бардак был там, в комнате, на полу валялся разбитый стеклянный столик, на стене еле держалось треснувшее зеркало.
Если по-умному, то тотчас самое время было бежать, но Яков, расправившийся уже со здравым смыслом, без колебаний полез спасать даму. Снаружи окно открыть не получилось. Тогда он, поднатужившись, попытался гибким ужиком проскользнуть в полуоткрытую фрамугу – и ему удалось, да ещё как.
Выломав с мясом этот поворачивающийся кусок окна, и чуть не сломав себе хребет, Зараза с грохотом обрушился на пол.
Сотни осколков с радостным тошнотворным хрустом впились в ладони.
- Ну что за блинское невезенье, - бормотал он, стряхивая битое стекло в расцарапанных в мясо рук. Кровь унималась слабо, зато в глазах Заразы заплясали чёрные чернильные пятна, в воздухе запахло чем-то ледяным и жутким, и даже как будто куда-то начало его засасывать – с отчаяния и перепугу Яков зажмурился, съёжился и закрылся перепачканными кровью руками…
- Ты зачем здесь?! – прокаркал кто-то над самым его ухом. - Что надо?!
- Не надо, - только и сумел пробормотать Зараза, - ничего не надо… противоестественного!
Ну а поскольку ничего с ним так и не произошло, то он потихоньку, чтобы сразу не испугаться, разожмурился.
Он увидел, как пускает чернильные шутихи трость в руке у Катерины. Сама же Катерина, синяя как мертвец, с видимым трудом поднялась с кровати и буравила взглядом в бедном Якове дыру.
Глаза больные, горючие как уголья, белки в красных прожилках, веки опухшие – как от беспробудного пьянства или плача. Щёки втянутые, запавшие до черноты под скулами, брови сошлись к переносице, нос вылез вперёд и скрючился, как у страшной птицы, а ноздри так и раздуваются!
Закутана она была в какой-то шикарный халат, вокруг головы туго намотано километра три какого-то тряпья. Как чалма, подумал ни к месту Зараза и вспомнил вторую свою супругу – восточную женщину, которая как-то чуть не зарезала его насмерть за попытку по пьяни обнять белую берёзку.
И тотчас почуял себя в своей тарелке.
Между тем грозная фурия произнесла куда более спокойно:
- У вас руки в крови, - при этом дышала так, точно только-только внесла на гору тонну картошки.
- Да я как-то в курсе… что это вы, Екатерина Сергеевна, на людей с палками кидаетесь? – вежливо спросил Зараза, вытирая руки занавеской.
- А чего вы лезете в закрытые дома? – неприветливо спросила в свою очередь Катерина. - Напугали меня. Мало ли кто шляется тут!
- Ну, от мало ли кого палочкой вашей не отобьёшься, - деликатно заметил Яков, - а я шёл мимо, глядь: из бомжатника, простите, воняет, двери закрыты, окна открыты, вы тут в тюрбане. Ничего, вам идёт, только вид у вас в нём слишком… э-э-э… экзотичный. Я забеспокоился…
Катерина закатила глаза, схватилась за голову, застонала и повалилась обратно на кровать.
Немного удивившись, Яков продолжал говорить и говорил до тех пор, пока не понял, что его не слушают.
Сперва Заразе показалось, что Катерина отдала-таки богу душу, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что она просто спит. Правда, сон у неё был нехороший, и сама она чертовски напоминала сейчас мёртвую царевну. Кожа вся белёсая, тусклая, в красно-синих прожилках, под глазами - глубокие сиреневые тени, а руки обжигают, как лёд…
- Так, вот только не надо тут помирать, - запротестовал Зараза, пытаясь вспомнить, где у девушек щупают пульс. В голову полезла было всякая фривольность, но Яков решительно выставил скоромные мысли вон.
Прежде всего, он опасливо потащил из Катерининой руки палочку, о которой слышал столько хорошего. На его счастье, ладошки у девушки стали вялые, как плавники у рыбы, поэтому тросточка была успешно реквизирована.
Держа осторожно, чтобы не замарать, Яша отставил её от греха подальше, и потом, уже не робея, вымылся в фаянсовом рукомойнике и по-хозяйски уселся на кровать.
Надо бы её перво-наперво разбудить, решил Зараза и ткнул барышню пальцем под рёбра.
- Катя, подъём!
Ноль реакции.
Тогда он принялся разматывать Катеринин тюрбан, оказавшийся некогда мокрой простынёй. Влага из него вся вышла, и плотно ссохшаяся тряпка разматывалась с трудом.
- Вот накрутила-то, чёртова модница, - недовольно бормотал Зараза, ломая ногти. Утихшая было кровь засочилась снова, - вот етитская сила, ведь и до ушей не доберёшься… Катя! Ну Катя же! – снова затормошил он её.
- Господи, да не вопи ты! – простонала наконец Катерина, не открывая, впрочем, глаз. Голос у неё порядком сел и охрип, и языком она с трудом ворочала.
- Хорошенькое дело, не орать, - стараясь говорить по возможности тише, возмутился Зараза, - ты что тут удумала? Дуба давать?
- Заткнись, пожалуйста, - повторила она, с усилием открыв-таки один глаз, совсем больной, - и так голова раскалывается…
- Ну прям щаз, уже заткнулся, - не унимался Яков, - Я звоню-звоню, стучу-стучу, окно вон зазря разбил, а ты тут… как дура в тюрбане. Зачем это вот?
- Голова болит, говорю тебе, тупица! Заткнись! – голосок у неё окреп и зазвенел по-злобному.
- Ах, голова! - протянул Цвиркунов со значением. - Что ж ты тогда… эта… с причёской?
Зараза с трудом стащил с Катерининого хвоста толстую резинку, выдернув попутно с десяток волосков, и глубоко задумался о том, что же делать дальше.
Собственно говоря, на этом заканчивались его познания о скорой доврачебной помощи при головной боли.
Между тем что-то подсказывало, что медлить не стоит.
Тогда Яков вынул мобильник и воспользовался звонком другу:
- Даров, систер, я быстро и по делу. Что девки пьют от больных голов? Не остри, засранка, у меня тут барышня загибается! Да никуда меня опять не занесло. Говори скорее, времени нет! Так… ага… ясно… ну и где я тебе, дурища, лимонные корки в лесу найду? Давай что попроще. Ага… угу… что, всё?! Ладно, понято, - и отключился.
- Ты тогда лежи тут, никуда не уходи, - приказал он полумёртвой хозяйке, - Я сейчас приду. И дверь не вздумай запирать, в окно я больше не лезун.
Он направился к двери, а Катерина вдруг снова поднялась с кровати и тревожно спросила:
- Ты куда? Ты надолго?
- Слышь, умная! Как же я тебя такую оставлю-то, надолго? - с сердцем огрызнулся Зараза, соображая, как бы с такой физиономией не попасть в милицию.
… - Что-нибудь от головы, зелёнку и презервативы? – недоумённо подняв подрисованные брови, переспросила провизорша из круглосуточной аптеки. – А зелёнка-то зачем?
Яков неприязненно оглядел её с макушки до талии и объяснил глупой дамочке, что человек, покупающий презервативы, вполне способен порезаться. В качестве доказательства предъявил изодранные руки.
Женщина невежливо фыркнула и пробормотала в том смысле, что раз так всё серьёзно, то давно пора завязывать с рукоблудием.
- Я лез в окно! – с пафосом воскликнул Зараза. - Между прочим, к любимой женщине!
- Батюшки, кошмар-то какой! – сейчас же провизорша проявила себя с лучшей женской стороны. - Постой, я тебе смажу.
Однако Яша с видом оскорблённым и неприступным не доверился этой нетактичной и непонятливой бабе, которая к тому же наверняка не догадалась бы в процессе мазания дуть на ранки, чтобы не щипало.
Тем более что он спешил. Быть может, с тяжёлыми размышлениями и умственными выводами у Заразы было не ахти, зато с активными действиями был полный порядок.
За три четверти часа подшефная девушка, не имеющая возможности пошевелить ни рукой, ни ногой, была умыта, переодета и снова уложена с прохладным полотенцем на голове и эфирными маслами по вискам оной. Кроме того, она была вынуждена выпить сто капель некой вонючей настойки.
Невозможно удивлённая бесцеремонным с собой обращением, хлопающая ресницами Катерина лежала на кровати, завёрнутая в свежие простыни так, что наружу торчала только пятка. Да и торчала не для баловства или сраму, а потому, что Зараза с бутылкой пива и специальной книжкой по акупунктуре для чайников пытался найти на этой умопомрачительной пятке ту самую точку, в которую следует потыкать пальцем при дистонии, головной боли и прочих дамских кошмарах.
- Чёрт знает что такое, ничего у тебя тут не разберёшь, - недоумённо проворчал он наконец, - вот надавлю тебе куда-нибудь не туда и ногу сломаю. Как ты на ней ходишь, к ней же прикоснуться страшно…
- Ломать там уже нечего, - подала голос немного ожившая Катерина, - всё уже поломано до тебя. Кстати, о поломках. Окно… ты зачем пришёл?
- А доброго дня тебе пожелать, - выдал Зараза домашнюю заготовку, - как голова?
Катерина помедлила с ответом, прислушиваясь к своим ощущениям, и с удивлением признала:
- Знаешь, получше. Cтранное дело, обычно неделями болит. Чёртова погода! Голова раскалывается, ноги не ходят… секретарша моя стерва, в декрет подалась, все названивают… а в бомжатнике… Яша! Яшенька! – вдруг всполошилась Катерина. - Приберись в сарайчике, умоляю! Они ж там грязью заросли!
Цвиркунов колебался.
- Я заплачу! – пообещала Катерина.
- Не плачь. Я и так уберусь, - обиделся он, - просто звери твои… это ж нелюди, совсем ненормальные! Один кот рыжий что стоит. Кстати, он где?
Катерина бросила на него подозрительный взгляд, но Яша сидел ровно, смотрел прямо и даже не сопел. Только невинно глядел васильковым взором прямо в малахитовые глаза и хлопал белёсыми ресницами.
- Да нет уж котика, - наконец сообщила она, – а остальных немного сейчас, и все смирные… ну Яшенька, не будь свинья! – голосок её вновь заиграл чарующими оттенками и обертонами и Яша упоённо внимал ему. - Приберись, пожалуйста. И покорми, а то ведь сдохнут.
- Так, а вот это лучше не надо, - опомнившись, не на шутку перепугался Зараза. Он тотчас вспомнил лори Михаила и представил, что именно и в каком количестве будет валяться в вольерах. И кто именно, чёрт возьми, всё это будет убирать, - сейчас всё сделаю. Вот только спать тебя уложу.
- Не хочу я спать! - засопротивлялась было она.
Цвиркунов завернул её покрепче в простыню и прилёг рядом.
- Хотя бы штаны сними! – отчаянно пискнула Катерина. – Они ж грязные!
- Не могу при даме и без штанов, - с достоинством солгал Зараза, - я лучше простынку подверну.
Бросив бесполезное дело с точками-пятками, он начал принялся просто гладить Катерину по головке. Сперва, конечно, она ворчала и пыталась огрызаться, но потом пригрелась, притихла и, прижавшись к нему, уснула. Творилась с девушкой какая-то ерунда – вроде и заснула она, а то и дело принималась бормотать, вскрикивать, что-то неразборчиво и обиженно говорить на непонятном языке. Иной раз даже рычала, как волк. И хотя глаза были теперь плотно закрыты, из них ручьями лились слёзы.
Яша всё гладил и гладил, приговаривая всякую успокоительную чушь – и наконец Катерина уснула совсем.
Уродливые морщины и складки на милом личике разгладились, на бархатистых сливочных щеках показался бледный румянец. Засохший было ротик снова стал мягким и нежным, а губы - красными-прекрасными, как сочная вишенка или хорошенько облизанная карамелька; верхняя - тонкая, капризная, нижняя - припухшая, до невозможности аппетитная…
Чёрные, как сажа, ресницы бросают густую тень под глаза, на тонком носике проступают капельки пота и три или четыре смешные веснушки. Темнорусые, пахнущие горьким шоколадом волосы с сухим песочным шелестом текут между пальцев.
От этого всего потеряв на секунду разум, и так весьма скудный, Яша забрал в горсть столько волос, сколько уместилось, потянул тихонько назад – она не проснулась, только чуть приоткрыла ротик…
И бог знает, что получилось бы из всего этого, если бы задрожавшие Заразины пальцы не натолкнулись на то, чему по-хорошему не место на девушкином затылке. Странное углубление, воронка ромбиком, с до остроты ровными краями, сужающаяся книзу. Палец, не встретив сопротивления кости, тотчас с готовностью нырнул внутрь черепа – так, по крайней мере, показалось Заразе. Тонкая кожа угрожающе поддалась под его пальцами, задрожала… – от отвращения и страха он отдёрнул руку.
- Тьфу, пакость какая, - пробормотал он и сполз с кровати.
Цвиркунов, собранный, суровый и задумчивый, с метлой в руках, поплёлся в бомжатник, где его встретили вонь, гвалт и вопли.
- А ну цыц, сволочь! – молодецки гаркнул Яков. - Всех нах разгоню!
При всей любви к животным он точно знал, что с этими млекопитающими церемониться незачем.
На его радость, постояльцев в самом деле оказалось немного, поэтому Зараза, настроившись душевно и не торопясь, спокойно перелопатил помёт во всех вольерах, задал кабысдохам корму и, не удержавшись, выдал пару пинков одной особо несимпатичной морской свинке.
Потом понял, что помирает: от запахов подстилки и звериного помёта в горле у запершило, в груди засвистело, нос захлюпал. Зараза поспешил на воздух и встал на крылечке, пытаясь продышаться.
Небо немного прояснилось, невозмутимо моросил мелкий противный дождь, вокруг по-прежнему не было ни души.
Заходясь сухим кашлем, с трудом сопя опухшим носом, Яков с отвращением отплёвывался. А голову ему между тем лезли не слишком благородные, зато конструктивные мысли.
Так, подумалось ему о том, что ежели сейчас сбегать в лес, набрать побольше хворосту, уложить пару-тройку сотен вязанок аккуратно вокруг домика, да и поджечь всё это с Богом?
Эта убогая сейчас рукой-ногой не в силах пошевелить. И до палочки своей, будь волшебной или просто для ходьбы, хромоножка эта не доберётся по-любому.
Всего одна спичка - и концы в воду. В нашем лесу и не такое пропадает!
Ничегошеньки опасного, никто не увидит, а ежели даже и увидит, то кто поверит?
Пожалуй, что и так… как вариант! Только вот надо выгнать всю эту тварюгу из бомжатника, потому как начнут они обратно в людей перекидываться, обязательно передавят друг друга.
«А ну как не превратятся они обратно? – вдруг подумал Яков, холодея душой. - Вдруг не получится ничего?»
Под ложечкой засосала огромная склизкая пиявка. Яша в тоске обернулся, точно надеясь увидеть за спиной кого-нибудь умного.
И опять, как оказалось, спросить оказалось не у кого.
Повесив голову, Зараза побрёл обратно в спальню и встал в дверях.
Катерина спокойно спала, завернувшись в одеяло с головой. Наружу торчали немного волос, да сжатая судорожно ладошка, да кусочек маленькой перламутровой ступни.
- Ну вот как с тобой такой, - сокрушённо проговорил Зараза, разворачивая её, как конфету, трогая лоб, ни холодный, ни горячий, а самый что ни на есть нормальный, - маленькая!
Не смогу, понял Зараза, ради кого угодно, ради чего угодно – не смогу.
И тотчас от этой мысли стало ему легко и уютно. Даже дождь по крыше застучал по-другому.
Яков подобрал с полу плед, как и обещал, подвернул простынку и забрался на кровать, уткнулся носом в Катеринины волосы, пахнущие горьким шоколадом.
И тотчас уснул.
Глава 23
В милицию обратилась жительница Зеленограда с заявлением. Пострадавшая рассказала, что сосед угрожал убить чугунной сковородкой.
Через какое-то время Катерина проснулась. Она полежала немного, глядя в потолок, прислушиваясь к дождю за окном и к себе – и с радостным изумлением понимая, что холодная режущая боль утихла, что впервые за свою долгую и безрадостную жизнь не чувствует ни своих ног, ни куска серебра в голове.
Во всём теле ощущалось непривычное спокойствие и умиротворение. Что-то щекотало лицо – это оказался волос, белёсый, скрученный весёлым поросячьим хвостиком. От самой подушки пахло по-чужому, непривычно, приятно.
Это от подушки.
А вот в комнате стояло такое амбре, что хоть ложкой хлебай. Сытный запах, паривший по комнате жирными кругами, заставил пустой Катеринин желудок сделать сальто.
- Господи, что это? – растерянно спросила она, глядя прямо перед собой.
Зараза, сидя по-турецки перед небольшой электроплиткой, помешивал в сияющей кастрюле нечто булькающее и аппетитно дымящееся. Судя по движениям губ, обжигался и неслышно сквернословил.
- Это? Это я, - ответил Яков по существу, - а ещё птичка варёная. И этот, так его м-мать… бульон.
- Но… Яша… почему ж в спальне?
- Потому что кухни я не нашёл, - лаконично поведал Зараза. Потом поглядел на праздно валяющуюся хозяйку и подумал, что хорошо бы ей конкретизировать хорошенько, да ведь только тронь её – тотчас рассыплется.
- Пошёл, купил что надо, - проворчал он, - гадюшник почистил, скотину покормил. Ежели огород есть, то могу и его прополоть. Хотите, полы вам тут помою?
Катерина потёрла успокоившийся было лоб, и ничего не ответила.
- Задолбался уже стараться, - смущённо поведал Яков, - и курица от старости скончалась, жёсткая, как нары.
Хозяйка вновь не нашлась что ответить, поэтому пожала плечами, полезла в прикроватную тумбочку и достала пачку сигарет.
Но не успела и прикурить, как Зараза, тотчас оказавшийся рядом, хлопнул по руке – не так чтобы сильно, но весьма обидно:
- А ну плюнь бяку! Ишь чего удумала!
Долю секунды Катерина просто таращила глаза, похожие на блюдца, а ротик открывался всё шире и шире, пока не раскрылся на ширину оглушительного визга:
- Да ты! Рехнулся! Ты… скотина!!!
- Ой, да прости! Нечаянно я! – заорал истошно Яков, привычно зажмуриваясь, - Простите, Екатерина Сергеевна! Виноват, был неправ и всё такое!
Торопясь загладить вину, приложился к царственной ручке – раз, другой, потом увлёкся и потерял скромность.
Катерина шлёпнула его по губам, Цвиркунов тотчас снова зажмурился и втянул голову в плечи.
Однако осознав, что бить его больше не будут, полез потихоньку целоваться – один пальчик за другим, ибо никак не мог упустить такой возможности.
- Пусти, - она тихонько убрала руку, - и не противно тебе?
- Да я уж как-нибудь, через силу. Еле терплю, - огрызнулся он, но руку отпустил.
- Яша, - начала было Катерина, но замолчала.
Подождав и не дождавшись продолжения, Зараза пожал плечами, подтащил к кровати табуретку. Заботливо покрыв её полотенцем, выставил красивую тарелку с белочками и ложку.
- Хотел было тебе в леечку налить, - поведал он, собираясь демократично есть из кастрюли, - чтобы лёжа удобнее пить было. Твоё счастье, не нашёл. Сольцы нету? А перчику?
Катерина помедлила секундочку, а потом, сверкая чёртиками в глазах, указала на шкафчик на стене:
- Там есть кое-что получше. Возьми, Яшенька, в красной баночке.
Зараза, падкий до всяких приправ, тотчас полез в указанное место, в стенной шкафчик с полуоткрытой дверцей.
На одной из его полочек, среди непонятных корзиночек и склянок, он и увидел красную баночку. Открыв её, Яша обнаружил незнакомую, никогда не виданную доселе травку - стебельки и листья синевато-зелёные, а цветок маленький, огненно-красный с жёлтой каёмкой.
Заинтересовавшись, Зараза внимательно осмотрел цветок и обнюхал его.
Оказалось, что цветок этот вообще ничем не пахнет. Однако в носу тотчас засвербило, и Яша оглушительно чихнул. Потом чихнул ещё раз, потом пошёл бить залпами, да так сильно, что чуть не отчихал напрочь собственный нос.
А Катерина смеялась от всей души.
- Ой, не могу! – всхлипывала она, ухватившись за живот. – Ой, я умру!
Зараза продолжал чихать, раскидывая сопли, и чуть не прочихав дырку в исцарапанных ладонях, которыми тщетно пытался закрыться.
- От ёлки… блин! - только и смог он сказать, успокоившись. - Что это было?
- Прости, голубчик, не удержалась, - отсмеявшись, Катерина вытерла слёзы, - угощайся, это хорошая штука.
- Это? – с сомнением уточнил он и, получив ещё один утвердительный кивок, выставил травку на стол.
Катерина отказалась, а Зараза сыпанул щедро. Странная, ничем не пахнущая травка не горчила, ни солила, и Яша пожалел было, что развёл в тарелке помойку, как вдруг понял, что его вкус и обоняние как будто в разы обострились.
И тогда обычный бульон, да ещё собственного изготовления, показался ему невероятно вкусным.
«Такую бы штучку да в Машкины пироги с рыбой, - подумал Яша, уплетая за обе щеки, - а то вкусу в них, как в мочалке».
Катерина сперва манерно ковырялась в тарелке, но потом подмела всё. Было похоже, что она выздоравливает.
- Люблю девиц с хорошим аппетитом, - немного гнусавя, сообщил Зараза, - и чувством юмора. Заканчивай давай, я посуду помою. А потом что-нибудь с окошком придумаю. Дует ведь. Так, а теперь спать.
- Сколько ж можно? – по-детски запротестовала она. – Выспалась!
- Не колышит! Отдохнуть придётся, - отрезал Зараза, закутывая её в одеяло, - я пока тут окошко твоё в чувство приведу. Ложись давай, а то опять сиреневая стала.
…Задремавшая после обеда Маша проснулась оттого, что по коридору кто-то ходил и сшибал углы.
Собака подняла голову и заворчала. Кот фыркнул.
- Цыц, - шёпотом приказала Маша и пошла посмотреть.
По коридору шнырял деловитый и чем-то недовольный Зараза, тёр нос и методично обшаривал углы. Открыл антресоли, получил по голове картонной коробкой с ёлочными игрушками, плюнул и горько задумался.
- Ну как ты сам вообще? – осторожно поинтересовалась сестра.
- Да ну вас всех, - буркнул он свирепо, - наворотили дел, а мне расхлёбывай… втянули вы меня в историю! А эту вот скотину, - уточнил Яков, толкнув в бок ногой подвернувшуюся кстати собаку, - вообще по-хорошему надо утопить. Одна вонь от него.
«А что сразу я-то?» - безмолвно вопрошал Марк, делая большие глаза и напуская на них слёзы.
- Что ищешь? – пропуская выступления, к делу не относящиеся, спросила Мария.
- Да инструмент бы мне какой-нибудь. Ведь был же чемоданчик, - Зараза зверски скривил лицо, потёр нос и оглушительно чихнул.
- Тихо ты! – рявкнула Маша грозным шёпотом. – Разбудишь всех!
- Блин, Машка, да что у тебя тут так воняет?! – гнусаво прошелестел он в ответ.
- До тебя не воняло, - злобно отрезала сестра, - какие мы чуткие! Что она с тобой сделала, ведьма проклятая?
Яша высморкался и щёлкнул её по носу:
- Чепуха, Машка! Какая она, к свиньям собачьим, ведьма…
Маша пожала плечами и протянула ему заветный дедушкин чемоданчик с инструментами. Яшка ушёл, сочтя, что всё необходимое им разъяснено и сказано.
- Ну что смотришь? Понял что-нибудь? – спросила Мария у собаки.
Марк ничего не ответил и принялся выкусывать у корня хвоста. Потом улёгся, растянув на весь коридор задние лапы.
Кошак сделал вид, что понял, но глубокомысленно промолчал.
… - Ну так зачем пришёл, Яша? – в очередной раз попыталась выяснить Катерина.
Она возлежала на кровати в позе мадам Рекамье, изящно облокотившись на лилейную ручку, и любуясь на Заразу - Львиное сердце, самой рыцарственной модификации, который при помощи молотка, гвоздей и непечатных заклинаний пытался починить развороченное стеклопластиковое окно.
Зараза бросил на прелестницу опасливый взгляд и решительно отрезал:
- Ничего я тебе не скажу. Целее буду.
После долгих бесплодных попыток домашний мастер наконец потерял терпение и заколотил фрамугу гвоздями.
- А проветривать-то теперь как? – осведомилась Катерина, переворачиваясь на спину и аппетитно потягиваясь.
Зараза сморгнул, обиделся, но ничего не сказал.
- Ну тотчас дуться, - укоризненно заметила хозяйка, - ну Яшенька! Будьте умницей, не дуйтесь! Подойдите ко мне, я вас в мордочку поцелую.
- Э нет, лучше не надо, спасибо, - отказался Яков наотрез, - я уж лучше… бомжатник пойду приберу…
- Полно, я не укушу вас. Ну же, Яша! - не смотри не неё, не смотри, как заклинание повторял Зараза про себя, хоть ругайся, хоть молись, только не смотри! Господи помилуй, что за чудо! Из всех красавиц красавица! Царевна-Лебедь!
Его тянуло на погибель, как магнитом. Да ну какая тут может быть погибель, она же просто женщина, да ещё красивая, добрая, желанная!
- Не хотите целоваться – так хотя бы спать уложите, - немного разочарованно попросила она, немного надувшись, - или тоже не хотите? Вы прямо как кошка – и хочется, и колется…
Наверное, тесновато будет в кошачьей-то шкурке, тотчас подумал Яша, мокрые скользкие крыши, ненавистные кошки, мускусная вонища… может, имеет смысл попробовать напоследок по-человечески?
Это же просто женщина. Всего-навсего женщина.
Катерина спокойно спала, уютно уложив головку на Заразины колени и чуть не мурлыкая во сне, а он машинально гладил её волосы, стараясь не поддаться соблазну ещё раз полезть пощупать, что это за воронка у неё на затылке.
Чёрт знает что творилось в Яшиной душе.
Халат на её груди и на ногах распахнулся, и взгляду открывались атлас нежного горлышка, густо благоухающего мёдом и лепестками шиповника, сумрачная тень впадины между острыми ключицами. К югу открывалась и вовсе одурманивающая картина – белые, неправдоподобно длинные ноги, тонкокостные, с острыми коленками, и неровно торчащей на изуродованной ноге лодыжкой.
Задыхающийся Зараза мутно думал, что сейчас тут же, на это самом месте он бросится лизать это великолепие, присосётся, как пиявка, к этим хрупким, обтянутым тонкой кожицей косточкам…
«Не, я сейчас точно помру», - понял Яков. И в этот самый момент Катерина повернулась во сне, и её лицо упокоилось напротив Заразиного прыгающего желудка, ручки обвились вокруг Цвиркуновского пояса, и совершенно отчётливо она прильнула к нему, пылающему адским огнём, отказывающемуся подчиняться скромному разуму.
И был самый подходящий момент сейчас завалиться рядом, прижать её к себе, добраться до всего, чего желал до дрожи, до безумия, получить наконец своё.
А там - будь что будет.
И в тот самый миг, когда Яшина природа почти вырвалась из штанов на волю, начала творится чертовщина самая настоящая.
В нос ему внезапно ударил резкий, противный, сырой запах – потревоженной земли, тлена, ядовитой трупной пыли. На глазах поражённого Заразы опадала и проседала на заострившихся костях быстро тускневшая, только что белоснежная кожа, ногти выросли и заострились, свиваясь изжелта-серым штопором, прекрасное лицо обтянуло шелудивой шкурой, как серым пергаментом, и полезли наружу, оскалились жёлтые зубы.
Не помня себя от страха, Зараза заверещал, как заяц, дёрнулся – и вырвался на свободу.
Очнувшаяся Катерина с испугом глядела, как он судорожно, не попадая в рукава, пытается влезть в дождевик. Руки у него не просто тряслись, а ходили ходуном и завивались спиралями.
- Яша, куда ты? – тревожно спросила она.
- Я-то? – рассеянно переспросил Яков, боясь взглянуть на неё. - Я-то это… туда… вот чёрт. Домой, куда ж ещё! Пора уж.
- Яшенька, ты ненадолго ведь, правда? - жалко спросила Катерина, приподнимаясь на локотке так, что халат окончательно сполз и свету явилось перламутровое плечико, круглое и завораживающее. - Яшенька, не уходи!
Как всё-таки много зависит от исполнителя! Сотни раз на разные голоса повторяли ему эти слова с незначительными вариациями – и ничего, кроме тоски и неловкости, эти заклинания у Заразы не вызывали.
Теперь же под звуки божественной этой флейты, на фоне умоляющего взгляда, нежного мерцания кожи, тяжёлой волны сияющих волос Яша жаждал не просто остаться, а прямо-таки насовсем… на всю оставшуюся жизнь… только бы у этих прекрасных ног… ковриком, подушкой… собачкой ли, кошечкой…
Или, быть может, мягконабивным лемуром?
По Заразиному хребту волной прошла крупная дрожь, внутри черепа разлилась отвратительно-свежая пустота, словно нюхнул от души нашатырю.
- У меня без тебя… так голова болит… – горестно прошептала Катерина, уже не глядя на него, закрывая личико руками.
Воровато поглядывая на неё, Зараза потряс головой, потрепал уши, потёр лицо – ему полегчало, точно протрезвел.
- Знаете, Екатерина Сергеевна, прямо первый раз со мной такое, - поведал Зараза светски, - забавно! От меня голова у многих болит – это да, это присутствует. Но чтобы без меня болела, ха-ха!
Бросив на него отчаянный взгляд, Катерина кинулась ничком на подушку и разразилась горькими слезами.
- Это вот уже хамство, - рассердился Яков, боявшийся женских слёз хуже огня, - Катя! Катенок! Ну Катенок, ну не плачь, маленькая… ну успокойся!
Как-то само собой получилось, что вылез Зараза из дождевика и снова очутился на кровати, и как бы невзначай взяла она его мягкими ручками в плотное кольцо и рыдала всё так же безутешно, хотя и спокойнее.
Рубашка у него взмокла от пота на спине и от слёз – на груди.
«Вот дура девка», - сердито подумал Зараза.
- Какая я тебе девка, - всхлипнула она, - я тебе в бабушки гожусь…
- Да упаси боже от таких бабушек, - серьёзно ответил Яша, - грех-то какой! Ну Катенок… ну что же ты, уже все глазки выплакала. Ведь головка сейчас заболит опять… ну пойми, не могу ж я постоянно с тобой тут…
Это заявление породило очередной поток.
- Ну почему же? – всхлипывала она. - Это из-за ногтей, да? Из-за того, что я хромая?
- Господи, ну причём тут… ты-то тут при чём, глупая, - а ведь и вправду, причём, недоумевал Цвиркунов, радостно убеждаясь, что держит в объятиях не полуразложившуюся чувырлу, а очень даже красивую девушку.
«Так. А куда же я в таком случае собрался?» - удивился он. И вспомнил, куда.
- Катенька, ты и меня пойми. Машка там одна, волнуется, ей тоже помогать надо, - втолковывал терпеливо Зараза, - не могу я её бросить, она и без денег наверняка, и ребят надо пасти.
Катерина оторвалась от орошения его одежды и поглядела подозрительно:
- Каких ребят? У тебя нет детей.
- Своих вроде бы нет… ну у меня ж племянников четверо.
- Я, между прочим, тоже волнуюсь, - в Катином богатом голосе отчётливо зазвучали стервозные нотки, - и мне тоже надо помогать! Я тут одна совсем… а у стольких детей наверняка есть хоть один папа!
И тут, о чудо!
Как будто лаковая волна плеснула на Яшино сердце, на его отчаявшуюся было голову тяжело и мягко, как дубинка, обмотанная тряпьём, пало вдохновение.
Да так смачно пало, так вовремя, что он чуть было не подскочил, с трудом не завопил от радости, и вообще еле сдержался.
А потом, поддёрнув воображаемые манжеты, извлёк воображаемый ланцет и принялся потрошить.
Смакуя каждый звук, Зараза ехидно пошёл с козырей:
- Пап, Катенька? Так ведь пап ихних ты того… в зверушек превратила!
- Кто, я? – застигнутая врасплох Катерина оторвалась, наконец, от Заразиного плеча, и неискусно изобразила изумление и негодование.
- А кто же? Может, я? – голосом киношного провокатора осведомился Цвиркунов. - Или папа римский?
- Ой, слов этих при мне не произноси! - горячо попросила Катерина. – Выдумаешь тоже. Что за истории про превращения?
- А про собачечку с кошечкой история, сладенькая, - хладнокровно добавил он жару, - чёрная собачка и рыжий котик, помнишь?
- Ты чёрт знает что мелешь. Ты пьян, что ли? – строго спросила она, сохраняя завидное самообладание.
- Не наливала, так и не говори, - легко отбил Зараза, - племянники-то мои по твоей, Катя, милости, без пап остались. А может, заодно и толстого лори вспомнишь, Михаила, а?
Катеринино лицо страшно исказилось, она всё ещё хорохорилась, пыталась саркастически улыбаться, но мышцы её не слушались, а зубы стучали, как кастаньеты:
- Нет, нет, - она отвратительно хрустела белыми пальцами, точно стараясь их выломать, – нет, это не я, это же он сам… Что ты говоришь? Что ты говоришь? Я же не знала, чей он! И забыла совсем… это шутка была!
- Хороша шутка, Катя! – искренне возмутился он. - По-доброму пошутила!
И, руководимый всё тем же волшебным наитием, старательно, не пропуская ни единой детали, пересказал в красках своё видение всей истории. Кое-какие моменты он счёл нужным опустить, кое-что добавить, но главное донёс до Катерины в целости:
- Васю Рыжкова, влюблённого в тебя до смерти, за что в кота обратила? Могла бы просто отказать, если как муж он тебя не устраивает! А Марк? Марк-то что тебе сделал, рожа эта простодушная? Как он мучается, видела бы ты его блох!
- Это он-то ни за что! – отчаянно вскинулась Катерина. – Он-то! Да ты не знаешь ничего!
- Достаточно знаю! - оборвал Зараза, дивясь своей смелости, но ничуть не робея. Он прекрасно видел, что каждое его слово бьёт точно в цель, что Катерина, трясясь как в лихорадке, отчаянно пытается сохранить хладнокровие и присутствие духа. И что ей это по слабости головной почти не удаётся.
Зараза призвал всё своё красноречие, заговорил о горькой судьбе пропавшего Михаила, упокоившегося в зеленоградском лесу, про его нежную душу и блестящее спортивное прошлое.
Катерина глядела на него пригорюнившись, подперев подбородок кулачком, полными слёз глазами.
- Я не знала, Яшенька, - шептала она, - не знала, честно… мне казалось, это остроумно…
Яков с редкой художественной выразительностью перешёл на описание немого отчаянья, охватившего Катерининых жертв:
- Что ты натворила, Катя! Остроумная ли твоя задумка – не мне решать. Но за что же ты божьих тварей истязаешь?
- Всем бы такое истязание, ага, - пробормотала Катерина, топорщась, но Зараза прекрасно видел, что ей стыдно, - кормят их, ухаживают, ничего такого от них не требуют… чем, скажи на милость, они отличаются от себя в людском обличье? Парой килограммов шёрстки и тем, что молчат постоянно. Да так оно и лучше для всех…
- Было бы лучше для всех – шли бы к тебе наши тётки обратно? – тотчас парировал Яша. – Так давай до конца – либо яду им всем, либо мозги отшиби. Они ж люди, пусть и в звериной шкуре. А ты их так взяла – и подвесила между небом и землёй. Теперь они всё осознали, всё понимают – и мучаются оттого, что не могут любить так, как положено! По-человечески! А кое-кто, между прочим, так и помер, в лемурьей шкуре, не успев сказать «прости - прощай»… и может, что и понял, только сказать или исправить ничего не смог. И эта…
И он замолчал, подняв глаза к потолку и пытаясь найти нужные слова.
… Маша закончила перевод очередной главы и задремала было, уткнувшись в кухонный стол, когда услыхала в прихожей подозрительный шорох.
- Ну что там ещё? – пробормотала она и снова узрела брата.
- Привет, - рассеянно сказал Зараза, возясь в книжном шкафу, - да где ж это, чёрт подери, - бормотал он, роняя с полки сонного Кошака, - я ж его точно… недавно ведь видел! На меня ведь падал столько раз…
Кошак недовольно задёргал хвостом и ушёл подкрепиться молоком. Яша проводил его пустым взглядом, что-то соображая. Потом с новой силой набросился на книжный шкаф.
- Яша, что потерял?
- Достоевского! – разразился он наконец. - Куда ты, неуч, «Карамазовых» дела? Как же это там… любите всяку тварь божью, животных, любите растения… животных любите особенно, засранцев блохастых… Машка! Где «Братья Карамазовы»?!
- Да не ори ты, - сбитая с толку, Мария подключилась к поискам, - вот они, на тебя смотрят, пожалуйста! Ну… куда ты опять, на ночь глядя?!
Но его уже и след простыл – ускакал Зараза во тьму, крепко, как последнюю надежду или пропуск в рай, прижимая к сердцу потрёпанный томик.
Таким он и остался было Марии на добрую память, – ибо она думала, что больше никогда его не увидит, и по этому поводу не спала всю ночь, мученически мучалась и плакала, - как вдруг, неожиданно для всех и самого себя, вернулся домой.
Да не мышонком, не лягушкой, а тем, кем и был на самом деле – Яковом Цвиркуновым.
На рассвете, розовом и пригожем, вернулся Зараза в отчий дом - растрёпанный, воспалённый, на ватных ногах с трясущимися коленями, со стеклянными глазами, в которых всё ещё тлело божественное знание…
У него не было сил даже открыть дверь, и он смирно, по-мышиному в неё скрёбся вялой рукой.
Сестра распахнула двери, но Яша даже не смог переступить через порог, а тихо сполз вниз по косяку о косяк.
Мария начала было язвить по поводу сексуальной распущенности и ненасытных ведьм, но вовремя поняла, что брат измотан совершенно по-ненормальному.
- Господи, что это с тобой? – робко спросила она, прикасаясь к его рукаву, - Яша! Ты ли это?
- Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, - голосом тихим и богобоязненным поведал ей в ответ Зараза, с трудом шевеля языком, - и спросишь себя: «Взять ли силой али смиренною любовью?»
- Братик, - переполошилась Маша, подставляя ему хрупкое, но надёжное плечо, - Яшенька, пойдём! Ну их всех…
И, пока волокла она его на себе по направлению к дивану, Зараза доверительно вещал, как в забытьи:
- Всегда решай: «Возьму смиренною любовью»… смирение любовное — страшная сила изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего…
- Вот чёртова племянница! – в отчаянии ломая пальцы, плакала от страха сестра. - Яшенька! Братик!
Она попыталась было что-то выяснить, расспросить, но брат вдруг сделался слезлив и буен. Он всё пытался что-то объяснить, но язык заплетался, то и дело западая в глотку и грозя задушить собственного хозяина.
С большим трудом удалось Маше уложить брата на диван и заставить выпить стакан водки. Только после этого Зараза заснул.
Но когда сестра, тихо плача, принялась стягивать с него джинсы, он неразборчиво и убедительно проговорил: «Не это главное, не в этом дело!».
И всё-таки потом заснул.
Глава 24
И не судьба, ох не судьба была Маше успокоиться! Не успела она утихомирить несчастного брата и сварить себе, сонной, не на шутку испуганной и измученной, кружку оживляющего кофе, как вдруг из коридора донёсся жуткий грохот, треск и звон стекла.
Посыпались градом книги, задрожали стены – и Мария, тотчас вообразив, что в Зеленограде началось землетрясение, полетела спасать потомство.
Выскочила как ошпаренная из кухни - и немедленно упала, спотыкнувшись о тело, охающее и сквернословящее на полу.
- Чтоб тебе провалиться, проклятому! - начала в сердцах она, пригляделась и тотчас истошно заверещала:
- Кошак! Васька!
Рыжий Василий собственной персоной валялся, как ушибленный жук, на спине и пытался вздохнуть. Машка же всячески этому мешала, принимаясь то ощупывать его, то щипать себя, а то и вовсе, обливаясь слезами, целовать щёки, заросшие оранжевой щетиной почти до самых ошалелых глаз.
- Ну ты потише всё-таки, - прохрипел Василий, оттягивая пальцем серый воротничок белой рубашки, - на фиг такие приколы… сплю, никого не трогаю… шкаф у вас какой-то такой… хлипкий!
- Васенька, Васька, Васька!!! – вопила Маша, убедившись, наконец, что под нею находится именно Кошак Рыжков, друг детства, запрыгала от радости на нём, как на батуте, тормоша и щипля его изо всех сил. И Кошак готовился уже помереть, и пытался настроиться на душеспасительный лад, как вдруг смертоубийственную егозу взяли крепко за косу и стащили с его бренного тела.
- Марк! – тотчас заверещала Маша так, что стёкла задребезжали, и завертелась туда-сюда, - Марк!!!
Мрачный Тело не успел высказать ей всё, что собирался. Продравшись сквозь джунгли дикой щетины, и чуть не исколовшись насмерть, Маша заткнула ему рот поцелуем – от души, сладким и глубоким, до самых гланд.
От немедленного убийства пришлось воздержаться.
- Что ж ты, мерзавка? – попенял Марк, когда ему удалось наконец оторвать от себя эту маленькую пиявку. - Дети же смотрят!
Близнецы, теряя тапки, тотчас повисли на нём, как лайки на медведе, и принялись выяснять, что он им принёс. Серёга, запутавшийся в не по росту длинной пижаме, шнырял под ногами, ничего не понимал, но принимал живое участие во всеобщем веселье, заливаясь бессмысленным смехом.
Заспанная Света вышла из спальни. Некоторое время критически разглядывала вакханалию, а потом задала вопрос, который сочла самым важным.
- А где собачка? – тоненьким обиженным голоском осведомилась она.
Взрослые немного притихли. Маша с напряжением поглядела на Марка.
Тело пошевелил мохнатыми ушами и широко оскалился:
- Ну, Света, теперича я буду вместо неё.
Близнецы хором завопили басом, Серёга подбавил тенором, а Света, насупившись и нахмурив рыжие бровки, смерила Тело с головы до ног недоверчивым взглядом крыжовенных глазок - и, наконец, снисходительно признала:
- А что, годишься. Похож.
- Между прочим, почему не спрашивают, где кошечка? – обиженно поинтересовался Кошак, с трудом отдирая себя от пола. В человеческом состоянии он разучился падать на лапы, а суставы оказались куда менее гуттаперчевыми, чем в состоянии кошачьем – ясное дело, сказывались неправильный образ жизни, несоблюдение диеты и плохая экология.
- Кошки, они постоянно где-то, - пробасила назидательно Лизка, - ничего! Есть захочет – придёт.
- Кстати, о еде, - многозначительно поглядывая в сторону кухни, проговорил Василий, - не пора ли нам подзакусить? Последние пироги были очень даже ничего!
- Сойдёт и борщ, - буркнул Марк.
- И не думайте, - решительно отрезала Мария, - валите по комнатам. На кухню нельзя, там Яша спит.
В тот же миг дверь в кухню отворилась:
- Привет, братва, - жмуря от света красные глаза, сорванным голосом просипел Зараза, - ну что, отвалились хвосты-то?
… - Что-то опять я не догоняю, - лениво проговорил Марк, делая большой глоток из бутылки, - что это такое было? Как произошло? Но всё равно хорошо… без хвоста… без блох…
- И пиво – вещь, да ещё и после двух недель просушки, - подтвердил Кошак, жмурясь на солнце из-под рыжей чёлки.
Они полулежали на скамейке, с наслаждением раскинув ноги и свесив руки, радостно осознавая, как это всё-таки приятно – быть хомо эректусами.
- Всё хорошо, только вот послезавтра на работу. Отпуск быстро кончился, - сокрушённо заметил Тело, в сотый раз радостно хрустя шейным остеохондрозом, - хотя, конечно, погуляли неслабо… как считаешь, Яш? Слышь, Зараза, ты где?
- А? – на мгновение проснулся Яков и отрешился вновь. В отличие от привольно распростёртых друзей, Зараза был зажат и странен. Он то и дело дёргался, начинал смотреть на часы, проверять их точность, сверяясь по солнцу. Опасливо глядел в лес. Доставал и прятал мобильник. Без причин начинал лепить куличики с детьми в песочнице. Сбегал в магазин и очень быстро оттуда вернулся.
Белокурые отросшие кудри опали, васильковые глаза сделались как у больной плюшевой собачки, нос заострился ещё больше, да и вообще его славная добродушная физиономия осунулась и приобрела нездоровый, философский оттенок.
Привносил Зараза диссонанс во всеобщую гармонию, ибо кроме него всё вокруг дышало спокойствием и умиротворением.
Были спокойны и счастливы Тело и Кошак, открывшие в себе таланты, достойные Цезаря – сейчас они умудрялись одновременно пить пиво и присматривать за детьми, а Марк ухитрялся ещё и курить.
С подрастающего поколения можно было рисовать плакаты, иллюстрирующие счастливое детство. Даже скрипучие качели первый раз за всю свою ржавую жизнь пели, как свирель.
Общее умиротворение осенило своим белым крылом и Марию, которая осталась дома, - готовить еду, по её словам, но на самом деле с облегчением завалилась спать. И спала спокойно – первый раз за две недели.
Денёк был располагающий к тихому счастью, пасмурный и тёплый.
Люди, пользуясь случаем, вылезли подышать на улицу.
У подъезда мужчина с лицом усталым и добрым, воровато озираясь, выбрасывал в мусорный контейнер светоотражающий жилет и обломки полосатого жезла. При этом он странно прядал ушами и часто постукивал ногой. Женщина старательно клеила на прицеп-коневозку объявление «Продаётся».
Кошак словил под мышкой особо ловкую блоху, Марк зажмурился и уже в тысячный раз за этот день потянулся, наслаждаясь тем, что можно так запросто разогнуться. При этом намертво задавил желание почесать ногой за ухом, как вдруг кто-то рядом прохрюкал знакомым голосом:
- Здорово, Костомаров! А ты тут с чего?
- Бля! - вздрогнул Тело. - Кто здесь?!
Здесь оказался Кабан Иванов – до скрипа чистый, до синевы выбритый, до отвращения благоухающий одеколоном, да ещё и в свежей футболке с изображением Святого Георгия, убивающего зелёного змия.
Иванов, полно и безоговорочно победивший пагубную страсть.
Иванов без водки, зато с женой.
Иванов, который выдохнул и решительно опрокинул в глотку содержимое бутылочки с морковным соком.
- Э-э-э-эх, хорошо! – крякнул он, снова выдохнув и замотав головой. - Заходи как-нибудь, чайку выпьем, а то и в регбишечку сгоняем… - и удалился, чинно переставляя ноги и поддерживая за ручку супругу.
- Это что, она у него должна была прощения просить? – недоумённо спросил Кошак у пустоты и вселенской справедливости. - Она ж от него лет пятнадцать, как помирает, на дню по сто раз.
- Да нет, Кошак, это мы с тобой реально что-то не догнали, - признал Марк, почесав-таки за ухом. Рукой, - мы вот превратились обратно, и никто ничего у нас не просил. Наверно, это она так прикалывалась. Или момент у неё такой воспитательный. Могла и без прощения нас всех расколдовать, Макаренко чёртова.
- Стерва, - поддакнул Кошак, - но слава богу, одумалась. Всё-таки совесть у неё есть!
Зараза судорожно вздохнул.
- Что? – подозрительно спросил Кошак. - Что не так-то?
- Колись, Зараза, - поддержал лениво Марк.
На неровных щеках Яши заиграл нежный девичий румянец. Зараза поглядел в пасмурное небо, на собирающиеся тучки. На часы.
- Дождь собирается... наверняка с грозой… - промямлил он жалко, - и время уже к вечеру…
- Слышь, синоптик, не пугай дитю, - пробасил Тело, - что за ботва и клубни?
- Да в порядке всё, - мужественно ответил Зараза, но потом как-то сдулся, сник и решился:
- Пора мне… я ж попрощаться зашёл, братцы… Совести нет у неё. Она ж не просто так согласилась всех расколдовать. Сказала, чтобы к вечеру непременно у неё был… и, - он снова прерывисто вздохнул, причём в горле у него что-то пискнуло, как у пташки, - остался чтобы у неё… на ночь. И насовсем.
Молчали, переваривая услышанное.
Марк, пусто таращась в серое небо, ожесточённо драл ногтями руку. Василий подобрался, в глазах снова загорелись злые котовьи огоньки:
- От Зараза… - не выдержал он наконец.
- Что Зараза?! – вдруг взорвался Яков, заорал на всю поляну. - Что Зараза?! Что уставился, кот помойный?! Хочешь - сам иди! Сам!!! Что, не хочешь?!
Кошака тотчас сдуло со скамейки, он с необычайной резвостью брызнул в сторону ближайшего дерева и мигом на него вскарабкался.
- Яшка, окстись! - перепуганный не на шутку Марк с трудом удерживал разбушевавшегося друга. - Тихо ты, чумной!
- Марк, я не смогу! – горячо зашептал Зараза, вцепившись Телу в воротник. - Да не смогу я, понимаешь? Это ж только кажется, что она красивая. Очень красивая, да и неплохая она… говорит, помрёт без меня, не может без меня.
- Вот это любов, - попытался пошутить Марк, но тотчас замолчал, натолкнувшись на Яшин безумный взгляд.
- Мне не то чтобы что, мне думать об этом страшно! Так и чудится мне от неё запах, - торопился и дёргался Яков, обгрызая себе пальцы, - как из могилы, а то и что похуже чуется… пепел, тлен… не смогу! А не смогу – так вообще убьёт…
- Да за что это? – недоумённо спросил Тело. – Ну не смог раз, что, за это убивать?
- Дурак! – отчаянно простонал Зараза. - Она ж баба! Баб не знаешь?! Всё простит, только не это! Ну один раз отскочил я. Знаешь, как? Всю ночь ей Достоевского читал, по головке гладил, слова умные шептал. Расчувствовалась, расплакалась… теперь так просто не отделаешься! Конец мне, Марк!
Кошак, стыдливо озираясь, осторожно спускался с дерева, а Марк, пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли, неуклюже обнимал плачущего Заразу и гладил его по голове.
И думал, думал, думал, гонял под черепом неповоротливые, свинцовые мысли…
- Ну всё, хватит! Я что тебе, девка красная? Пидорасов мы не любим, – сердито пробурчал Зараза, решительно отлепляясь от Тела. Глаза у него были алые и заплаканные.
Он трубно высморкался – как всегда, в накрахмаленный платок, - и голосом мёртвым произнёс:
- Пойду уж. Не поминайте лихом.
- Яшка, загубит ведь тебя ведьма проклятая, - тихонько проговорил Кошак, нервно облизывая щетину, - оставайся! Авось пронесёт…
- Я не за себя… голова кошачья! Ей же вас обратно перекинуть – раз плюнуть… так и сказала. Ладно, - Яков решительно поднялся и перекрестился, - Машке скажете, чтобы не волновалась, в магазин, мол, пошёл. А вы уж того… не оставляйте её, уроды. А то по ночам к вам являться буду, до смерти застыжу...
Кошак быстро обнял его и отвернулся, морща конопатый нос. Марк схватил за волосы и дружески треснул в солнечное сплетение.
Заразе полегчало. Он по-быстрому, чтобы опять не расплакаться, перецеловал детей, раздавая им припасённые леденцы и наказывая не огорчать родителей.
- Хватит лизаться! - брезгливо пробасила Лизка, вырываясь.
- Дядь Яш, ну что за ребячество! – попеняла Света, поправляя рыжий локон.
- Яш, ты что это? – удивлённо спросил Юрец, вытирая чумазые щёки. - У тебя глаза красные.
Зараза сглотнул и отдал ему свои швейцарские часы.
- Что ж это такое, Марк? – смятенно спросил Кошак, глядя ему вслед. – Ведь без конца и впрямь конец Заразе… ну ты понял. Надо ж это… что-то делать?
- Надо, - не стал противиться Тело, закуривая очередную сигарету.
- А что делать-то, блин? – нервно спросил Василий, ёрзая на скамейке и пуская тревожные искры.
- Не знаю, - раздумчиво сообщил Марк, не моргая, как орёл на солнце, глядя на огонь зажигалки, - но, с другой стороны, кажется, догадываюсь.
В песочнице вдруг ни с того ни с сего заплакал Серёга. За ним почему-то начали всхлипывать и заревели девчонки, а Юрец подозрительно шмыгал носом, глядя на подаренные часы.
- Пошли, Кошак, - разгибая свои многочисленные члены, Тело оторвался от скамейки и потянулся в очередной раз, - ребят надо домой завести. Как бы не опоздать нам. А то мне ж ещё на работу выходить...
Глава 25
Если Вы принимаете лекарства от импотенции, значит, Вы хотите раскрыть свои способности и возможности, но не знаете, как это
сделать.
Сонник с портала зеленоградских женщин
И снова, в который раз, отправился по жёлтой дорожке Зараза, полный до краёв самых нехороших предчувствий. Машинально нацепил промеж ушей улыбку, нарвал цветов и добрёл до Катерининого дома.
Звонок, шаги, открывшаяся дверь. Цветы полетели, отброшенные к чёрту, и Катерина повисла у него на шее:
- Пришёл, пришёл, - приговаривала она, - как хорошо, какой ты молодец!
Красивая как никогда, в лёгоньком полупрозрачном одеянии, приодетая и подмазанная где надо, она так и тёрлась, как кошка у сметаны, то и дело заливалась серебристым смехом, то, наоборот, недоверчиво ощупывая, точно проверяя, вправду ли это Зараза.
Ну а поскольку это и был он, и всё-то у него по-прежнему было на месте, Катерина обвилась вокруг него, как плющ вокруг дерева, душа и целуя куда придётся:
- Ты был дома? Ты видел? Я хорошая теперь, правда?
- Конечно, видел, - через силу улыбнулся Зараза, целуя её осторожно в кончик носа, - конечно, хорошая… милая… умница, молодец…- бормотал он уже машинально, увлекаемый в сторону спальни.
Дорога оказалась мучительно долгой, ибо Катерина то и дело отвлекалась, чтобы стиснуть Заразу в объятиях или впиться в него огненным взглядом или поцелуем – таким же горячим и сладким, как вишнёвый пирожок из «Макдональса».
- Я соскучилась одна, как же соскучилась! – причитала она. – Не могла и подумать, что так буду скучать по тебе!
Из-под необычайно ловких пальчиков разлетались по углам пуговицы, ремень, пали на пол кроссовки. С горестным шорохом поползли с Заразиных ног джинсы.
Яша лежал на кровати, смирно глядя в потолок и ожидая конца.
Катерина на мгновение оставила его в покое, точно вспомнив что-то, а потом бросилась к настенному шкафчику.
И достала красную баночку, извлекла травку – стебельки и листья синевато-зелёные, цветок маленький, огненно-красный с жёлтой каёмкой.
- Помнишь травку-то, Яша? – радостно смеясь, спросила она. – Не простая травка! В разы всё усиливает, все чувства, лучше шпанской мухи… давай по чуть-чуть, капрелюшечку, чтобы больше удовольствия?
- Давай, - послушно согласился Зараза, пережёвывая безвкусную соломку и чувствуя себя ослом. А потом запахи, звуки и ощущения пошли накатывать на него - густо, неторопливо и страшно.
Малейший скрип отзывался в затылке истеричной болью, безумно воняли склянки духов в соседней комнате, чуть не вековая пыль мучительно скрежетала в воспалённом носу…
- О! А может, Катя, у тебя голова болит? – с надеждой спросил Яша.
- Ну что ты, милый, нет, - радостно сообщила она, - это чудо, радость моя! У тебя чудесные руки, Яшенька! Да посмотри же ты на меня!
Яков сглотнул, послушно посмотрел - и ужаснулся. До страшного беглеца с кладбища ей было ещё далековато, но первый шаг уже сделан.
Катерина смотрела на него, кокетливо хлопая ресницами, длинными и острыми, как стрелы, слипшимися от слёз и крови. В уголках глаз - красных, с полопавшимися сосудами, с порванным веками, - застыл гной, на позеленевшем горле запекался бурый шрам, сопящее дыхание вздувало гнилую шкуру…
Скулы так и грозили прорвать полуистлевшую серую кожу, туго их обтягивающую… и всё щерились острые жёлтые клыки между сухих губ, а сами губы покрывали глубокие трещины, из которых сочилась сукровица!
«Что-то срочно надо делать, иначе не дожить мне до утра», - в панике думал Яша, стараясь дышать глубоко и через рот.
Он прикрыл глаза.
Слава Богу, голос у неё не изменился, он даже стал как будто ещё прекраснее, музыкальным, нежным, но, спаси Господи, что же она им говорит!
- Ты останешься со мной, правда? – приговаривала она, ласкаясь.
Господи, ну почему ж она хотя бы не сделает что-нибудь с ногтями… маникюрчик там… или пусть хотя бы просто отстрижёт!
- Катенок, нельзя ли мне водочки? – робко попросил Зараза, открывая глаза и тотчас зажмуриваясь.
- Конечно, милый, всё что угодно! - великодушно согласилась полуразложившаяся, но по-прежнему покладистая Катерина. - Тебе повкуснее?
- Мне побольше, - сухо сглатывая, жалобно проговорил Зараза и всё пытался справиться с собой, не отворачиваться, не заорать, не отводить глаз от прекрасного этого лица, покрытого лёгким налётом зелени и золотишком нежного некроза…
Между тем всё шло как по-писаному, и из того же шкафчика на стене появилась бутылка; Яков вылакал водку и снова поглядел на барышню.
И возрадовался, как манне небесной - следов разложения как будто поубавилось.
- Давай ещё раз, - потребовал расхрабрившийся Зараза, и Катерина с радостью подчинилась.
Выпил ещё стакан – и с удовлетворением заметил, что почти всё встало, да ещё и на свои места.
Он дошёл до того, что мужественно взялся за девушкину талию, на вид такую манящую, пьянящую и гибкую, но тотчас зашипел от боли - в только-только поджившие ладони ожесточённо впилась острая, покрытая мерзкой слизью кость из позвоночника.
- Тьфу, пропасть, - пробормотал Яков, бросая талию, берясь покрепче за бутылку и глотая водку уже из горлышка.
- Осторожно, родной, это не простая водка, - лёжа рядом на кровати, Катерина умильно глядела на него, как на умственно отсталого, но славного ребёнка. Лицо её нежно улыбалось, но тело от шеи до пяток было изъедено до прозрачности.
Зараза как раз отвлечённо размышлял о том, что её так изъело - время или всё-таки червяки, - как она уже нетерпеливо потянула его к себе с несомненным намерением присосаться.
Но стоило Катерине замолчать, а Заразе открыть глаза, стоило почуять отвратительные запахи – пожухлые цветы, свежая земля и плесень (склеп, форменный склеп!) - как нервы Цвиркунова не выдержали.
- Охренела?! – заорал он что было силы, соскакивая с кровати, отталкивая от себя чудовище. - Ты опухла, мать!!! Посмотри на себя!!! Побойся Бога, старуха!!!
Заразин вопль только-только утих под потолком, и тотчас произошло страшное – полуразложившееся страшилище прямо глазах собралось воедино, обросло перламутровой кожей, шоколадными волосами - и Катерина, прекрасная как никогда, в бешеной ярости стояла перед ним.
В зелёных глазах полыхали ядерные всполохи, высокая грудь возбуждённо ходила вверх-вниз, из алого рта вырывались языки пламени и облачка серы, белые острые зубы сверкали как стальные клинки.
- А ты… ты… - задыхаясь, через силу выговорила она, с величайшим трудом подбирая слова, - козлина тупая! – надсаживаясь, злобно закричала наконец Катерина, взмахивая тросточкой, как по волшебству возникшей в руке, - Зараза!!!
Глава 26
Детям. В субботу, в ДК «Зеленоград» состоится цирковое представление для детей и взрослых пермского цирка «Меланж». Гвоздь программы — танцующая коза Соня.
- Ну, по ходу звездец Цвиркунову, - вполголоса заметил Марк, переворачиваясь на живот и выбрасывая докуренную сигарету.
- Ты смотри, как полыхает, - восхитился Кошак, заглядываясь на чернильное зарево, метавшееся в окнах, - с тобой такого не было! Как думаешь, жив?
- А вот сейчас и узнаем, - степенно пообещал Тело, - ну, погнали с Богом.
Пригибаясь к земле, они выползли из-за кустов, в которых хоронились вот уже более трёх часов, и чуть ли не на четвереньках принялись подбираться к зданию лечебницы.
Точно устыдившись неуместной вспышки, домик виновато притих и снова подрёмывал себе уютно меж деревьев. Однако по-кошачьи чуткий Василий услыхал возню, топот копыт и звук отворяемой двери.
- Атас, - шепнул он опасливо. Марк кивнул и неслышно канул в куст шиповника. Кошак птицей взлетел на яблоню.
- Ишь наловчился, рыжий, - пробормотал Тело, и тотчас забыл про всё на свете. Входная дверь распахнулась, глянуло чёрное нутро дома – и из него привидением выпорхнул маленький белый козлик. Сила, давшая ему пропуск в большой мир, была настолько велика, что первые несколько шагов животное проделало на передних ногах.
Не удержавшись-таки, он ткнулся носом в клумбу и затих.
За ним захлопнулась стальная дверь и закрылась на два поворота ключа.
- Вот блин, - дрожащим голосом мяукнул Кошак, показываясь между листьями, бледный, как непарный шелкопряд, - ты видел?
- Да, етитская сила, - процедил сквозь зубы Марк.
Козлик между тем поднялся, с трудом держась на трясущихся и разъезжающихся ногах, с невыразимым отчаянием огляделся по сторонам и так душераздирающе взмемекнул, что у Марка тотчас запершило в горле и зачесалось в глазах.
Это был, наверное, самый маленький и несчастный козлик на всём белом свете - с нескладными крепенькими ножками, кучерявым невысоким лобиком, трогательными белыми ушками вразлёт, чахлыми тремя волосками вместо бороды и тупенькими пеньками вместо рогов.
- Зараза, блин, - пробормотал Марк жалостливо, - потерпи, братишка! Мне б до неё только добраться… в мясо-кровь… как сидорову козу… колом осиновым…
Хвост козла-недомерка трясся, как листок – несчастная тварь, точно молясь какому-то козлиному богу, подняла узкую мордочку к равнодушному пасмурному небу. Потом точно камень на шее потянул его вниз, на холодную сырую землю, и козлик, низко опустив кудрявый лоб, поковылял в темноту.
Всем своим видом являл он безоговорочную покорность судьбе и полную готовность быть пожранным волками.
Но не успел козлик пройти и половины своего крестного пути, как с яблони хищной птицей пал на него Василий, ловко сгрёб в охапку – и пустился наутёк.
Козёл успел лишь истошно взмемекнуть.
Марк показал в темноту большой палец.
Наступила пронзительная тишина. Замолкли птички и прочие ночные твари, стало так тихо, что можно было расслышать, как по листьям подбирается к городу очередной дождь.
Тело услыхал, как Кошак в кустах нервно обгрызает ногти.
- Потише, ты, - заворчал было он, как вдруг дверь дома тихонько отворилась.
В сад вышла Катерина. Марк замер.
Из одежды на ней только и было, что призрачно-белая ночная рубашка и шерстяной платок на плечах. Она стояла на пороге, с керосиновой лампой в руке, опираясь на свою палочку – светлый мотылёк, лёгкая добыча для ночных чудовищ, затаившихся во тьме…
Марк потряс головой и принялся потихоньку подбираться поближе.
- Яша! – позвала она ломким голосом, каким говорят после плодотворной истерики. - Яша, где ты? Иди, я больше не сержусь. Яша!
Ясное дело, никто ей не ответил, глупой бабе. А что она, интересно, хотела услышать? Катерина поколебалась ещё немного вместе со своим фонарём, а потом сошла-таки с освещённого пятачка, с порога.
Маленьким привидением прошелестела мимо клумб, боязливо заглянула за самый тощий и прозрачный кустик – и, как следовало ожидать, ни черта не увидела.
Однако стоило вздохнуть и направить свои изящные пяточки обратно в сонную обитель, как путь Катерине преградили поочерёдно резкий густой запах, не по ситуации огромное тело и деликатно сдерживаемый рык, который вот уже полтысячи лет не предвещал ей ничего хорошего:
- На что вам, мадам, этот козёл? – чудовищно откашлявшись и от души харкнув, куртуазно осведомился Тело.
От неожиданности Катерина вздрогнула и выронила из рук трость.
Марк красовался теперь на пороге дома в непринуждённо-изящной позе, скрестив руки и закинув ногу за ногу, встав на палочку тяжёлым каблуком блестящего военного ботинка.
- Это… ах, это пустяки, - неровным голосом проговорила она, судорожно сглатывая, и отчётливо дрожа, - а-а-а… вы не видели мою тросточку, Марк Израилевич?
- Как же, Катерина Сергеевна, очень даже видел, - ответствовал Тело солидно, меняя опорную ногу. Раздался жалобный треск, и палочке пришёл конец, - только вот никак не припомню, где. Да вы не бойтесь! Позвольте предложить вам руку, моя дорогая?
И как не пыталась Катерина избежать контакта с этим по-опасному галантным нынче Телом, он без труда воспрепятствовал этому, невозмутимо перегородив вход в дом своей значительной фигурой.
Катерина предприняла тщетную попытку просочиться в то немалое, что осталось свободным, но проще было протащить верблюда сквозь игольное ушко.
- Дайте же пройти, - нетерпеливо приказала Катерина, - даже странно. Что вам опять от меня надо? Или снова ищете своего Заразу? Нет его здесь, хоть весь дом обыщите. Мне холодно, не видите, что ли?
- Нет, не вижу, - ответствовал Марк, облачённый в тёплую ветровку и водолазку.
Он стоял на мёртвом якоре, подпирая дверной косяк и никуда не торопясь, и старательно прикуривал очередную сигарету от своей бензиновой зажигалки.
Вспыхнувшее весёлое пламя осветило его костлявое лицо, резкое и причудливое, как тень от горящей бумаги на стене. Ростом он был чуть не до самого неба, и запах шёл от него странный, полуживотный - получеловеческий.
Щурясь от табачного дыма, Марк пристально и бессовестно разглядывал присмиревшую даму, которая неловко ёжилась от ночной сырости и под его нехорошим взглядом.
Тёмные зрачки её отчаянно метались, тонкие ноздри раздувались, щёки пылали сквозь темноту волшебными маками – и Катерина пыталась совместить несовместимое, пытаясь одновременно смотреть и не смотреть на него.
- Не-е-е-ет, я к тебе, Красная Шапочка, - как можно ласковее поведал Марк, пытаясь говорить по-человечески.
Катерина низко опустила голову, краснея остренькими ушками. Шея у неё была тонкая, как шелковистая ниточка, и до того прозрачной казалась кожа, что видно было, как бежит под нею горячая тёмная кровь.
- Да? – с сомнением спросила наконец она, обращаясь к носкам его ботинок.
- Ты вот давеча, прежде чем в собачку меня оборотить, что говорила? Помнишь? – ему надоело разговаривать с затылками. Тело запустил ей пальцы в волосы, намотал на руку, потянул...
- Да… - одними губами, почти не дыша и не сводя с него зачарованных глаз, пролепетала Катерина.
Марк щелчком отправил сигарету куда подальше, немного подумал – какая же шейка распрекрасная, снежно-белая, прохладная, как в колодце вода, аж лоб заломило, - и с аппетитом лизнул.
Катерина замерла от страха, но тотчас тихонько застонала.
- Спать пора, - деловито заметил Марк, разминая шейные позвонки, - пошли, киса, что зря время-то терять.
Не отпуская Катиного хвоста, он по-прежнему галантно пропустил млеющую на ходу даму вперёд, принялся прикрывать дверь. И чуть не оттяпал конопатый нос Кошаку, который отчаянно сопел и рвался внутрь – точь-в-точь голодный кот в сени.
- Марк, ну это же! Мне как, можно, а? – жарко шептал Василий, искательно заглядывая другу в глаза.
- Иди, я сейчас, - легонько подтолкнув даму под зад, Марк, неумолимый, как судьба, поднёс прямо к рыжей морде огромный угловатый кулак:
- Можно Машку за ляжку. И козу на возу. А у тебя, малюточка, пост и воздержание. Вали дровишки встречать и чтобы тотчас разгрузились. Канистру не забудь.
- Ну так ты разгрузи, я за тебя подежурю… это ты пролетарий, а я больше по умственной части! - сунулся с обоснованиями Василий, но Марк только хмыкнул. Порывшись в карманах, извлёк оттуда строгий ошейник и короткий поводок.
- Яшку привяжи, - скомандовал напоследок Тело, начиная на ходу разоблачаться, - а то шашлык козлиный получится.
Глава 27
А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море.
От Марка 9:42
Уже освободившись от ветровки и вонючей водолазки, прилепив по ходу носки к стенке, Марк вошёл в спаленку и увидел занимательную картину.
Катерина, хрупкая и элегантная в своём полупрозрачном шёлковом одеянии, огромными плоскогубцами выдирала из стены гвозди - те самые, которыми старательный Зараза в своё время починял вывороченную им фрамугу. Гвоздям глянулось новое чистое место, они изо всех сил сопротивлялись, и оказались отменно длинными, и по толщине могли посоперничать с Катиными миленькими пальчиками.
Короче говоря, ничего у неё не получалось. Марк, шлёпая босыми ступнями, подошёл поближе, какое-то время с интересом и удовольствием наблюдал за тщетными попытками.
Заметив наконец его присутствие, Катерина почему-то засмущалась. Тогда Тело, ухмыляясь, отобрал у неё инструмент.
Катерина смотрела на него, не отрываясь, и во взгляде её волшебном читалась то ли отчаянная мольба, то ли нечеловеческая ненависть, то ли чёрный ужас. И всё это смешивалось в такую драматическую кашу, что человек чувствительный разразился бы нервными слезами и удалился моментально.
Однако Тело чувствительностью не отличался. Ему всегда было наплевать на выражения девичьих глаз, ибо он не привык замечать лишнего. Так, познобило немного, да и то из-за того, что из одёжи на нём оставались только штаны.
Деловито, по-хозяйски Марк смахнул барышню с подоконника и поставил поустойчивее на пол. Крепко ухватив её за волосы, дёрнул вниз.
Широко распахнутые, полные невыплаканных слёз зелёные глаза уставились на него, только страха и ненависти в них заметно поубавилось. В них заплясали дьявольские блудливые огоньки. Бледные щёки обливались жарким румянцем, аккуратные ушки пылали, а ярко-красный рот уже как будто улыбался…
- Не, горбатую могила исправит, - поведал сам себе задумчиво Марк, глядя, как Катерина, уже отбросив всяческие сомнения, неторопливо, одну за другой откусывает круглые пуговицы от его военных штанов, - ну сучка ведь безбожная, похотливая! О душе бы подумала… у-у-у-у-у…
Проповедь прервалась сам по себе, когда почуял он обжигающее прикосновение её лакомых влажных губ, тёплую сырость маленького рта, напряжение нежного горлышка… положил огромную пятерню ей на затылок – и безошибочно нащупал знакомую вороночку с ровными краями, пульсирующую под пальцами.
Горячая волна накатывала снизу, поднимая дыбом нательные волосы, заставляя их потрескивать и искрить.
- Ну хватит, рассосалась, - он грубо схватил Катерину за многострадальный хвост, кинул на кровать, взобрался, и с утробным рычанием вошёл безо всякого стука, резко и грубо.
Она сначала тихо повизгивала, потом начала стонать и стонала всё громче и громче, колотила кулачками куда попало, пока ему это не надоело, и не закрутил он ей ручонки аккуратным морским узлом. Капли пота вступили на крыльях её тонкого носа, на чистеньком высоком лобике, голова моталась из стороны в сторону, как на ниточке, счастливые слёзы струились по очаровательным веснушкам…
«Порвать на хрен эту шёлковую дрянь, - подумал было Марк, - намотают, блин, ни фига не видно…»
Но тут всё её тело затрясли, забили корчи и от дикого кошачьего вопля чуть не повылетали из рам стекла:
- Марк, я не могу больше, Ма-а-а-а-а-а-рк!!!
И он тоже перестал слышать что бы то ни было, ни стонов, ни криков, ни грязного сквернословия Кошака под окнами… не ощущал отчаянных ударов маленьких острых кулачков, хотя кровь сочилась из расквашенного носа и разбитого рта… входил, насколько хватало немалой длины, глубоко и грубо.
Снова вцепившись ей в хвост – «Ну почему, почему опять за волосы!» - жалобно взвизгнула она, - бросил на живот и с победным рыком ворвался с тылу.
Катерина обессилила и уже не кричала, а тихонько поскуливала, скребя пальцами по кровати, плотно сведённые острые лопаточки побелели.
- Больно, больно, господи, как больно, - шептала она в забытьи, - умоляю тебя, умоляю! Не останавливайся!!!
В тонкой искривлённой ложбинке позвоночника выступила терпкая испарина, которую насильник, волосатое чудовище, собака Христова слизывала шершавым языком, продолжая издеваться…
«Да когда же он сдохнет, скот, - билось в её измученной голове, - или я умру сейчас!»
И в тот же момент Марк с оглушительным рычанием обрушился на неё, как подстреленный, вышибая последний дух.
Катерина лишилась чувств.
В комнате плотной стеной стоял запах мокрой псины и сладкого пота.
… Тело вышел, старательно запер за собой дверь и, само собой, потянулся. Оглядел местность придирчивым взглядом и убедился, что во вверенной ему округе в порядке.
На полянке рядом с домом пригорюнился козлик, накрепко привязанный строгим ошейником и поводком к вбитому в землю колышку. При виде Марка он поднял кудрявую голову и тихонько проблеял что-то лирическое.
Вокруг дома, насколько позволяла видеть темнота, плотным валом была навалена поленица отменно сухих осиновых дровишек, сдобренных горами макулатуры.
- Ну чё, как? – с горячим любопытством прошептал воняющий бензином Кошак, так и подскакивая от нетерпения. - Как она вообще-то?
- Как-как. Спит, - отрезал Марк, прикурил.
И швырнул непотушенную зажигалку в ворох газет.
Пламя полыхнуло, дрова занялись весело и дружно.
Обезумевший козёл заорал благим матом и начал рваться с поводка, но ошейник мог бы сдержать целого ротвейлера, а уж тем более тщедушное парнокопытное.
- Сейчас проснётся, - заворожённо глядя на огонь, утвердительно сказал Василий.
- Обижаешь, - лениво парировал Тело, - ну что, пошли, что ли?
И они отправились в обратный путь. Василий волок на поводке истерично блеющего козла, и дошли почти до самой опушки, когда сзади раздался полузадушенный голос:
- Живодёры, сволочи! Пустите, гады! – хрипел из последних сил Яша, извиваясь на сырой траве, пытаясь выцарапаться из «строгача». - Задушите, черти! Отпустите, ублюдки!
Кошак растерялся, кинулся было вызволять, но Марк его остановил:
- Потерпи мальца, домой дойдём, дверцу прикроем – и отпустим с Богом.
Зараза лежал на траве лицом вниз и то ли плакал, то ли выл, колотя кулаками по земле.
Кошак сидел рядом на корточках, утешительно похлопывал по куртке и бормотал что-то убедительное, а Тело со скучающим видом обозревал окрестности.
Со стороны леса отчаянно полыхнуло малиновым огнём, раздался треск прогоревшего дерева, оглушительный грохот – и в небо поднялось густое чёрное облако. Повисело немного на одном месте, а потом как будто развеялось.
В начинающем светлеть небе зачертили чёрные зигзаги вороны, галки, нетопыри.
- Странная была тучка, - заметил нервно Василий, приглядываясь, - Марк! Да это ж…
- С-с-сука, - сплюнул Тело, размазывая по ветровке белёсую блямбу птичьего помёта. Пролетавшая над ним огромная тёмная сова завершила круг, утробно ухнула и насмешливо выкатила ненормально зелёные глаза, сверкающие, как две маленькие луны.
- Ушла опять, стерва, - добродушно выругался Марк, махнув вслед сове волосатой пятернёй, - ну счастливо!
Маша отказалась стать дважды Костомаровой, хотя Марка гнать перестала.
Когда Тело дома, на огонёк частенько заходит Василий Рыжков с молодой женой, и приносит цветы, конфеты и игрушки.
Пару раз Кошак пытался заглядывать во внеурочное время и без жены, за что был бит по щам нещадно и стал опасаться. Свободное время проводит в библиотеке. Говорят, нынче весной он собирается защищать кандидатскую диссертацию. Правда, он изменил своей прямой специальности – твердотопливным ракетным двигателям, - и переориентировался на этимологию мелкого домашнего скота. Бред, но занятно.
После всего происшедшего Зараза, несколько раз варварски избитый во дворе собственного дома, оклемался - и тотчас завербовался на три года на Чукотку. Пишет, что устроился хорошо, бросил пить и спать с женщинами, ибо грех. Два с половиной года уже прошло, и он ждёт не дождётся, когда вернётся в родной город.
Городская юношеская хоккейная команда начала греметь на весь свет – все отмечали изменившийся стиль, ставший зрелищным и агрессивным. По спортивному миру поползли восторженные слухи о новом тренере, настоящем звере.
Как-то раз Тело приехал посмотреть на то, как Костомаров-младший ловко елозит коньками по замёрзшей воде.
Он увидел новую городскую легенду – тренера юношеской команды, здоровенного детину, трубный голос и лексикон которого не гармонировали с огромными карими глазами и плюшевой шёрсткой на голове.
Вставив пару пистонов юным воспитанникам, тренер степенно подъехал к бортику и забрался на скамейку.
- Ух, уморился, - поведал он, дружелюбно глядя на Тело, - жарковато!
- Пивка? – неожиданно для себя спросил Марк.
- Не-не, упаси боже, - искренне перепугался тот, - коварная штука! – и протянул лопатообразную ладонь:
- Михаил.
Марк пожал, представился – и почуял, что теперь абсолютно счастлив.
Праздновали первую победу в Чемпионате мира по хоккею. Подъехал автобус, полуоткрылась средняя дверь, оттуда выпадает на полкорпуса пьяный мужик, обводит мутными глазами остановку и произносит:
«Бл@., @б вашу мать, третий час ночи уже!».
Кто-то втаскивает его обратно, двери захлопываются. Автобус уезжает.
После минутной паузы кто-то произносит:
«Так вот вы какие, часы с кукушкой...».
Этот кусок леса пользовался у зеленоградцев дурной славой.
Когда-то здесь располагалась пасека - идиллическое местечко, оставшееся с деревенских времён. Здесь обитали радушные хозяева – старушка с вязанием и старичок с обрезом, - всегда готовые снабдить желающих продуктами пчеловодства: мёдом, медовухой, сотами, пчелиными волдырями, а по необходимости – зарядом соли в мягкое место.
По границе пасеки, вплотную к хлипкому забору, возлежало лесное озеро, чистейшее и холодное. На дне его били ключи и погуливала рыба, по берегам зеленели ивы и местные любители пьянок на природе.
Незаметно всё изменилось: пасечники померли, лесное озеро подёрнулось ряской, берега заболотились, ивы попадали, а вместо рыбы завелись в озере пустые бутылки.
Заплывали и мёртвые тела. В честь самого массового заплыва, когда к берегу прибило половину бригады Нехристя-младшего, на этом самом берегу неизвестные почитатели его таланта соорудили циклопический крест.
На месте пасеки возвели ветеринарную клинику, но, как видно, занимались там делами нечистыми и нехорошими, поскольку не проработала она и месяца. Сгорела дотла.
Не нашлось больше желающих осваивать неудачное место. Потом грянул кризис, многое накрылось медным тазом, всем стало не до инвестиций.
Так что к концу 2008 года на пепелище гордой сиротой возвышалась белая стальная дверь, – закопчённая, но не павшая, на которой шутник какой-то вывел красной краской «Emergency».
Дверь была хороша.
Специалисты похаживали вокруг неё, водя рыльцами и шевеля усиками, восхищались её противопожарностью, плотностью минеральной плиты и стальными петлями с такими упорными подшипниками. Чесали затылки, воровато дёргали за ручку, открывали и смотрели сквозь неё на пепелище.
Дверь открывалась бесшумно, высокомерно терпела попытки выковырять из себя замок и аристократически клацала, когда её захлопывали в сердцах.
Хотели её пристроить к делу - что добру зря пропадать? Охотники до дверей совершили пару-тройку попыток, потом уже никто не осмеливался идти на пепелище - ни за дверью, ни за чем-нибудь ещё. Страшновато было.
Вездессущие собачники рассказывали, что безлунными ночами из-под земли возле той двери доносятся бесовские звуки: то ли нервный смех, то ли жалобные стоны, женские всхлипы и матерные ругательства, обрывки песнопений на непонятном языке. Дымок курился, то ароматный, то гадкий.
Когда лёг снег, кто-нибудь из собачников нет-нет, да и набредал на цепочку следов, которые вели прямо в дверь и там бесследно исчезали. Как сквозь землю проваливались.
В конце концов даже самые отважные собачники с самыми отчаянными собаками обходили это место стороной. Собаки, кстати, не возражали. Они и сами не жаловали эти края: стоило ненароком приблизиться к нехорошему месту, домашние питомцы тотчас поджимали хвосты и поднимали дикий вой.
В такие моменты даже тщедушные пекинесы находили в своём крошечном теле силы утаскивать хозяина прочь.
И вот как-то раз под Новый год, – шла вторая половина декабря, снег валом валил, холод стоял самый собачий, - заплутал в лесу один нетрезвый товарищ, по профессии бармен.
Это был его первый рабочий день в новом заведении, который, кстати говоря, прошёл весьма неплохо (поэтому был бармен счастлив и в доску пьян). Теперь он пытался дойти домой с работы. И ли дом его был слишком далеко, то ли ошибся он с работой, - только завёл его чёрт на проклятое пепелище.
Вот тогда, при минус двадцати пяти и на пронизывающем ветру, очень пожалел бармен, что напялил на себя эту пижонскую дублёнку, и с ностальгией вспоминал, какая серая цигейковая шубка имелась у него в далёком младенчестве. И прямо-таки не по-человечески захотелось ему стать снова маленьким, завернуться обратно в эту серую шёрстку.
Далее труженик бутылок и рюмок увидел, что из-за одиноко стоящей двери, прямо из-под занесённой снегом земли курится сизый дымок. Недоумевая, взялся за отполированную ручку, отворил дверь. С удивлением обнаружил кривую лестницу, ведущую вниз под землю.
Услыхал вскрик, грубые ругательства и женские всхлипывания.
Хотел помочь, доброе сердце.
Имя его так и осталось запечатлённым в милицейских постановлениях об отказе в возбуждении уголовного дела по факту исчезновения.
Очень печальная цигейково-серая крыса, устроившая себе обиталище неподалёку, под корнями солидного старого дуба, могла бы сообщить своё мнение по поводу того, что за дела творятся в Зеленоградском округе г. Москвы, но, по несчастью, была нема. И даже когда домик её заливали нетерпежники, которым нравилось, видите ли, справлять малую нужду по-княжески, у дуба, крыса могла только вздыхать, проклиная ту минуту, когда засунула свой тогда ещё не особо длинный нос за эту проклятую дверь.
- Господи помилуй, ну это уже ни в какие ворота… ну что за чёрт! – худенькая длинноволосая девушка в сиротской ситцевой ночнушке, с потёртым платком на плечах, ползала по земляному полу, заглядывала во все углы, ругалась и всхлипывала:
- Разве это люди? Разве можно этим людям верить? Это не люди, это нелюди! Мало того, что продают всякое говно, да ещё и к дамам лезут, не спросясь! Ну, где же он, только-только вот в руках держала…
Причитывая и жалуясь, девушка беспомощно тыкалась по углам и уголкам, поднимая тучи едкой пыли, шарила одной рукой по полу, а вторую прижимала к лицу, к тому месту между щёк, где должен расти нос.
Носа у девушки не было. Торчала носовая перегородка, и голая кость белела среди сочащегося кровью мяса. Тут же неподалёку валялась сдёрнутая маска для лица, которая, по уверению изготовителей и коварной продавщицы, должна была отбеливать и очищать даже самые сложные дамские случаи.
- Я дёрнула легонько, - причитала безносая, - как эта мымра сказала… а он как ждал! Прямо отпрыгнул! Отвалился! Куда ж я теперь такой уродиной?
Бедная девушка. Даже в лучшие свои времена, даже с носом – можно утверждать совершенно уверенно, - она была отменной уродиной.
Её лицо покрывали чёрно-красные бугристые язвы ожогов, там же, где было ровно, на розовую лоснящуюся кожу наползало отвратительной твёрдой розовой пеной дикое мясо.
В припухших голых веках ютились глаза: левый - живой, правый – искусственный, выкаченный, ярко-синий, неестественно блестящий. Ни бровей, не ресниц не было в помине.
Не было и верхней губы: на свет Божий бесстыдно скалились белые зубы. Нижнюю губу точно черви жевали. Одно ухо напоминало ухо мёртвого Чебурашки – торчит под прямым углом, чёрно-синее, с кожей, облезающей бахромой. Мочка порвана в нескольких местах, точно с них рвали серёжки.
Ужасная катастрофа, уничтожившая её лицо, кое-что милостиво пощадила. Например, уцелевший глаз, цвета сочно-зелёного, как малахит, был красив нечеловечески. Густейшие тёмно-каштановые волосы заканчивались далеко ниже пояса. Пальцы были так белы и тонки, так нежны и прозрачны, что не сразу становилось заметно отсутствие на них ногтей.
Так вот, несчастной уродине повезло: строптивый нос, решивший обрести независимость от прочего лица, обнаружился на полу под топчаном (стоял там такой полосатый матрац на четырёх стопках из кирпичей).
- Никогда ещё не приходилось встречать Новый год в такой отвратительной форме, - пошарив там же под матрацем, девушка вытащила сундучок с красным крестом на крышке, выудила из него огромную катушку ниток и изогнутую иголку.
И, устроившись перед треснувшим зеркалом, ловко пришила нос на место, и сверху наложила крест-накрест пластырь - для надёжности.
- Чёрт знает что такое, - девушка с неприязнью разглядывала себя в зеркало, по раме которого славянским манером было вырезано:
Бабе ярость вЪ радость, отЪ неё румянецЪ ярче,
а потом подобрала с полу злосчастную маску и швырнула её в печку-«буржуйку».
- Гадские новомодные стройматериалы, - прошипела она со злобой, которая могла бы изничтожить все стройрынки округи, - плавятся, липнут! Вырываешь вместе с мясом, а терпеть сил нет, такая вонища! То ли дело раньше… посадят в сруб. А он, когда горит, даже пахнет приятно, и от золы волосы растут, как на дрожжах! Выходишь, как после бани, свежая, отдохнувшая. А тут! Сплошной пэ-вэ-ха и нафталин! Тьфу!
В сердцах плюнув, девушка тотчас заботливо протёрла зеркало, отвернулась и подбросила в «буржуйку» полено.
В двух метрах по направлению к небу завывал злой ветер, вьюжило и заносило Зеленоград, как полустанок за Уралом, а в землянке, с печкой, раскалённой докрасна, с сухими травами, благоухающими по углам, с радушно посапывающим чугунным чайником, было уютно.
Повздыхав, хозяйка заварила себе чаю, пристроилась на топчане, завернулась в шерстяной платок, и включила телевизор.
Под землёй телевизор показывал неважно, и оплавленные кнопки функциональности не прибавляли, и все эти неудобства выводили из себя неуравновешенную хозяйку. Именно в такие моменты случайные прохожие пугались страшной брани и глухих ударов, несущихся из преисподней.
Пригорюнившись, девушка рассеянно думала о том, что все её дорогие вещи и серебряные украшения давно уже проданы, деньги на исходе, и надо бы уже что-то решать, поскольку есть нечего.
- Тёзка твоя, святая Екатерина Сиенская, умудрялась ничего не кушать. Так… семена и овощи… - с упрёком сказала сама себе девушка, косо глянув в угол. Там, прикрытая рваной телогрейкой, тосковала последняя банка солёных огурцов, - только ведь разве это подвиг, если живёшь в Италии, где кругом сплошное солнце и помидоры?
По телевизору показывали новости.
- Резкого скачка цен на продовольствие в Москве не произошло и не ожидается, - доверительно сообщил телевизор, - хотя небольшой рост возможен…
- Небольшой? – колко осведомилась Катерина, дёргая лицом, пытаясь поднять отсутствующую бровь. – Вы ЭТО называете небольшим? В штанах у себя поглядите на небольшой! Год назад одного моего серебряного кольца хватило на три месяца жизни. Теперь другого такого же хватает недели на две, да и то если питаться одной овсянкой. Эдак у меня скоро копыта отрастут!
- Цены на продовольствие в Москве выросли менее чем на один процент, - деликатно возразил телевизор, - и департамент дал указание выпустить на рынок большой объём сахара.
- Да подавись ты своим сахаром! В животе скучно от твоего сахара! Притом он керосином воняет! – взорвалась она было, но тотчас сникла и пожаловалась неизвестно кому:
- Ужасно хочется сыру. Душу дьяволу продам за стакан вина и кусочек сыра. Тем более что и продавать-то больше нечего.
В задумчивости отставила она кружку с чаем, и взгляд её, бесцельно блуждающий, упал на часы-ходики.
Это были красивые деревянные часы, почерневшие от времени, вырезанные в виде то ли мельницы, то ли колокольни. Неясно, что это было, только на крыше у сооружения восседал мрачный безносый ворон с крыльями - что-то неуловимо выдавало в нём ангела.
На балкончике (или звоннице?) толпились по кругу крестьяне в зелёных альпийских шляпах с перьями, крестьянки с круглыми деревянными грудями, чёрные собаки и умильно розовые свиньи. (Бог знает, как они там все поместились). У подножия колокольни (или всё-таки мельницы?) застыло водяное колесо, а внизу замер маятник - качели, на которых сидел маленький бронзовый чертёнок.
Интересен был циферблат. Вместо цифр на нём красовалась круговерть латинских букв, одно длинное слово без начала и конца:
SUPERBIAINVIDIAIRAGULALUXURIAVARITIACEDIA
Слово, замкнутое в кольцо, как змея, кусающая себя за хвост.
- Можно часы продать, – произнесла Катерина, но тотчас твёрдо возразила себе же:
- Лучше душу дьяволу. Пожалуй, надо найти работу.
- Численность официально зарегистрированных безработных в России превысила два миллиона человек, - тотчас включился в разговор телевизор.
- Да, - горько согласилась она, - и, наверное, у всех у них одинаковые глаза, лица нормальные, розовые, с носом… и уши не пришитые. Ума не приложу, что делать.
Телевизор переменил тему на мажорную:
- Но, несмотря на временные трудности, жизнь продолжается! Не за горами Новый год, и мы обратились к горожанам с вопросом: как именно они собираются его встречать? Будет ли это тихий праздник в кругу семьи, или поездка в дальние страны?
Катерина, погружённая в печальные мысли, потеряла было интерес к разговору, но тут подобралась, зелёный глаз сузился злобно, даже разные уши зашевелились.
Показывали спорткомплекс «Олимпийский», книжную ярмарку и охранника, невозмутимо курившего в табличку с перечёркнутой сигаретой.
Граждане, стремившиеся на встречу с книгой, натыкались на него, гулко стукались, обходили, ворчали неодобрительно, но вполголоса. Ибо внешний вид охранника вселял уважение и опасение - баскетбольные два метра росту, внушительные бицепсы, длинные жилистые руки с узловатыми пальцами, жёсткие чёрные волосы «ёжиком» - и это не считая задумчивого благожелательного взгляда и тяжёлых армейских ботинок.
Не выпуская из зубов изжёванную сигарету и брезгливо топорща губу, он лениво поведал, что плевать хотел на все кризисы, ибо лично они с женой и детьми собираются на Новый год к тёще, в Финляндию.
- Интересно, - завистливо восхитилась корреспондент, - и сколько же у вас детей?
- У меня двое, и ещё двое у жены. Итого четверо.
- Что же, Марк… м-м-м-м… Израилевич, - запнувшись, выговорила-таки корреспондент, - с наступающим Новым годом. И пусть он будет удачным для вас и вашей семьи.
- А как же иначе, - благодушно ответил Марк Израилевич Костомаров, которого друзья могли называть запросто - Тело, - у хороших людей иначе и быть не может.
Вырвав шнур телевизора из розетки, хозяйка землянки так свирепо втянула воздух носом, что он покосился набок:
- С-с-с-собака! С-с-с-сатана! Черномазая тварь! Иначе и быть не может, так?! Ошибаетесь, тут как раз вы ошибаетесь, Марк Израилевич, вот она, ваша ошибочка! Господь свидетель, я незлобивая женщина, но всему есть мера и предел!
Катерина снова нырнула под кровать, снова вытащила железный медицинский сундучок:
- У хороших людей, - бормотала она, забравшись в него чуть ли не с ногами, - это у кого?! У тебя-то, упырь длинный? Псина грязная, дерьмоед, ублюдок… ты себе никак снова сто лет жизни отмерил! Уничтожу!
Теряя терпение, она раскидывала по полу заскорузлые полуистлевшие тряпицы, змеиные выползки, флаконы с засохшим лаком для ногтей, тусклые монеты и ножи. Наконец, радостно вскрикнув, со дна сундучка извлекла колоду карт.
- Друзья мои дорогие, давненько мы не виделись, - растроганно проворковала Катерина.
Она выключила верхний свет, засветила свечку, скрученную из двух свечей, чёрной и белой. Раскинула на топчане свой ветхий платок:
- Сейчас мы узнаем, может ли быть иначе. Посмотрим…
Шелестя, ложились древние карты на платок – такие же древние, как он, такие же чёрные, покрытые такой же сеткой трещин, с картинками такими же яркими и пугающе живыми.
Катерина касалась их бережно, с превеликим уважением, шепча что-то, напевая, - и заструился над столом зеленоватый свет, а фигуры на картах ожили под пальцами ведьмы, менялись, переливались...
…пиковый Король в монашеской рясе, чёрный, как грач, с недобрым лицом, длинным кривым носом, мрачными глазами, утопленными глубоко в череп, с дымящейся трубкой в зубах.
…пиковая Дама – костлявая, патлатая, в потёртом рубище, закрывающая руками уродливое лицо.
… Дама бубновая, с худеньким насмешливым личиком, толстой белокурой косой, хитрым взглядом из-под нахальной чёлки, с притворным смирением сложившая руки.
… червонный Король, огненно-рыжий, густо обляпанный веснушками, скуластый, с прищуренными зелёно-жёлтыми глазами, разодетый в щёгольскую мантию, расшитую звёздами, проверяющий по причудливому прибору положение планет.
… наконец, Король бубновый, похожий на свою Даму как две капли воды –золотистые кудрявые локоны, нежно-розовые щёчки, чистый взгляд ярко-голубых глаз. В его лице, правда, отсутствовало то, что у Дамы присутствовало с лихвой – ум. С добродушной улыбкой идиота он доверчиво смотрел прямо на гадающую.
Губа у Катерины задрожала, пальцы затряслись, а из уголка уцелевшего глаза скатилась по щеке ядовито-красная слеза.
- Так да эдак уродство, и куда ж без этого? – пробормотала она, сердито утерев глаз. - Перевёрнутое положение… женатый мужчина, одержимый гадающей… страстная любовь, несмотря на препятствия… - бросила быстрый взгляд в зеркало, и то ли вздохнула, то ли фыркнула:
- Слыхали такую чепуху. Враг, победа, унижение… насилие, взрыв чувств… воля ваша, друзья мои, это ли не чушь? Ни к чему мне чувства, мне бы поквитаться напоследок!
И под восковыми пальцами, лишёнными ногтей, закипела ожесточённая жизнь. Жирными чёрными каплями падали на Пикового короля пиковые же несчастья – пиры, зависть, гнев, потери, одиночество… лицо его взрезали всё новые и новые морщины, его вороные волосы побелели, острые глаза выцветали, становясь молочно-голубыми, затягиваясь бельмами...
Погасла его длинная трубка, сгорбилась спина – седой, дряхлый старик брюзгливо шамкал тонкими злыми губами, вытянувшимися в отвратительную щель, и из края рта текла зеленоватая слюна.
А в стороне, глядя на это, невинно улыбалась Пиковая дама – дьявольски красивая, упоительно юная, с личиком гладким и нежным, как жемчужина, с губами алыми и прозрачными, как гранатовое зёрнышко, с прекрасными зелёными глазами, высокомерно прикрытыми тяжёлыми веками…
- Зашевелились, - прошептала Катерина, замирая и прислушиваясь.
Ожило водяное колесо на часах - в плотной, как туман, тишине раздался еле слышный скрежет, звук проворачиваемого ворота… и снова всё стихло.
При танцующем отблеске чёрно-белой свечки лицо ведьмы казалось изменчивым, как сам огонь – то чудилось в нём чистота ангельская, белоснежные мысли и неземная доброта, то чёрными бубонами поднималась, лопалась, разливалась по нему смертельная злоба.
- Видит Бог, мои руки будут чисты, - прошептала Катерина, склонившись над карточной раскладкой, - он сам всё сделает. Это же так просто…
Она с опаской покосилась на часы:
- Жутковато всё-таки, когда они опять начинают вот так… ни с того, ни с сего. Да, а я просто уберу, кто может помешать, - закончила она свою мысль.
И перевернула вверх рубашкой две карты – Бубновую даму и Бубнового короля.
Немного помедлила, рассматривая Червонного короля, а потом сказала кокетство:
- А ты, котик, оставайся! Будет весело!
После, укладываясь на свой топчан, лесная уродина пробормотала чуть слышно:
- С крысой всё-таки неловко получилось. Молока ей налить, что ли…
И заснула.
Один из символов Зеленограда – площадь Юности. А одним из узнаваемых элементов оформления площади Юности является мозаика на здании «Русского леса» <…> Об истории её создания и о Зеленограде 60-70-х годов рассказал автор, художник-монументалист Евгений Михайлович Аблин:
- На площади Юности, на мозаике, я изобразил живчиков и сперматозоидов.
«…страшная это сила – обида! Пятый элемент вселенной… дракон – один раз укусит, не исцелиться! Так оно и есть, и дело не в уме или глупости. Взять, к примеру, меня! Что бы не говорил гендиректор, я умная и уравновешенная женщина с высшим юридическим образованием.
И что же? сколько раз давала себе обещание – никогда, ни при каких обстоятельствах, ни на кого не обижаться.
Ведь рак же будет! Точно помню, этот, как его… тролль по телевизору говорил: рак, мол, обида не прощённая… как вариант красиво. Эти, которые по телевизору, подите и простите эту авиакомпанию, чёрт бы её подрал со всеми аэропланами. Да какое мне дело до вашего керосина?
Домой хочу, слышите?! Вывалить, наконец, перед начальством эти тонны бессмысленной бумаги. Пусть эти, с квадратными головами думают, что всем нам делать. В конце концов, я не доктор, я юрист, клиникой заниматься не хочу!
Хочу отчитаться перед гнусной бухгалтерией, вымыться под личным, собственным душем, выбросить в мусоропровод бельё из чемодана – чёрт возьми, оно уже слежалось, оно чёрное, как каменный уголь.
Неужели же так много хочу? Но ведь Новый год на носу, когда ж ещё сбываться мечтам?
Пожалейте меня, кто-нибудь!
Столько несчастий! И это не считая личной жизни. Два года, как я одна-одинёшенька, покинутая мужем и людьми...
Вот он, мой паспорт, а вот он, мой муж, скотина, никчема и гулёна. И обвинить ведь некого, я его сама бросила. Уехала, сбежала - это после стольких лет терпения и немого обожания!
Зря вы так. Вам самим смеха своего должно быть стыдно.
Я полюбила его с тех самых пор как увидела.
И было бы на что смотреть, а ведь смотрела! И все смотрели, и не только смотрели, иначе почему пришлось мне ждать, пока он наженится – каково это? Скрипя зубами, любоваться, как твоё любимое, единственное, вдрызг пьяное счастье тащится под венец, влекомое очередной фрей. А она и тащит железными руками, и одновременно тает, как сахарная вата.
А уж за одно это ласковое на утро: «Как поживаешь, сестрёнка?» его убить надо было бы.
Но я была терпеливой. Я ждала. Ждала. Ждала…»
Гражданки, не надо заниматься йогой, не надо напиваться до бесчувствия! Хотите потерять последний здравый смысл – проведите пять часов в аэропорту. Лучше сидючи на собственном чемодане.
Вынужденное безделье пробуждает никчёмные фантомы – мужа, например, проблему двухлетней давности. Что, нет проблем понасущнее?
Сидит Алёна Игоревна Цвиркунова, корпоративный юрист, на продавленном чемодане и изо всех сил жаждет улететь из Северомухосранска.
Денег можно сказать, что и нет. Почему? Потому что нет в Мухосранске банкоматов.
Билетов на самолёт… билетов есть. Только самолёт, такая гадина, не хочет взлетать.
Буран, однако.
А что вы хотели? Новый год скоро… метель, вихри снежные… короче говоря, погода нелётная.
- Когда улетает мой рейс? – попробовала она наобум и тотчас получила промеж глаз:
- У вас что, какой-то особый рейс? Собственный, да? Когда все полетят, тогда и вы.
- И вас с Новым годом, - горько ответствовала Алёна и вернулась на чемодан.
Ибо не было в аэропорту свободных мест. Реклама была, кафешки и рестораны были, парочка туалетов… по слухам, кто-то где-то камеру хранения видел. Верить не стоило. Новый год скоро. Вряд ли этот кто-то мог отличить туалет от камеры хранения.
Можно было бы, конечно, потребовать гостиницу, пожрать и секса. Да дадут ли? И если дадут, то что именно?
Сидела так Алёнушка, сидела, подперев ручкой серую щёчку, пригорюнившись, и вспоминала, сколько всего хорошего можно было бы успеть до Нового года. Новую причёску сделать… ноготь вот тоже отвалился… в солярий, к массажисту… бросить пить.
Подарить, наконец, себе телефон.
Телефон у Алёнки допотопный, из игрушек в нём – только шахматы.
Седалище затекло окончательно, Алёна проигралась телефону вдрызг, так что на доске остался один-единственный белый король.
«Это как, - удивилась она, - такое разве бывает?»
Телефон тоже задумался, да с тем и сел.
Алёна вздохнула и достала плеер. В нём, по крайней мере, где-то была пара интересных книжек.
О! Налоговый кодекс вот… сто лет не читала.
«Как же это я вчера в суде-то выступила… божественное наитие, не иначе. То-то у местных налоговиков такие лица были вытянутые – верно подумали, что столичная штучка знает что-то особенное, какой-то у них там в москвах свой кодекс…»
Вспоминая своё выступление, Алёна затосковала и поёжилась. Палец скользнул по пластику – и суровые подпункты и статьи сменила папка с фотографиями. Машинально возя пальцем по экрану, Алёнка конфузливо удивилась, какие всё-таки жирные отпечатки она оставляет. Двое суток без душа, да ещё и на нервах вся. Не отпечатки – мечта криминалиста!
Алёна как раз почёсывалась о торчащую ручку чемодана, когда на экране плеера появилась фотография.
Спохватившись, Алёнка её закрыла. Потом воровато оглянулась – и снова открыла.
Фотография была отнюдь не скоромная, вполне приличная такая бытовая зарисовка: мужчина. На диване. В халате, распахнутом прямо по центру, от кадыка до пяток.
В пижонской шляпе, надвинутой на острый нос.
Пошлятина, в общем, ни ценности художественной, ни тем более композиции. Но Алёна не по-взрослому хлюпнула носом, кашлянула и вновь строго оглянулась по сторонам.
Никто не смотрел, да и кому она на фиг была нужна. И Алёна снова погрузилась в отчаянное созерцание.
Этого человека она знала почти всю жизнь, за ним она, если верить паспорту, до сих пор пребывала замужем. И всё ещё носила его фамилию.
Однако мужем его назвать можно было с великой натяжкой. За четыре года их условно-совместной жизни Яша Цвиркунов провёл с женою от силы месяцев шесть.
Он не мог существовать дома. Ему постоянно куда-то было надо. Такое у Алёны было подозрение, что весь свет, то есть женскую его половину решил Яша осчастливить одним-единственным Цвиркуновым.
Разумеется, его можно было попросить посидеть дома, или даже приказать. Мягкий и уступчивый, он никогда не спорил и не сопротивлялся, как другие, не скандалил, не кричал, что он в конце концов мужчина, что ему надо, в конце концов. Он сидел тихонько дома, занимался тем, чем ему было приказано. И тосковал. И, тоскуя, чах на глазах.
Он был свободолюбив, как Мцыри, и смирен, как князь Мышкин.
Любой сквознячок, заползавший в семейное гнездо с лестничной клетки, любой стук двери (даже туалетной), любое хлопанье крыльев (даже мушиных) пронзали его острыми ножами, заставляли вскидываться и раздувать ноздри.
Трепеща от несбычи мечт, терпеливыми, всепрощающими, совсем человеческими глазами смотрел он вокруг, словно говоря: «Что, что я вам плохого сделал? Но я вас прощаю…»
Так вот, на фотографии был запечатлён мимолётный момент пребывания Якова дома. То ли был он пьян, то ли после ванной прилёг отдохнуть.
«Шляпа-то откуда? – умильно вспоминала Алёна. – Надо же, уже не помню».
Коричневая замшевая шляпа с широкими полями покоилась на небритой физиономии, на тонкой шее красовался шнурок со флешкой в виде Деда Мороза.
Алый с белой оторочкой псевдо-шёлковый халат, купленный в отчаянной попытке привить супругу вкус к тапочной жизни, открывал взору довольно-таки скромную, местами впалую грудь.
Да! До мачо Яше Цвиркунову было как до луны. Но Алёнка почуяла, как на глаза наворачиваются слёзы.
- Яшенька, - тихонько проговорила она, гладя экран, точно надеясь ощутить прикосновение к живому, как под гипнозом, скользнула пальцем по груди, по животу…
На полпути экран кончился. И Алёнка опомнилась.
- Зараза, - процедила она, краснея от стыда, - чтоб тебе провалиться!
Разум вернулся на свой престол, Алёна встала и твёрдо промаршировала до кассы – на этот раз железнодорожной, деликатно сиявшей в самом тёмном углу аэропорта.
- Добрый день, - произнесла она внушительно, - али вечер.
Женщина за стеклом оторвала от потолка мечтательный взор и миролюбиво поглядела на мрачную Алёну.
- У вас есть билеты? – требовательно спросила та.
- Билеты? – немного растерявшись, переспросила женщина. На её чистом безоблачном лбу бликовало слово «Касса». – Билеты… ах да! У меня есть билеты! А, собственно говоря… почему вы спрашиваете?
- Потому что мне нужно четыре билета до Москвы. Мне нужно всё купе. Лучше бизнес-класс.
- У вас группа? – поинтересовалась любознательная дама, заглядывая Алёне через плечо. – Давайте паспорта.
- У меня не группа. Я одна. И хочу одна доехать до Москвы.
- Это будет чрезвычайно дорого, - робко заметила кассирша, но увидела в глазах нервной пассажирки убийство, вспомнила о своих детях, и закончила:
- Конечно, конечно, сейчас всё оформим.
…Самое весёлое было то, что весь поезд забит был под завязку именно такими вот хорошо сложёнными мегерами с минимумом багажа и прекрасными манерами. Они шлялись в туалет так, словно спешили на собрание акционеров. Они заказывали больше чаю, чем могли выпить. Много чаю они заказывали. Давясь, пили его и допивали, а потом, закипая, белыми глазами таращились на стол, уставленный пустыми стаканами. Мысль самим отнести стаканы изгонялась, как недостойная бизнес-леди.
Они читали толстые книжки, восседая на откидных стульях в проходах, вызывающе поглядывая на любого (точнее, любую), кто шёл мимо – мол, скажи только слово о том, что за ***ню я читаю! Ну, давай, скажи!! Ну, пожалуйста!!!
Раздувая ноздри, дымили в тамбурах, постукивая от нетерпения пушистыми дорожными тапками.
Шли в вагон-ресторан, напивались и приставали с разговорами к профессионально немому официанту. Покупали ему выпивку. Он выпивал, но на контакт не шёл.
Напряжённость присутствовала, но Алёне было наплевать.
С радостным лязгом захлопнулась за нею дверь купе.
И воцарилась тишина.
В конце концов, какая разница? До Нового года есть неплохие шансы поспеть домой. И сейчас мы извлечём фляжечку с коньяком, сыру с плесенью и великолепным образом разомнёмся.
Но тут с утробным рыком отъехала купейная дверь, и в Алёнкину обитель вторглась незнакомая бабища с рыжей халой на голове. Настоящие глаза у неё были куда скромнее, чем нарисованные. В ушах светилась пара брильянтовых прожекторов.
Она порыскала плотоядным взглядом по углам, и, пуская зайчики жирным носом, осведомилась голосом - густым, как сметана:
- Яшку не видели?
При звуках первых четырёх букв Алёнку бросило в жар, она только и переспросила, предварительно икнув:
- К-кого?!
Пару секунд гостья смотрела на неё в упор, пытаясь, видимо, справиться со своим словарным запасом. Однако что-то в выражении Алёниного лица сказало ей, что эта женщина тут ни при чём:
- Извиняюсь, - и ушла, топая, как слониха.
Алёна потрясла головой, сказала «ббр-р-р-р», покрепче ухватилась за крышечку с коньяком, поднесла её ко рту, и…
- Привет, - промурлыкали с порога. Эта была вылитая кошка, толстая, хорошо поджаренная в солярии. Она по-хозяйски облокотилась о дверь и поскрёбывала по ней острыми красными ногтями.
- Выпиваем? – светски поинтересовалась кошка, сужая зрачки.
- А тебе что за дело? – не менее светски парировала Алёна и тотчас выпила. Наступил условный мир, в котором было место даже девочко-кошкам. - Что за манера - рваться в чужие купе?
- Я на минуточку, - сообщила пришелица, - кстати, Яша не у тебя? Хотя вряд ли, - и она со значением оглядела Алёнку. Или с пренебрежением. Неприятно, в общем, оглядела, стерва такая.
Алёна со всего маху хлопнула дверью – и с удовлетворением услышала, как шипит и ругается в коридоре это явление природы.
- С ума посходили, - она принялась переодеваться. Ассортимент чистого бельишка оказался бедноват, тренировочных костюмов в чемодане тоже как-то не случилось.
Была, правда, сиреневая шёлковая пижама. Но это хорошая и дорогая пижама, в такой пижаме нельзя и думать о том, чтобы пойти в туалет, уныло размышляла Алёнка.
И что же теперь, вообще из купе не выходить?
В отчаянии ощущая, что идти вскорости придётся по-любому, Алёнка обтёрлась с ног до головы влажными салфетками, плеснула ещё один колпачок коньяку.
Пристраивая поуютнее на вешалку свою итальянскую дублёнку, Алёна заметила вдруг, что в соседях у её дублёнки находится халат.
Очень кстати, порадовалась она. А потом удивилась.
Халат был очень красивый, алый с белой оторочкой. Мужской, из искусственного шёлка. Подозрительно знакомый халат.
Впрочем, раздумывать было некогда, ибо было пора. Поэтому Алёнка, уже не колеблясь, накинула загадочный халат и поспешила в туалет.
Попавшиеся по дороге девки – две штуки, одна другой паскуднее, - с подозрением оглядели её с ног до макушки, потом срослись головами и принялись шептаться дальше. До Алёны донеслось разгневанное змеиное шипение и отдельные слова: «проводил до купе… и ничего… скотина в красном халате… вся душа наизнанку…»
В туалете Алёна умылась, вытерла полой халата лицо и, скривив рожицу в зеркале, передразнила тонким голосом:
- Скотина в красном халате… душа у неё! – и нормальным своим голосом заключила:
- Козлиха!
Вернувшись, застала в своём купе проводницу. Та так раз опускала нижние лежанки. Совершенно очевидно только что смотрела эта мымра, что там такое лежит в багажных ящиках.
- Чайку угодно? – заботливо осведомилась она, как ни в чём не бывало, разглядывая пристально алый халат.
- Да, будьте любезны, - Алёна сначала хотела устроить скандал, но с проводницей ссориться не стала, всё-таки ехать неделю, - а вы что-то искали там, под сиденьем?
- Ничего особенного, не берите в голову, - беззаботно махнула та рукой, - я вижу, Яша ещё не появлялся?
- Да что здесь такое… - начала, закипая, Алёнка, но проводница уже выплыла из купе.
Алёнка грохнула дверью, со смаком выругалась, уселась по ходу поезда, нарезала сыру…
- Девушка, вы извините меня за вторжение, - развязно влезла в купе очередная попутная культура, - я не думала, что тут уже едут... вы случайно молодого человека не встречали, вежливый такой, с бородкой?
- Нет, - утомлённо произнесла Алёна, - закройте дверь с той стороны.
Не поленившись, она задействовала все возможные защёлки, выпила ещё коньячку, улеглась и принялась читать женский журнал.
По ходу ещё пару раз в купе стучали – один раз просто, другой раз требовательно, типа «гражданочка, откройте». Алёна не стала открывать, справедливо полагая, что все эти тётки и так когда-нибудь сдохнут.
Она сидела себе под ночником, перечитывая в очередной раз статью: «Разводимся грамотно», делая пометки рабочим «паркером», и в голове у неё, уютно ворочаясь, укладывались уже подушки с пуфиками, как вдруг в багажном отделении прямо над входом что-то зашуршало, завозилось. Оттуда пошёл сыпаться всякий мусор.
Вслед за мусором на ковёр посыпались предметы, которым по-хорошему в багаже было не место – белоснежный носовой платок, огрызок какого-то печенья и стоптанная тапочка.
- Кто там? – спросив, Алёна на всякий случай отползла в уголок и подобрала ноги.
В багажном отделении закашлялись, от всей души чихнули, а потом до боли знакомый голос произнёс до отвращения знакомую фразу:
- Алёнушка, солнышко… это я.
Остолбеневшая Алёнка с недоумением взирала, как из багажного отделения выползает грязное, похожее на приведение существо, некогда мужского пола, облачённое в рваные джинсы и футболку.
Тусклый купейный свет играл на лысой, как коленка, голове, на подбородке произрастала аккуратная рыжеватая бородка, кончик острого носа трясся, как у кролика.
Смутно знакомое чучело ссыпалось на пол, отряхнулось и заискивающе проблеяло:
- Здравствуй, Алёнушка! Ты себе представить не можешь, как я рад, моя миленькая!
Алёна сильно ущипнула себя за ухо, добросовестно сморгнула, но дружелюбный призрак Якова Цвиркунова по прозвищу Зараза никуда не делся.
Он продолжал переминаться с ноги на ногу, подхалимски хлопать белёсыми ресницами и вилять несуществующим хвостом:
- Я, родная моя, застрял тут… «зайцем» добираюсь. Контракт вот закончился, денег не перевели…
Звериный инстинкт и многолетний опыт общения с бывшими жёнами подсказали Заразе Цвиркунову, что сейчас надо просто говорить, без остановки, невнятно и убедительно, как радиоточка. И он бубнил и бубнил, а сам с нарастающим ужасом прислушивался к тому, что происходит за дверью.
Яша, как всегда, жене солгал. Контракт не истёк, его просто выгнали из Анадыря домой, присовокупив заезжать ещё, но попозже.
Денег за ту малую работу, которую он умудрился выполнить, ему не дали.
Точнее, не то чтобы не дали, но за такую сумму можно было бы добраться до Зеленограда разве что на оленях. Ничего не поделаешь, в стране кризис, а Анадырь, как не верти, та же самая страна.
И случилось так, что, крепившись два года, Яков Цвиркунов решил, что может себе позволить с горя малость причаститься. И нагрузившись в аэропорту по самые брови, он угодил в багажное отделение совсем другого «кукурузника», и очнулся, когда небесный тихоход изрыгнул его из своих недр в мирно спящий Северомухосранск.
Без денег, без документов, без телефона.
Весь Яшин актив заключался в интеллигентных манерах и ухоженной бородке клинышком. В дорожном рюкзаке, правда, уцелел алый халат с белой оторочкой, который тоже, что ни говори, в какой-то степени актив.
Зараза мог бы рассказать супруге, как проник он на этот поезд, спрятался в проходе между вагонами, и приготовился было замёрзнуть, но был подобран, обогрет и накормлен одной дружелюбной аборигенкой.
Её тоже можно было понять – не каждый раз по пути в вагон-ресторан встречаешь бесхозяйно валяющегося и хорошо воспитанного мужчину. Яша Цвиркунов был именно таким. Два года идеологического воздержания от денег, спиртного и женщин придали ему особого шарму и блеску в глазах, а обритая (вследствие подцепленных в гостинице гнид) голова и бородка делала смутно похожим на кого-то, весьма значительного.
С той сердечной женщиной Яков впервые провернул операцию, которая при неоднократном повторении привела его на край гибели.
Ибо Зараза, посидев с доброй самаритянкой в вагоне-ресторане, преданно повзирав на неё васильковыми глазами, сочувственно выслушав женские откровения, концовку нещадно скомкал: проводя даму до купе, нежно поцеловал сперва ручку, потом щёчку, а потом смылся.
Яков мог бы также поведать супруге, что такое интригующее и пикантное поведение снискало ему поначалу определённую популярность.
Однако поезд постепенно заполнялся, а вместе с ними переполнялась и чаша терпения Заразиных попутчиц.
Всё тяжелее становилось прятаться и от проводниц, которым приятных манер и разговоров было мало. Потом одна из знакомых женщин случайно застала его в соседнем купе с другой знакомой женщиной. И несмотря на то, что заняты они были простым точечным массажем и разговорами о Януше Пшимановском, разразился безобразный скандал. Чудом удалось Якову спасти себя от немедленного поругания и укрыться в купе – последнем незаполненном в этом поезде озверевших баб.
И теперь его честь, здоровье и, чего уж тут скрывать, половая неприкосновенность целиком зависели от того, что сейчас скажет или сделает его дражайшая половина.
И вот что замечательно: ведь ничегошеньки кремень-Зараза не рассказал, а Алёна всё прекрасно поняла. Об этом свидетельствовали её злобно засверкавшие глаза и невнятное клокотание, точно в горле у неё закипал вулкан Попокатепетль.
- Вали нах, - выдала она наконец, и Яков мельком удивился, что, оказывается, можно прошипеть слова, в которых нет шипящих. Но было не до грамматических изысков, поскольку за дверью отчётливо слышалось, как играет сбор карательный отряд.
- Алёнушка, только не это, - серьёзно попросил Зараза, выставляя беспомощно ладони, - клянусь, у меня ни с кем ничего не было!
И уточнил, чисто на всякий случай:
- И нет!
- Нах их моего купе, - повторила Алёна, и из её ноздрей повалил серный дым.
- Алёнка, прошу тебя, - умолял Яша, жалобно моргая, - вдовой ведь останешься! Они меня на куски порвут!
- Да что мне за дело! – бессердечно заявила Алёна. – Пусть! А ещё лучше – пусть кастрируют, давно пора. Я тебе ноги держать буду.
- Ну что ты говоришь! С ума сошла! Да что я тебе такого сделал! – не выдержав, шёпотом возопил он.
Ответом ему было молчание, ледяное и тяжёлое, как айсберг.
- Гонишь, да? – спросил безнадёжно Яков, просто так, чтобы убедиться. – А я, между прочим, два года ни с кем не спал! Переживал! Самосовершенствовался! Перевоспитывался! А ты…
По коридору барабанным боем стучали каблуки, урчали, растворяясь, двери соседних купе, и кто-то властно стукнул в дверь.
И тут до Алёны кое-что дошло, да ещё как! Брови заползли под чёлку, а сама она привстала:
- Ты? Два года? Ни с кем?!
Зараза не ответил. Плавным, полным достоинства движением он расправил воображаемые манжеты, задрал бородку и с гордым отчаяньем посмотрел на жестокосердную.
Алёна остановившимся взором буравила пространство и ломала пальцы; Зараза подождал для порядку, потом вскинул голову, как французский аристократ, идущий на свидание с гильотиной, и повернулся к двери:
- О, как же ты будешь стыдиться своего поступка, - горько бросил он через плечо. Но стоило протянуть ему руку к двери, содрогающейся от ударов, как Алёна вдруг рявкнула:
- Хватит! Задолбали, дятлы хреновы! – и совсем неженственно цапнула Заразу за футболку. А цапнув, опрокинула на лежанку. Ветхая футболка расползлась по швам, Алёнка, целуясь, умудрялась одновременно ругаться и жаловаться, ломая ногти, пуговицы от джинсов разлетались по всему купе.
И последней внятной Заразиной мыслью было, что секс с законной женой раз в два года – это очень даже неплохо.
… - Куда ты теперь? – спросила хрипловато Алёна. И сейчас же заснула.
Яша, полностью обесточенный, валялся на соседнем диване и разрешал тот же вопрос.
Впервые за долгие два года его бренное тело не хотело ничего. Неукротимый же Заразин дух жаждал возвращения в родные пенаты, в Зеленоград. Жаждал этот дух шашлыков и пьянок на свежем снегу, в компании давно не виданных друзей, сестрицы и племянников.
И никак не вписывалось в эту картину воссоединение с женой. Иными словами, обратно в семью Цвиркунову категорически не хотелось.
И что же делать теперь с женой, возлежавшей в полной эйфории на соседнем диване в пустом купе, было Заразе совершенно неясно.
Как бы это поаккуратнее сформулировать, мучился Яков, задумчиво прихлёбывая из Алёниной фляжки.
Сама Алёна, посапывая и улыбаясь, сладко дрыхла, предоставив мужу самому решать семейные проблемы. К чему, надо сказать, Зараза и в лучшие свои годы был неспособен.
Исходники были таковы: полный поезд женского полу, жаждущего его плоти и крови, а поезд, кстати, весьма дальнего следования. Единственное место, в котором, быть может, его сразу не убьют – это купе с Алёной.
За бортом - неизвестность и холод.
Чтобы удостовериться, Яша глянул в окно. Оттуда на него безучастно взирала снежная пустошь и хохотала сумасшедшая метель.
Зараза размышлял недолго. Резко выдохнув, осушил фляжку, набросил на голый торс фартовый красный халат, перекрестился и тихонько открыл дверь купе.
В коридоре царила тишина. Видимо, женское население проклятого поезда отправилось заливать либидо тёплой водкой, чтоб им всем тяжкого похмелья.
Яша, затянув потуже пояс на халате, порысил по направлению к началу вагона.
«Будь что будет, - соображал он, - пойду к начальнику поезда, всё честь по чести расскажу, Новый год же скоро, глядишь, и войдёт мужик в моё несчастное положение. Лучше уж в кутузку за безбилетный проезд, чем тут зазря пропадать».
Он открыл уже дверь в тамбур, как понял, что по природной тупости снова сбился с пути – вагон, в котором он сейчас находился, был в составе последним.
И в тот самый момент за спиной раздался звук, страшнее которого для Заразы не было сейчас ничего – звук отодвигающейся купейной двери.
По хребту Яши пробежал многоножкой смертный холодок.
- От етитская сила, - пробормотал Зараза в отчаянии, застыв на входе в тамбур и зажмурившись.
Медленно и неотвратимо, как ворота в преисподнюю, одна за другой отворялись двери. Одна за другой вылезали из смрадных логовищ адские создания, и тянулся за ними душный шлейф дорогого перегара и французских духов, и заволокло коридор сумрачным туманом, из которого надвигалось на Яшу страшное, словами необъяснимое, от которого тотчас взмок на спине алый халат.
В предсмертном томлении Зараза оглянулся, задрожал и дёрнул ручку двери…
…А за несколько тысяч километров на запад в своей землянке уродливая ведьма Катерина проснулась от радостного предчувствия, что жизнь начинает налаживаться. Проснулась, глянула на часы – и тотчас спокойно заснула. Первый раз за два года.
Архитектор (а может группа? бугага ))), проектировавшая эти дома, были явно чем-то стеснены (похмелье, передоз и т. п.)...
Зато роддом рядом. Далеко везти не надо тех, кто увлекается этим делом;.
На следующее утро после своего телевизионного дебюта и дружеского фуршета по этому поводу Марк Костомаров безумно хотел спать. То было его естественное состояние и единственная отрада. Другие радости жизни – гражданская жена Мария Костомарова, урождённая Цвиркунова, и четверо детей, - являли собою скорее головную боль: привыкаешь к ней быстро, а когда она проходит, то уж больно хорошо!
Марк почивал себе, похрапывая от избытка чувств и молодой силы, когда Марии приспичило попить водички.
Вернувшись с кухни, она немедленно принялась тыкать Тело под ребро, да ещё и вопить шёпотом на самое ухо:
- Ма-а-арк, ну Марк же!
Догадливый Марк сперва не понял. Поднявшись на локтях и выдав бдительное «А? Что? А, щаз…», он сгрёб вяло сопротивляющуюся жену под одеяло и исполнил свой гражданский и супружеский долг.
Исполнив, безотлагательно заснул.
Неугомонная Мария, едва придя в себя, снова куда-то сходила и вернулась опять не в настроении. Сквозь сон Тело расслышал, как она ворочалась, точно барсук, и ворчала:
- Беда сплошная! Спит как сурок. Костомаров, вотр маман!
- Ну, блин, ненасытная… - пробормотал Марк в ответ и снова исполнил долг. С прохладцей, надо признать, ибо спать по утреннему времени и по причине похмелья весьма хотелось. Тем более что его уже начинало потерзывать противное чувство перевыполненного долга.
Машка, пошипев сперва, явного неудовольствия некоторое время не высказывала. Впрочем, и в третий раз отлучившись, вернулась совсем уже недовольная и одетая как на парад – джинсы, ковбойка и очки на носу. Она подошла к Телу серьёзно: дёрнула его за длинное хрящеватое ухо и строго спросила, не он ли, тудыть его в качель, вчера запирал дверь, запирал-запирал, да так и не запер?
Марк признал, что что-то было, но конкретно не помнит, ибо вчера была пятница.
- А раз так, - резюмировала Мария, поправляя очки, - то звездуй на кухню и разбирайся, твою мать, с Кошаком. Эта рыжая котяра заняла пространство, которое мне нужно совсем для других целей.
Марк решил, что жена окончательно спятила, на сём успокоился и крепко заснул.
Маша потормошила его какое-то время, но вскоре бросила это безнадёжное дело.
Всё было тщетно.
Оставленный в покое, Марк беззаботно храпел, пуская на подушку безмятежные слюни, а Маша вдруг почуяла, как в этой комнате неимоверно душно.
Кислороду могучей натуре Тела требовалось много, и тесная комната была маловата для его масштабов. Короче говоря, после двенадцати часов непрерывного пребывания в данном помещении Марк выработал абсолютно весь ресурс чистого воздуха.
Теперь в комнате при желании можно было подышать псиной, потом, подмышками, пивным перегаром и прочими скучными душками на букву «П», - всем, кроме кислорода.
Марк чистоту не жаловал. Чистота, надо полагать, это понимала, стараясь при первом удобном случае испариться с его мохнатого тела.
Маша подумала, что за свою недолгую, но достаточно насыщенную жизнь она повидала многое и многих. Однако ни разу не видела трёх вещей: Костомарова чистого, Костомарова выбритого и Костомарова причёсанного.
По-цвиркуновски покладистая, Маша тотчас напомнила себе, что достоинства мужчины не ограничиваются чистотой и выбритостью, и, стараясь мыслить позитивно, попыталась составить в уме реестрик неоспоримых достоинств своего супруга.
Пытаясь уловить в спёртом воздухе позитив, Маша неприязненно глядела, как сквозь чёрную жёсткую поросль на спине Тела отчётливо кровят свежие царапины, а рядом истекает гноем содранный вулканический прыщ.
- Пакость какая, - процедила она, отводя глаза и ковыряясь под ногтями, - пакость какая на мою голову…
Она хотела поправить сползшее одеяло, пошарила по полу в поисках тапочек - и немедленно натолкнулась на выводок грязных носков, которые лежали себе на полу и безмятежно воняли.
- Бля, урод! – Машины нервы не выдержали, она сгребла в охапку эти артефакты, почти окаменевшие, и ткнула их Телу под нос. Тот лишь сладко почмокал, мутно улыбнулся и снова захрапел.
- Чёртова грязнуля, твою в душу бога… коробочка из помойки! - стараясь задерживать дыхание, Маша нашла в себе силы растворить окно и спаслась на кухню.
Мимоходом глянув на градусник, почувствовала и тотчас придавила угрызения совести. Зима в этом году удавалась на славу.
«Ничего, - мстительно прикрывая дверь поплотнее, размышляла Маша, - ничего! А вымерзнет, оно и к лучшему. Мягче станет и блох повыведет».
Прокравшись мимо дивана в прихожей – на нём почивал сном праведника её старший сын, Юрий Маркович Костомаров, - а также двери в соседнюю комнату, служившую обиталищем ещё троих разновозрастных сорванцов, Маша добралась на кухню.
Ужасно хотелось кофе. Под зарядивший с вечера снегопад страшно клонило в сон, да и утренние физиологические упражнения тоже давали о себе знать.
Сейчас бы завалиться в тихом месте и не просыпаться лет пять – да куда там! Ближайший вариант для крепкого сна – это зеленоградский морг в пятнадцати минутах езды на попутке.
Ну, тогда сперва кофе, помирилась с действительностью лёгкая характером Маша.
Новая красивая кофеварка, подаренная Марком на восьмое марта, сломалась десятого. И с тех пор скромно сияла в углу, вызывая зависть тех, кому не повезло с мужем.
Вот уже почти год стояла эта бесполезная красота, и Маша привыкла её не замечать. Теперь же почему-то сломанная кофеварка назойливо лезла в глаза. А вместе с нею и кухонная полка (покосившаяся месяц назад), и потолок, криво штрабленный (полгода назад по большой пьяни), и стекло в кухонной двери (ещё вчера было целым).
Вдобавок поперёк кухонного дивана ярким неопрятным пятном возлежал приятель господина Костомарова, друг детства и просто кореш – Василий Рыжков, он же Кошак. Уж неизвестно, какие пьяные кошмары мучили его накануне, только на диване в настоящее время помещались ноги в помятых щёгольских брюках и пижонских итальянских носках с двойной пяткой. Верхняя же часть Кошака обитала под кухонным столом.
Маша задумчиво засыпала в турку две ложечки кофе, сахар, подумала немного – и добавила ещё одну, рассудив, что какого чёрта, очень кофе хочется.
Пока кофе готовился, Маша обыскала карманы Кошака, нашла его сотовый телефон и набрала номер, отмеченный розовым сердечком и пометкой на всякий случай «Твоя жена».
С первой попытки никто не ответил, но, стоило дать отбой, как телефон замурлыкал женским голосом «Котик, ответь своей кошечке!»
- Да! – ответила Маша грубо. Она не любила Кошаковскую супругу.
- А, это ты, - со значением начала было Александра, но Маша посоветовала ей заткнуться, немедленно приехать и забрать своего благоверного.
- Больно надо мне! – вдруг заявила мадам Кошак. – Пусть катится ко всем свиньям! Так и передай ему: проспится и пусть забирает вещи, я его на порог не пущу.
- Умная! Как же он тогда вещи заберёт?
- Ничего, в палисадничке насобирает!
Маша вспомнила, как во время прошлой разборки пылкая Александра на самом деле повыкидывала Кошаковские пожитки из окна девятого этажа. Все его дорогие шмотки и барахло, все эти галстуки и носки с шёлковой подкладкой ещё до сих пор кое-где виднелись на ветках, пугая ворон неуместной гламурностью.
- А тебе, заразе, отольются мои слёзки! – посулила напоследок Александра, свирепо сопя в трубку. – Думаешь, самая умница-красавица? А муженёк-то твой, шибко правильный, весь из себя верный, он ведь третьего дня у меня ночевал!
- Иди ты? – лениво отозвалась Маша, заедая кофе остатком шоколадного батончика. - Третьего дня?
Она подумала, повспоминала - и покраснела. Как раз три дня назад на этой самой кухне Вася Кошак, отчаявшись в словесных методах утешения, заменил на поле любовных утех загулявшего друга. Маша поёжилась – говоря спокойно и беспристрастно, как раз ей-то третьего дня жаловаться было не на что.
- Интересно, - призналась она честно, - ну и как он тебе? Понравился?
- Это кто? Вонючка твоя? Да от него несёт, как от собаки, да только и знает, что за волосы и раком. Что там может понравиться! Лось сохатый!
- Ну, не повезло тебе, - с сочувствием заметила Маша, - после Васьки-то конечно, Маркуша пожиже будет…
И, не слушая уже вопли на том конце, дала отбой.
- Мария, друг, хранитель мой! – отозвался с пола прославляемый субъект. – Не надо мук! Я буду твой!
И заснул.
Маша заботливо спихнула его с дивана на пол – не дело, если кровь приливает к голове, - и снова задумалась.
Дела семейства Костомаровых были плохи. Марка перевели на сутки через трое, и попервоначалу он, как честный человек и настоящий мужчина, какое-то время подрабатывал в такси.
Однако тут стряслась новая беда – перевели на сутки через трое его друга Василия. Это второе происшествие выбило из колеи их обоих. Всё начиналось безгрешно: отработав положенное, они встречались, чинно сидели на лавочке и выпивали по бутылочке пива, степенно вспоминая старые пьянки. Потом мирно расходились каждый по своим жёнам, а Костомаров ещё и к детям.
После этого Василий напросился к Марку в «Олимпийский» халтурить.
И невинные собрания сами собой начали перерастать в диспуты и оргии, а одна бутылка пива к концу двух недель незаметно трансформировалась в три бутылки плюс пару водочных «мерзавчиков». Прошло ещё немного времени – и «мерзавчики» доросли до полноценной литры.
Итак, спустя месяц после переход на новый режим работы Марк с Василием пребывали в запое.
Маша пожевала кофейную гущу и заварила себе ещё кофе.
На часах было около пяти утра, на календаре - декабрь 2008 года. Ближайшее будущее вырисовывалось кристально ясно: спустя час-полтора закопошатся дети – близнецы Юрец и Лизка, рыжая Светлана и младший Серёга. И если двух старших можно смело не кормить и выгнать в школу до вечера, то двух младших кормить нечем.
Гречка и банка тушёнки, припрятанная на чёрный день ещё мамой Цвиркуновой, ныне Виртанен. Зелёный горошек… вчера он был, но, судя по всему и особенно по запаху, взрослые им вчера же и закусили.
Маша глянула в окно. Присыпанные снегом ели подступали к самому двору, уютно огораживая его от всего мира и суеты, сугробы в свете фонарей выглядели таинственно и чарующе. Лишь только рассветёт, всё встанет на свои места – и снег окажется серым, ноздреватым, как грязная кожа на носу, и лес окажется не лесом, а вытоптанным лесопарком.
«И жизнь моя окажется не жизнью, а пшиком. Семья… муж… крепкий тыл… - подумала Маша, - фикция. Обман. Самообман. Нет выхода».
- Нет выхода, - повторила она вслух, - выхода нет… Обидно. Не надо было путать утреннюю эрекцию с Большой Любовью.
Вытащив сигарету из пачки, валяющейся на подоконнике, она закурила – первый раз за много лет. После двух затяжек стало до того тошно, что Маша еле успела добежать до туалета. И уже на выходе, глянув случайно в матерчатую сумку на стене – туда полагалось складывать рваную газету на случай, если вдруг кончится туалетная бумага или Марку захочется что-нибудь почитать, - вдруг увидела нечто новенькое.
Красивый большой почтовый конверт с иностранными штампами.
Письмо от мамы.
Несколько лет тому назад Машина мама вышла замуж в пятый раз и уехала жить к мужу в Финляндию. Оставалось загадкой, откуда она взяла его в Зеленограде и как у них всё это сладилось – ведь ни одного языка, кроме русского, мама не знала. Факт остаётся фактом, а конверт – конвертом. А билеты финских железных дорог (Москва - Куовола, отправление сегодня в 22.40 с Ленинградского вокзала) – железнодорожными билетами.
И ни строчки, ни письма. Ибо отношения между мамой и дочкой были не ахти, тем более после того, как дочка снова сошлась со своим бывшим Костомаровым, редкостным козлиной и пентюхом.
На этой почве, кстати, не состоялась и летняя поездка в Суоми: когда были потрачены все силы и нервы, и оформлены все документы и мультивизы, мама узнала, что Марк собрался тоже.
И тогда она не поленилась, вышла на связь и практически на пальцах объяснила, что она думает про него и про то, чем думала Маша, снова сходясь с этой кучей мусора.
О том, что мама мнения своего не поменяла, свидетельствовал тот факт, что билетов в конверте было ровно пять. По числу лиц, которых госпожа Цвиркунова-Виртанен рада была видеть.
И Маша вдруг развеселилась:
- Стало быть, Маркуша выбросить билетики хотел? На-кося!
- Мам, можно мне уже в туалет? – раздался басок за плечом, и Маша узрела старшего сына Юрца, который маялся поблизости, переминаясь с ноги на ногу.
- Конечно, маленький, - спохватилась она, осознав, что до сих пор ржёт над разверстым унитазом.
Она потаращилась немного на закрывшуюся дверь туалета, а потом, тихонько прокравшись обратно в спальню, принялась собирать вещи. Управилась быстро, вещей было мало (джинсы, несколько пар носок, свитер и футболки – если чего не хватит, можно простирнуть).
От шороха Марк проснулся, разлепил слипшиеся, как вареники, глаза, пробормотал: «Кис, ты куда?» - и тотчас опочил опять.
Маша переместилась в коридор, сняла с антресолей большой старый чемодан, быстро покидала туда все нужные вещи и затянула ремни.
- Мам, а мы куда? – спросил Юрец, с любопытством глядя на сборы.
- К Санта-Клаусу, сынок, - ответила Маша. Она никак не могла засупонить особо упрямый ремень.
… Когда поезд «Лев Толстой», солидно отдуваясь и переваливаясь с боку на бок, проползал на запад мимо Зеленограда, Маша увидала, что кто-то приветственно машет ей с крыши гаража. А может, сквозь слёзы показалось.
- Вот теперь моя душенька спокойна, - удовлетворённо промурлыкала Катерина, глядя вслед уходящему поезду, - незачем им это всё видеть. Нехороший пример детям.
Его (котёночка) явно выбросили из дома – чистенький.
От него пахло машиной и освежителем. Очень умный, писает в лоточек.
Если бы кто-нибудь спросил Тело: «Скажите, Костомаров, только честно: жить хорошо?», то, скорее всего, простое любопытство стало бы причиной бытового убийства.
Вокруг него творилось чёрт знает что. Ад кромешный. Да за всю относительно молодую жизнь на лохматую голову Тела не выпадало столько суровых испытаний и окурков!
Все гаишники, сколько их было на пустынных по дневному времени улицах Зеленограда, все они с радостными кликами сигали через две полосы к Марковой машине, чтобы всласть попридираться. И не хотели брать взятки.
С превеликой осторожностью, окольными дорогами добравшись до мойки, Тело вымыл машину – и голуби, дождавшись своего часа, тотчас её обгадили.
Намазал ради смеху бутерброд с двух сторон – тотчас случилось нездоровое завихрение, которое заставило съестное сооружение кататься туда-сюда.
На этой неделе Марку должно было стукнуть тридцать лет. Однако с учётом последних событий надежда достичь зрелости таяла на глазах.
Маша-зараза, его гражданская и бывшая законная, и всё-таки жена, психанула. Это само по себе было событием, поскольку Мария Костомарова, урождённая Цвиркунова, обладала чрезвычайно лёгким характером и фамильной нелюбовью к скандалам.
Не скандалила она и тут.
Просто пустяковое дело о невыстиранных носках нежданно приняло серьёзный оборот.
Казалось бы, ну носки и носки, нешто мало народу прячут носки в кресла и диваны. Ведь не бросают абы где. Так ведь нет, что-то такое она сама себе пару месяцев надумывала, ероша пшеничные брови, со значением обфыркивая каждую бутылку пива, выпитую Телом.
И нате – рукой подать до Нового года, пора бы уже было паковать вещи. А она забрала вдруг детей и смоталась к матери. Одна!
Казалось бы, ну к матери и к матери, будто мало народу, убедившись в том, что связали судьбу с ничтожеством, уезжают к матерям. Это нетрудно, если означенная мамашка живёт через дорогу. Но тёща Тела проживала в Финляндии.
И ежели Машка-домоседка, взяв в охапку четверых отпрысков, подорвалась к своей мамаше, которую, к слову, переносила с трудом, то это могло означать только то, что осточертел ей Тело прямо-таки невыносимо. А также то, что не видать ему финского чистого снега, финских свежезамороженных озёр и финского светлого пива.
Хорошо ещё, если увидит когда-нибудь жену и детей.
«Вообще это подло, - возмущался Тело, валяясь на диване и дымя в потолок, - между прочим, двое из этих детей – мои! Я отец и вполне имею право…».
Ещё одно феноменальное свинство заключалось в том, что по милости Марии под Новый год жизнь Марка потеряла размеренность и беззаботность. Критически оглядывая пустую квартиру, Тело соображал, что что-то в таких случаях положено делать. Ну, там, что-то жрать, мыть посуду и стирать носки.
Между тем ещё вчера последняя пара носок была засунута за подушку кресла, а раковина почему-то закончилась после первой же попытки пожарить яичницу. И самоочищаться не собиралась.
Тело понял, что тут ловить нечего, и вдруг его осенило:
«Какого лешего! У меня ж своя мама имеется».
И отправился в отчий дом.
Мама Марка, Сара Моисеевна, была женщиной крутого и бескомпромиссного нрава. На переговоры не шла принципиально, в торгах не участвовала, белых флагов не признавала. Однако, как и положено, безумно любила своё волосатое огромное и пахучее дитя, изматывая по ходу муштрой и наставлениями.
Мама встретила Марка ласково:
- Ой, поглядите на него! Пёс драный, худОба. Рёбра ведь торчат! Доила она тебя, что ли?
Сара Моисеевна недолюбливала Машу.
- Да ладно, - пробурчал Тело, пожирая фаршированную щуку.
Мама умела ходить по магазинам, готовить и стирать. За это Марк мог терпеть многое. Он поклялся по возможности маме помогать - открывать дверь, провожать до порога, не пить при ней пиво.
Глядя на него, такого смирного и готового на жертвы, можно было с уверенностью утверждать, что скоро он заметно поправится, шерсть на голове, ногах и груди приобретёт особый лоск и заблестит по-новому, а из ботинок престанет пахнуть.
Марк мог бы вдоволь валяться на покойном диване и обижаться на Машкину подлость. Или не обижаться. Скорее всего, нет, ибо после ужина Тело и думать забыл и про Машку, и про её заплесневелую кухню. И про детей забыл, которых само собой, любил до посинения, однако не мог не согласиться с тем, что на расстоянии любить их куда приятнее и проще.
Дома было хорошо, как в тёплом валенке.
Вся эта эйфория завершилась, не начавшись, неожиданным и неаппетитным образом.
После ужина вечер приобрёл особую безмятежность. Стоял себе Тело на балконе, покушивая пивко и ни о чём особенном не думая. Завывала вьюга, на балконном стекле вырисовались зимние узоры, и Марк развлекался, выжигая пальцем дырки в белоснежном ажуре. Тёплый пол дружелюбно подогревал голые пятки, в желудке царили две тарелки рассольника, и в этом аквариуме плескалась фаршированная щука.
Тело закурил, благосклонно поглядывая на замусоренный козырёк над подъездом, прикидывая, к какому из бычков подкинуть свой собственный. Этот козырёк подвиг его на медитации о смысле жизни.
Вот лежат рядышком пара окурков – один со следами помады, другой обгрызенный. К ним в тему притулилась заледеневшая прокладка. И под конец – нате, пожалуйста, использованный презерватив.
Тело порадовался было за соседа сверху, как вдруг что-то просвистело мимо, жирное пятно распласталось на козырьке, забрызгав его кровищей и какой-то дрянью. Кое-что перепало и Костомаровскому окну.
- Это чего? – Марк с недоумением смотрел, как ползёт вниз по стеклу ненастоящее, глянцевое, ярко-красное пятно. – От бля.
В прошлой жизни то, что всё ещё подёргивалось на окровавленном козырьке, было совой. По некоторым признакам – белой.
Тело страшно удивился. Он никогда не слышал, чтобы птицы разбивались. Все птицы, с которыми приходилось Марку иметь дело, летали. Единственным исключением был знакомый попугай по имени Иннокентий, который как-то раз упал в кружку с пивом. Последней его хохмой был выход в закрытое окно.
Костомаров сообразил, что вряд ли мама согласится жить с дохлой птичкой под окном, и убирать бренные останки тоже вряд ли полезет.
Марк как раз прикидывал, не стоит ли подождать, ибо подмороженную животину будет легче отскрести, а может, завьюжит её до такой степени, что никто ничего не заметит, и тут в дверь позвонили.
Мама что-то стряпала на утро, закрыв дверь кухни, звонка не слышала и слышать не хотела.
Раздражённо сопя длинным носом, Тело потащился открывать. На пороге стоял, что-то дожёвывая, сосед сверху, Витёк. Он всегда что-нибудь да жевал, и даже сейчас, в расстроенных чувствах, напоминал хмурого хомяка.
-М-марк, - сказал Витёк, почему-то заикаясь, - М-марк, эта… т-ты это чего, т-тут опять?
- Ну тут, - недружелюбно отозвался Тело, думая, как бы спровадить его поскорее.
- А-а, в-вот чё… с-старый, у меня т-тут беда…
- Ну, бл? – изобразив сочувствие, подбодрил Марк.
Витёк почему-то засмущался:
- М-марк… у меня того… сова с балкона упала…
- Сова-а-а-а? – переспросил Марк, немного удивляясь.
- Ага, сова… - жалостно подтвердил Витёк, огорчённо бликуя очками, - у неё крылышки подрезаны…
- Оп-паньки, – на душе у Марка посветлело, потому что смекнул, кто будет убираться.
- Она, наверное, на козырёк упала… я посмотрю, м-может, жива?
Мечтай больше, подумал Марк, а вслух сказал:
- Говно вопрос, старичок. Сейчас табуретку выдам, достать будет проще.
Витёк, горестно вздыхая, перекладывал совиный ливер в предложенный соседом пакет, а Тело сочувственно осведомился, дожёвывая украденный с кухни блинчик:
- Что, хорошая сова была?
- Ещё к-какая. Буклей звали, беленькая такая, - сокрушённо отозвался Витёк, - вдребезги! Главное, как вылезла, все окна закрыты были… и недалеко падать ей было. К-как будто кто нарочно её кинул…
…Это случилось три дня назад. И все эти три дня Витькина сова с тупым упорством пикировала на козырёк, стоило Телу налить пивка, зажечь сигарету и выйти на балкон.
Почти тотчас являлся спавший с лица Витёк, нервно потирая очки, молча протягивал Костомарову канистру с пивом. И лез на козырёк.
Пиво, само собой, было кстати. Его накопилось на порядочный кабак.
Но покоя не было. Марк перестал быть хозяином в собственной квартире – какая уж тут гармония, если в любой момент ты можешь быть поднят с горшка по тревоге. Тело раздумывал уже, не сделать ли Витьку собственный комплект ключей.
Долго это будет продолжаться?
- Сколько, интересно, у неё ещё осталось жизней? – как бы между прочим поинтересовался Марк.
Бледный и расстроенный, Витёк заморгал неожиданно обозначившимися глазами:
- Клянусь, Марк, каждый раз её то на помойку, то в лесу закапываю… а она опять тут как тут… летает!
После десятого полёта нервы у Костомарова не выдержали. Он засобирался обратно в Машкину квартиру.
«Посуду, так и быть, - помою, размышлял он, - а пожрать и в «Макдональдсе» можно. Задолбала меня эта сова».
Тело чмокнул Сару Моисеевну в щёку, получил по шее на дорожку и потащился к машине.
Вслед ему из Витькиного окна дружелюбно глядела полярная сова Букля. Моргнув огромными зелёными глазами, она ухнула, распушистила белоснежные перья и с чувством выполненного долга задремала.
Первый раз за три дня.
За 2008 год 501 человек потерял в Зеленограде работу в связи с сокращением численности или штата. Причиной высвобождения стали в основном реорганизация производственных процессов и сокращение объёмов производства. 18% высвобожденных работников – молодёжь до 29 лет.
Кошак был разбужен на самом интересном месте самым бесцеремонным способом. Из-под него выбили кресло на колёсиках.
- Подъём, спальный мешок, - Василий проснулся и с трудом отлепил припухшее лицо от пола.
- Вот ведь, а только прикорнул, - пробормотал он под нос, старательно отворачиваясь от настенных часов. Они, в свою очередь, настырно лезли в глаза и уверяли, что Рыжков проспал более сорока минут рабочего времени.
В другое время Василий, может быть, и засмущался, но сейчас смущаться было некого.
За последние дни народу в офисе сильно поубавилось. Сперва увольняли ненужных, потом принялись за нужных, но несимпатичных, потом принялись за просто нужных, которых нечем стало кормить.
Под Новый год в офисе остались Василий и секретарша. С учётом того, что эти двое друг друга люто ненавидели, у директора появился реальный шанс сэкономить на корпоративе.
И вот теперь секретарша, как всегда, безупречная, с глазами тёмными, как маслины, слишком красивая для пустого офиса и слишком хмурая для секретарши, брезгливо наблюдала, как Василий надевает снятые для комфорту начищенные ботинки.
- Что не так-то? – с вызовом осведомился он. – Подумаешь. Я раз моргнул после обеда, так выморгнул в восемнадцать тридцать… как поживаешь, собака? – мимоходом спросил Василий, поглядывая на её пышную грудь и молниеносно облизываясь.
- Зашибись, огрызок апельсина, - приветливо ответила она.
- Прошу вас, бледи, - он джентельменским жестом отворил перед нею дверь в коридор.
- Нет уж, после вас, противный.
Они пошли по коридору рядом.
- Что, Гюльчатай, попёрли тебя с Ленинградки? – продолжал сквозь зубы Василий. - Аттестацию не прошла?
- Работы нет, - ответила она, не разжимая накрашенных губ, - пидорасы одни. Да ты в курсе, наверняка...
- А я думал, тебе такие нравятся, - Василий пытался приладить на место ярко-рыжую чёлку, - вон, к главному пидорасу как лаптями загребаешь. Лихо, как в туалет.
- Сейчас попробуешь – глядишь, и тебе понравится. Кошак драный, - она распахнула дверь приёмной.
- Грубо, - горько констатировал Василий, - грубо, Александра!
Она фыркнула через плечо, бросив на него уничтожающий взгляд.
Василий разместил узел «Кристенсен» на линии носа, дёрнул шеей и взошёл на эшафот.
- Вася, глянь-ка в базу, - встретил его директор, - что-то намудрил я с сортировкой… ни одного клиента найти не могу…
Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – с сортировкой всё было в порядке. Клиентов не осталось.
Будучи опытным и лояльным сотрудником, Василий не стал отказываться, уселся в директорское кресло и принялся стучать по клавишам.
Начальник, вдоволь нашуршавшись бумагами, выдвинул на середину кабинета журнальный столик и забрался на него, заботливо подложив на полированную столешницу прошлогодний «Форбс».
- Пылища-то какая, - пробормотал он, снимая с потолка навесные панели, - где ж это я его видел?
- Что ищете? – из вежливости поинтересовался Василий, которому было наплевать.
- Да крючок тут был, - рассеянно ответил директор, - от старой люстры… я ж тут своими руками ремонт делал, помню…
Василий покосился на сбрендившего топ-менеджера и сказал:
- Теперь нормально. Я пойду?
- Что нормально? – недоумённо переспросил директор. Он был занят: стоял на стуле, приторачивая к крюку верёвку. - А… да, конечно, идите… совсем идите… завтра тоже идите… короче говоря, вы уволены.
Василий осторожно прикрыл за собою дверь. Тотчас раздался грохот падающей мебели, и, когда Кошак снова заглянул в кабинет, директор уже покачивался под потолком, беспечный, как груша.
Василий аккуратно выключил компьютер, стёр отпечатки с клавиатуры, отмыл кофейную чашку, надел директорскую дублёнку. И отправился, куда глаза глядят.
Он шёл неторопливо, с достоинством, поскольку времени и достоинства было у него хоть отбавляй.
Вслед ему из окна офиса глядела секретарша Александра. Губы и руки у неё тряслись, но глаза горели фанатичной решимостью изменить свою жизнь к лучшему.
Она была его женой, считала его шкурником, самовлюблённым эгоцентриком и нарциссом, не способным думать ни о ком, кроме себя. И, руководствуясь этими сомнительными соображения, сегодня с утра выставила Кошака за дверь.
Теперь Василий, дважды выгнанный за один-единственный день, смутно представлял себе, куда податься. Неосмотрительно женясь, он неосторожно поругался с родителями.
Они считали, что мальчику сначала надо защитить диссертацию и превратиться из обезьяны в человека, а уж потом жениться на разного рода маслиноглазых секретаршах. И ежели сейчас завалиться эдаким санта-клаусом в отчий дом, то его, конечно же, не выгонят, дадут поесть и выделят комнату. Но взамен придётся выслушать столько вещей, занудных и обидных для состоявшегося человека. В том числе и о том, что он, по большому счёту эгоист и пустышка, не способен считаться ни с кем, кроме себя.
Рядом притормозила машина, обдав Васю с ног до головы грязной снежной крошкой. Кошак хотел разораться, но тут дверь авто шикарно отворилась, и там, в недрах, волосатая лапища приветливо хлопнула по сиденью.
- Здорово, Рыжий, - прогудел Марк Костомаров по прозвищу Тело, - что, гуляешь?
- Да так, - отозвался Кошак, думая, что как хорошо, что на свете кроме суицидальных директоров и сволочных жён есть ещё и друзья. Которые, как всегда, появляются вовремя.
- Ты что-то сильно рано, – заметил лениво Тело, грызя незажжённую сигарету. Большую часть своего бодрствования он проводил, покуривая, но в машине, «реношечке» своей любимой, 2008 года выпуска, с объёмом двигателя 1,6, цвет «чёрная мамба»… да, так вот, в машине своей он никогда не дымил и другим запрещал.
– Что с мордой? Красная. И гляделки как у рака. Шурка, что ли, с галстуком перемудрила?
- Да пошла она, - мрачно ответил Кошак, - коза, шоссейная кошка.
- Понятно, - Марк включил поворотник и щёгольски причалил к магазину «Колобок», который, как и одноимённый кабак, располагался в том же доме, где ныне обитал Тело, - стало быть, оба без баб. Это по-своему неплохо. Да и на работу завтра. По-любому долго не просидим.
Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи! Музыка, живопись, природа, литература, секс (не говоря уж про любовь).
Она появилась на платформе как всегда, в 7.15. Вокруг стояла дрянная серая оттепель, как будто некто из-за ширмы показывал всем жаждущим картонное чучело весны. Вроде вот оно: дёргает картонными ручками, вращает мутным солнечным глазом… всего лишь чучело, а где-то в желудке тлеет ощущение, что надвигается холод. Хладнокровная ледяная безнадёга, которая всегда идёт на смену теплу. Не идёт даже, а стоит и терпеливо ждёт.
Проводив тридцать семь зим, она надеялась встретить тридцать восьмую, а перед этим – Новый год, если повезёт, конечно.
Снова одна. Робкая призрачная проталина, образовавшаяся было посреди этой одинокой зимы, затягивалась инеем.
Он не пришёл. Он не пришёл, хотя обещал. И приходил всегда, вот уже целую вечность приходил, каждое утро. Четыре рабочих дня приходил, и стоило ему появиться, как над бетонной, холодной, как склеп, платформой всходило солнце. Даже зимой. Даже в семь утра.
Она увидела его, он увидел её, и это было неудивительно. Вот уже десять лет они едут в одно и то же время, в одном и том же вагоне, даже в одно и то же место. Даже дверь, в которую они заходят – это одна и та же дверь (выцарапанная на стекле «анархия», перечёркнутый пятачок, лозунг «Бей свиней!»).
Удивительно, сколько у них оказалось общего.
Как же они столько лет друг друга не замечали? Теперь, торопясь наверстать упущенное время, они ехали рядом, прижимаясь друг к другу и она упоённо слушала, как скрежещет о жёсткий мохеровый шарф его щетина.
На третий день он принёс термос с кофе, они пили его прямо на перроне. И, как по волшебству, в вагоне оказалось два свободных местечка рядышком. Так что первый раз за долгие-долгие годы она приехала на работу, позавтракав.
На четвёртый день они уже спали на одной скамейке, положившись друг на друга, – это было очень кстати, поскольку холод стоял собачий.
А на пятый день он не пришёл.
Она вдруг осознала, что за всё время не удосужилась узнать ни имени его, ни телефона. Боялась. Тянула, чтобы не спугнуть.
Пустыми глазами обводила она вагон, смутно сознавая, что кроме неё в этом городе и в этом мире кто-то есть ещё. Кто-то шумный, воняющий и матерящийся. Этих было удручающе много, они густо заселили это время и пространство, то и дело отдавливая ноги. Собственное тело казалось тяжёлым и неманёвренным, она напоминала сама себе водителя неуклюжего и нелепого механизма…
Показалось забавным поиграть в космолётчика: а ну, машинка, ать-два, левой-правой по этой странной недружелюбной планете! Шире шаг, дебильнее улыбка, ибо удача любит идиотов…
Сквозь запылённые иллюминаторы глянуло вдруг неуместное яркое нечто, единственное разноцветное пятно во всём вагоне.
На двухместном сидении у двери, завернувшись в красный шёлковый халат, почивал дед Мороз.
Надо же, и на этой планете есть Новый год, удивилась она.
Красный колпачок, накладные букли и борода из стекловаты то и дело съезжали с головы, и тогда кто-то из сердобольных попутчиков поправлял дедов инвентарь. Дед не просыпался. Только если кто-то натягивал ему головной убор слишком уж тщательно и глубоко, тот, не пробуждаясь, бормотал какое-то старческое благословение.
От него жестоко разило пивом и коньяком.
То-то и оно, подумалось ей, дед Мороз не умер, просто он постоянно пьян. Потому и под Новый год чудеса случаются мутные и короткие, непонятные, как сон алкоголика.
… В тот день на работе случилась ещё одна стихийная вечеринка. Зачастили в последнее время, расшатанные нервы требовали расслабления.
От шампанского в горле стало сухо и шершаво, ужасно хотелось пить. Засыпая и просыпаясь, она жадно глядела на сугробы снега, проносившиеся за окном.
Вода на планете была, но от водяного изобилия ничего ей не перепадало. И любви, и счастья в этом мире было достаточно – вот там горят окна чьих-то домов, в них наверняка живут люди, которые, дай-то Бог, счастливы и любимы.
«И я их благословляю, пролетая мимо в своём одиноком пустом катафалке»…
Не успела она как следует разрыдаться, как с удивлением увидела, что катафалк не пустой – дед Мороз сидел, как давеча, завернувшись в грязноватую щёгольскую красную тряпку, даже вроде бы на том же самом месте.
Наверное, он всё-таки умер, подумала она и подошла поближе.
С облегчением выяснила, что всё в порядке – мёртвые деды не сопят так оглушительно.
Тогда она осторожно потрясла деда за плечо. На этот раз он почему-то проснулся.
- Что? Приехали? – спросил он хрипло, тараща глаза и прилаживая на место колпачок из осыпающегося бархата. – А?
- Я ничего, - пожала она плечами, на всякий случай отодвигаясь подальше, - просто Крюково скоро. Просыпайтесь, а то в депо уедете.
- Что, правда, Крюково? Ну наконец-то! – искренне обрадовался дед. Который, надо сказать, оказался не совсем дедом. Даже, скорее, наоборот: по ходу ему оказалось никак не более тридцати, и фальшивая борода скрывала под собою довольно утлую рыжеватую растительность. И глаза у него были не старческие, ярко-синие, блестящие, как пуговицы.
- Дай вам Бог здоровья, добрая вы женщина, - рассыпался в благодарностях молодой дед, суетясь и уминая свой мешок, - если бы не вы… я же тут пятые рейс совершаю, знаете ли, с вокзала в депо и обратно.
- Что, вас за всё это время так никто не разбудил?
- Да, представьте! Всякий умиляется и не будит.
- И который день вы катаетесь?
- Не помню! – радостно отозвался он. – Да и ни к чему… это ж электричка, не пешком по шпалам. Ух ты, наконец-то! Дома! А вы что такая грустная, мамаша?
Она чуть не вывалилась из своего косморобота.
Мамаша? С утра ведь сорока ещё не было!
- Ой, простите пьяного ублюдка, - тотчас покраснел дед, - помилуйте! Брякнул спьяну. Это вы устали просто, да? Не выспались. Хлопотали.
Душа и тело воссоединились, она пыталась сдержаться, но губы в облезшей помаде затряслись и распустились, как шнурки, с ресниц полилась тушь, размывая слой тонального крема, пудры и маскирующих карандашей. Она рыдала и думала, что немедленно надо съездить этому хаму по физиономии, а назавтра прямо с утра помчаться и обколоться ботоксом, сделать наконец новую причёску…
А он, этот негодяй, пусть катится со своим термосом и платформой, что тысячу раз права была Эта-как-её-бишь-там из телевизора, что ни один мужчина не стоит акрилового ногтя и стакана «Космополитена».
Она уже истерично икала, как дед Мороз опять подал голос:
- Послушайте! Не надо, а? Не бейте себя по щекам, не кричите «Соберись, тряпка!». Куча кретинов в один голос будет орать то же самое. А вы не слушайте. Они не стоят ни одной вашей морщинки, ни одной слезинки… это же от сердца слёзы, от любви… а у них самих никогда такого не будет, потому что сами они дуры и дураки картонные… амёбы! Они никогда не узнают, как это – любить, да ещё и мучиться…
- Я не мучаюсь!
- Хорошо, - согласился он мирно, - не мучайтесь. Просто запомните, что уныние – это самый страшный из грехов. Хотите карамельку? – и он извлёк из мешка огромных размеров «чупа-чупс».
- Я не ем сладкого, - нос опух, как слива, а этот ещё со своими проповедями…
- А я вам верю. Я даже вижу, что вы очень, очень давно сладкого не ели. А вот сейчас съешьте – и вам тотчас полегчает.
Чрезвычайно убедителен был этот подгулявший дед Мороз. Она сунула в рот леденец.
И тотчас почему-то наступил мир, и серая безнадёга расступилась перед чем-то неосязаемым, которое нельзя увидеть, синтезировать, проанализировать, прописать в книжке, а потом продать подороже. Перед тем, что даётся во спасение, когда уже совсем некуда бежать.
- Ну надо же, - пробормотала она, озираясь, чтобы сказать «спасибо». Но деда Мороза рядом уже не было – красный халат и весёлый помпон маячили далеко, и чуть слышно похрустывал под валенками тихо падающий белый снежок.
А на перроне стоял он. Стоял и ждал, глубоко запустив руки в карманы, и от дыхания намёрзли на его мохеровом шарфе маленькие сосульки.
- Пошли? – спросил он.
Депрессия, усталость... не полезно жрать водку - чтоб с неё умирать, а с толком к болезни подойти - и всё будет в равновесии!
Время шло, а Тело всё ждал, когда ему продадут наконец водку.
Всё остальное, необходимое для нормальной работы, он уже купил, как-то: несколько банок тушёнки, полкило краковской колбасы и мешок жареной мойвы, воняющей и соблазнительной, как грех. Три ящика пива он купил, ещё в прошлую смену.
С водкой намечалась промашка. Он её нашёл и даже сложил в тележку, но на кассе, прямо над невинно улыбающейся продавщицей, висела большая надпись: «Вы за водкой? Ждите до 8.00».
На часах без двадцати восемь. И рабочий день у Тела начался полчаса назад, и начальник наверняка уже сильно огорчён, не обнаружив охранника на подобающем ему месте.
Но не мог же Марк явиться на работу с пустыми руками. Не по-людски это.
Поэтому Тело бросил якорь около кассы и застыл в ожидании. Этот уникальный человек мог стоять, сидеть, не говоря уже о лежать, равно как и заниматься любовью, совершенно неподвижно – такой уж у него был обмен веществ.
В случае с общественным транспортом и с остановками было очень удобно – правда, несколько раз окружающие, обеспокоенные неподвижностью Тела, рвались вызывать «неотложку» или ритуальные услуги. Однако в большинстве случаев всё проходило гладко – Марк выстаивал положенный срок, дымя сигаретой и полуприкрыв глаза, бодрствуя и мирно почивая в равных долях.
Итак, Тело стоял у кассы с полной тележкой водки и ждал, пока ему её продадут.
Сначала кассирша, пленённая мужественной внешностью клиента и его пятнисто-полосатой формой, попыталась завести светский разговор. У неё ничего не получилось, поскольку у Марка была задача, и он на ней полностью сконцентрировался. К девушкиному несчастью, эта задача была приоритетнее, нежели знакомства с кассиршами.
Когда на часах обозначилось без пятнадцати восемь, Марка побеспокоили.
- Позвольте, - и интеллигентного вида мужчина с кейсом и норковой кепкой деликатно прошмыгнул мимо Тела к кассе, - доброе утро, Лизонька… пробейте-ка мне… ну вы знаете. И сигареток.
Кассирша слазала за сигаретками, а потом, ни слова не говоря и без малейшего ропота, пробила мужчине целую и несомненную бутылку водки. Тот расплатился, поцеловал даме ручку и ушёл счастливый.
Марк ещё раз перечитал объявление про восемь утра – прочитал повнимательнее, пытаясь разглядеть сноску мелким шрифтом. Ничего не увидел. Потом ещё раз сверился с часами – семь часов и пятьдесят одна минута.
Тогда он обратился к кассирше с вопросом, который мучил его вот уже пять минут:
- Н-н-не понял?
Кассирша надменно вздёрнула крашенные брови и мстительно ответила:
- С дамами надо повежливее, тогда поймёте! – выдав такое, она демонстративно принялась пилить ногти.
Тело задумчиво извлёк наконец из дупла в зубе кусок яичницы с салом, удовлетворённо поцыкал, потом согнулся вдвое, нависнув над кассиршей своими двумя метрами и пятнадцатью сантиметрами. И сказал - максимально вежливо:
- Мне на работу прямо щаз. Водка нужна. Ясно, солнышко? – после этого взял у дамы свежеподпиленную ручку, пухлую и вялую, как надутая резиновая перчатка, и оглушительно в неё чмокнул.
Опомнившись от испуга, кассирша тотчас пробила ему тележку водки и леденец.
- Спасибо, пупсик, - проворковал Тело, и даме показалось, что именно таким образом воркуют камчатские медведи.
У выхода курил охранник. Марк попросил у коллеги огоньку и попутно осведомился, что там с восемью часами.
- Да ничего, нормально всё, - охотно поведал тот, - у неё на кассе время сдвинуто на десять минут вперёд.
- Какое время дрессированное, - Марк хрюкнул одобрительно и отправился восвояси.
В коктейль «Пино-колада» мне «забыли» добавить ликёр. Распробовала это к середине коктейля, но на мою просьбу заменить официантка пролепетала: «Но вы же уже его выпили». Деньги взяли как за алкогольный коктейль.
Удивительно. День рождения у Марка Костомарова ожидался назавтра, но уже сегодня к трём часам дня во всей конторе (а, быть может, и на всей книжной ярмарке) не осталось ни одного трезвого человека.
Торговцы на точках, грузчики на тележках и финдиректор находились в состоянии более или менее свинском, а Тело радовался. Он давно заприметил, что чем больше народу нажрётся в честь его тезоименитства, тем удачнее будет следующий год его жизни.
- А ты опять молодец, умеешь зажигать, - заметил Василий, разбуженный в авральном порядке и брошенный на починку залитого ноутбука, - все веселятся и ликуют, новорождённый скалится и мочит пелёнки… послушайте, Костомаров! Зачем надо было врать старому другу, что этот ноут был залит невинной водичкой?
- А тебе не пох? – отозвался Тело, потягиваясь и скрипя суставами. – Чисти давай.
- Мне, как вы изволили правильно подметить, пох, - язвительно отозвался Кошак. Он как раз отковыривал клавиатуру с несчастной машины. В воздухе отчётливо запахло красным вином и водой из-под креветок, - только я договаривался отчищать ноут как раз от кофе, а тут настоящий шведский стол. Или маникюрня.
На столешницу с тихим шорохом высыпалась кучка чьих-то стриженных ногтей и парочка носовых козявок.
Василий покосился на друга, но тут же устыдился своих подозрений – не таков был Тело, чтобы запросто так, без повода, стричь ногти, да ещё и на работе. Как правило, он их обгрызал, да и то после того, как дети начинали бояться играть с ним в шашки.
- Трудись, Кулибин, - коротко приказал Марк, демонстрируя неожиданную эрудицию, - не болтай. Там внутри вся база по клиентам, Андрюха руками заказы пишет. Бедолага! – искренне посочувствовал Костомаров, делая большой глоток пива.
Сам он писал последний раз около месяца назад. Эсэмэску.
Кошак хмыкнул и почесал затылок.
- Как бы это ему сказать помягче… ну выключить ноут, отсоединить блок питания и вынуть аккумулятор я могу… а так, конечно, было бы интересно узнать, что именно вы туда пролили…
- Хлебни пивка, - посоветовал Тело, - ты нынче сложноват.
- Спасибо, не сейчас, - солидно отказался Кошак.
Он сложил инвалида в сумку и унёс в сервис, а Марк снова выпил и расположился подремать на своём рабочем столе.
Рабочий день заканчивался, поэтому можно было себе позволить.
Раньше Марк трудился каждый день, и это было весьма утомительно. Теперь, слава кризису, можно было ходить на службу сутки через трое, отдыхать от дома и семьи, да ещё и наряду с удовольствием получать деньги.
Начальство уехало, и вскоре Тело был разбужен коллегами, которые преподнесли ему бочку пива, воблу и сердечные пожелания.
Вскоре присоединился вернувшийся Кошак, не чинясь, уселся с ними за стол, - и, строго говоря, чиниться было не перед кем.
- Василий, - обратился к нему один из торговцев книгами, по прозвищу и по сути – Академик, - хотел сказать вам, статья ваша опубликована. Так что для защиты вам ещё две осталось.
- Заканчиваю, - скромно отозвался Василий, интеллигентно вращая в ухоженных руках гранёный стакан. – Заминка небольшая, канал горения пропадает…
- Я вот как раз хотел обратить ваше внимание, Василий… зачем, извините, вы вообще эрдэтэтуху взяли? Делали бы на жидком топливе и проблем не знали, материалы известны.
- На твёрдом-то инфраструктура проще, дешевле и…
Марк подсчитал количество выпитого и подивился. Не хотят учёные пьянеть. Этому, что ли, в МАИ учат?
«Наверное, на старших курсах, - с уважением подумал Тело, - или в аспирантуре…». Сам он вылетел из МАИ дважды: первый раз за пьянку, второй – за тупость. Или наоборот.
А Академик Савельич горячился:
- А топливо-то? Какое топливо вкладывать будете? Марку вам никто не скажет, допуска у вас такого нету, и вон с каналом чего теперь, было же нормально, статью уже опубликовали.
- Простите нах, - подал голос Марк, стараясь быть интеллигентным, - вы… м-мать… э-э-э-э…откушаете?
- Простите, Марк, по полтинничку с нашим удовольствием, - вежливо согласился Академик.
- Ну смотрите, Аркадий Савельич, - Кошак уже порядком набрался, но красноречия не утратил. Зелёно-жёлтые глаза пылали фанатичным огнём Большой Науки, - канал горения схлопывается, в ноль идёт, пропорционально удлинению ступени!
- Попробуйте диаметр больше, площадь увеличьте.
- Я и так уже на краю по габаритам! Увеличить не могу, под «МиГ» не влезет! А когда я длину уменьшаю, то канал появляется, но, понимаете, в нужный диаметр канал придёт только тогда, когда я не ступень сделаю, а «таблетку» обычную. Вот первая ступень нормальная, а сверху вместо второй ступени «таблетка» будет…
- Ну кто же вам мешает уменьшить толщину свода за счёт увеличения длины? Тут-то вроде у нас запас есть. И, кстати, попробуйте тягу поварьировать, залезьте в дэп, задайте разные значения. Поиграйте, Василий!
- Так, бля, - веско сказал Марк, утомившись, - жена - сука, к чухонцам свалила, Васька бредит, Академик своими ракетами мозги трахает…
Академик Савельич тотчас пустил слюну, дурашливо заржал, переведя разговоры на баб, а прерванный на самом интересном месте Кошак затаил обиду.
Марк пошёл покурить у подъезда, и учёные продолжили было прерванную дискуссию, как подошёл ещё один охранник, Валера. Он бережно нёс глянцевую коробку, на которой был изображён прекрасный мир: сияющий юный оболтус, гоняющий по идеальному ландшафту и по радиусно-прямым рельсам красно-белый железнодорожный состав.
- Сыночку купил, - пояснил он, - эта вот штука пыхтит, а отсюда пар идёт. Мужики, вы присмотрите пока, пойду на горшок сгоняю.
- Красота, - восхитился Академик, - у меня в детстве такая же была. Нет, не такая, эта красивее. Посмотрите-ка, Василий, это ж не просто игра, тут целая железнодорожная система. Мосты даже есть! Сколько деталей!
- Да, хорошая штука, - не мог не признать Кошак, хотя и несколько удивился, - а сколько лет Валериному сыночку?
- Да лет восемнадцать, он с моим наследником в одной секции занимался… гляньте-ка, тут её дополнительные модули докупаются!
Они продолжали разглядывать чудесную коробку, когда с перекура вернулся Тело, обрушился на стул и приготовился заснуть.
И тут Кошак неожиданно для себя сказал:
- Марк, смотри, какой Упырь тебе подарок приволок. Красота какая! Сейчас сам придёт, тебя поздравить.
Академик, полностью оправдав своё научное звание, словил намёк на лету:
- Посмотрите, Марк Израилевич, вещь на самом деле исключительная! Один контроллер чего стоит! Аж 13 вольт! А масштаб! Масштаб-то какой!
- Какой? – Марк окончательно проснулся и моргал глазами.
- Один к восьмидесяти семи, - внушительно поведал Кошак, - о, счастливчик! Нам в нашем детстве масштаб такой и не снился… а общая длина путей, а? Аж пятьдесят метров!
- Он что, охренел? – недоумевая, Тело таращился на коробку и нещадно морщил лоб. – Что я с этой муйней делать буду?
- Играть можно. А что? - подсказал Академик, изо всех сил сжимая губы.
- Расслабляет нещадно! – заливался Кошак соловьём.
И в этот момент вернулся посвежевший Валера, вытирая руки о штаны. Кошак изо всех сил замигал ему левым глазом, Академик – правым.
- Слышь, я что-то не понял… - начал было Тело, но Академик деликатно перебил:
- Вот, Валерий, тут Упырь с подарком не угадал. Не хочет именинник железной дороги. Не маленький, чай.
Валера, открывший уже рот, захлопнул его.
- Так ты его себе возьми, - подхватил Василий, - Сыну подаришь.
- Ну да, сыну и подарю, - пожал плечами Валера, забрал со стола коробку и отправился домой. Немедленно засобирался Академик, распрощался и ушёл.
А Марк всё сидел, растерянно глядя на опустевший стол. Кошак, которому тоже пора было идти, встал и надел пиджак, как вдруг Тело подал голос:
- Рыжий, я что-то не понял… - начал он неожиданно фальцетом, - ты какого… хрена этому хрену мой паровоз отдал?!
- Так, мне по времени уже пора, - протараторил Кошак и спасся.
Тело обиженно заснул.
Барменами называют работников СРиК (службы режима и контроля) студгородка. (Кстати, они ненавидят, когда их называют барменами). Бармены отвечают за порядок в общежитии. А именно: следят за тишиной в коридорах и комнатах с 23:00 до 06:00, за тем, чтобы по общежитию не разгуливали нелегалы, чтобы в общежитии не распивали спиртные напитки, а также урегулируют такие неприятные ситуации как драки и т. п.
Примерно за сутки до этих событий на другом конце Москвы, в Зеленограде один относительно молодой человек, с породистым горбатым носом, в стильной дублёнке и в валенках, отделанных нерпочкой, с холодной ненавистью выговаривал пухленькой барышне в ушанке. Как всегда, когда он нервничал, у него прорезывался тщательно вытравляемый грузинский акцент:
- Маруся, ты реально очумела? Смерти моей ждёшь, не дождёшься? Прямо сейчас стартуй искать бармена, и если к вечеру его не будет – стартанешь во фриланс. Налегке, ты меня знаешь. И вообще! – возвысил он голос. – Если тотчас не закончите, всем вам будет этот… карачун!
Маруся хлопала нарощенными ресницами и, чуть не плача, трясла меховыми ушами.
Кафе «Колобок», зародившееся как мирное, семейное заведение, тихо скончалось в прошлом месяце. Теперь, восстав из пепла, оно менялось на глазах.
С вывески над входом кровожадно скалился кроваво-красным ртом круглый, румяный, уркообразный урод. Художник не поленился акцентировать внимание зрителей на самых низменных чертах известного сказочного персонажа – неуправляемости, авантюризму, самовлюблённости и эскейпизму. В итоге на вывеске красовался младший брат Джека Воробья, разве что без ног.
У входа приковали цепями чучела медведя и парочку волков. Покойники выглядели недовольными, а медведь, махина в два человеческих роста, ещё и глумливо щерился, выставив жёлтые клыки.
Маруся забралась на стремянку и обрабатывала клыки гиганта алым лаком для ногтей.
- Гламурненько, Гогочка? – робко спросила она у нервного молодого человека, своего супруга.
Это отвлекло Гогу от мрачных мыслей о том, почему, чёрт возьми, у него с утра никак не получается. Однако настроения не исправило:
- Ты ещё банты ему на уши завяжи. Розовые, со стразами! – и, самоутвердившись за счёт ни в чём не повинной супруги, Гога с новыми силами напустился на двух тощих сутулых студентов. Они, трепеща промёрзшими ушами, пытались приладить над входом огромную перетяжку. На ней старославянским макаром было выведено:
В С Е М Ъ К А Р А Ч У Н Ъ!!!
- Н-не понял, - остановился участковый, прошедший было мимо, - это что, типа шутка? Зло смеётесь, граждане.
- Вы, простите меня, отсталый представитель власти, - заявил Гога, - вы, наверное, ничего кроме протоколов в жизни не читали.
- Не обучен, - индифферентно заявил участковый, - я юридическую академию закончил, а там учили думать прямо.
- Дело в том, - терпеливо разъяснил Гога, демонстрируя традиционное уважение к представителю власти, - что завтра – Великий Карачун.
- Да лана! – вступил в разговор случившийся мимо анархист (седой ирокез, кожаный плащ при минус двадцати, домашние сабо на босу ногу). – Не слушайте их, милиционер! Который раз обещают.
- А я вот щаз как восприму это как посягательство на конституционный строй, - не слушая, задушевно пообещал участковый, - и прикрою вашу лавочку. Вот с регистрацией, к примеру, у вас как?
- Завтра 22 декабря, - разъяснил Гога, пропуская мимо ушей лишнее, - день солнцеворота. Самая долгая ночь, а перед этим - самый короткий и холодный день, ясно? День почитания Карачуна… а Карачун, это… короче говоря, это тот же дед Мороз, только злой.
- Хорошо, - требовательно произнёс участковый, - медведи при чём? Что за намёки?
- Слуги сурового Карачуна - медведи-шатуны, в которых оборачиваются бураны, - встряла Маруся со стремянки.
- А-а-а-а, русская идея! – с пониманием отозвался анархист, критически выбирая сугроб. – Это я уважаю.
На белоснежном снегу задымилась глубокая, исполненная славянской вязью надпись: «Россiя, впередЪ!».
… - Гогочка, всё хорошо, - сказала Маруся деликатно, - медведи, волки, Карачун… только ведь бармена нету.
- Сама будешь пиво разливать.
- Пиво-то разолью, это дело нехитрое. Коктейлей не будет.
- Как не будет коктейлей? – вздыбился Гога, но тут же сник и пожаловался:
- Коктейлей не будет. Чертовское попадалово. Будут же гости, журналюги… наприглашали тут всяких! Парней из подземных канализаций.
- Андеграунда, – мягко поправила Маруся, но под дружелюбным взглядом своего мужа и босса осеклась.
- Ты не умничай. Лучше скажи, где бармена брать будем.
- Можно позвонить Косте.
- Отпадает. Он на ноябрьские ещё напился до белочки, подстригся…
- Ой, как жалко! Такая косичка была.
- Ты не поняла. Совсем подстригся. В Лавре теперь коврижками торгует.
- Может, Арсен?
- Арсен после круиза. На жидкость смотреть не может. Видал его намедни: наливает себе пива – и блюёт. Да-а-а, пропадаем мы с тобой ни за грош.
Гога махнул рукой, повесил голову ниже плеч и ушёл к себе в кабинет.
Ему можно было посочувствовать. Уволенный по сокращению штатов три месяца назад, он только-только нашёл работу – и именно сейчас, в разгар кризиса, в безденежье, отхватить такую красотищу! Тематическая вечеринка, да ещё и с русской идеей… Э-э-э-эх, чего там! Поле благодатное, ведь захочешь – не испортишь!
И вот на тебе. Пропал специально выписанный бармен, на телефонные звонки не отвечает, и сам не является, как сквозь землю провалился! Последний раз видели его в лыжной шапочке, распевающим немецкие марши, бодро топающим в сторону леса. Не иначе, заплутал он в этом зеленоградском лесу, в котором, как известно, что хочешь пропасть может.
Гога отпер дверь кабинета и потянулся к выключателю, как вдруг незнакомый, но чарующий женский голос повелел мягко:
- Не надо зажигать свет.
- Почему? – спросил Гога, насторожив уши.
- Экономьте электроэнергию, сейчас самое время, - голос бархатный, как шкурка кошки, переливающийся, как перо жар-птицы, - хотя я к вам по другому вопросу.
- А вы кто такая?
- В данный момент я для вас – высококвалифицированный бармен, - заявила гостья, чей силуэт вырисовывался на фоне кожаного кресла. Едва-едва вырисовывался, но очень многообещающе. - Знаю составы почти всех известных коктейлей, не считая пары сотен неизвестных.
- Да ну? – в Гоге проснулся и что-то убедительно забормотал природный скептицизм. – Послушайте, девушка…
- Екатерина Сергеевна, с вашего позволения.
- Хорошо, Екатерина… хм… Сергеевна. Сколько, простите, вам лет? Восемнадцать есть?
В темноте хрустально звякнул смешок:
- О да, есть!
- А рекомендации?
- Я вижу, вы всё-таки сомневаетесь. Развейте навсегда ваши сомнения, отведайте вот это.
Под самым носом у Гоги материализовался серебряный коньячный бокал. На поверхности его выступила нежная изморозь, тонкой струйкой поднимался морозный пар, который вдобавок светился призрачно и нежно.
В колдовском свете Гогиному воспалённому взору явилась рука дающей.
Тонкая, белая, прекрасная рука, каждый пальчик которой был прозрачен как слеза. Вместо ногтей на них блестела гладкая розовая кожа.
Гога опять-таки не успел удивиться, ибо ему приказали, а он почему-то послушался:
- Пейте! – и он повиновался, выпил.
Обжигая пищевод, лавиной устремился напиток в желудок, но по дороге тотчас рассосался по стенкам, вошёл в кровь, взбудоражил плоть и торчком поставил волосы. И не только волосы.
- Девушка, то есть Екатерина Сергеевна! – по-новому, с огромным уважением сказал Гога, ощущая, что ему надо, срочно, да ещё как! – Вы ведь приступите прямо вечером? Что бы вы не предложили, я согласен. А теперь, теперь, простите, дела! – и убежал искать Марусю.
Только лишь захлопнулась за ним дверь, в темноте засмеялись – хриплым, каркающим смехом, который никак не походил на хрустальный голосок, звучащий так недавно:
- Всё получилось гораздо легче, чем я предполагала. Водка – страшная сила! Ну-с Марк Израилевич, милости просим!
На кухне под выключателем нашёл записку: «Привет, будущий я! Посылаю тебе из прошлого вкусный ништячог, открой шкаф над микроволновкой». В ахуе открываю шкафчик, а там - два пирожка и записка: «Завязывай».
Марк возлежал на продавленном кухонном диване, закинув на стол огромные тапки, и изучал трещину на потолке.
Трещина была скверная, глубокая, как овраг. Казалось, ещё немного - она разойдётся, и оттуда мышиным горохом посыплются соседи.
«Как там у нас наверху?» - попытался вспомнить Марк.
- Наверху только Бог, - глубокомысленно отозвался Кошак, очнувшись. Разлепив рыжие ресницы, он смотрел на Марка странно. Сквозь веснушки на его скуластой физиономии проступала надвигающаяся паника.
- Э-э-э-э-э… - протянул он, шевеля от усердия пальцами. И, наконец, решился:
- Мсье Костомаров, я полагаю?
Тело, который как раз решал вопрос, стошнить ли сразу или прилечь и переждать, ответил кратко и по сути.
- Тьфу ты, Марк! Слава богу, я уж испугался, ты ли это, - с превеликим облегчением Кошак плеснул себе на два пальца и поправился.
- Кстати, - интеллигентно рыгнув и деликатно прикрываясь, он благожелательно вглядывался в лицо друга (или же пытался призвать к порядку разбегающиеся глаза?), - так вот… опасное это дело, Марк, бриться спьяну.
- Да пошёл ты, - ответил Тело наработанной формулой.
- У тебя трещина во всё рыло.
- Очки сними, кротёнко, - и Марк помог другу, сдёрнув с его конопатого носа очки. Посыпались стёкла. Падая на линолеум, они не звенели, но противно чавкали.
Надо бы пол протереть, подумал Тело. Или не надо?
- Бездарно, бездарно! – страдал Кошак. – Это были дорогие очки, меня жена убьёт.
- Нет у тебя жены, - бессердечно отрезал Тело, - она обозвала тебя шкурником и пидорасом…
- Нарциссом! – возмутился Василий.
- Пох.
«День рождения у меня сегодня, - горестно вспоминал Марк, - я его не так собирался отмечать… тут должны была быть Машка, и четверо недоносков, двое из которых – точно мои, а двое – просто славные… и что на неё нашло?»
Подумаешь! Цаца.
«Ну и катись», - запоздало послал Тело жену.
Хотя, чёрт возьми! Она ж и не жена вовсе… тем более катись! Неча мужику указывать, что делать.
- Ты препятствуешь мне переваривать пищу, - забрюзжал под боком позабытый было Кошак. Оттопырив мизинец, он смаковал полуистлевший крекер, покрытый засохшей красной икрой, - от скрипа твоих мозгов желудочный сок сворачивается.
- Рыжий, какой нынче год?
- Какой-какой. Никакой, - после того, как в один и тот же день его выгнали и с работы и из дому, Кошак приобрёл философский взгляд на жизнь.
Конечно, Александра была не права. Она знала прекрасно, за кого выходила замуж. И чем она думала, заявив, что она имеет такое же право на личную жизнь, что и Василий? Оставляла какие-то записки о том, что ночует у Гали. Кошак зашёл к Гале, не поленился, переспал с нею и выяснил совершенно определённо, что Александры там нет и никогда не было. Уличил неверную во лжи, восстановил справедливость, получил по морде и был выставлен за дверь.
- У меня просто чёрная полоса, - рассудил Кошак, - это так называется. К этому надо отнестись, как к заслуженному.
- Ты, котяра, может, и заслужил, - Марк скосил на друга глаз, красный и жгучий, как лазерная указка, - давно пора. А я-то что кому плохого сделал? Впахиваю сутками, семьи не вижу, дома не вижу…
- Ну и что? Каждый из нас в чём-то да мерзавец. А дом – вот он, хоть усмотрись, - заметил Василий, - Машка уехала? Так оно и к лучшему. Она всё-таки иной раз такая дрянь…
Тело со свистом втянул корявым носом воздух, и Кошак поспешил поправить:
- Кхм… я к тому, что Мария Вадимовна, при всех её колоссальных достоинствах, порой чрезмерно требовательна к этому… обществу и манерам...
Мария Вадимовна? Эта-то пигалица с вздёрнутым носом? С чёлкой как у пони, с косой как у смерти? Мелкая пакостница! Четверо детей, а она до сих пор вертит хвостом, всё делает по-своему и никогда не попадается.
- Тело, может, девок вызвать? – подал голос Кошак.
- Давай, - вяловато это было сказано, без радости и инициативы, - у тебя есть?
- Ну… в интернете посмотрим. У тебя есть интернет?
Марк пожал плечами.
Начали искать интернет. Тело смутно помнил, что где-то был кабель, и к нему на соплях и времянке что-то было присобачено.
- А у тебя тут многое через задницу, - заметил Василий, выбираясь из-под рухнувшей коробки, - это интернет?
- Не-а… посудомойка.
- Какого же ты, гадский папа, заставил меня посуду мыть?!
- Она не подключена, - отозвался Марк, - руки не доходили.
Кошак стёр рукавом пыль с коробки.
- Ничего себе, - пробормотал Василий, с уважением косясь на друга, - ведь и года не прошло, как купил – а всё, гляди ж, руками посуду моет… вот это характер!
Тело приосанился – вот что значит друг! Умеет ведь увидеть и оценить!
А Машка не считала, что Марк герой и что у него характер. Напротив, она сетовала вслух, что он ленивый кабан, который к тому же не оправдывает вложенных в него харчей. Что давно пора бы ему бросить работать и начать зарабатывать. Что она, сидя дома с детьми, умудряется как-то всё успевать, да ещё и его кормить. Она утверждала, что со времени последнего воссоединения Марк Израилевич отрастил себе пару огромных щёк.
Тело невольно втянул означенное и поскрежетал вороной щетиной.
Кошак поёжился:
- Хорош уж, хватит.
Тело отвесил ему подзатыльник.
- Охренел, старый? – возмутился Василий.
- Где девки? – вопросил Марк, повторяя оскорбление действием. - Я именинник или как? Ты где, размечтяй?
- Ну что орать-то, - обиженно вякнул Василий, - вон у вас в «Колобке» клубец. Пойдём, нароем по парочке.
В четвёртом микрорайоне наряд милиции задержал молодого человека в женской шубе. В милиции задержанный признался, что шубу украл в баре, расположенном неподалёку. Его девушка ушла из бара якобы из-за того, что он не был готов подарить ей шубу на Новый год. Молодой человек решил исправить ситуацию.
На улице оказалось неожиданно холодно. И метель мела. Да такая, что Василию сразу расхотелось по бабам. Он вспомнил, что как-никак солидный женатый человек, и староват он уже для ночных походов по девкам, и не стоило идти в такую даль за таким-то срамом.
Додумать детали он не успел: они подошли к неуместно сияющему и неумеренно громкому «Колобку».
- Ка-ра-чун? – удивлённо прочитал Вася, задрав голову.
- Карачун, - задумчиво констатировал Тело, откапываясь из очередного сугроба. По пьяному делу его всегда заносило, - это святая правда. С такими делами нам всем скоро того… это слово придёт.
Но тотчас приободрился, расправил плечи, втянул пузо, выдвинул челюсть и сурово произнёс:
- Пошли. Врага надо знать в лицо.
На входе их встретило Рыло. На первый взгляд животное, но с ходу было не понять, чьё именно.
- Бля, Тело, а ведь практически не пили, - как ни моргал Кошак, Рыло и не думал растворяться, а вежливо преградил путь:
- Минуточку, господа. У нас тематический вечер. Вход только в масках.
- А если так? – попытался договориться Марк, пытаясь построить из длинного носа свиной пятачок. Однако Рыло на подначки не вёлся:
- Прошу напялить. И с вас по полтиннику за прокат.
- Это почему ж такое? – гулко осведомился Марк, сопя в маску Старого Пня.
Рыло, деловито вытряхивая их из одёжи, был не склонен углубляться в детали:
- Извиняй, больше ничего не осталось. Карачун как-никак.
Карачун в самом деле место имел быть. Безумными мухами метались по стенам прожекторы, потела на сцене специально приглашённая столичная группа, особо подкованная в национальной идее, в косоворотках, причёсанные на пробор, с баянами. Румяный, как яблочко, солист лихо жонглировал настоящими собачьими головами.
В «Колобке» царили гармония и всеобщее ликование, неоновый беспредел и реальное зажигалово. Площадь невеликого помещения заполонили горлопанящие, курящие, всёпьющие кролики, алкоголики, гномы и орки, сливки и квинтэссенция зеленоградского общества.
- Не групповой амок, но что-то типа того, - бормотал Василий, протрезвев.
Более устойчивый к внешним воздействиям Тело решал проблему размещения. Свободных столов не наблюдалось. На танцполе было не продыхнуть. Там плясали, взвизгивая, потрясая скудными юбками и сорванными в азарте галстуками.
С мягких вип-диванов на втором этаже неслись предложения проставиться всем, велись задушевные базары, звучали клятвы в вечной дружбе.
Мели: жареную картошку с грибами, омаров, кальмаров. Лососина и икра уничтожались косяками и банками, точно едоки собирались нажраться и помереть молодыми.
И у барной стойки творилось нечто. Вавилонское столпотворение. Последний день Помпеи. Взятие снежного городка.
Подхватив под мышку деморализованного друга, который истошно сипел: «И чё терь делать?», Марк, хладнокровный, как ледокол, уверенно раздвинул всех и отвоевал два места за стойкой.
Тотчас перед Телом материализовался две стопки и запотевший графин водки, снабжённый информационной биркой: «ВсемЪ КарачунЪ!» и припиской от руки: «С днём рождения, сволочь!».
- Круто, - недоумевал Василий, совсем сбитый с толку, - Это кто ж такой щедрый?
«И зоркий», - прибавил он про себя, косясь на друга, неузнаваемого в маске старого пердуна.
- Тебе не пох? – флегматично отозвался Марк, разливая. Такой Карачун ему был по нраву.
Кошак снял маску, хлебнул водки и только тогда расслабился.
- Впрочем, здесь славно, - барски оглядываясь, протянул он, - и девки подобраны со вкусом. У той вон какой афедрон. Необъятный, как Россея наша матушка…
Он не успел договорить. Он был почти сметён с высокой табуретки – и, если бы Тело не спас, ухватив за ворот, то погиб бы Василий.
- Ну что, негодяи? Добавочки вам? – прозвучал совсем рядом сказочно прекрасный голос.
Это только казалось, что вошедшие в раж выпивохи просто так толпятся. Они толпились чётко и организованно, соблюдая определённый ритуал.
Никто не выкрикивал истошно: «Пару пива!» или там «Шампаньского мне и Маньке». Нахлынув так угрожающе, они все теперь чинно переминались с ноги на ногу, возбуждённо повизгивая.
И, независимо от того, что именно получалось ими на стойке, - дорогой коньячище, пятнисто-полосатые концептуальные коктейли или пиво, - они неизменно благодарили, и сыпали щедро чаевые в поставленное на полированную столешницу серебряное ведёрко.
Причиной этого ажиотажа являлась, как диагностировал учёный Вася, девушка, колдующая за стойкой.
Она была хороша неземно. Венера расцеловала её с головы до шеи, её даров хватило бы на десяток королев красоты.
Сложена была как богиня, и ноги, молочно сияющие сквозь дырки на чулках, – пальчики оближешь, особенно не хромая, правая. Грудь заслуживала всяческих похвал и внимания, а уж талию так вообще можно было бы двумя пальцами объять.
Одета она была в ветхое бело-серое подвенечное платье, кружева, нарочито изорванные, на шейке топорщилось крахмальное жабо.
А уж голос… вот оно, совершенство! Одного звука дьявольски прекрасного контральто было бы достаточно, чтобы укротить голодного медведя или создать «Войну и мир».
Она ловко и невероятно споро управлялась с жаждущими выпить, а также с бутылками, шейкерами и бокалами, точно у неё было десять рук.
И тут она повернула голову, махнув хвостом – прекрасные волосы! толстый хвост, сияющий, переливающийся, как расплавленный шоколад, - так вот, повернула она голову, раздражённо откинув с лица мешающую полуистлевшую фату…
Интеллигентный Кошак грязно выругался.
На месте лица у барменши располагался настоящий, сплошной кошмар, по сравнению с которым рожа Фредди Крюгера сошла бы за смайлик.
Без ресниц, без бровей, с одной-единственной нижней губой!
Маска в жёлто-красных разводах, отвратительно блестящая!
Нос, нитками пришитый, заклеенный пластырем крест-накрест!
Глаз, ярко-синий, выпученный, неживой, дико вывернутый, как у сломанной куклы!
- К-кто это? – подавляя желание позвать маму, спросил Кошак у доброго Нетопыря, который отпаивал его «Кровавой Мэри».
- Эк тебя торкнуло, - хмыкнул тот, - само собой. Мёртвая невеста! Класс девка, Мейсон отдыхает. Прикид! Маска что надо!
- Маска? – не понимая, переспросил Василий, а потом обрадовался и застыдился:
- Ах, маска! Ну конечно… это ж маска…
Но в животе у него поселилась холодная мерзкая лягушка.
Тело всё сидел пень пнём, погружённый в блаженное недумание, и очнулся только тогда, когда водка кончилась.
Однако не успел он расстроиться по этому поводу, как его спросили отменно ласково:
- Что угодно дорогому гостю? - Мёртвая невеста предупредительно склонила изящную головку, предварительно опустив фату на уродливое лицо. – Желаете карту вин?
Тело глянул на неё неприязненно, - нечисть он не жаловал. Но так нежно светилась кожица в глубоком декольте, а голосок из-под дурацкой тряпки струился нежно, как весенний ручеёк… да, чёрт подери! будучи в подпитии, Марк был способен оценить изящество не только селёдочного хвоста!
- А вот эфтого… - сунулся было опомнившийся и уже вальяжный Кошак.
- Водки, - грубо приказал Тело, - и это… тебе чего, Рыжий?
- И… водки, - выдал сдувшийся Василий неоригинальный ответ.
- Сию минуту, - она наклонилась куда-то… она в курсе, что это можно сделать путём приседания? Гимнастка чёртова.
- Это трусики, - подала голос барменша, полуобернувшись, - трусики, понимаешь? Что, в вашей деревне их не носят?
Марк заржал, Василий покраснел и с трудом отвернулся.
Наконец Мёртвая невеста извлекла из-под стойки хрустальный сияющий графин. Ни наклейки, ни бирки на нём не было.
- Палёная? – нахмурился Тело. – Что за хрень?
- Откуда такое недоверие? – вроде бы обиделась барменша. – Попробуйте сперва, потом говорите! И потом, - интимно понизила голос она, - у вас ведь день рождения сегодня, а это – дорогой подарок дорогому гостю.
И прежде чем Тело успел сообразить, откуда эта краля знает, по какому поводу пир, серебряная рюмка сама влезла ему в руку, а водка – чрезвычайно крепкая, ароматная, а на вкус просто лёд сухой, - пролилась прямо в глотку.
Василий, испив божественного нектара, понял вдруг, что он – кретин, что жена его – стерва и уродина, и что если есть счастье на земле, то оно непременно наступит, стоит только этой чудесной, доброй, всё понимающей девушке, красавице этой невероятной, взирающей на него с такой любовью и пониманием своим небесно-голубым глазом, робко потупившись, шепнуть ему «да»…
И реальность шла навстречу его желаниям, ибо всё кругом напилось и перепилось не по одному разу, так что у стойки народу убавилось.
Мёртвая невеста отдыхала, благосклонно внимая его сбивчивым комплиментам, а Тело именинника, пригорюнившись, курило, наблюдая, как от его дыхания потеет полированная стойка.
«Надо бы последить, чтобы этот вахлак не тушил сигареты о столешницу, - брезгливо подумал Кошак, - ах, боже мой, что за бланкеточка!»
- Могу я предложить вам что-нибудь?
- Что, например? – несколько удивилась она, закуривая длинную сигарету.
- Вы…выпить, – выдавил он, робея, как школьник.
- Ах, это! С удовольствием, - отозвалась Невеста, не без кокетства поправив искусственный глаз.
Ловко обходясь без верхней губы, она курила и пила студёное красное вино.
Кошак почуял, как тает его ледяное сердце. Вдохновенно, сбиваясь на комплименты, она излагал, что за перспективная это штука – твердотопливные двигатели, особенно с точки зрения инфраструктуры, которая почти что отсутствует, а если и присутствует, то дёшева до безобразия…
«Где это я?» - вдруг подумал Тело, вскидываясь.
Эта мысль явилась к нему первой за час, и своим неделикатным вторжением вызвала нестерпимую боль в пустой голове. Сама же голова стала прозрачной и звенела, как стекло. Зрение, и так острое, приобрело способность видеть сквозь стены, а обоняние так вообще взбесилось.
Тело хлебнул водки – и его чуть не стошнило. Закурил – и чуть не помер.
Казалось Марку, что попал он в зловонный аквариум, и его точно замуровали, а воздух сгущается всё сильнее, тягучий, сизый от дыма и человеческих испарений. А уж рожи уродливые вокруг, беснующиеся, отвратительные!
Лишь один запах не раздражал, не отравлял, манил, единственно возможный, свежий и пьянящий, как воздух.
Лишь от одного зрелища не тошнило. Конский хвост – тяжёлый, блестящий, качающийся туда-сюда, как маятник… волосы толстые, как проволока, сияющие, как бронза…
Выяснилось, что Марк вот уж бог знает, сколько времени вертит в корявых пальцах конец причёски, принадлежащей Мёртвой невесте, да ещё и в состоянии блаженной прострации возит им себе по подбородку, словно помазком.
Приятно.
Девушка же, изогнувшись в неудобной позе, пытается скосить зрячий глаз так, чтобы заглянуть себе за спину:
- Василий, скажите своему другу, что… ай! Да что такое?!
Но Кошак уже мирно почивал, уронив голову на руки, а руки – в лужу разлившейся волшебной водки.
- Послушайте! – вскрикнула она, изворачиваясь и наконец освобождаясь. – Вы с ума сошли?!
- Это да, - подтвердил Марк, снова словив её за волосы, и принимаясь накручивать их на кулак, - присутствует…
- Пустите, пожалуйста! - и прибавила совсем уже ни к чему:
- Первый грех ведь, он совсем не тот!
Она продолжала что-то бормотать возмущённо и убедительно, но Тело в слова не вникал. Он приметил рядом со стойкой дверь с надписью «ЗадокЪ», и сейчас решительно увлёк даму туда.
В туалете было уютно. После того, как одна за другой пропали оттуда пять энергосберегающих лампочек, администрация в лице Гоги приняла волевое решение задействовать для освещения керосиновые лампочки. Красиво, экономично и самобытно.
Стоило Телу закрыть за собою дверь, как ожил искусно припрятанный магнитофон. Из невидимых динамиков неслось виниловое шипение и бубнеж:
- …а пани той уже давно приглянулся молодой красавец. Стала его соблазнять, но Эля не поддавался соблазну. Тогда она решила соблазнить его своими красивыми платьями…
Сначала дама поскуливала и выкручивалась, пыталась даже что-то пискнуть или даже лягнуться, но, получив тяжеленного шлепка, приуныла.
- Маску хотя бы снимите, медведь! – пискнула она, обмякая.
- Хера те! – отрезал Марк, разворачивая даму. Целоваться с этой полуобгрызанной девкой он не собирался. - Понавертят на себя, бля!
Тело ненавидел конфеты с обёртках, мясо в соусе, водку с закуской – короче, всё, что отвлекало от главного или скрывало его. Кружевное платье жалобно затрещало, разъезжаясь по швам, противомушиной кисейкой повисла на зеркале вуалька, и только жабо, пришедшееся как нельзя кстати, осталось на шейке.
- … чёрное шёлковое платье с глубоким вырезом на груди и спине. Потом переоделась - накинула на обнажённое тело прозрачное платье в розовых кружевах, потом - платье в золотой чешуе, потом вышла вся в жемчугах… - неслись сверху причитания, похожие на бред спятившей модницы.
- Придушишь! Вот беда-то… всё равно… всё равно пропадать… пока молодой… Ай!
Девчонка взвизгнула и попыталась вырваться, Тело наподдал так, что стены затряслись и погасла керосинка.
Стало темно.
Марк расстроился было, что ничего не видно, но быстро утешился.
- …воля его была сломлена, предался он покорившей его женщине-ведьме…
Вот стерва-то… а строила-то из себя клару целкин… вот это давалка…
Проснувшийся Тело старался изо всех сил.
Кричать со сдавленным горлом дама не могла, зато ножки стройные, оказавшиеся неожиданно твёрдыми и сильными, сжались так, что дыхание спёрло, хребет затрещал!
- Рувим! Успел-таки я совершить тяжкий грех, запрещённый седьмой заповедью – «не прелюбодействуй», - печально покаялся патефон.
…Очнувшись на полу, Марк нащупал банку пива, забытую кем-то, вскрыл её и осушил тремя жадными глотками.
Один, в пустом и незапертом женско-мужском туалете, посреди кучи рваного тряпья, со спущенными штанами.
- Хорошенькое дело, - произнёс Тело. И тотчас подумал, что и керосинки, и темнота, и маска Старого Пня очень даже кстати. В лицо не знает, значит, не отец.
- Знаешь, что? Я согласен взять твой грех на свою душу, беру грех на себя со всеми последствиями! – сообщил ему виниловый проигрыватель и выключился.
Хмыкнув, Марк достал пачку сигарет, полез за зажигалкой и нащупал в кармане какой-то странный предмет.
Щёлкнул зажигалкой, присмотрелся – и, матюкнувшись, отшвырнул подальше.
Стеклянный ярко-синий глаз.
… Хотелось спать.
Мучительно ныла хромая нога, натёртая испанским сапогом на шпильке, крахмальная вуаль раздражала обветренное лицо. Да ещё вся эта поганая кружевная рвань волочится, понимаешь, как послед!
Получив пинка, отстала, слава богу.
Прихрамывая сильнее, чем обычно - намучилась за эту проклятую ночь, - Катерина поплелась умываться. Плеснула раз-другой ледяной водицей - и сон её как рукой сняло.
- Миленький ты мой! – взвизгнула она в восторге, умильно дыша на зеркало. - Мой родной!
Свеженародившийся глаз, кроваво-красный, воспалённый, болел ужасно, чесался, зудил, а белок покрывали багровые подтёки.
Однако Катерина смотрела на него с любовью, как на недоразвитого, но долгожданного ребёнка: он мог делать что угодно, выглядеть, как угодно. Главное: он был!
Вдоволь налюбовавшись и оторвавшись от зеркала, она присела на топчан и принялась расчёсывать волосы.
Потянулась, охнула, и хихикнула:
- Как это там… если правый глаз твой соблазняет тебя, то вырви его и брось от себя... а что? По ходу я неплохо управилась, а, Марк Израилевич?
Раздался еле слышный скрежет.
Катерина вздрогнула.
Ожили старые ходики на стене, провернулось водяное колесо, послышался как будто всплеск воды.
И фигурки ожили. Куколки тыкались одна в другую, падали, катались, со скрипом тёрлись друг о друга в неукротимом и скучном желании. Дёргались, с тупой тщательностью скрежеща деревянными сочленениями, пытались гнуться и принимать позы… сношались, как заведённые, старательно и безрадостно.
Катерина не выдержала, хихикнула, но тут же осеклась, прикрывшись ладошкой,.
На циферблате же, в самой середине латинской абракадабры, вспухло розовое, как свежая телятина, слово:
LUXURIA
Горестно трепетал крыльями ангелоподобный ворон на крыше, безмятежно покачивался на маятнике бронзовый чёртик.
Часы пошли, мирно тикая. Обычные шварцвальдские ходики чёрного дерева.
- С почином… как всё просто, теперь, оказывается, - проговорила Катерина, дёрнув плечами, - чертовски просто…
Я вчера понял, как это плохо - быть романтиком.
Пошёл в кустики, загляделся на звёзды, и обоссал себе ногу
Наутро Марк почуял, что в его жизни начинается новый этап: он осознал, что умирает. Ощущение было совершенно отчётливое и очень уж неприятное. Голова гудит, а в горле сухо, аж язык скрежещет. В желудке пусто и кисло.
Пошарив, неожиданно обнаружил Тело свою печень. Удивился.
Чуть погодя пришло понимание того, что у него ещё кое-что имеется – поясница, например. А ведь она, Марк чётко помнил, была и болела только у его бабушки, да и то перед смертью.
- Вот стерва, - проскрипел Тело чужим, севшим голосом, имея в виду давешнюю свою пассию. Девушке досталось за то, что поясница расхворалась в местах, повреждённых её замечательными ножками.
Кряхтя, Тело оправил свои ризы (ибо спал он, как выяснилось, не раздеваясь), сполз с кровати, поскрёб грудь, нещадно чесавшуюся под волосами. Оказалось, что и ботинки свои военные он накануне не снял. Что-то нынче они особо тяжёлые, аж кости ломит.
Настроение у Марка было препоганое, самочувствие – в разы хуже.
Тело поплёлся на кухню и первым делом мстительно плеснул ледяной водой на Кошака, почивавшего на диване сном праведника.
- Что? А? – дёрнулся тот спросонья, отфыркиваясь. И ошеломлённо уставился на друга. Его глаза - обычно две узкие крыжовенные щёлки, - стали круглыми, как у совы.
Мрачный Тело был занят поисками пива, поэтому ничего не заметил.
Василий, посмотрев на него ещё раз, поморгал, помотал головой, поглядел снова. Раскрыл рот, поразмышляв. Забоялся, закрыл.
И всё-таки нерешительно начал:
- Э-э-э… М-марк?
- Что тебе, подонок? – просипел Тело в ответ.
- Это Марк, - с некоторым облегчением сказал Василий сам себе. Потом снова занервничал, шаря беспокойным взглядом по стенам. Не найдя искомого, спросил осторожно:
- Я что… так долго спал?
- Мне почём знать? - буркнул Тело. – Я тебе будильник не ставил.
- А… день сегодня какой?
- Херовый, – Марка уже начало раздражать то, что это рыжее чмо продолжает таращиться на него, как на заспиртованный эмбрион.
- Да пофиг мне! – вдруг вызверился Кошак, дёргая себя за волосы. – Год какой?!
- Ты совсем охренел, Рыжий? Какой-какой! Задолбал своими приколами! – зарычал в ответ Тело, но тут что-то в выражении Кошаковской морды его смутило:
- Слышь, брат, ты это... хватит дурью маяться. Ты вообще как сам-то?
Дрожа и стуча зубами, Кошак выпил водички из-под крана, глубоко вздохнул и ответил уже спокойнее:
- Я-то нормально. Ты вот выглядишь, как бы сказать помягче… - он поколебался, подбирая нужное слово, подумал, но потом решительно резюмировал:
- Херово ты выглядишь, Тело. Без обид.
- Да пошёл ты, - проворчал Марк, но признал, что рыжая сволочь права. Надо хотя бы умыться.
Поплескавшись под ледяной водой, Тело утёрся грязным полотенцем и мельком увидел в зеркале своё отражение.
Друг, скотина, конечно, лживая, на этот раз не соврал. Странновато он выглядит. Каждая черта его и без того корявого лица словно за эту ночь выросла и заострилась, под глазами было черно, как в колодце, лоб пожелтел, от носа к краям рта залегли складки, глубокие, как овраг.
Кожа обнаружила стремление к отвисанию, в одних самых неожиданных местах собравшись пузырями, в других – провалившись. Вороная щетина потеряла свой блеск, кое-где пробивались совсем седые стеклистые волоски.
Мозгами Марк понимал, что это он сам. И в то же время это мурло ему категорически не нравилось. Брить его не хотелось.
- Всё, на хрен, бросаю пить и курить, - пообещал себе Тело. Глядя на себя такого, он был готов усомниться, что вчера отпраздновал тридцатилетие.
Мужику в зеркале было лет сорок.
... – Значица, так. Погуляли – и хорош, - открыл заседание заматеревший Тело, строго глядя на присмиревшего Кошака. Тот мрачно кивнул, стараясь смотреть не в глаза ему, а поверх бровей, - и убираться пора, а то как свиньи в банке. И завтра на работу.
- Мне сегодня, - тотчас открестился Василий, - сегодня Андрюха просил выйти, а завтра у меня семинар.
- Какой на фиг семинар? – с подозрением спросил Марк, вытирая руки о фартук.
- Финансовый. В «Олимпийском», в соседнем с нами подъезде.
Через некоторое время Кошак, стоя у зеркала, завязывал галстук. Присмотревшись, он сокрушённо цокнул языком: рубашку-то он отстирал, но на воротнике, если присмотреться, были всё-таки заметны сероватые разводы.
Покончив с отскребанием сковородки, Тело неприязненно смотрел, как лихо Василий управляется с галстучным узлом: завяжет, задрапирует, критически оглядит, найдёт какое-то внутреннее противоречие, и снова развяжет. И снова завяжет.
Точно и не пил: свежий, выбритый, подтянутый.
У же Тела пузо вывалилось из расстёгнутых джинсов, и морда вся помятая, серая.
И главное: до Марка дошло, что сейчас вот этот шиш московский учешет полоскать лохам мозги, и некому будет помочь с уборкой.
А убираться надо. Что-то настырно подталкивало Тело к этой мысли, то ли осознание себя как личности, то ли жирное чавканье под ногами, то ли толстый серый слой пыли на всех горизонтальных поверхностях.
- Лучше бы сидел дома, делами занимался, - заворчал Марк, пытаясь сообразить, куда Машка могла запихать пылесос.
- Я вас не понимаю, Костомаров, - холодно отозвался Василий. Он облачился в брюки, безукоризненную стрелку на которых не смогли сломать житейские бури, а теперь оттирал мылом пятно на манжете, - мне ж надо деньги зарабатывать.
- Ага, деньги, как же! Опять небось по ****ям собрался, помойный кошак. На себя посмотри, чему вообще ты кого научить можешь? Главспец, блин. Раз такой умный, что пылесосить никак, какого хрена ты тут торчишь? Чесал бы к маме.
- Слушай, Тело, если так уж я тебе мешаю, могу и уйти, - уходить Василию не хотелось, но этот вариант Костомарова начал ему надоедать, - ежели похмелье замучило, глотнул бы чего. Что разворчался, как пердун старый?
- Да пошёл ты, - разобиделся Марк и ушёл в туалет, хлопнув дверью.
Кошак проводил его неодобрительным взглядом, вздохнул, пробормотал: «кризис среднего возраста» и ушёл. Надо было поспеть на электричку.
ХХХ: Что, как только тридцатидевятилетний перешагивает за сорок,
у него что-то кардинально меняется?
УУУ: Это у кого как:)) Я был склонен считать, что человек с возрастом становится лучше. Но Вы, как видно, решили опровергнуть мою теорию.
Поход в туалет был результативным – пылесос нашёлся именно там.
Тело мужественно принялся за уборку, и тут выяснилось, процесс ему по нраву. Нервы, что ли, успокаивает.
Закурив, он не без удовольствия елозил щёткой по ковру, то и дело отвлекаясь, чтобы оттереть губкой особо въевшиеся пятна.
«Ну и чё, - рассуждал Тело, включив для звука радио. Телевизор давно сломался, а починить как-то времени не было, - Машка слетела с катушек? Это что, беда? И покруче было. Неплохо вот оттянулся… давненько такого не было».
- На сорок лет приходится один из самых тяжёлых и продолжительных кризисов в жизни мужчины – кризис середины жизни, - вещал радиоприёмник, - В эти годы большинство мужчин начинают чувствовать снижение жизненной энергии. Например, раньше мог всю ночь не спать - и ничего, а сейчас часа два недоспишь – и разбит весь день.
- О, точно, - одобрил Тело.
Голова болела, зато соображала лучше обычного. Да и самый процесс соображания тоже оказался увлекательным, пошёл легко и оригинально, как коньяк после шампанского.
- Основное средство от любого кризиса – это эмоциональная и физическая встряска. Каждый выбирает свой путь к достижению внутреннего подъёма. Довольно часто, к сожалению, таким возбуждающим средством выступает алкоголь, который на первых порах приносит действительно облегчение от сложных переживаний.
- Это почему к сожалению? – удивился Марк. – Очень даже помогает.
- Часто это - череда любовных связей с молодыми или совсем юными женщинами. Новая любовь и связанные с нею новые ощущения и переживания действуют возбуждающе, повышая жизненный тонус и оказывая определённое омолаживающее воздействие…
Тело вспомнил давешнюю девку – как же она орала! Как вопила и царапалась!
Приосанился. Спина, сука, хрустнула.
Кроме того, немного напрягало, что никак не мог Марк вспомнить, дошли ли у него руки до презерватива.
«Да нормально всё, - говорил он сам себе, - прорвёмся! За что огребать мне? Всего-то тридцатник, а уже вон сколько наворотил. Работа есть, машина, детишки, дура эта тоже, какая-никакая, а жена… побесится – и вернётся, никуда не денется».
- Бурные годы сомнений в себе и копания в своих проблемах могут привнести опустошение в семейную жизнь, - булькал приёмник, - так, мужчина начинает возмущаться тем, что жена и дети в нём нуждаются...
- А хрен ли, им всегда мало! – подхватил Тело. – Блин, впахиваю как папа Карло, жопу рву на американский флаг, а эти захребетники бабло тратят непонятно на что!
- … и как бы усердно не работал глава семьи, они требуют всё больше и больше, больше денег, чем он может заработать, - тотчас согласилось радио.
- Да бесит!
- Да, приводит в сильное раздражение... И мужчину опять начинает охватывать желание от всего избавиться...
«А хата под Новый год пустая – что, мало? Да десять лет назад о таком и не мечталось, шароёбились по подворотням, по кустам трещали».
Радио давно замолчало, там начали обсуждать глобальные проблемы и кризисы, а воспоминания о подвигах детства натолкнуло нешуточно повзрослевшего Марка на иные мысли: «И кой хрен я так рано женился? Да вся херня в том, что женился слишком рано. Зациклился на этой дурёхе, точно кроме неё никого не было вокруг. Она-то жила в своё удовольствие, а я только и слышал всю жизнь: ты должен, ты обязан, ты мужик!
И чё, раз я мужик, то всем должен? Матери, Машке, малЫм… всем, блин, должен. Кроме себя. Да, блин! Я мужик! И никому я ни хера не должен! Мать до сих пор думает, что мне пятнадцать, что мной надо командовать. Машка? Да кто она такая, чтобы говорить, что я лентяй и урод? Спишь со мной, живёшь со мной, да меня и ругаешь! Недовольна, стерва? Ну и катись под горку, даже не вспотеешь. А другим бабам я нравлюсь, и бабы те – не чета тебе, засранке! Да стоит мне выйти сейчас на улицу, стоит свистнуть – хрен ты меня увидишь ещё!»
Зазвонил телефон:
- Что надо?! - раздражённо рявкнул Тело. – Алё!
В трубке помолчали, потом послышался Машкин голос:
- Маркуша, это я.
Голосок у неё был расстроенный, тихий, не такой, как обычно. Марк хотел было поздороваться по-человечески, но как-то само получилось:
- Чего тебе?
- Ничего, - тихонько ответила она, и ему послышалось, что Машка изо всех сил сдерживается, чтобы не расплакаться.
«Фигня, - тотчас сказал себе, - заразы не плачут».
- С днём рождения, милый. Как попраздновали?
«Твою-то мать», - подумал он, а вслух сказал:
- Как-как, как всегда. Типа не в курсе? Нажрались и натрахались. Чё, нельзя?
- Ничего, - ответила она и положила трубку.
… Катерина проснулась и некоторое время глядела в потолок, пытаясь понять, что её разбудило. Какая-то пелена застилала глаза. Веки нещадно чесались.
Она попыталась заснуть, но, взглянув на часы, решила, что смысла нет. Потянулась, потёрла глаза – и тотчас, как ошпаренная, подскочила к зеркалу.
- Вот это да-а-а-а, - только и сумела произнести Катерина, ошеломлённо созерцая стремительно растущие ресницы, длинные и густые, без бровей смотревшиеся диковато, - резвенько он принялся грешить!
Мирно идущие ходики принялись вдруг трезвонить.
Вращалось водяное колесо, скрипели деревянные фигурки. Откуда не возьмись, вылез на колокольню зеркальный трельяж, и все жители чёртовых часов, сколько их было там – люди, свиньи, собаки, - вертелись перед ним, любуясь на себя, скандаля и отталкивая соседа.
Трельяж множил и множил смотрящихся в него, и вскоре невообразимо тесно стало на колокольне.
- С ума сойти, - прошептала Катерина, кусая тонкие пальцы, - это что же он натворил?
И, точно в ответ, на циферблате вылезло коричневое, жирное, как червивая земля, слово:
SUPERBIA
- Гордыня?! Странно. Раньше требовалось минимум объявить себя круче Господа, - недовольно заметила Катерина, - других презирать, надменность некую показывать, не терпеть в уничижении быть, себя без стыда возвышать… столько всего было нужно! А теперь…
Возмущалась она недолго. Вскоре её мысли приняли другой, более важный оборот: она с великим вниманием и удовольствием любовалась на шелковистый лес, который поднимался и вырастал вокруг её малахитово-зелёных глаз.
- Ну, гордыня так гордыня… грех-то, конечно, большой… первейший из грехов…
Бормоча уже совсем бездумно, Катерина достала из своего сундучка тушь для ресниц и посокрушалась:
- Вот ведь, чуть совсем не засохла! - сделала первый штрих, - «Начало греха – гордость есть…» Ветхий завет… Книга Премудрости Иисуса… - второй раз провела щёточкой по своему вновь обретённому богатству, - сына Сирахова… десять-пятнадцать… уж вам бы, Марк Израилевич, стоило бы помнить! – закончила она с мягким упрёком и критически оглядела себя в зеркале:
- Брови бы сейчас были очень кстати. Такие ресницы грех носить помимо бровей. Ну да ничего. Долго ждать не придётся.
Я больше глумиться не буду. Буду пытаться «глубоко слушать себя». Пока, к сожалению, кроме желания скорее добраться из чёртовой Москвы до дома, поесть и полежать на диване ничего из организма не доносится. Завидую людям, у которых есть столько свободного времени, что его можно тратить на «телесную практику».
Тело проснулся раньше будильника, чего не случалось с ним никогда. Накануне он, утомлённый уборкой и твёрдо решивший вести здоровый образ жизни, сходил позаниматься во двор на турники (и чуть не примёрз к ним, ободрав руки), а потом, выпив молока, улёгся спать рано. За весь день выкурил не более пачки, перед сном почистил уцелевшие зубы. В общем, вёл себя хорошо.
Однако самочувствие не улучшилось. Напротив, оно как будто бы ухудшилось. От вчерашней приподнятости души не осталось и следа, блеск перспектив более не ослеплял, а пустая квартира вдруг начала тяготить.
- Хотя бы одна собака позвонила, что ли, - от тоски так и тянуло говорить с самим собой. Однако беседа с умным человеком, которая всегда приносила ему удовольствие, теперь ещё больше расстроила.
Тут Марк вспомнил, что Машка вчера звонила.
- А эти малолетние ублюдки? – тотчас нашёлся он. – Нельзя, что ли, позвонить отцу, спросить, как дела, поздравить с днём рождения! Растишь их, растишь… жизни не знаешь!
Умываясь, кряхтя и ворча, он воровато покосился на себя в зеркало, втайне надеясь, что спорт и молоко уже оказали чудо-воздействие. Дела обстояли по-иному: от огорчения и обиды рожа приобрела стойкий серый колер, там и сям обнаружились красные сетки и лихорадочные румянцы, глаза заплыли и алели, как клюква. Из чёрного Тело превратился в полосатого, в зарослях на его голове появились целые седые просеки. Поясница не болела. Она просто не сгибалась, и не разгибалась, то есть одеревенела. На пятках выросла какая-то хрень, которая не влезала даже в тапки без задников. Все суставы скрипели и хрустели, как рассохшаяся телега.
Вдобавок ко всему сука-гаишник, дежуривший, как всегда, на выезде из Зеленограда, добрых пятнадцать минут таращился то на него, то на фотографию на водительских правах, потом потребовал паспорт, с недоверием шевелил губами, осваивая чтение без отрыва от производства.
А Марк закипал, глядя, как прямо на глазах формируется глухая пробка.
- Что, у сынишки права позаимствовали? – наконец осведомился гаишник, отрываясь от изучения документа и проницательно глядя на Тело.
- Чего-о-о-о-о?!
- Сколько вам лет? – требовательно спросил тот.
- Тридцать, - процедил сквозь зубы Марк, - что, не похоже?
Гаишник поколебался, полистал ещё раз паспорт, потом всё-таки вернул документы и отдал честь:
- Вам бы, Марк Израилевич, о здоровье подумать. Или права поменять.
- Что не так-то?
- Плоховато выглядите, - криво усмехнулся тот и вернулся на пост.
- На себя посмотри, укурок, - и, бормоча сквозь зубы страшные проклятия, Костомаров поехал дальше. Он думал, что же такое он не то съел, и как же, етитская сила, будут доставать его на работе.
Судьба над Телом сжалилась: на книжную ярмарку нагрянула налоговая, так что всем было не до Марка и его помятой личности.
Проснувшись около семи вечера, Марк вышел к подъезду покурить на свежем воздухе. Над соседним подъездом, где ещё недавно помещался пафосный кабак с девками, съехавший по причине кризиса, хлопал на ветру красочный плакат: «Финансовая независимость: начните прямо сегодня!».
И в двери, обозначенные этим плакатом, входило гораздо большее количество народу, чем в подъезд с книжками.
На входе продавались учебники «Как заработать миллион, торгуя недвижимостью» и «Поваренная книга богатого ублюдка». Там же стоял столик с прочей печатной продукцией, заказанной в те времена, когда блокноты и ручки раздавались бесплатно, а полиэтиленовые папочки к ним шли по полтора рубля.
Марк, который считал, что стать богатым ублюдком можно только народившись от другого богатого ублюдка, тем не менее заинтересовался и пошёл послушать.
В зале бывшего кабака народу было много, и прибывали всё новые и новые желающие финансовой независимости. Наконец все расселись и принялись ждать, когда им наконец разъяснят, как начать прямо сейчас и прийти в итоге к блаженному состоянию – миллиона эдак в три.
Прошло полчаса, и Марк начал позёвывать - пока было неинтересно. Выступали какие-то совсем небогатые ублюдки, чьи потрёпанные пиджаки и несвежие рубашки наводили на мысли о том, что они всё ещё находятся в поиске финансовой независимости. Слушатели тоже начали зевать, сперва смущаясь и деликатно, потом всё более и более откровенно.
Спустя час в выступлении наметился некий пробел. То ли специалисты кончились, то ли гуру никак не могли решить, кто следующим будет проливать свет истины. Граждане засобирались по домам, но вдруг на небольшую сцену был вытолкнут новый персонаж.
Это был совсем молодой специалист, в хорошем, демократично помятом костюме-«двойке» и сияющих ботинках. Воротничок его рубашки стоял как вкопанный, узкие глаза сияли воодушевлением. Вызывали некоторые подозрения его огненно-рыжие волосы, до такой степени ядрёные, что хотелось зажмуриться. Впрочем, это можно было расценить как блеск раскрывающихся перспектив.
Ибо новый лектор подошёл к делу с огоньком.
- Ну, как? – осведомился он тотчас бодрым голосом. – Так и собираетесь передохнуть бедными?
Все проснулись моментально и зашумели в том смысле, что нет.
- Во-о-о-от! – удовлетворённо протянул лектор, что-то корябая на доске. – Вы не хотите. И я вот не хочу, а вполне возможно, что придётся.
- Это почему? – удивлённо спросили из зала.
- А потому, друзья мои, что риск! Вот вам сколько лет? – въедливо осведомился лектор у Марка. - Пятьдесят?
- Тридцать! – обиделся Тело.
- Ну, тогда тем более поздно, - безапелляционно заявил лектор, - поздно, папаша! Нет у вас времени доверять тем, кто предлагает высокую прибыль! Это только в двадцать пять инвестор может ещё позволить себе рисковать – у него есть время исправить ошибки. Начать, так сказать, с табула раса…
- Ты не умничай, - посоветовал зал.
- Сами напросились, - лихо парировал бойкий лектор, - а вы, коль скоро мы выяснили, что вам пятьдесят…
- Тридцать! – рявкнул Костомаров, обижаясь всё больше.
- Хорошо. Так вот, если же вам уже за пятьдесят, то вам следует уменьшить долю рисковых активов или вообще исключить её из портфеля… примерно по такой вот формуле…
Зал сейчас же заскучал. А лектор шустро чирикал по доске, попутно разъясняя неофитам свои письмена:
- Вот тут у нас три вида рисков, с которыми вы как частный инвестор можете столкнуться… - он на минуту замялся, критически оглядел зал, задержался на мгновение на фигуре Тела, а потом решительно закончил:
- То есть обязательно столкнётесь. – и пошёл дальше, как пописанному: «рыночный риск… риск компании… риск валютный… «Стандартс энд Пурс»… «Мудис»».
- А попроще никак? – не выдержали наконец в зале. - На примерах?
Лектор оторвался от своих моноупражнений, с сомнением поглядел на проделанную работу – доска кончилась, маркер иссох и скрипел о пощаде.
- На примерах? – переспросил он и почесался. – Ну что ж, пожалуй… Значица, так.
Он взял губку и решительно стёр всё, что написал.
- А на примерах будет примерно вот так. Допустим, купили вы год назад акции «Дельта Эйр Лайнс»… купили?
- На сколько? – въедливо спросил жаждущий истины инвестор.
- На сколько? Вы-то? Тысяча у-е устроит?
Сумма устроила. Лектор поднял глаза, почесал затылок, пощёлкал на гигантском калькуляторе и сказал:
- Значит, сейчас стоимость вашего пакета составила бы не более ста девяноста четырёх долларов.
- А «Фани Мэй»? – не унимался инвестор.
- Ха! Два с половиной доллара.
- А «АИГ»?
- Пятнадцать!
Зал пригорюнился. На глазах у всех рушился миф о прекрасной жизни, а рыжий Мефистофель рвал в клочья последние остатки надежд.
И тут неожиданно посланец тьмы смилостивился:
- Но! – и столько ободрения прозвучало в его слове, что зал снова воспрял духом.
- Но, - повторил лектор, прикинул что-то в уме и на калькуляторе, и провозгласил:
- Если бы вы купили на вашу несчастную штуку банального пива, выпили бы его, сдали банки, то сейчас у вас было бы порядка двухсот долларей. Наличными!
- Что же делать? – пискнул придавленный инвестор.
- А то, - веско завершил лектор, извлекая из недр своего бизнес-туалета жестяную банку пива, - оптимальная инвестиционная рекомендация на сегодняшний день: бухать жёстко и сдавать тару!
И, не сходя с места, осушил её несколькими аппетитными глотками.
Сперва неуверенно, единичными ударами, потом всё дружнее и дружнее ему зааплодировали. Аплодисменты переросли в бурную овацию стоя, а лектор кланялся и салютовал пустой банкой.
Потом граждане довольные расходились, а Марк пробрался к сцене и сказал лектору:
- А ты, блин, Цыцерон.
Кошак-Василий допил последнее, присмотрелся, и спросил высокомерно:
- Чего вам, дедуля? Что-то недоступно?
ХХХ: Как можно было осквернять таинство алкоголизма присовыванием?
Выжрал два батла шампуньского и, довольный собой, наблевал в лифте.
УУУ: Элегантно.
- Тело, ты вот зря обижаешься, - спустя некоторое время говорил Кошак, прикладывая к разбитому носу ледяную бутылку водки. Под глазом у него наливался породистый бланш, глазной зуб угрожающе шатался, из носа лила кровь, - ты бы сам в зеркало поглядел!
- Я глядел, - Тело закурил. Ему было немного неловко, но, чёрт подери, Рыжий сам напросился.
Он смотрел, как Кошак пытается остановить кровь, и вдруг подумал, что с этим гондоном они знакомы чуть ни c пелёнок, вместе сидели на горшках, учились в одной школе, прогуливали одни и те же уроки.
Когда, чёрт подери, и как скотина Василий научился носить костюмы и галстуки?
Как он умудряется даже с разбитым рылом выглядеть так, словно сей же час отъезжает на приём в английское посольство? Откуда он знает хренову тучу умных слов и почему всё это мудачье слушает его, раскрыв рот?
- Выступил ты знатно, - признал Тело, которого всё-таки грызла совесть.
- Да ерунда, - небрежно отозвался Кошак, которому было приятно. Он всё ёрзал на продавленной кушетке, пытался пристроить свои брюки, чтобы не пострадала безукоризненная стрелка.
Василий, несмотря на смутные времена, продолжал хорошо одеваться и бриться. Только рыжие волосы, которые раньше стриглись и укладывались минимум раз в две недели, теперь были оставлены в покое и росли, как им было угодно.
- Васенька, что случилось? – прозвенел ангельский голосок, и молоденькая бухгалтерша Настя, беленькая, в пикантных круглых очках, в строгой обтягивающей юбке, бросилась на помощь с рулоном туалетной бумаги и утешениями.
И что интересно! Вот уже несколько месяцев Тело подбивал клинья к этой кошечке, и ничего у него не получалось. Она его подчёркнуто игнорировала, настаивая на том, что замужем. Да и морду надо бы брить почище.
И вот эта замужняя Настя, которую, кстати сказать, Марк уже почти начал уважать, встав на коленочки (Тело сморгнул и отвернулся), отклячив круглый зад, ползает перед пострадавшим, заботливо запихивает тампончики первой помощи в конопатый нос.
Кошак же гнусаво и вежливо отказывается от предложений отвезти его, бедняжечку, в Склифософский, сделать прививку от столбняка и попить где-нибудь кофейку.
«И так всегда, - желчно думал Марк, - сучки эти… мужей дома оставляют, а сами – Васеньке нос подтирать».
Ещё и вспомнилось, кстати, какими глазами иной раз смотрит на Кошака его собственная жена. И Светка вспомнилась, третья Машкина дочка, уже сейчас невыносимо умная и рыжая, как апельсин.
Кулаки у него заныли и зачесались.
«Почему на него, а не на меня?! Чем я его хуже?»
- Ты скотина, - рычал Марк, укладываясь спать на нижнем этаже двухярусной кровати, - тебя убить надо было, когда был маленький. Ты котуешь в своё удовольствие, а я твою дочку ращу. И бабы к тебе все липнут, и мужей им не надо. Не понимаю!
- С дамами надо повежливее, тогда поймёшь, - прогнусавил в ответ Кошак. Он собрал со своего верхнего яруса подушку, одеяло и отправился спать в кабинет к начальнику.
На всякий случай. Во избежание.
… - Однако, - протянула Катерина, поднимая бровь – тонкую, соболиную, высокомерно изогнутую, - наш великолепный Марк Израилевич как будто всю жизнь ждал такого шанса. Что ни день, то грех смертный.
Ходики торопливо и старательно шли, нервно подрагивая, дряхлые стены угрожающе содрогались, а с колокольни нёсся истошный собачий лай и звуки шумной грызни.
- Тихо там, сволочи! – прикрикнула Катерина, и две деревянные собаки, сцепившиеся за кость, ворча, разошлись по разным углам.
Мерно покачивался маятник, ворочалось водяное колесо и ядовито зеленело на циферблате слово:
I N V I D I A
- Завидуете, значит… желаете… не имеете, - Катерина внимательно разглядывала свои брови, примеряясь, надо ли подправить форму, на неискушённый взгляд, идеальную, - препираетесь и враждуете... скорбите о благополучии ближнего…
Прицелилась, примерилась – и раз! Божественное совершенство.
- А всё потому, что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений, – компетентно закончила Катерина, - Иаков! Четыре-два!
Зазвонил мобильный телефон:
- Екатерина Сергеевна? – заговорил Гога, переводя дыхание. На заднем плане слышались дамские повизгивания и смешки. – Вы сможете выйти завтра? И хорошо бы ещё вашего фирменного коктейльчика.
- О да! Конечно, я выхожу! – ответствовала Катерина, нежно поглаживая брови.
… - Ничегошеньки не понимаю, - прошептала Маруся, - Гогочка, у неё же разные глаза были?
- Да я почём знаю, - благодушно отозвался Георгий, благодушно шлёпая жену по заду, - оставь её в покое.
- Я не пристаю… просто какая-то она странненькая, - бормотала Маруся, наблюдая за Катерининой работой. Она всё пыталась и не могла припомнить, добавляют ли в коктейль «Космополитен» кровь свежеубитых мышей.
Когда вы опомнитесь, вашим следующим врачом будет патологоанатом.
Академик Аркадий Савельевич, мирно почивавший в своём автомобиле, проснулся оттого, что его отчаянно теребили за рукав. И орали придушенным шёпотом:
- Аркадий Савельевич! Аркадий… ик... Савельевич!!!
- Василий, я давно хотел заметить Вам, что водкой не питаются, - деликатно, но с неудовольствием попенял Савельич. Окончательно пробудившись от сна, он теперь с опасливым недоумением разглядывал Кошака.
Белый как сметана, с вытаращенными глазами, косившими сильнее, чем обычно, с веснушками, рыжевшими гораздо ярче, чем обычно, Василий выглядел настораживающе, не сказать пугающе.
Впрочем, когда он чуть успокоился и заговорил, голос его звучал более или менее разумно:
- Пожалуйста, Аркадий Савельевич, дайте мне какой-нибудь интеграл или что-нибудь рассчитать. Вы говорили, что-то у вас есть рассчитать… мне надо, очень НАДО!
- Вам прямо сейчас? – осторожно спросил Савельевич, прикидывая, удастся ли в случае чего спастись через противоположную дверь. – И зачем? Вы как себя чувствуете?
- Я-то? Я-то? – Кошак дёргался и тосковал, запуская пятерню в чёлку и теребя, словно пытаясь вырвать её. – Сказать по правде, я себя чувствую очень нехорошо!
- Что с Вами, Вася?
Василий подумал немного, а потом попросил:
- Аркадий Савельевич, а пойдёмте со мной?
- Куда и зачем мне надо с вами идти, юноша?
- Я один… боюсь, - признался Кошак, сглатывая, - с ним там такое… страшное!
- С кем? – тут уже Академик, человек весьма уравновешенный, начал бояться по-настоящему. – Василий, что там? С кем?
- С Марком же, с Костомаровым!
Василий привёл Академика в комнату охраны, где на нижнем этаже двухъярусной кровати спал Тело.
Марк дышал тяжело, как запалённая лошадь, то и дело разражаясь трубным утробным кашлем. Глубоко запавшая грудная клетка резко выделялась на фоне огромного вздувшегося живота, дряблая шкура собралась складками, покрытая седыми редкими волосами, как кожа ощипанного старого петуха.
Косматые чёрные брови, непостижимым образом выросшие за несколько часов, нависали над закрытыми глубоко запавшими глазами. Под острыми скулами было черным-черно.
Академику бросились в глаза ненормальные ногти, длинные, желтоватые, загнутые, а сами руки – корявые, как сучья, все в синих венах…
- Как это? – чуть не плакал Василий, теребя за рукав своего наставника. – Как это может быть?
- Ну, Василий… что же вы хотите, - степенно ответствовал Академик, снимая очки и протирая их о рукав, - жизнь такая… стрессы, бешеный ритм столичной жизни, экология … раньше времени поседеешь…
Василий ошалело вытаращил глаза:
- Да что вы говорите?! Что вы такое говорите?
- Ну тихо, тихо, не паникуйте в учреждении, - Академик призвал к порядку сверзившегося с катушек аспиранта, - утомился человек после вчерашнего. Бывает. Вы бы меня видели после юбилея – у-у-у-у! Да. Жена испугалась.
Кошак тихонько икал.
- Да он ещё очень ничего, - компетентно заявил Аркадий Савельевич, присматриваясь и ёжась, - Василий! Смотрите на вещи проще. Как раз новогодние ёлки начались, ярмарка закрывается. Увезите его в ваш прекрасный город, покормите хорошенько, заприте на все замки водку… Вася! не плачьте! Всё образуется.
Satana: Мне Требуется Промоутер!!! Дед Мороз!
Внимание: работа с 21 по 30 декабря! Зарплата 31 декабря!
Требования: коммуникабельность‚ активность‚ ответственное отношение к работе. Крепкая печень.
Было уже около девяти вечера, когда даже небо посинело от холода, и грязный и до звона промёрзший Яков Цвиркунов по прозвищу Зараза вышел-таки на финишную прямую.
До отчего дома было уже рукой подать, и Яша чуть не подпрыгивал на ходу от радости и нетерпения, и просто чтобы согреться.
Непросто пройти город насквозь, да ещё и в красном псевдо-шёлковом халатике вместо шинельки Деда Мороза, да ещё если под этим халатом нету почти ничего (джинсы, футболка, трусы и валенки, понятно, не в счёт), и в карманах поёт песни весёлый ветер.
А как непросто вежливо уклоняться от детей, которые рвутся оттарабанить какой-нибудь малохудожественный стишок, и требуют неоправданно высокие гонорары за исполнение? Яков уже исчерпал неприкосновенный запас леденцов и старался избегать мест повышенной концентрации молодёжи.
Тут же наметилась следующая проблема – взрослые дяди и тёти, жаждущие уединения и общения с природой. Стоило им завидеть деда Мороза, бесхозяйно слоняющегося по лесу, как в них тотчас просыпалось традиционное зеленоградское хлебосольство. Милого деда тотчас снабжали рюмкой крепенького, требовали благословления и выпить на брудершафт. После третьего такого импровизированного застолья Зараза готов был повеситься на собственной бороде. Четвёртого приглашающего он даже матерно послал, но тотчас до смерти застыдился: бритый налысо вась с семками, выгуливающий в чаще свою болонку-убийцу, разразился слезами и поведал сквозь всхлипы, что всю сознательную жизнь мечтал выпить с дедом Морозом.
После этого последнего стакана Яша поплохел организмом, зато душевно возрадовался, ибо помог ближнему.
Еле держась на ногах и мечтая, чтобы хоть одна падла вместо коньяку или водки предложила овсяной кашки или хотя бы плавленый сырок, Зараза вышел наконец из лесу и очутился на окраине своего одиннадцатого микрорайона. Тут уже было рукой подать до родового гнезда семейства Цвиркуновых, в котором проживали сестрица Мария Костомарова и четверо племянников.
Мимоходом Яша пожалел, что не выходил на связь с ними больше года, но тут же утешился: пусть не писал и не звонил, зато теперь сам пришёл.
«Конечно, неловко как-то без подарков, - подумалось Заразе, - но ведь как назло, ни копейки!»
Он задумчиво почесался и попутно обнаружил, что кое-что из материальных запасов у него имеется, а именно: серьга в ухе.
Очень хорошая серьга. Особа, подарившая её, уверяла, что это настоящая чукотская платина, чистая, как озеро Эльгыгытгын.
Кстати Зараза припомнил, что около местного пивняка под названием «Колобок» всегда крутился один мужик по прозванию Говно, который ссужал деньгами на пропой души взамен всякого драгоценного барахла.
Без колебаний Яша направил валенки к «Колобку», и, дойдя до цели, немедля обалдел.
- Однако! Тут многое изменилось, - не мог не признать он, созерцая произошедшую с кафе метаморфозу, - надо полагать, что и Говна тут уже не держат.
- Хай, дедушка, - тотчас отозвался искомый мужик, соткавшись из морозного воздуха, - звал? Что у тебя?
- Да вот, - и Зараза не без сожаления принялся вытаскивать из уха своё кровное.
Мужик повертел в руках серёжку и с сомнением покачал головой:
- Дедуль, оно ж непарное. Куды я тебе его дену?
- Лично у меня оно в ухе висело, - заметил Яков, - может, кому на то и сгодится.
- Нет, а почему она у тебя непарная? – продолжал придираться мужик Говно. – Хапанная, что ль?
- Нет, платиновая, - начал сердиться Цвиркунов, - небось не слепой, пробу видишь? А не нравится, так отдавай назад.
Мужик Говно потаращился на несговорчивого деда рыбьими, ничего не выражающими глазами, чуть приоткрыв вялый рот. И, наконец, спросил:
- Тебе сколько надо?
Яша сказал, сколько. Мужик присвистнул и спросил, все ли у него дома. Цвиркунов честно ответил, что не в курсе, но деньги нужны именно на подарки домашним.
- Ладно, - сжалился мужик Говно, - на святое дело дам.
Пока он, пыхтя и жалуясь на кризис, отмусоливал ровно треть из того, сколько стоила серьга на самом деле, Зараза, оттянув бороду, почёсывал вспотевшую физиономию.
И вдруг он заметил, что мужик поглядывает на него внимательно, то с одной стороны поглядит, то с другой.
- Тебе чего, мил человек? – с подозрением поинтересовался Яков.
- Да вот смотрю, - уклончиво поведал мужик Говно, - уж больно ты на одного сучонка похож. Твоя фамилия не Цвиркунов ли часом?
Тут надо сказать, что основной причиной, побудившей Яшу два года назад завербоваться куда подальше, было постоянное получание звездюлей. Говоря иначе, Заразу били – чем ни попадя и почти непонятно, за что. Конечно, тогда Цвиркунов вёл совсем неправедную жизнь, спал с женщинами, в том числе и чужими, но разве это повод для драки? Не по-божески.
Тем не менее стоило Якову появиться во дворе, как тотчас появлялся кто-нибудь из сограждан, и лез в драку. Несколько раз Заразе не повезло особенно, и тогда он был избит до полусмерти. Дошло до того, что он боялся выходить за порог.
Но то когда было, почитай, почти два года назад! С тех пор, если не считать инцидента с Алёной, Зараза был чист, как чукотский белёк. Но ведь Алёнка, как ни крути, всё ещё законная жена, так что и блуда, считай, никакого не было.
И всё же теперь призраки прошлого заставили заныть старые раны и криво сросшиеся рёбра, и начал было Цвиркунов трепыхаться, но мужик Говно сам разрешил свои сомнения:
- Прости, обознался. Тот, другой, подох, верно. Или прибил его кто.
- За что ж так-то? – нервно поинтересовался Яков. – Человек всё-таки.
- Да достал всех, Зараза, - поведал мужик, - обижены на него многие.
«А тут неспокойно», - отметил про себя Цвиркунов, и, обмозговав положение со всех сторон, принял решение поправить расшатанные нервы стаканчиком пивца. Тем более что заскочить в магазин за парой шоколадок он всегда успеет.
Сдав в гардероб свой дед-морозовский халат, Яша критически оглядел себя в зеркало, поколебался и потом всё-таки решил и бороду сдать. Вряд ли его будут бить прямо сейчас, а пить пиво, будучи одетым в бороду, – задача практически неосуществимая.
Итак, Зараза почесал перед зеркалом отрастающие кудри, пригладил неровно растущую рыжеватую бородку и зашёл в зал.
В кабаке было уютно, приятно пахло, и по столам горели красивые керосиновые лампы – то ли для гармонии, то ли для экономии, - но народу оказалось неожиданно много, и преимущественно мужского полу. Дабы избежать незапланированных встреч с нежелательными элементами, Яша решил не засиживаться, а выпить кружечку-другую прямо у стойки. Однако стоило ему взгромоздить своё тощее тело на высокий табурет, как тотчас к нему подошёл несимпатичный субъект, воняющий дорогим коньяком и дешёвым керосином.
- Ты это, занимал? – невнятно осведомился он, что-то жуя.
- Что занимал? – не понял Яков, на всякий случай отодвигаясь. – У кого?
- А не занимал, так вали за столик, - безапелляционно заявил абориген, - не хрен табурет просиживать. И ва-аще, сегодня моя очередь тут сидеть.
Какое-то время Зараза ничего не смог ответить, а просто тупо пялился на оригинала-очередника. Потом решил, что это какая-то особая фишка, что в этом вся соль, и что он, скромный чукотский юноша, может знать о последних зеленоградских веяниях? Короче говоря, Цвиркунов предпочёл пересесть за первый попавшийся свободный столик.
«Всё-таки интересно, что это у них тут происходит», - размышлял любопытный Яков, наблюдая, как растёт толпа у стойки.
За нею хозяйничал тощенький лопоухий отрок, вяло как-то царил, безынициативно. В нём при любом раскладе нельзя было усмотреть причину аншлага.
«А пиво, кстати, отменное».
Зараза сидел себе, мирно любуясь на огонёк керосиновой лампы, и грыз чесночные гренки. Размышлял в основном о том, откуда тут такое вкусное пиво и как всё-таки хорошо, что он наконец-то дома.
Денег у него почти что не было. Работы тоже. Однако, несмотря на простуды и вопреки всему вернувшийся домой Яша был уверен, что теперь всё будет в порядке. Маша, добрая душа, накормит и приютит на первое время. Поорёт, естественно, но потом обязательно плеснёт мисищу своего фирменного борща, а при везении перепадёт от сестры и мозговая косточка.
Зараза сглотнул слюну, освежил гортань и обнаружил, что под жизнеутверждающие размышления кружка пива кончилась. Он понял, что сама судьба влечёт его выпить ещё одну, прихватил полюбившуюся тару и пошёл за добавкой.
Однако стойка, несколько минут назад вполне доступная, теперь была забаррикадирована мужскими телами, тельцами и телесами. Через каких-то пятнадцать-двадцать минут Яков, потрёпанный, помятый, но довольный, грохнул кружку на стойку и громко потребовал пива.
За бармена на этот раз была высокая девушка в коротком зелёном платье и медицинской маске с ярко-жёлтой надписью: «Авада Кедавра!».
И эта девушка переспросила невнятно:
- Чего-чего вы изволите?
Яков открыл было рот, чтобы повторить пожелание и спросить, моет ли гриппозная красотка уши, - и застыл, как соляной столб.
- Эт как? – только и смог выговорить он. В горле у него пересохло, сердце ухнуло в пятки, и руки-ноги отнялись.
То ли по пьяной лавочке, то ли из-за скудости освещения, но некоторое время он ничегошеньки перед собой не видел. Лишь ресницы, острые как стрелы, густые, как тёмный лес, высокомерно вздёрнутые соболиные брови, широко распахнутые тёмно-зелёные глаза. И взгляд… ужасно знакомый взгляд!
Охнув, барменша уставилась на него, прижав к своей прикольной маске ручку в кружевной перчатке. Впрочем, она быстро пришла в себя, резко отвернулась, взмахнув толстым шелковистым хвостом, сноровисто налила полную кружку эля.
Пена тотчас набухла снежистой шапкой, поползла наверх. Но, прежде чем успела она вылезти, перевалить через край и испоганить сияющую столешницу, барменша, раздражённо фыркнув, погрозила ей пальцем. И пена, присмирев, с готовностью осела, а перед Яшей предстала кружка пива, безукоризненно полная, с идеальной пенной шапкой.
А барменша занялась другими делами.
Труп невесты: А что вы можете?
Мир Т: Здравствуйте, Труп невесты! Приходите, мы из Трупа невесты сделаем НЕОБЫКНОВЕННОГО АНГЕЛА!!! Что вам трупом валяться…
- Привидится же такое, - пробормотал Яша, вернувшись к своему столу, успокоив нервишки хорошим глотком и прибавив огоньку в керосинке.
- Кого мы видим! Яков Вадимович, вы ли это? – под самым ухом точно завизжали пальцем по стеклу, и Цвиркунов подпрыгнул на ягодицах.
Этот голос сулил ему неприятности, сплошные неприятности и ничего кроме неприятностей.
Это была Маруся Тарасенко, его первая жена.
- Марусичка, солнышко, - фальшиво улыбаясь, принялся он умиляться, шаря глазами в поисках спасения, - давно не виделись!
Чтоб ты сдохла, не по-христиански добавил он про себя.
Со времени их последней встречи Маруся опять похорошела, вместо халатика продавщицы облачена была в элегантный костюм, а вместо обычной жжённой химии красовался у неё на пустой голове какой-то бизнес-вавилон. Хороша была Маруся Тарасенко, но пристрастному и нешуточно голодному Якову показалось, что именно так должна выглядеть толстая сарделька, если втиснуть её в жилетку и юбку.
Маруся по-свойски подсела к нему за столик, панибратски потрепала по щеке, и Зараза инстинктивно втянул голову в плечи.
- Давненько тебя не было видно. Всё путешествуешь? – нет, барышням, натурально, страх не ведом. Сидит, смотрит, как на леденец, а до сраму ли сейчас Заразе?
- Да так, - уклончиво ответил он, думая, как бы попонятнее объяснить этому пластырю в женском обличье, что замужним солидным дамам не пристало маячить в компании молодых, симпатичных, и не ищущих неприятностей мужчин.
В ряду веских причин, побудивших Цвиркунова дать в своё время дёру из родного города, особняком стоял ни кто иной, как Марусин муж, восточный мужчина Георгий, которого только эта скудоумная могла именовать Гогой или даже Гогочкой.
В то время она уверяла, что он работает редактором в бухгалтерском журнале, но, судя по размеру кулака и силе удара, супруг Гога был заместителем Майка Тайсона на Зеленоградской земле.
Надо бы встать и откланяться, думал Яша, вот сейчас я уже встану. Но он продолжал сидеть, то и дело косясь в сторону барной стойки.
Барменша как ни в чём не бывало мутила свои коктейли, дым и волшебные запахи оттуда не неслись, из экзотики имела место только парочка сограждан, упившихся до состояния дикобразов.
В какой-то момент он был готов уже поверить, что всё ему померещилось.
Потом Заразе стало не до того.
- Мар-р-рия! – взвыл Гога, тотчас трансформируясь из успешного менеджера в популярного Шекспировского персонажа. – К ноге!
- Прости, Яшенька, - светски вякнула эта дура, цивилизованно откланиваясь, - соберёшься – заходи в гости.
И вот что любопытно: в шуме и гаме расслышал Гога ключевое слово, да, пожалуй, и не одно. И тотчас сделал выводы, и теперь, рыча и плюясь ядом, заорал в голос:
- Яшенька, да?! Зараза?! В гости! Я ему щаз все гости переломаю! – так он возопил, и из носа у него валили чёрные клубы дыма. – Где этот шакал?!
«Да, тут неспокойно, - окончательно убедился Яша, пристраиваясь под столом. Кружку с пивом он прихватил с собой, - чрезвычайно неспокойно!»
Прямо перед его носом крейсировали туда-сюда Гогины сияющие туфли, – не кованые башмаки, конечно, но при правильном направлении удара тоже вещь для рёбер нездоровая. Между Яшей и спасительным выходом простиралось открытое пространство - и Гога, который рыскал по залу, ища, кого б пожрать. Вдобавок в любой момент кто-нибудь мог присесть за столик, сочтя его пустым, и поднять скандал, и привлечь совершенно ненужное в данной ситуации внимание.
Яшины опасения оправдывались: за стол принялись усаживаться, причём так плотно и основательно, да ещё в таком количестве, что места под столешницей стало не хватать.
Надо было уже что-то решать, и Зараза решился: степенно вылез, чинно поздоровался и, пока клиенты хлопали глазами, спасся в первую попавшуюся по дороге дверь.
По счастью, Гога отвлёкся на распекай дражайшей половине.
- Етитская сила, - выдохнул Зараза, закрывая за собой дверь с надписью «ЗадокЪ».
- Два сына было у родителей, - тотчас сообщили ему откуда-то сверху, - один весёлый да смешливый, а другой - мрачный да гневливый. Один улыбался как солнышко, даже если голодный был…
- Фига себе, - Яша пугливо огляделся по сторонам. Керосиновые лампы с проблемой освещения справлялись так себе, но всё-таки их света было достаточно, чтобы убедиться, что в туалете никого нет – кроме самого Цвиркунова и его ошарашенного отражения.
И старенького патефона, который задушевно поведал:
- Не дружил с весёлым братом сердитый, считал его глупым. «Что радуешься, дурачок?!» – злился он и щёлкал брата по лбу. Улыбка сходила с лица мальчика, пока он потирал лоб. Но через минуту снова возвращалась.
- Неслабо придумано, - одобрил Яков, остывая, - сидишь на толчке, просвещаешься… да и в темноте не так страшно.
Зараза поискал запасной выход – не нашёл. В кабинках, в нарушение законов жанра, никаких слуховых окошек не наблюдалось.
Тут было бы самое время осторожно выглянуть и выяснить, не ушёл ли Гога. Но в это время за дверью послышалось цоканье женских копытец, и Цвиркунов бросился спасаться в одну из двух кабинок. Залезши с ногами на сидение унитаза, он заперся и постарался не дышать.
- Прошло время, выросли они и уехали из деревни. Долго они друг с другом не встречались, - гнул своё патефон.
Дамочка, вошедшая в туалет, имела интересную походку: одна из её ног стучала неравномерно. Судя по быстроте, с которой ворвалась посетительница, она должна была немедля присесть с Яшей по соседству и заслушать сказку-другую.
Однако она устремилась к зеркалу, и тотчас издала приглушённый торжествующий вопль:
- Ай да Марк Израилевич! Вот спасибо, дорогой!
- Не понял? – ошалело произнёс Яков, но тотчас заткнулся.
- «Все его любят, а меня никто!», - ворчал сердитый сын, - продолжал сказочник-патефон. Из-за его скрипа Яшино выступление, по счастью, услышано не было.
Осмелев, Зараза приоткрыл дверь. Перед ним открывалась опьяняющая картина: давешняя барменша, сдвинув свою гриппозную повязку, самозабвенно орудовала губной помадой.
Лица её Яков не разглядел, да и некогда ему было: он пытался подобрать челюсть и цензурные слова, которые могли бы в полной мере описать полноту и изящество того, что обтягивало зелёное платье.
А дамочка, закончив малевание и вконец расшалившись, подышала за зеркало и вывела пальчиком три буквы:
I R A
И, пока Яша пытался понять, что бы это значило, входная дверь тихонько приоткрылась. В туалет вошёл кто-то ещё и тотчас плотно прикрыл за собою дверь. И защёлкнул замок.
- Первым приехал сердитый сын. Он уже сам выглядел стариком…
Зараза, притаившись в своей кабинке, услыхал, как девушка поздоровалась доброжелательно и чуть гнусаво:
- Добрый вечер, Васенька. Дверцей ошиблись?
И тихий голос, голос Василия Рыжкова - Кошака, ответил:
- Я те сейчас выдам Васеньку, - и прежде, чем Катерина успела даже открыть свой вновь обретённый, лакомый, вишнёвый ротик, на её скулу обрушился удар нешуточный, к дамам обычно не применяемый.
- «Зачем звали? - гневно спросил сын, - У меня и без вас много проблем»! – как ни в чём не бывало, продолжал патефон.
- Болтать с тобой, жаба, - приговаривал Василий, и Яша почуял, как резко запахло керосином, - на этот раз хрен уйдёшь!
Бульканье затихло, клацнул затвор бензиновой зажигалки, и этот звук вывел Заразу из оцепенения. Распахнув дверцу, он прыгнул, покрыв разом полтора метра, и обрушил на затылок свихнувшегося друга верную пивную кружку.
-Узнал я беду, когда обвинили меня напрасно, - с уважением прокомментировал произошедшее патефон, - соседи спасли.
Цвиркунов топил зажигалку в унитазе, а Василий, стоя на четвереньках, тряс головой, гудящей, как набатный колокол.
- Бля, Зараза, - подал он голос, с трудом управляясь с прокушенным языком, - ты не вовремя.
- Очень даже вовремя, - возразил Яша, - ты совсем охренел, старый?
Василий тёр пострадавший затылок, собирая разбегающиеся глаза. Косо глянув на давно не виданного друга, Яша засомневался, так ли молод он сам.
Кошак выглядел нехорошо – всё лицо в шелушащихся пятнах, узкие глаза вылезли из орбит и светятся красным, огненные волосы топорщатся нещадно в разные стороны, на запавших щеках колосится острая некошеная щетина.
Кто-то, кто сперва лишь поскрёбывался в дверь, принялся в неё колотить.
- Моемся! – рявкнул вдруг Василий страшным голосом. За дверью тотчас стало тихо.
Кошак наконец поднялся, дёрнул щекой и сказал:
- Зараза, отойди. Как друга прошу.
- Никуда я не пойду. Ты свихнулся, - не задумываясь, ответил Яков, загораживая сомлевшую гражданку на полу и ощущая себя рыцарем, которому достался негабаритный дракон.
Василий размял шею, хрустнул пальцами и начал снова – вежливо, старательно подбирая слова:
- Времени мало, Яша. Совсем мало у нас времени.
- Рыжий, ты свихнулся, - настаивал тот, понимая, что если Кошак зачнёт драться всерьёз, то это будет последняя Заразина битва. Очень серьёзен был Василий.
- Жечь людей в общественном туалете. Фи! - Яков поджал губы, взывая к эстетической составляющей характера друга, - неизящно, Вася! И потом, что она тебе такого сделала?
- Да мне-то ничего она не сделала, - тоскливо отозвался Кошак, - мне-то ничего… ты такой придурок, Зараза, вегетарианец! А я… червяк в очках, никчема, бесхребетник…
И на этой невнятной ноте он посчитал свою миссию оконченной, повернулся и отпер входную дверь:
- Пр-р-рошу! – галантным жестом пригласил войти скандалящую у закрытого туалета девицу.
Та открыла было рот, чтобы высказаться относительно охреневших засранцев и ссыкунов, но, заглянув в туалет, ойкнула и убежала.
Василий удалился.
- Узнал я горе, когда заболел смертельной болезнью. Но не унывал, искал средство и нашёл, а больше всего смех меня лечил… - смущённо нарушил молчание притихший было патефон.
Зараза вернулся к спасённой барышне, которая уже пришла в себя и корчилась на полу, постанывая и потирая пострадавший бок. Падая, она вдобавок ударилась о раковину, кровь из разбитого носа текла ручьём.
Яков достал платок и устремился было на помощь, но тут…
- От етитска сила, - вырвалось у него.
Глядя на кошмарный этот нос, криво прилаженный, из которого торчало что-то белое, сильно смахивающее на кость, на отвратительную кожу, покрытую жёлтыми и сиреневыми пятнами, на которое нарастало розовое мясо, - в общем, глядя на всё это, Зараза боялся и думать о том, чтобы к этому прикоснуться. При всей своей готовности служить даме, некогда прекрасной.
Девушка зашипела, как рассерженная змея, и натянула на уродливый нос свою гриппозную маску:
- Вот уродство, - проговорила она гнусаво, - ты-то откуда взялся, ошибка природы! Пластырь! Ведь всё я сделала, чтобы ты потерялся!
- Это обидно, - признал Яков, решив, что дама свихнулась, - если бы я потерялся, вам же хуже было! И, если уж говорить об ошибках природы… Вы, девушка, только без обид… у вас с носиком что-то, совсем не то. Приболели чем?
- Смех – лучшее лекарство, - вставил патефон, но девушка не была готова с ним согласиться.
И влепила Цвиркунову тяжёлую пощёчину, от которой сама чуть не упала.
- Идиот… козлина тупая… приболела, как же… ещё и издеваться… - пошатываясь и держась за стены, она доковыляла до выхода и крикнула мстительно:
- Всё равно поздно! Дружок-то твой, дворняга вонючая, сдохнет! Сгниёт заживо! Вот вам всем! – и сделав неприличный жест, пропала, сопровождаемая керосиновым шлейфом.
- От гнева стареешь, от смеха молодеешь. Надо чаще улыбаться, тогда старость убежит, - посоветовал патефон, зашипел и стих.
- Честно говоря, я ничегошеньки не понял, - признался Яков, вправив челюсть, - очень, очень у них тут неспокойно.
Старичок в квартире никогда не убирался, только громко ругался матом. Квартирка эта была источником тараканьих нашествий на все соседские жилища, а о том, что постоянные миазмы от испражнений доставали соседей, можно даже не упоминать. И вот однажды старичок, по предположению соседей, отдал Богу душу: затихла нецензурная брань, почти беспрерывно доносящаяся из квартиры.
Добредя до подъезда, Цвиркунов ещё раз посмотрел в сторону «Колобка», потом на небо, пожал плечами - и пошёл скрестись под окна. Ключей у него, понятно, не было, а в звонок он решил не звонить, чтобы не разбудить племянников.
Теряя валенки в глубоком снегу, пробрался Яша сквозь сугробы и тихонько стукнул в окошко, удивляясь, почему это в такой мороз форточка открыта – и почти тотчас в эту открытую форточку в голову ему полетела бутылка.
Вслед ей неслись непечатные ругательства, да ещё и голосом, присутствие которого в этом доме было сюрпризом.
- Кот, я не понял! – раненный в самое сердце, Цвиркунов сорвался на фальцет. Не каждый день, стучась в дом родной, получаешь бутылкой по голове. – Какого рожна ты там делаешь?!
Из окна полыхнуло рыжим, и Кошак ответил:
- Давай мухой, я тебе дверь открою. Только не звони, Тело услышит.
Иначе представлял Яков себе возвращение в родные пенаты. В отчем доме было темно и тихо, детьми там и не пахло, а пахло перегаром, мочой, водкой и кислой капустой. Кошак, открывший дверь, был хмур и неузнаваемо пьян.
- С новым годом, - осторожно поздравил Яков, выставляя вперёд себя бутылку шампанского.
- Слышь, сука рыжая, ты какого там устраиваешь! – раздался из недр квартиры старческий брюзгливый голос, Кошак замер, втянув голову в плечи. – Гони свою гопоту нах, а то встану, заодно вылетишь!
- Кто это орёт? – недоумённо спросил Яша, собираясь отправиться на голос.
Василий немедленно преградил ему дорогу:
- Ты куда?
И тут Яшино терпение, вообще-то безграничное, лопнуло.
- То есть как «куда»?! Я, твою мать, живу тут, это квартира моя! Где Машка, где дети? Какого хера вы тут все делаете?
- Не ходи, - тихо проговорил Кошак.
Зараза обошёл его и распахнул дверь спальни.
Перво-наперво он решил, что в квартире пожар. Потом понял, что это курит старикан, по-хозяйски расположившийся на кровати, теоретически Машкиной.
Сизый дым слался по комнате, густой и толстый, как перина, и к нему подмешивался не менее густой запах немытого тела, нестиранной одежды, валидола и мочи.
Повсюду громоздились горы грязной посуды, обрывки целлофана, раздавленные останки глазированных сырков и помидоров. Под кроватью воняла плохо вымытая «утка», вся в жёлтых подтёках.
Незнакомый старик, валяющийся на кровати - на животе, без штанов, в набедренной повязке из марли, от которой несло чем-то медицинским, - прищурил красные глаза и не без сарказма сказал:
- А, явился! Самим жрать нечего, а этот припёрся на готовенькое! Зараза.
- Не понял, - Цвиркунов чувствовал, что сильно утомился сегодня, повторяючи эти слова на разные лады, - вы кто? Где Машка?
- Машку тебе? – отрывисто гавкнул старик, и, пожевав губами, угрюмо посоветовал:
– У неё спроси, где она. Записку оставила, что к маме уехала.
- Чьей?
- Да уж не моей. Ей у меня плохо живётся, цаце, – старик поёрзал на животе, громко испортил воздух и противным дребезжащим голосом завопил:
- Васька! Мне по времени надо!
Тотчас материализовался Кошак. Свирепо сопя, он полез под кровать за «уткой». Зараза деликатно отвернулся.
… - Ну хорошо, - согласился Яков, с нарождающимся отвращением примечая, что в комнате немыслимо, просто невыносимо грязно, что платяной шкаф тошнит от заскорузлой одежды, что с люстры свисает не удавленник, а джинсы, замасленные до последнего предела, - я вас, конечно, не гоню, но что вы тут делаете? У вас своей квартиры нет?
- Там сова, - мрачно ответил старик, пожирая бутерброд с колбасой. Из распущенного рта натекла на подушку жёлтая слюна.
- Какая ещё сова?!
- Белая, - раздражался старик, - вот колбаса, а! Одна соя и рапс! Кругом ворюги! Да, и ещё я того… ходить не могу.
- А что случилось-то? – спросил любознательный Яков.
- А эта вот сволочь обоссанная, - ядовито заявил дед, тыча жёлтым корявым пальцем в Кошака, который выходил из ванны, неся «утку», - мухомор ****ский! Скотина! Контакты у микроволновки почистил!
- Да, чёрт возьми! – заорал в ответ Кошак. – Да, почистил! Ты сам сказал почистить! Ты жрёшь постоянно, как свинья! Всё тебе хамать бы и шамать! Ни одна микроволновка не сдюжит!
- Куском попрекаешь, сучонок? А я тебе говорил бензин сливать в толчок? – зашамкал в ответ скандальный дед, разбрасывая вкруг себя недожёванные харчи, - Говорил?!
- А куда я его дену-то?! – надрывался Василий, в сердцах швыряя «утку» о стену.
- Головой надо думать, не жопой!
Из их ругани и отрывистых воплей Зараза понял, что дело было так. В микроволновке что-то куда-то полетело, и булимичный дед поручил Кошаку, на которого за что-то был сильно обижен, зачистить контакты бензинчиком. Василий зачистил, что ему было велено, и, недолго думая, слил бензин в унитаз.
Через какое-то время старикашка, приняв работу и наградив Кошака поощрительным тумаком, величественно восковылял на горшок, газетку развернул, сигаретку в зубы пристроил… о, какой-то ублюдок ещё и спички положил на полочку с туалетной бумагой, и на том спасибо, что не подтибрили, а то ходять тут всякие, дармоеды! Не хата, а проходной двор… короче говоря, закурил старый мудак, приподнял половину задницы и бросил непотушенную спичку в унитаз.
А потом…
- Я ему говорил, говорил, что в туалете не курят, - Василий до сих пор дёргался всем телом, вспоминая, что было потом, - не курят в туалете, не курят!!! Пора бы знать, хер старый!
- Ноги не хотя, шкура с задницы чулком слезает, - процедил дед сквозь редкие зубы: они торчали через один, а кое-где и через три, чёрно-зелёные, как червями изъеденные, - от яиц вообще прикуривать можно… а этот ссыкун ещё и издевается: на фиг тебе, дети у тебя уже есть!
Яша не дослушал. Его давно уже разбирало со страшной силой, терзало и колбасило. И теперь, вдоволь наглядевшись на пенсионера в ссанном марлевом подгузнике, на пьянющего Кошака, превратившегося по мановению волшебной палочки в сиделку и неврастеника, Зараза не выдержал.
Он похрюкивал, честно стараясь удержаться – и не удержался. От его громового хохота задребезжали стёкла.
- Ой я не могу!!! – взвизгивал Зараза, брызгая слюной и глотая слёзы. – От уроды!
Дед почернел, его костлявая физиономия налилась багровой кровью, уши и глаза покраснели, а Кошак ошарашено наблюдал, как Яков, задыхаясь, стонет от смеха и катается по полу.
- Марк, что-то я не понял, - наконец признал он, - эта зараза над нами издевается?
Яша захлебнулся и застыл с открытым ртом, выпученными глазами таращась на грязного и волосатого деда.
С таким знакомым длинным носом.
С таким задумчивым взглядом, в котором явно читалось: «Ща как ёбну»…
… - Имей в виду, я ведь только-только с Чукотки, - говорил он чуть погодя, пристраивая на подбитый глаз холодную примочку, - я по-хорошему думал, что это какой-то особый Костомаров-старший, дедуля из Верхних Упырей… я ж не хотел никого обидеть.
Дед Костомаров, получив внеочередную порцию супа из пакетиков, угомонился и прекратил скандалить. Сейчас он громко чавкал в спальне, ворчал и шумно портил воздух.
Перенервничавший Яша полез за утешением в холодильник. Открыл. Закрыл. С тупым удивлением уставился на облупившуюся его дверцу, на которой большими корявыми буквами почерком Марка Костомарова было выведено:
Похмеляться нельзя.
Если похмелился, то нельзя догоняться.
Если ты догнался, то ты МУДАК.
И много-много мелких надписей мелким старушечьим почерком: «Я мудак», «Да, я мудак», «Ну я мудак».
И каллиграфическим Машкиным почерком аккуратно выведено:
Милый. Ты сам не представляешь, какой ты мудак
Кошак сказал:
- Нет ничего, Яша. Белое безмолвие. Прямо с утра начал метать, как проснулся, даже шкурку от сала из морозилки – не поверишь! и то сожрал. А вчера вечером весь на говно исходил, орал, ругался.
- Ты по делу говори, - попросил Яша, - Вась, не обижайся, ты скажи толком, что с ним стряслось?
- Нечего мне тебе рассказать, - хмуро ответил Василий, - внятного точно ничего не расскажу. Подозреваю только.
- Ну, так рассказывай по порядку.
Кошак пару минут глядел на него, словно сомневаясь, стоит ли с ним связываться, но потом, тяжело вздохнув, решился:
- Тут ведь какое дело, Яш. Говорят правильно: ищи того, кому выгодно. И кому выгодно-то, получается? Ведь Тело на глазах стареет. А она, сучка, всего несколько дней назад с искусственным ходила. А теперь – нате, смотрит во все глаза! А ресницы? А брови?!
Яков решил не перебивать, надеясь, что рано или поздно всё выяснится.
Василий, всё более распаляясь, схватил карандаш и ручку, принялся чертить прямо на бумажной скатерти пугающие и непонятные формулы, отрываясь разве что на то, чтобы помахать руками перед Заразиным носом. Увлёкшись вконец, он вскочил с места и принялся бегать по кухне, натыкаясь на углы, но не теряя нити повествования:
… - если принять во внимание, что два этих индивидуума каким-то образом взаимодействуют, являя собою законченную систему, то почему бы не предположить, что в данном случае действует закон сохранения энергии, интегральный закон, который складывается из действия дифференциальных законов и является свойством их совокупного действия… ты понял?
Получив утвердительный кивок, Вася продолжил:
- Если учесть, что энергия не может возникнуть из ничего и не может в никуда исчезнуть, переходя из одной формы в другую, то становится совершенно очевидно, что её регенерация – прямое следствие дегенерации Тела… Зараза!
- Я Зараза, – проснулся Цвиркунов, - я ничего… кого это ты дегенератом назвал?
Кошак некоторое время глядел на приятеля, пытаясь обнаружить в его физиономии искру понимания, но потом махнул рукой.
- Забей, - и принялся глотать воду из-под крана.
- Ты скажи лучше, зачем девчонку керосином поливал? – деликатно вернулся Яша к теме, которая занимала его больше всего.
Василий хотел разораться, но, вспомнив о том, что он всё-таки аспирант, задал спокойно встречный вопрос:
- Яша, ты её не узнал?
Зараза поперхнулся горячим чаем, а потом радостно закивал:
- А-а-а-а, дык тебе тоже показалось? Ну вылитая Катерина, вылитая! Глазки, ножка хромая… если бы вот носик не подгулял…
Кошак возвёл очи долу, воззвал к небу за терпением. И сказал раздельно:
- Яша. Это - Катя.
- Пошёл ты, - обиделся Яков, - совсем за дурака меня держишь.
Кошак возвёл очи вторично и поклялся страшной клятвой, что никогда не станет преподавателем. Хотелось ему вдарить посильнее по этой тупой белобрысой башке, но что-то подсказало Василию, что умнее от этого Зараза не станет.
- Ты что, серьёзно? – после паузы уточнил Цвиркунов, отставляя стакан с чаем. – Этого быть не может. Вы её спалили. Она уйти не могла, некуда было… Дверь Марк закрывал, я видел. Ты дрова подкладывал…
- То-то и оно. Если бы я сам дрова не подкладывал…
- Ну, всяко может быть… может, не доложил чего? Ты ж не истопник...
- Я, блин, твердотопливник, – обиделся Кошак, – тема это моя!
- Вот! – торжествующе поднял Яшка палец. – Вот! Твоя тема – дрова подкладывать. А то что Тело в пенсионеры подался, так то, может, не из-за неё…
- Ты опух, старый?! Ему, между прочим, пару дней назад и тридцати не было!!
- Ну, перебрал, с кем не бывает? - не сдавался Цвиркунов, демонстрируя невиданный скептицизм.
- Не с кем не бывает! За пять дней на пятьдесят лет постареть!
- Но всё-таки… - промямлил Яша, оказавшийся не готовым ответить по существу, – Может, проверить как-то можно? Как бы ни ошибиться, Вася!
Терпение Василия лопнуло. Он грохнул кулаком по столу и заорал в голос:
- Да чё там проверять?! Сожги её – сам увидишь!
- Жги… жги… жги, - отозвалось эхо, откуда не возьмись появившееся на маленькой кухне.
- Что жечь удумали? – заверещал за стеной вздорный старик. – Вот пионеры чёртовы, поджигатели… взвейтесь, мать - перемать, кострами!
… - Странное эхо, - пробормотал Яша, и перешёл на шёпот, - Вась, ну подумай сам, ты ж аспирант. Как её жечь? Не бревно, чай… и кто жечь будет, я, что ли?
- Так пропадайте тут! – взорвался Василий. – Наплевать мне! И на Тело это ублюдское, пса старого, и на тебя, пацифиста, насрать! Твоя хата, твой родственник, расхлёбывай, вегетарианец херов, серенький козлик!!! А у меня и своих дел по горло!
Он долго ещё орал и плевался, а Цвиркунов, дождавшись паузы, сказал тихонько:
- Я тебя понимаю, это да… только ведь если до него никому не будет дела… он так, пожалуй… помрёт? И что мы тогда Машке скажем?
Раскрыв на полуоре рот, Василий замолчал. А когда он снова заговорил, то голос его звучал деловито, но истерично:
- Значит, так. Либо завтра же сожжём её, либо оставайся тут один... я ему не мать, не сестра, и не любовница.
«Я поверила в силу этих духов, и всё действительно изменилось к лучшему. Избавилась от сглаза и прекрасно себя чувствую. Ко мне вернулся любимый человек... Мне хочется, чтобы так было всегда!»
Яша думал, что заснёт тотчас, стоит коснуться головой диванной подушки, но не тут-то было.
Он честно пытался не думать о еде, обо всём идиотическом идиотстве, которое видел и слышал, пытался считать овец, почему-то особо упрямых в это время года.
Фонарь за окном светил прямо в глаза, пустой желудок урчал, а за стеной возился старый пердун Марк, оглушительно перхая и ворочаясь, охая и болтая, словно точно во сне: «Где же я её дел? Ведь была же сотня, сегодня утром шуршал… а верёвочка? Была ж верёвочка. Всё просрали…»
Он ещё что-то шамкал, про машину, про ублюдков, которые спят и видят, как что-нить подтибрить… под этот непрерывное камлание сознание стало покидать исстрадавшееся Заразино тело, и он начал проваливаться в чёрную дыру, и уже почти заснул, но тут ярко вспыхнул свет.
- Мама, - только и смог пролепетать Яша, всячески желая, чтобы это оказался простой кошмар.
Прямо перед ним маячила уродливая старческая рожа: рот перекошенный, нос костистый, извилистый, как неправедная жизнь, с ноздрями, намертво зацементированными зелёными нюнями, глаза злые, красные и жгучие, как у змеюки, запавшие глубоко, как у покойника.
И ни тени ума не было в них, ни мыслей добрых, ни воспоминаний - лютая злоба, обида, немощная тоска, да ещё и мучительное старание что-то вспомнить.
Высокий, тощий как смерть, стоял страшный дед посреди кухни и шарил глазами по сторонам. «Куды ж я это того… дел?» - прошамкал старик, и Яша с ужасом понял, что всё это ему не снится.
И молоток в дедовой руке – тяжёлый, рассохшийся, с ручкой, обмотанной синей изолентой, - тоже не снится.
Старик открывал кухонные ящики, вытряхивал оттуда вилки, ножи, ложки, пихал их себе в рот, скрежетал по ним скудными уцелевшими зубами, а потом равнодушно ронял на грязный пол. Перевернув всё вверх дном, дед наконец нашёл серебряную ложечку, которую Зараза подарил младшему племяннику Серёге на первый зубок, и сунул за пазуху.
Это Серёгина ложка, хотел возмутиться Яшка, но вместо этого осведомился трусливо-заискивающе, натягивая плед на самые глаза:
- М-м-маркуша, ты чего это не спишь? Может, ты кушать хочешь?
Старик потаращился на него невыразительным, неузнающим взглядом, пожевал тонкими злыми губами и просипел:
- Хватит уж… нажрался по горло, - но, несмотря на высказанный тезис, взгромоздился на табуретку и полез шарить по кухонным полкам.
Полетели на пол и загремели пустые жестянки из-под крупы, посыпались пакеты из-под макарон и сахара, слетела и покатилась в угол банка из-под лаврового листа. Яша помнил эту банку: она никогда не пустовала, лавровый лист в этом доме не жаловали. Теперь она была так же пуста, как и его голова.
«Это он всё сожрал, - в ужасе соображал Зараза, холодея, - а жрать-то нечего. А ну как сейчас он меня того… старый-старый, а силищи-то у него всяко больше, чем у меня… и молоток, главное…»
Бежать было некуда.
Дед нашёл какую-то верёвочку, попробовал её на прочность и убрал в засаленный карман рубахи. От него исходил густой запах слежавшейся шерсти и ещё чего-то. Так воняют кладовки с протухшим мясом.
- А ну пошёл с дивана, - приказал дед, - развалился тут. Пружины, оне тоже денег стоють.
- Пожалуйста-пожалуйста, - заторопился Яша, пытаясь проскользнуть мимо него к двери, но старик стоял, загораживая путь, и таращился на Цвиркунова. И очень не нравился Яше этот взгляд, оценивающий какой-то, цепкий.
- Ну, так я пойду? – на всякий случай спросил Зараза.
- Куда это ты собрался? – на вид этому дедку было лет двести, но, отожравшись за день, казался он достаточно румяным и достаточно крепким, чтобы заглотнуть и субтильного придурка средних лет, и пару поросят. Плечи, пусть и сгорбленные, в рубаху с трудом помещались, в длинных узловатых руках тяжеленный молоток казался детской погремушкой.
- Послушай, - заскулил Цвиркунов, - я знаю, тут банка тушёнки есть. Ещё мать припрятала… на всякий крайний случай.
- Это где? – заинтересовался старый, дёрнув волосатым кадыком. – Ведь врёшь небось.
- Чтоб я сдох, - с готовностью побожился Яков, ныряя под диван. Там, наверху, дед неприятно поржал, проворчав «это у меня мигом», а потом сухо закашлялся. Молоток рухнул на пол с тупым стуком.
Задыхаясь под продавленным кухонным диваном, Зараза понял вдруг, что шарит вот уже вечность, а тут ничего нет, кроме пыли и детских кубиков.
«Только бы не сожрали… пожалуйста, Господи, только бы была на месте… ПОЖАЛУЙСТА!»
- Ну-у-у-у? – прогудел Марк. Яша дёрнулся, ударился головой о выпяченную пружину - и тут, как по волшебству, обнаружилась-таки спасительная банка – бывалая, в нескольких местах помятая, давно потерявшая свой лоск и этикетку, с буквой «В» на крышке.
- Вот! – выкрикнул Зараза, вылезая, выставляя банку вперёд, как аусвайс. – Вот! Возьми, пожалуйста, кушай на здоровье!
В руках деда блеснул огромный финский нож, и Яков попрощался было с жизнью, но и на этот раз всё обошлось. Ловко вскрыв банку, дед зачавкал, поглядывая на Заразу более благосклонно, жрал методично, подхватывая на лету слюни, и остановился только тогда, когда вылизал жестянку до блеску.
- Ну, эта, - звучно рыгнув, подвёл старик жирную черту, - может, мил человек, ещё чего эта… завалялось? Ты не жадничай. Грех большой.
- Я, Марк Израилевич, от тебя ничего не прячу, - замямлил Яша, прикидывая, как бы половчее перехватить страшный молоток, - а если хочешь, так я и в магазинчик могу сгонять. Конфеток тебе прикуплю.
- Энто дело, энто дело, - одобрил старик, с аппетитом облизывая ложку, - давай, пожалуй.
Яша пробрался по стеночке в прихожую, стараясь не поворачиваться спиной к своему собеседнику. И тут обнаружилось следующее препятствие.
- Дедушка, - начал он осторожно, - я как бы того… с деньгами у меня туговато… поистратился я.
- Нету, - решительно ответил старец, поняв его мямлю с полуслова, - это ты оставь, не люблю. Так иди.
- Но как же «так»… - попытался было Яша, но взгляд старика подсказал ему, что стоит, пожалуй, идти так.
- Только ты долго не шляйся, - напутствовал дед, - я ж долго ждать не могу. Жрать очень охота.
- Я мухой, - пообещал Яша, размышляя, не пора ли заорать.
Только придя в себя на улице, Цвиркунов понял, что заорать стоило.
Васька Кошак спит в детской. Спит, судя по всему, крепко. Ничегошеньки ведь он не услышит.
ХХХ: Стою в лесу, рядом проходит лыжня и по ней несётся дверь на лыжах... когда она приблизилась, я увидел, что на лыжах стоит мой друг, а перед его носом стоит (на лыжах же) дверь. Что бы это значило?
УУУ: дверь есть переход в новую стихию. Ну, а в голове - это преодоление какого-то собственного барьера… ты замечаешь, что у твоего друга есть какие-то личные качества, отсутствующие у тебя (гроб на колё-... пра-а-стите, дверь на лыжах).
Только на улице Яша понял, что на нём вместо халата дублёнка. И дублёнка, судя по чистоте и красоте, никак не может быть его собственностью. В карманах что-то шуршит, во внутреннем кармане - пара кредиток. Там же имел место и смартфон, о существовании которого Цвиркунов как-то раз смотрел фантастический фильм.
Всё это, да ещё пара рыжих шерстинок на воротнике наталкивало на мысль, что эта шкура принадлежит Василию. А Кошак, чрезмерно щепетильный в вопросах гигиены и собственности, наверняка будет расстроен, и, быть может, оторвёт Заразе голову.
«Вот незадача, - расстроился Яша, задумываясь в подворотне, - нехорошо получилось».
И, на ходу застёгивая ширинку, попёр в магазин.
По результатам инвентаризации Кошаковских карманов обнаружилась энная сумма, которой должны было хватить на жертву шамкающему бесу, новой реинкарнации Марка Костомарова.
То, что этого упыря придётся ублажать, Цвиркунов уже не сомневался. Немного волновался он за друга Кошака, но по размышлении успокоился. Несмотря на пьянки и безбожную жизнь, Василий выглядел молодым и крепким. Даже если предположить удар молотком по голове…
Цвиркунов затряс головой, прогоняя нехорошее видение, и вслух сказал:
- Ничего страшного не случится. Ни-че-го!
Приободрившийся Зараза вошёл в магазин человек - человеком - на задних ногах, с прямой спиной, - выбрал шоколадные конфеты с белочкой, и направился к кассе.
Оказалось, что за кассой торчит очаровательным прыщом Марусичка Тарасенко. Это проклятие рода Цвиркуновых цвело среди ночи, как орхидея-паразит, и благожелательно сияла на бывшего мужа блестящими фарфоровыми глазками.
Иначе говоря, за кассой обнаружилась Маруся Тарасенко, вкалывавшая в ночную смену.
- Не знаю, заметили ли вы, Мария, - галантно начал Зараза, - что на улице декабрь?
- И что? – насторожилась Маруся.
- Я к тому, что цветёшь ты как весенний ландыш, - деликатно пояснил Цвиркунов.
- Ой, Зараза, - зарделась Марусичка под румянами, - ты как скажешь! Как в воду п… пардон то есть. Так уж ландыш… запаршивела я, Яшенька! На двух работах ведь стараюсь!
- Да что ты, - искренне восхитился Зараза, памятуя, что раньше её нельзя было подвигнуть приготовить к обеду и первое, и второе. Готовила всегда что-то одно (как правило, яичницу), от дополнительных трудов отказывалась, ссылаясь на слабое здоровье и неблагоприятный гороскоп.
- Ой, ну я так, стараюсь… ну, в тонусе себя поддерживать... маски, кислородные коктейли… да и воздух у нас тут, конечно, чудесный!
Яша вежливо кивал, подсчитывая наличность, а Маруся беззаботно чирикала:
- Такая экология у нас – что ты! Хорошеешь без пластики! Вот устроилась одна к нам на работу. Ну, кроме неё некому было. Ты бы тогда видел. Урод уродом! Морда - кусок мяса, хромая, кривая… из Бибирева, что ли? И что? Трёх дней не прошло, так прямо обратно девочкой стала. На неё уже слюни начали пускать, спрашивают, где живёт, как найти? Правда, нос у неё всё равно пришитый, - не удержалась Маруся от дамской шпильки.
- Пришитый? – бездумно повторил Яша.
- Нитками, - кивнула она, - и ногтей на руках нет. Я говорю, из Бибирево – покуда из этого кукуева выцарапаешься, не то что ногти - невинность можно потерять.
Маруся продолжала говорить, но Цвиркунов слушал невнимательно.
«Васька прав, - соображал он, - Васька, как всегда, прав. Он всё всегда понимает быстрее. И что же теперь делать?»
- Алё! – несколько обиженно позвала Маруся. – Ну, я одеваюсь?
- В смысле? – спросил Яша, недоумённо глядя на неё. Она была в полном обмундировании, халатик, наколочка, туфельки, не синь пороху не тронуто.
- Ты же сказал, что проводишь, - надула она губки.
- Я сказал?! – изумился он.
- Ну да. Мне отсыпаться пора. Ах, как я устала! – и дура эта фарфоровая принялась потягиваться в разные стороны, попутно вываливаясь из тесной спецодежды.
- Муж где? – обречённо осведомился Зараза.
- В магазине до утра будет, он ночью товар принимает, - чётко отрапортовала Маруся, шутовски вытягиваясь во фрунт и блудливо улыбаясь.
«Есть в этом что-то не совсем правильное, - признался сам себе Яша, устраивая даму поудобнее, - слаба плоть, спаси Господи…»
И в тот самый момент, когда для Заразы небо сошлось с землёй, ощутил он, помимо большого удовольствия, аккуратное, даже дружелюбное похлопывание по плечу, и до боли знакомый голос с заметным кавказским акцентом произнёс:
- Слушай, опять ты? Опять за своё, да?
Ужасающе спокойный Георгий аккуратно сложил синий складской халат и взял с прилавка хлебный нож.
Неясно, для каких таких булок его отливали, но тесак для резки крокодилов по сравнению с этим инструментом казался скребком для картофеля. Прежде чем включился мозг, утомлённый эйфорией, Заразино тело вспомнило старые навыки: зашвырнув Гоге в лицо конфеты – сколько было, весь килограмм, - Цвиркунов отлепился от Маруси и ловко прыснул за дверь.
На улице по-прежнему мело, видимость была не ахти, но сказались, видать, дедовские гены (дед Цвиркунов три года партизанил в лесах западной Украины).
Яша рванул в спасительную тьму леса. За ним по пятам нёсся большими прыжками Гога. По ходу выяснялось, что его дед тоже партизанил – и наверняка против Яшиного.
Вот когда пожалел Зараза, что не догадался спереть ещё и Кошаковские ботинки! Валенки вязли в глубоком снегу, так и норовили соскользнуть с ног или уронить хозяина – прямо под колёса неумолимой судьбы в лице оскорблённого мужа. Яша нёсся на удачу – и вдруг прямо перед его носом посреди чистого снега возникла дверь.
Одинокая металлическая дверь, на которой горело огнём нерусское слово «Emergency».
Памятуя, что такие вещи пишут только на правильных дверях, Яша устремился к ней и влетел плечом прямо в букву «Е»… Из-под ног метнулась с горестным писком крыса, дверь лязгнула за спиной, и Заразу накрыла непроглядная тьма.
- Выходи, собака! - прорычал Георгий.
В раже погони он ткнулся в дверь – и отскочил от неё, как теннисный мячик. Сгоряча замахнулся было ногой, но, поостыв, пожал плечами, обошёл её с тыла.
- Сагамо мшвидобиса, - пробормотал Георгий, недоумённо разглядывая дверь, пустырь, опять пустырь, и… лес.
Зеленоград — как Москва, так и Россия, в первую очередь, страдает сосудистыми заболеваниями сердца и мозга <…> все эти заболевания значительно помолодели и большей частью касаются трудоспособного населения.
ХХХ: полным ходом идёт отработка на жителях славного города Зеленограда очередных национальных проектов, под рабочими названиями – «Пешком от инфаркта через Крюковский переход», «Доступное жильё в недоступных районах»...
Василий спал неспокойно, было ему нехорошо. Затуманив сознание морем водки и пива, он забылся, но вскоре проснулся, чуя, что колбасит его прямо-таки не по-детски. Мутило. Потолок эволюционировал в ленту Мёбиуса, и, как бы играючи, наваливался на Кошака поочерёдно то одним, то другим краем.
После сотого наезда Вася усилием воли заставил себя усесться, разбитый и подавленный, как кошка, которая гуляла сама по себе.
В комнате стоял негромкий звон, и звук этот неуклонно нарастал. Сначала Вася подумал, что звенит у него в голове. Потом, поразмыслив, решил, что кто-то упорно шлёт ему эсэмэски – как раз недавно Кошак поставил на этот вид сообщений звук разбивающегося стекла. Жена его предпочитала решать семейные конфликты путём бития всего, что попадалось под ручку, и потом долго и нудно писать об этом.
Однако тут дело было не в жене. До Василия доходило, что в комнате творится что-то не то.
Кто-то в комнате был, и занимался странными делами: бил детские копилки.
Копилок было четыре штуки, по числу Машкиных отпрысков - толстые симпатичные японские кошки. Обычно они красовались на подоконнике, и в них полагалось складывать те скупые подарки судьбы, которые перепадали детям в этом доме.
Очнувшись от алкогольного сна, Василий тупо наблюдал, как огромная костлявая фигура, ловко орудуя молотком, разрушила поочерёдно маленькую кошечку, принадлежащую Серёге-малому, абсолютно Одинаковую кошку номер один, принадлежащую старшему сыну Юрцу Костомарову, потом абсолютно Одинаковую кошку номер два – собственность Лизки Костомаровой, лучшей половины близнецов Костомаровых.
Как в кошмарном сне, смотрел Кошак на то, как полоумный маньяк заносит молоток над невинно улыбающимся рыжим котиком-копилкой. Василий тотчас вспомнил, что этот глиняный уродец принадлежит Светке, единственной в четвёрке Машиных детей, которая имеет минимальное представление о бережливости и рачительности. Именно поэтому этот апельсиново-рыжий котик был самым тяжёлым, именно поэтому так сиял плотоядной ухмылкой вандал, взвешивая его в руке.
- Положь кота, сука! – завопил, выйдя из оцепенения, Кошак.
Убийца копилок повернулся к нему, и Василий осознал, что таращится в значительно поплохевшее, морщинистое, помятое и тупое лицо своего старого друга, а ныне мерзкого старикашки Марка Костомарова.
- Марк, - мягко сказал Вася, - положи кота.
Старик смотрел на него мутными глазами, пожёвывая сухими губами, но копилку из рук не выпускал.
- Положи кота, - повторил Кошак, поднимаясь, - я серьёзно говорю.
Марк посмотрел на него косо: несмотря на нездоровый образ жизни, Василий всё ещё был парень хоть куда. С ним надо было считаться.
- Ты вот ругаешься, - с претензией начал старик, - а жить-то на что? Детишки, они, по-твоему, ничего не стоят? Одних конфетов не напасёшься.
- Я кому говорю, старый? Оставь копилки! – возвысил Вася голос, хрустя пальцами.
- Ты мне не ори! – взвизгнул старик. – Ты вообще тут ни при чём, сопляк!
Говоря так, старик занёс свой молоток над безмятежно сияющим котиком. Василий, ухватив его за отворот ночной рубахи, шваркнул деда на пол. Маньяк улёгся на полу, невнятно сетуя на старческую немощь и намекая на то, что кто-то за что-то поплатится.
- Заткнись, - посоветовал Кошак, укачивая на руках спасённое животное, - денег тебе не хватает, кулачьё, детей обворовываешь?
- Денег много не бывает, - ответствовал старик внезапно разборчиво, – сам первый на селе халява… молчал бы уж в тряпочку. Я, между прочим, вы****ка твоего сколько лет кормлю, а?
Василий не успел толком сообразить, как это произошло: кулак сложился сам собой и стремительно пошёл на сближение с морщинистой дряблой физиономией.
- Бля, - только и смог сказать он, - да я ж легонько!
Старик лежал на боку, всё ещё держа молоток, елозя рукой по левой стороне груди. Извиваясь, как червяк, перееханный велосипедом, он хрипел и булькал горлом, а из раззявленного рта, красного, как тряпка, пузырями выходили слюни.
- Тело, блин… Марк! Маркуша, ты что? - Вася, не на шутку перепугавшись, тряс деда за плечо, но тот уже лежал смирно, уставившись одним остекленевшим глазом на Кошака, а другим – в потолок.
Редкие сальные волосы прилипли к взмокшему черепу, жёстко проступили морщины, резкие и глубокие, как раны, на жилистом горле дёргался волосатый острый кадык.
Вот он содрогнулся в последний раз и захлопнул глаза. Так обречено и плотно, что становилось совершенно ясно: он их больше не откроет.
Василий вспомнил, как сто лет тому назад его собственного дедушку трахнул инфаркт, как тот залёг в отдельной комнате, его кормили из ложечки, мыли всем миром. И как же злился юный Кошак на то, что этот воняющий урод занимает целую комнату, которую при желании можно было бы использовать совсем для других целей.
Теперь помирал, судя по всему, тошнотный говно-старик, и он же – старый друг, Марк Костомаров.
Василий тупо смотрел, как проступают и опадают над вздувшимся бледным животом острые рёбра. Одно из рёбер торчало неровно, опасно натягивая жёлтую дряблую кожу – того и гляди, прорвёт.
Вася вспомнил, как сразу после развода возжелал Тело свернуть ему шею и даже заловил для этих целей в подворотне, и как налетела на них местная гопота, и если Кошак взлетел лёгкой пташкой на пожарную лестницу, то Марк огрёб сполна. И, пока топтали его ботинками превосходящие силы противника, он продолжал отбиваться, не давая им возможности отправиться и по Васину кошачью душу.
Тогда случилось с Василием то, чего не случалось целую вечность. Сначала сжало как кузнецкими клещами глотку, потом пошло горячим наверх по лицу, и даже волосы от такой жары встали дыбом. Короче говоря, Кошак покраснел.
- Блин, Тело, - забормотал Василий, шаря по карманам в поисках мобильника, - Марк, брат, только держись! Ща придумаем что-нибудь, слышишь?!
Мобильник испарился, по «03» никто не отвечал. Где-то проснулись, оглушительно затикали часы.
- Отвечайте, суки! – заревел белугой Василий. – Тело помирает! Помрёт сейчас!
И его заклинание подействовало, и в трубке сказали:
- Скорая помощь, слушаю вас.
Ahtung! Срочно. Это не спам. Нужна помощь. Разошли всем, пожалуйста. Ребёнку (30 лет) нужны «Nissan GTR» и красивая дефка со вторым-четвёртым размером груди.
Сначала он подумал, что точно помер. И, что куда более интересно, попал в рай.
Над ним прекрасным видением маячило такое знакомое, так обольстительное личико, которое он не чаял уже увидеть. Лисьи зелёные глаза, длинные и манящие, сияющие, как лесные озёра, среди пушистых ресниц, надменно изогнутые соболиные брови, губы яркие и прозрачные, как зёрнышко граната. И упоительная волна густейших тёмно-каштановых волос, благоухающих керосином.
Невероятно сексуальная ситцевая ночнушка, то ли детская, то ли старушечья, едва держащаяся на совершенных алебастровых плечах, подвязанная на талии потёртым шерстяным платком.
«Я умираю, а это бред», - понял Цвиркунов и заскулил в предсмертном восторге:
- Катя, Катенька, Катенок!
Так он скулил и тявкал, припадая к царственным ножкам и простираясь во прахе, как дворняга с перебитым хребтом, когда на него обрушилось форменное цунами, вышибая дух, выбивая из лёгких последние остатки кислорода. Точно снова упал он с лестницы, сосчитав собственными костями все шестьдесят девять ступенек.
- Достал ты меня, чукотский отстойник! Достал ты меня, понимаешь?! Достал!!! – выкрикивала Катерина, проливая на него потоки воды из бездонного ведра. А когда обнаружилось-таки дно, она принялась неловко пинать его под рёбра, под живот, в голову.
- Как хорошо! – резко выдыхая, вставлял он между ударами. – Хорошо… ой, бля… охренеть как… ик… хорошо!!!
- Что тебе хорошо, скотина? – сквозь зубы процедила она, переводя дыхание, и уже еле сдерживая смех.
- Хорошо, что ты в тапках, - прохрипел Зараза и, улучив момент, выкатился у неё из-под ног, ловкой змеёй подполз, обвился вокруг коленей, принялся целовать.
- Цвиркунов, мудоёбский долбоебучник! Отвали моментально!
- Конечно, моя хорошая, - ах, какая кожица на внутренней стороне хромой ножки!
- Криволюбивый ухоёб!
- Конечно, миленькая, - под коленкой-то, под коленкой… яд сладкий!
- Лицемер брюхатый! маразматичный гаврик… Яша, НЕТ!!! – и вывернувшись из-под него, натягивая на самые глаза спасительный ситчик, Катерина отдышалась, подняла руки, собираясь закрутить волосы. Зараза, облизываясь, созерцал тёмные впадинки подмышек, благоухающие мёдом, нежную кожицу предплечий… и даже пластырь, наложенный на пришитый нос, деливший божественное личико пополам, не портил картинку.
- Надо бы тебя убить, засранец, - говорила она невнятно – из-за шпилек, которые ежом торчали из её ротика.
- Да бога ради, - также отозвался покладистый Зараза, целуя её в коленку - беленькую, тонкую, нежную, как из свечки вылитую. И впрямь, её нельзя трогать руками, она от одного взгляда помнётся, - Катенок, милая, ты не представляешь, как я рад…
- Ты и пальцем не пошевелил, когда твои чёртовы друзья…
- Не было у меня пальцев! – решительно запротестовал он. – У меня копыта были.
- Всё равно, - сопротивлялась она, и её остренькие ушки порозовели, - Зараза, оставь меня в покое! Как ты сюда попал?
- Я очень захотел, - честно ответил Яков, беря даму за талию и деликатно пытаясь уложить её на кровать, - очень, очень захотел…
- Яша, нет… - шептала она, запрокидывая голову, тая, жмурясь, как кошка, - нет, тебе говорят!
И козой соскочила с кровати:
- С ума сошёл!
- Ну что не так опять? – возмутился Зараза.
Катерина с удивлением посмотрела на взбунтовавшийся гарнир, ничего не ответила, а взгляд её, короткий и очень красноречивый, заставил Цвиркунова усесться смирно на топчане и сложить руки на коленках.
- Ты чего это? – подозрительно спросила девушка.
- Ничего, - смирно ответствовал тот, - я наказан.
- Ещё бы. Я вылила на тебя воду, которая была нужна совсем для другого.
- Для чего?
Катя закатила глаза на манер «нет-ну-надо-быть-таким-придурком», но терпеливо разъяснила:
- Голову требуется вымыть. Дружок твой рыжий окатил меня керосином.
- Кстати, о друзьях, - подхватил Яша, - у нас Тело почему-то до сроку стал пенсионером. Не знаешь, почему?
- Нет, - не задумываясь, тотчас ответила Катя, покосившись на стену, - меня там и рядом не было.
- Понятно, - кивнул Цвиркунов. Собственно говоря, он в глубине души был уверен, что это Марк сам потихоньку напился до деменции и старческих колитов.
Катерина смотрела почему-то мимо Яши, на стену. Проследив за её взглядом, Зараза с удивлением понял, что созерцает она предмет совершенно недостойный. Старые какие-то ходики на стене - неуклюжие, кряжистые, похожие на ископаемое древнее чудище, то ли мельница, то ли колокольня. С какими-то фигурками, колёсиками, со смешной белой птицей на крыше и чёрным чёртом, раскачивающимся на маятнике.
На циферблате вместо циферок красовалась какая-то ерунда, написанная латинскими буковками, а в стенах, потемневших от времени, кипела кукольная жизнь. Странно самостоятельные, живые деревяшки ругались, жрали, дрались. Собаки грызлись.
Заразе вдруг показалось, что деревянные куколки то и дело поглядывают в его сторону, и нехорошо как-то улыбаются.
Вращалось водяное колесо, даже где-то что-то мерно капало, хотя Яша точно видел, что никакой жидкости в часах нет.
Кап. Кап. Кап…
Неотвратимо и невыносимо, как китайская пытка.
И ещё увидел он, что две фигурки стоят смирно: какой-то толстый кнур лежал как мёртвый, уронив голову на стол, а другой с вороватым и уморительным выражением на морде куда-то тащил тяжело и плотно набитый мешок.
Эти две фигурки были неподвижны, и ощущения живого оттуда не было.
- Красивые часы, - сдержанно заметил Цвиркунов, - жизненные.
- Ты не представляешь себе, до чего они жизненные, - не менее сдержанно ответила она, и в эту самую секунду в кармане у Заразы заверещал мобильник.
Он достал его, послушал, но ничего не услышал – что можно услышать под землёю?
Юноша, выбравший альтернативную службу, должен быть морально готов к ней, ведь в основном она связана с выполнением обязанностей по уходу за лежачими больными. Это требует определённой ответственности и терпения.
Приехавшая бригада «скорой», поколдовав над Телом, забирать его в больницу категорически отказалась.
- Нет, и даже не просите, - решительно отрезал врач, - он у нас умрёт в машине и что будет?
- Что?
- Феноменальный геморрой. Да ещё перед Новым годом.
- Да уж, вы, пожалуйста, не надо, не лечите, - язвительно подхватил Кошак, - пусть уж лучше дома помрёт.
- Такова жизнь. Ну, вы не так уж… всё-таки своё он уже отжил. Сколько ему?
- Тридцать, - машинально ответил Василий.
Врач деловито кивнул, выписал ему успокоительного и пожелал всего хорошего.
Василий снова остался один. Зараза, сбежавший в его дублёнке с его же телефоном, был недоступен или вне зоны действия сети.
Марк, непривычно чистенький и помятый, как увядающий цветочек, почивал на диване и охал. Приступ доброты у Кошака давно прошёл, теперь Василий чуял, что разбирает его дикая злоба на весь свет.
Александра давеча сказала, что он безответственный ублюдок, которому нет дела ни до кого, кроме самого себя. Врач, вытаскивая Марка с того света на этот, неодобрительно косился на Василия, спрашивая, что он, чёрт подери, думал себе раньше, доводя бедного дедушку до такого состояния. При этом подозрительно поглядывал на кровоподтёк на костомаровский скуле и на сбитые костяшки Васиного кулака.
«И Яшка… тоже мне, толстовский хрен! – закипая, размышлял Кошак. - Ай-ай-ай, бедное Тело, да что мы Машке скажем, как же так, да он же помрёт… какие все добренькие, за чужой-то счёт! Сидят небось, салаты рубают, хорошо им…»
Почти безжизненное Тело пошевелился, жалобно застонал, потом трубно пукнул и тотчас заулыбался по-детски светло.
Вася, зажимая нос, как раз размышлял, будет ли это убийством, если положить аккуратненько подушку этому душному козлу на рыло, как вдруг послышался звук отпираемого замка.
- Кто-нибудь дома? – неуверенно спросил голос Маши Костомаровой. – Маркуша, ты тут?
Снова стало тихо.
Тут, тут, ещё как тут, радостно думал Кошак, торопливо и неслышно натягивая свитер.
Всего-то делов: отворить потихоньку окно и сигануть вниз с первого этажа, пронестись под окнами меньше ста метров до чистой дороги. И галопом, на предельной скорости – куда угодно, пусть к родителям, пусть к жене!
«В ножки упаду, валяться буду, - радостно соображал Василий, дёргая шпингалет, - в бога душу, не могу больше!»
Дед пошевелился и охнул.
- Господи, это как? – громко и неуверенно произнесла Маша. – Вася, кто это?
XXX: нихуя видел?
YYY: не-а, а кто это?
Наблюдая за тем, как Катерина пытается вымыть голову, Зараза в который раз возрадовался, что почти лыс. Волосы у неё были густы, керосин в «Колобке» оказался качественным, и Катя злилась, путаясь пальцами и вырывая целые пряди.
- Давай помогу, - решился он наконец, - присядь-ка… ну, к примеру, вот сюда.
Он усадил её в продавленное низкое кресло, пододвинул к спинке столик и поставил на него таз.
- Я ужасно устала, - пожаловалась она, пока Зараза поливал её осторожно из ковшика, - сплошная нервотрёпка. О-о-о-о-о…
Цвиркунов не без труда намыливал густейшие волосы хозяйственным мылом, а Катерина в экстазе закатила было глаза, но снова вскинулась, припомнив ещё одну обиду:
- Кошак твой! Не нравлюсь – воля твоя, зачем же по печени сразу?
- Он очень нервничает, - толерантно вставил Зараза, - Тело не в себе. Помирает Тело. Ты не знаешь почему?
- Нет, - тотчас ответила она, - только всё равно несправедливо. Мало им прошлого раза? Ой, Яшенька, вот тут ещё чуть повыше… да-а-а-а… ведь изуродовали вы меня, как Бог черепаху.
- Ну это ты со зла, - возразил Яков, продолжая свои манипуляции, - ты красивая. А носик заживёт, не переживай. У тебя уже многое зажило.
Катерина, прекратив на секунду блаженствовать, взглянула недобро, и спросила напряжённо:
- Ты откуда знаешь?
- Маруся сказала. И Кошак говорил.
- Ах, Маруся, - со значением протянула она.
Помолчали.
- Марка жалко, - снова начал Яша, - ты бы не сердилась на него.
- Какие вы все добренькие, за чужой-то счёт… тебя бы хоть раз так-то поджарили!
И тут ходики заиграли. Не какую-то народную песню или хорал, что можно было бы ожидать от таких старых заслуженных часов, а банальную «Money» группы АВВА, да ещё так уморительно, словно кто-то одним пальцем исполнял мелодию на пианино.
Зараза посмотрел на часы и увидал, как ожила одна из фигурок – та самая, которая несла на себе плотно набитый мешок с добром. Вороватая деревяшка, любовно поглаживая его толстый бок, шла себе, как вдруг вспыхнула ярким огнём, занялась разом, как спичка. И, прежде чем Яша успел что-либо сообразить, от фигурки и её мешка осталась кучка густого зелёного пепла и кучка монеток, жёлтых и блестящих.
- Вот блин, - глотая комок, пробормотал Яков, - зашевелились…
Блеск игрушечного золота потух, и наливались тяжёлой болотной плотью буквы на циферблате
AVIDITAS
- Это что за иллюминация?
Катерина не ответила: ничего не слыша и не видя, метнулась к зеркалу. И, поднеся к лицу руки, медленно, сладострастно принялась отлеплять пластырь.
На свет Божий появился нос. Потрясающий, чудесный, идеальной формы носик. Носик, которому нос Клеопатры не годился даже в подмастерья.
В эту минуту в Яшином кармане оглушительно и победно завопил мобильный:
- Да?
- Манда! – рявкнул сквозь помехи Кошак. – Тело подыхает, Машка приехала, а ты, сучье вымя, где шаришься?!
- Машка? – растерянно переспросил Зараза. – Где Машка?
- На полу, бля! В истерике! Сволочь ты! - и дал отбой.
В ходиках всё задребезжало, зазвенело, залаяло – и стихло. Только по-прежнему тихонько скрипело водяное колесо, качался маятник. И на циферблате распалась латинская абракадабра, каждое слово теперь стояло само по себе, каждое со своим цветом и запахом - SUPERBIA INVIDIA IRA GULA LUXURIA AVARITIA.
Лишь последнее, ACEDIA, оставалось пока бесцветным.
- Аседия… что это такое, аседия?
- Ацедия, - тихонько поправила она, - это уныние.
- Уныние, ну да... где полотенце у тебя? Простудишься.
- Яша, что такое? – тревожно спрашивала Катерина, пока он вытирал ей голову.
- Машка приехала… Марк умирает… - отсутствующе ответил он, - Катя, мне домой надо. Помочь.
- Яша, не ходи, - уговаривала она, ненавязчиво преграждая путь к выходу, - тебе там ну совсем делать нечего.
- Как это нечего, смешная. Как же она одна там… и Марк.
- Он умрёт завтра, - тихонько произнесла Катерина, хрустя пальцами, - или послезавтра. Ничего не поделаешь уже. А она не одна, там Василий. Ты же им мешать будешь…
Яков, полувлезши в дублёнку, остановился и уставился на неё. Кое-что доходило до него, и, как всегда, медленно:
- Что ты говоришь?
- То и говорю… пойми наконец, ты не маленький. Закончились песни о дружбе до гроба. У каждого теперь свой интерес. И ты там совсем ни к чему.
- Почему?
- Сам посуди. Марк умрёт. А Вася с Машей… будто сам не знаешь? А тут ты эдаким господинчиком, встречайте, мол…
Заразе ничего не оставалось, как усесться на топчан и обхватить голову руками.
- Ты же всё это сделала, да? – тихо плача, спросил он. – Это же ты, Катя?
Катерина, в тюрбане из полотенца, присела перед ним на корточки и заглянула умоляюще в глаза:
- Я ничего… личико у меня исправилось, носик опять же… мне бы ещё только ноготки, Яшенька! Ведь это по его милости у меня ногти триста лет не растут…
- А нельзя никак, чтобы и он жил, и чтобы ноготки выросли? – спросил он, скорее для отчистки совести.
- Никак, - решительно ответила Катерина.
По-моему у нас вааще всё плохо. Админ пришёл сегодня побритый, подстриженный.
И в белом свитере...
- Он не придёт, - как можно равнодушнее констатировал Кошак.
- Да и зачем он нужен, - ответила Маша, дымя вонючей сигаретой, - какой от него прок…
Они сидели на кухне, друг против друга, и Маша рассказывала, как хорошо было в Финляндии, и как плохо было на душе. Как невыносимо долго пытались дозвониться до Марка, а у него телефон был отключён. Как под подушками у близнецов обнаружилась коробка финских новогодних печений – папе в подарок. Как, глядя на это, железная бабушка Цвиркунова-Виртанен разрыдалась и сама довезла дочку до границы. Как потом Маша добиралась на автобусе до Питера, а от Питера ещё чёрт знает на чём, и всю дорогу проревела.
У неё и сейчас глаза на мокром месте, и пальцы дрожат так, что с сигареты падает серый снегопад… и Кошак смотрел на неё, размышляя, что он полный идиот, и что будет полным идиотом, если позволит ей понервничать ещё хотя бы по одному поводу.
В голове у него уже выстроился чёткий порядок действий. Василий уже ясно представлял себе, что будет завтра, куда ему звонить и что делать.
Смерть перестала быть гостьей в этом доме, вот уже шесть дней, как она жила здесь - нежданная, как тётя из Житомира, но, в целом, вполне выносимая.
Василий сходил в комнату, убедился, что Марк по-прежнему спит, и вернулся на кухню.
Машка сидела, с отсутствующим видом глядя в окно, а потом посмотрела на Кошака и вдруг улыбнулась:
- Знаешь, а ведь Новый год на носу… как-то не верится. Думала, приеду, всё будет хорошо…
- Всё уже хорошо. А будет ещё лучше, - твёрдо заверил Василий, как будто сам уточнил этот вопрос, - иди спать.
- А ты… пойдёшь? – неуверенно спросила она.
Звонок по телефону в пять утра:
- Алло! Это общество защиты животных?
- Ну? И кто тебя, козла, обидел?
Рано утром жители десятого микрорайона Зеленоградского АО г. Москвы могли бы наблюдать увлекательную картину. Балкон на первом этаже одного из домов ходил ходуном. С горестным треском отвалилась алюминиевая направляющая кустарно остеклённого балкона, треснул плексиглас, заменяющий непритязательным жителям упомянутое стекло.
И полетели с уже открытого балкона три пары старых лыж, один заржавленный снегокат, детская коляска вылетела и банка заплесневелых огурцов. Выпорхнули два листа фанеры и пара пустых ящиков из-под посылок, коробка со скончавшейся рассадой, ящик из-под пивных бутылок - очень старый, поселившийся на балконе с советских ещё времён, отчаянно сопротивлялся насилию, цеплялся за что ни попадя. И, в конце концов, мстительно пропорол вандалу руку.
- Т-твою мать, - зашипел Кошак, суя в рот пострадавшую конечность, - говнища-то развели!
Расчистив на балконе пятачок площадью метр на метр, Василий установил на него кресло, на него кинул старый пуховик и пару подушек. А сверху, кряхтя и поругиваясь, водрузил бесформенное, закутанное во всевозможные пледы и плащ-палатки Тело.
- На вот! – тяжело отдуваясь, Василий запелёнывал слабо сопротивляющегося деда в спальный мешок. – Вот тебе свежий воздух, вот свобода!
- Васенька, ты всё-таки поаккуратнее, - робко говорила Маша, суетясь вокруг и нахлобучивая на Марка ушанку, - ты всё-таки повежливее…
- Да сколько можно! – возмутился Кошак, вытирая выступивший от напряжения трудовой пот. – То поссать ему, то попить! Никакой ведь жизни! Сиди там!
- Замёрзнет ведь, - Машка любовалась на него – такого всего ладного, чистого, благоухающего одеколоном, в опрятных джинсах, с подстриженными ногтями.
- Мягче станет и блох повыведет, - бессердечно заявил Василий. И как возмездие за душевную чёрствость, разорённый балкон обрушил на него огромную тяжёлую хлопушку – конверсионный вариант типа «Тополя», с надписью «Сделано в СССР».
- Твою мать, - потирая ушибленный затылок, Василий поднял раритет и, недолго думая, пихнул его в руки Марку, - на вот тебе. Играйся, - и, захлопнув дверь, отправился заниматься тем, чем безуспешно пытался заняться всю ночь.
В самом деле! Стоило пристроиться под бочок к Марии, такой ласковой, нежной, любящей, с такими ароматными волосами, с такой нежной кожицей, так тотчас за стенкой начинал возиться старый хрен, скрипуче требуя жену, внимания и почитания. Чёрт знает что такое!
На морозе Марк пришёл в себя и, ничего не понимая, принялся озираться по сторонам. Вокруг, насколько хватало глаз, был балкон. Старческая память подсказывала, что места на балконе нет. Однако сейчас место на балконе было.
«Значит, не мой балкон, - понял Марк, - тогда что же я тут делаю?»
Добросовестный Кошак намотал на него все тёплые одежды, которые нашлись в доме. На старость были пожертвованы пуховые одеяла и шерстяной шотландский плед. Но Марку всё равно было холодно. Кровь отказывалась бежать по неудобным, стремительно сужающимся жилам, текла неторопливо, то и дело задумываясь.
Руки холодели с каждой секундой, в глазах стояла непроглядная пелена, неяркое зимнее солнце, тускло отражающееся от тяжёлого снега, раздражало слабые глаза.
Ужасно хотелось есть. Марк представил себе дымящийся кусок мяса в кроваво-красном борще, из которого торчала сломанная косточка, и сглотнул горькую слюну.
Внезапно проснулся его мозг - умерший, казалось, первым. Он вдруг очнулся и, очнувшись, ужаснулся.
«Что случилось со мной? – думал Марк, борясь со сном. Он чуял, что, моргнув единожды, выморгнет уже на том свете. – Что со мной случилось? Что я сделал такого страшного, за что надо вот так меня вычёркивать?»
Он напрягся, пытаясь вспомнить, с чего началось это бедствие, почему вдруг прекратилась нормальная жизнь. Нет, просто жизнь прекратилась.
«Я ж ничего такого не сделал, Господи? Почему я?» - мучительно думал он, вспоминал… и ничегошеньки не мог вспомнить. Быстро всё случилось. Девка эта в кабаке… обида на весь свет, за то, что все наслаждаются, а он, и только он обязан влачить на себе все тягости земного существования… всплыла перед глазами конопатая, гладко выбритая физиономия Васьки Рыжкова, Кошака помойного, который получает всё, ничегошеньки не заслуживая… злоба слепая, ярость, желание порвать на клочки за собственную глупость…
Копилки вот… черепки… монетки, валяющиеся на ковре. Юрец и Лизка очень котяток этих любили… обязательно надо сказать, чтобы купили им… они плакать же будут!
И постоянный голод. Ну что, что тут такого? Единственная радость в жизни – сожрать кусок хорошего мяса, запить чем-нибудь пенистым. Убил я кого? Ограбил? Я жил как все, был как все… все так живут! Природа ж такая!»
«Пожить бы ещё, - умилённо глядя на серое небо, точно пытался договориться он, - пожить бы, а? Новый год скоро… и я мог бы его иначе отметить… Маша… детишки… Юрец, Лизка…»
Марк чувствовал, как текут по щекам обжигающе холодные слёзы, как горло неуклонно сжимается, как сердце бьётся, пропуская каждый второй удар. Послышался ему какой-то странный звук, точно щенок скулит, замерзая:
- У-у-у-у-у-у… - и понял, что скулит он сам.
Из-за стены послышался короткий вскрик и стон, счастливый, удовлетворённый, оскорбительно живой.
Васька, сволочь, понял Марк. Вот он будет жить, и ****ь эта малолетняя… и будут они дальше блудить, плодить ублюдков, и помрут, расшибившись, упав со стремянки на полпути на антресоль за ёлкой.
И Зараза-подонок, он тоже будет жить. А ведь конфет обещал, скотина.
- С-с-с-суки… - просипел Марк. Что-то огромное и тяжёлое, бесформенно и плотное удушающее навалилось на него, и принялось настойчиво вдавливать в одеяла. В предсмертной судороге задёргались руки, зашарили, заметались по многочисленным одеялам.
И, как за соломинку, вцепились в хлопушку, лежащую на коленях.
плиа... до чего довели...
Жена есть... любовница есть... а е@ать некого...
Может, кошку завести?
- Мне бы газировочки, - попросила Катерина, не открывая глаз, - ох, Яшка… ты как из голодного края…
- Я и есть из него. Сейчас сгоняю. А ты спи пока.
Уже у порога, прервавши серию объятий и поцелуев, Катя вдруг засмущалась:
- Яшенька, - сказала она тоненьким голоском, - купи мне, пожалуйста… хотя нет, не надо.
- Что, Катенок? – приободрил Зараза, размышляя, не успеет ли он ещё разок до выхода.
- Нет-нет, может, и не понадобится.
- Ну ладно тебе, – нет, верно, не успеет. Какая же она мяконькая, ароматная, как от неё приятно пахнет то ли медком, то ли дымком, - говори уже, чего там.
И она подняла на него малахитовые глаза, и махнула ресницами, и в сердце Заразы вонзилась очередная стрела. И Катерина попросила, смущаясь:
- Купи мне, пожалуйста, лаку для ногтей.
- Лаку тебе? – переспросил Яков, сбитый с толку. – Ну, хорошо, если найду… ты не ходи за мной, там холодно.
И когда он уже поднялся по лестнице, Катерина крикнула снизу:
- Только красного, Яшенька! Ярко-красного!
…Довольный Зараза шёл и думал, как хорошо, что его никто не видит. Матрос-бродяга с потонувшего корабля. Накинув на голое тело Кошаковскую дублёнку, он радостно загребал валенками в сторону магазина – красный, довольный. Начавшее оживать солнышко золотило отрастающую поросль на его голове.
«Сто раз я был прав, - думал он, блаженно жмурясь на лучи, - уныние, граждане – самый страшный грех! Вот ведь кажется, нету выхода – а раз, и выход есть, да ещё и не один. Марка жалко, конечно, - тут он маленько затуманился, - только ведь во-первых, поделом ему, а во-вторых, ногти тоже очень важное дело!»
Этот вывод, довольно спорный, его почему-то успокоил. Якову казалось, что теперь всё можно будет начать заново, чтобы всё было по справедливости и по уму. И каждый день будет полон особого смысла, и любви.
«И когда я буду совсем старым, мне не о чем будет жалеть, - умилённо думал он, - я буду сидеть на солнышке, любоваться на мир и радоваться ему».
Размышляя над разными приятными вещами, Зараза дошёл до магазина, полюбезничал с Марусей, под глазом которой светился сквозь грим фиолетовый синячище, купил самого яркого лаку для ногтей.
«Вот, например, этот милый старичок, - додумал он, мельком недоумевая, что этот дедуля делает на его балконе, - сидит себе, воздухом дышит, хлопушку вот приготовил. Счастливая, достойная старость».
Он не успел доумиляться, потому что в это самое время грянул оглушительный взрыв, огненный смерч вылетел с балкона и «Тополь» устремился по красивой параболе прямо в лес.
Детишки постарше, гуляющие на площадке, радостно завопили, младенцы проснулись и хором заверещали. Матери встревожились.
А где-то в лесу вспыхнул гигантский огненный факел – полыхнул и тотчас поднялся до небес, упоённо гудя.
На рабочем столе коллеги был открыт блокнот, а в нём написано:
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
FUCK!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
FUCK!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
FUCK!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
FUCK!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
I Hate this!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
FUCKING Data Base!!!!!!!!!!!!!!!!
Fucking SAP!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Fucking Everеthing!!!!!!!!!!!!!!!!
Фу, бля, заебали..........
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
А с виду спокойный такой...:)))))
Оглушительный грохот оторвал Васю от приятного труда.
- Что такое? – всполошилась Маша, выкручиваясь из-под него. – Там на балконе что-то случилось… Вася! Пойди посмотри, как там он.
- Ни сна, ни отдыха, - ворча, Кошак натянул штаны, свитер, влез в полуразвалившиеся костомаровские тапки и направился в другую комнату.
Оттуда его уже выносили.
Раздался дикий торжествующий рык, а затем на глазах у изумлённой Маши явил божьему миру свой небритый лик Марк Израилевич Костомаров. Демонстрируя недюжинную крепость трицепсов, на вытянутой руке он нёс Кошака, который ожесточённо и безуспешно выворачивался, извиваясь огненным ужом.
- Тело, блин! ТЕЛО! – орал Кошак и ржал, как безумный. – Придушишь, чертяка!
- Чертяка я, значит? - задушевно рычал Тело, встряхивая приятеля, как пыльное одеяло. - С рогами, а? А я вот сейчас оторву тебе яйца твои кошачьи, запихну в глотку этой вот малолетней… куды?! – это уже обращаясь к Марии, которая на радостях собралась было ретироваться в форточку. – Стоять, мурзик! Застрянешь там кормой своей, выпихивай тя...
Посредине комнаты швырнул Марк Василия на пол и навис над ним, разминая кулачищи, - тощий, лохматый, огромный, с красными бешеными глазами, с рожей корявой, злобной, но гладкой, как зеркало.
- С днём рождения, Тело!!! – успел выкрикнуть Кошак перед тем, как на его почки обрушился первый удар.
ХХХ: представляешь меня только что в милицию забирали... Колбасу купил, в карман засунул, пошёл домой, остановил патруль. Обыскал, а из вещей только колбаса и расчёска. Приняли за наркомана.
УУУ: ну типа идёт человек в брюках и рубашке, колбаса из кармана торчит нагрудного))
ХХХ: я ещё им сказал что несу колбасу домой причёсывать.
Зараза сидел прямо на снегу, и, подперев рукою голову, вертел в руках флакон с лаком для ногтей. Очень красивого оттенка лак, ярко-алый, сочный, как живой огонь. При свете гигантского факела флакончик с лаком сверкал королевским рубином.
- Красиво, - вздохнул Зараза, глядя на костёр, с рёвом рвущийся из-под земли. Металлическая дверь держалась какое-то время, потом кровавыми слезами потекло с неё нерусское слово «Emergency», вспузырилась краска, казавшаяся вечной, а вслед за ней металлическая дверь начала оседать на глазах, как оловянная.
И, наконец, растаяла.
Откуда-то доносились встревоженные голоса и сирены пожарных машин, и ещё кто-то глухо скандалил - совсем рядом, как будто бы из-под сугроба у корней старого дуба. Оттуда торчала и дёргалась нога в кроссовке с ядовито-зелёными шнурками.
Зараза помог выбраться субтильному молодому человеку, чья хитрая острая мордочка напоминала то ли крысу, то ли бармена. На голове у него красовалась ветхая лыжная шапочка.
Молодой человек свирепо поглядел на спасителя, но ничего не сказал. За последнее время он привык молча переживать несправедливости этого мира.
В кармане у Заразы завибрировал мобильник, Яков взял трубку:
- Алё, Вася? – произнёс голос, при звуках которого привычно задрожали поджилки. – Это Алёна Цвиркунова.
- Да? – осипшим голосом отозвался Зараза.
- Не могу Яшку найти, - поведала Алёна, не узнав мужа, - но если ты его встретишь, то поздравь от меня с Новым годом и скажи, что он скоро станет папой.
- Что?! – прохрипел Яков. – Ты серьёзно?!
Алёна фыркнула и дала отбой.
Яша вздохнул, бросил флакон в костёр. И отправился домой.
=======================================================
Майка
… Ну вот, ни с того, ни с сего схватила я жесточайшую ангину. В середине лета и прямо посреди ночи.
Горло заболело так резко и неожиданно, что по проснутии я ещё минут сорок не могла понять, кто я, где и какого лешего.
Пошарив в темноте, обнаружила рядом сопящее, лохматое существо, беззаботно попердывающее в пижамные штаны.
Это муж. Как кстати. Его-то мне и надо.
«Рома, милый!» - пыталась позвать я, но вышло неважно.
Фальшиво в первой трети и в паре октав.
Ну, Рома же! Вот негодяй, а обещал ведь, было дело, любить и беречь, и в болезни и здравии!
Обещать-то просто, а нет, чтоб вовремя проснуться.
После пары пинков удалось-таки привести его в чувство, но зато заболели руки и ноги. Кормлю его, кормлю, а он по-прежнему жёсткий, как старый гусь.
Голос пропал совершенно, а горло точно кошки дерут, дышать больно! А вдруг, спаси Господи, свиной грипп? Или утиный сколиоз? Там ведь, говорят, счёт на секунды идёт…
Я не на шутку перепугалась.
Суча ногами, размахивая рукавами пижамы, тыча себя в горло, я пыталась объяснить, что мне позарез нужны гексорал, амброксол, биопарокс, аугментин и это… ну что ты на меня таращишься?!
Беда со мной, пора бы уже спасать!
Вылупив глаза, супруг одновременно спал, зевал и пытался меня понять.
- То есть без минета сегодня? - предположил он наконец.
Треснуть бы как следует по голове, чтобы дошло, так ведь не дойдёт.
И вокруг, как назло, ни листочка бумаги, вот ведь эпоха хай-тек!
Пока я мучилась, муж понял, что продолжения не будет. И с чистой совестью уснул обратно.
В отчаянии огляделась, пытаясь найти хоть маленький кусок пергамента или хотя бы пишущий уголёк. Тщетно.
Зато Ромкин ай-фон валяется, как всегда, под кроватью. Я влезла в эсэмэски и дрожащими руками начала набирать: «Надо бы в аптеку заскочить и купить»…
Упс... вот ведь ещё много чего хотела написать, только случайно ткнула во что-то - и кому-то это всё отправила.
Не дружу я с технологиями.
- Иванов!!! – зашипела я, как дырявый чайник, от отчаяния обретая голос.
- Я Иванов! М-м-м-ать, – отозвался он, в испуге просыпаясь, - Май, я ж заикой останусь. Будешь меня любить, заикой-то? - и попытался галантно завалить на постелю.
В другое время я бы с радостью, сейчас вот как-то не до того… ой, что-то и голова наливается чугунием или алюминием. Короче, чем-то тяжёлым и гудящим.
Никогда бы не подумала, что так трудно объяснить, что надо сгонять по-быстренькому в дежурную аптеку, купить там какого-нибудь снадобья получше да побольше.
У меня, между прочим, завтра два собеседования. А какой я кадровик без голоса?
Схватилась опять за его телефон, собираясь повторить попытку, как вдруг он завибрировал и затрепыхался у меня в руке.
Три часа ночи. Эсэмэска.
Интересно.
Покосившись на Ромку (а он дрых вовсю, сном праведника), я немедленно нарушила тайну частной переписки. Кому как не мне знать, что иной раз это – единственный выход.
В папке эсэмэсок было густо, но однообразно: мои страстные любовные послания – и послания за подписью «Рыжая».
И писала эта Рыжая… ну прямо Мопассан. Или де Сад. И что она хочет, и куда бы ей, и почему бы не… и больше всего меня потрясло то, что ответ на месседж в три часа ночи относительно аптеки реакция последовала молниеносная, деловитая и по сути: «Как всегда? Смазочку Контекс?:о)»
Сердце моё ныло и обливалось кровью. Мир мой, с таким трудом построенный, рухнул и меня придавил. Очки мои розовые запотели от невыплаканных слёз.
А голова раздвоилась и заговорила на два голоса – ни дать, ни взять, ущербный Змей-Горыныч.
«Ну что, мамаша? Допрыгались?! – злорадствовала первая. – Довела мужика своими истериками, постоянным нытьём за детей и пелёнки?»
«Ромка, Ромка, это же Ромка! - билась в рыдания вторая, - Мой любимый, мой родной, мой единственный! Зачем ему это! Что я плохого ему сделала?! Что ему не хватает! Ему же всё можно! Можно даже то, что мне уже хорошо за тридцать, а детей до сих пор нет. Ромка, лохматый и верный, как псина!».
«А что не так-то, мамаша? Чему удивляемся? – продолжала изгаляться Первая. – Не знаешь, что ли, за кого замуж выходила? Ты ж его на улицу только выпусти… да что на улицу! В лифте дай прокатиться с двадцатого этажа на первый… Ну?! На восемнадцатом обязательно подскочит какая-нибудь свинюга с акриловыми ногтями, и уже где-то на уровне пятого отстрочит нешуточный минет. К первому этажу он опять будет в порядке и настроении, а в подземном гараже наверняка будет пастись ещё одна жаждущая…».
«Потому что он - самый лучший на свете. Таких нет больше, - мямлила Вторая, ковыряя кривой ножкой паркет, - он самый лучший, самый верный, самый красивый и умный! Пусть у меня вся голова в рогах, но он – МОЙ муж! И он меня любит! А других так трахает просто… какой там! даже не трахает! А домой возвращается – и меня любит!»
«Только вот дома он неохотно как-то возвращается. Только на потрахаться и возвращается, если под вечер у него что-то там остаётся», - коварно встряла Первая.
«Работает много!»
«А то! – подхватила мерзавка, - за день умаешься: ногами ходить, глазами мигать, нос кверху задирать, сопли пузырями пускать… девкам давать, костюмчик носить!»
«Да! – подхватывает вызывающе Вторая. – Костюм тоже надо уметь носить! Это большое искусство. Я его из дома не выпускаю, пока не побреется, пока его не причешу… с ног до головы его облизываю… костюм каждый день чищу… вот намедни чистила, наснимала аж семь разноцветных волосков...»
«Скучноватый денёк выдался у Романа Алексеевича», - вставила Первая.
«Он меня любит. Он меня из всех выбрал, на пьедестал возвёл!».
«Будто было ему из кого выбирать. А любит он не тебя, себя он любит, - долбила Первая, - С-Е-Б-Я! И не живёт он, а любуется: как же Рома всех натянул, какой же он умный, как Ромино мнение всех интересует, как его все хотят».
«Его ведь правда хотят. Все», - блеяла Вторая.
«А что ж не восхотеть-то, коль рожа симпатичнее мусорного бачка и слова складно умеет гнать, одно за другим. А уж языкастый!».
- Так, хватит! – приказала я себе, строго глядя на себя же. И выгнала себя на кухню.
Кухня моя, кухонька! Отливающая оранжевым от лампо-апельсина под потолком, благоухающая кофе, Ромиными сигаретами и Ромиными свежими рубахами. Отдраенная до зеркального блеска, чистая, хоть с пола ешь.
Некому намусорить, разбить к чёртовой матери все эти хрустали, кружки эти тупые. Некому разрисовать эти ****ские итальянские обои.
Некому кастрюлей погреметь.
Как я люблю это место, чистое и спокойное, как морг.
Что за похоронные настроения? Позитивнее надо!
Имела я на днях беседу с психологом, так он в два счёта мне растолковал, какая я счастливая, как мне повезло.
Знаете ли вы, что в сорок лет найти мужа невозможно? Что? Вам нет сорока? А ведь и не скажешь. Неухоженная вы какая-то, смурная и невыспавшаяся.
Тем более! Вы должны быть признательны своему мужу, что он любит вас и такой.
Какой – «такой»?
Да такой вот.
Тупой, стервозной, нервной, с острым раздвоением личности, манией преследования, маниакально-депрессивным психозом… вы ведь не зря сюда пришли, а? Нормальные сюда не ходят.
Муж изменяет? Вечно в бабах, как свинья в апельсинах? Голубушка, Майя Александровна, вы помните, что муж ваш - директор, хозяин солидного бизнеса, у него подчинённых больше, чем крыс на помойке.
Вы-то сами как с ним познакомились, на работе, небось, а?
Нашли порок! И потом, в том, что муж ваш гуляет, он, что ли, виноват? Вам известно, что погода в доме на девяносто процентов от жены зависит?
Поглядите на него! Умница. Красавец. Денег у него больше, чем надо. Цветы в доме не переводятся, подарки по любому поводу и без повода.
А квартиру? Квартиру он заработал, и вам подарил. Решил квартирный вопрос прямо на корню.
Многие могут этим похвастаться, а?
Да, он подарил мне квартиру. Кстати, в ней мы сейчас и живём. С квартирами у нас вообще отменно замечательно.
Давно позабыла те старые добрые времена, когда он тайком гонял ко мне в съёмную хату. Нам тогда никак не удавалось добраться до кровати. Чёрт возьми, в прихожей все обои и коврики стёрлись, перед хозяином было чрезвычайно неудобно.
Потом Ромину лачугу на Сретенке снесли, взамен дали новую, шикарную, мы ремонт только-только закончили. Ванну отремонтировали, поставили огромную. Рома любит ванны, дай ему волю, он в них бы и жил. Правда, зажопинские выселки, некий Зеленоград, ну тут уже не до жиру. А?
Детей вы хотите? Прямо здесь и сейчас? А вы знаете, какая ситуация в стране? Знаете ли вы, сколько это стоит – завести ребёнка?
Что? Вместо ребёнка завёл дорогущую гоночную иномарку? Так, милочка, сие называется замещение! Недополучая от вас своей доли тепла и участия – вы ведь вечно всем недовольны, бубните всё о своей несчастной жизни, о ребёнке… а мужчина, между тем, – это ведь сам ребёнок… да, ну так недополучая этого всего, он и утешает себя – другими женщинами, покупкой новой машинки.
Вы-то, небось, когда в депрессии прибываете, вы себе что-нибудь покупаете, а?
Ой, а ведь правда. Последний раз, в ней самой прибывая, царский подарок я себе, любимой, сделала – прикупила последнюю редакцию Трудового кодекса (со всеми комментариями!). И костюм тирольской пастушки, чтобы Роме нравиться.
Короче говоря, уходила я от этого краснобая в полной уверенности, что должна благодарить судьбу до самой своей смерти.
Сварила третью чашку кофе.
Простой здравый смысл подсказывал мне, более чем тридцатилетней жене богатого, красивого, злоебучего - то есть во всех отношениях завидного Ромы Иванова, что надо прямо сейчас дать себе по голове, выбросить из неё мысли о бунте.
Быть благодарной. Даже не думать. Вернуться в спальню. Отсосать. Забыть обо всём – и всё это тоже прямо сейчас.
Пока поздно не стало.
… или вот, как вариант, - прямо сейчас подняться потихоньку, покидать в сумку, что под руку попадётся - ключи от зеленоградской квартиры, кредитку, зубную щётку…
Да, да, да. Не дружу я со здравым смыслом.
Прощевайте, Роман Алексеевич. С вами было весело.
Дочке шесть лет. Во дворе всегда здоровается с бабушками, сидящими на лавочке:
- Здравствуйте, как ваше здоровье? - интересуется.
- Ой, какая хорошая девочка! Ну надо же - о здоровье нашем беспокоится!
- Да мне плевать, какое у вас здоровье. Просто так принято.
Яков Вадимович Цвиркунов по прозвищу Зараза сидел, пригорюнившись, у окна. Мысли в его белобрысой голове текли серые и безрадостные, как дождь за окном.
Вообще конец лета удавался на глазах: пасмурный, слякотный и дождливый. Любой, кто сомневался в том, что жизнь дана нам в испытание, мог поглядеть в окно и убедиться в этом сам.
- Яша, - внушительно сказали рядом, и Зараза вздрогнул.
Катька, его дочка, аккуратная, в белом нагрудничке, чинно сидела за своим столиком и, приподняв вопросительно бровку, ожидала продолжения завтрака. А папа, задумавшись о смысле семейной жизни, возит пальцем по запотевшему окну и ложкой - по каше. Манной, надо сказать, порядком подсохшей, покрытой неаппетитной коркой.
- Пора бы поесть, - деликатно сообщила Катька.
Все признавали, что это не ребёнок, а ангел. С тех пор, как она научилась говорить – очень рано, очень правильно и таким приятным голоском, - она завязала с истериками и плачем. Она никогда не падала на пол, не стучала ногами.
Катя знала: стоит чуть нахмурить чёрные треугольные бровки и сверкнуть зелёными глазёнками, как она получит всё, что не пожелает.
- Прости, пожалуйста. Я тут кашу студил, - виновато отозвался Яша.
Катя подняла вторую бровку, и Зараза поспешил возобновить процесс кормления.
Однако после двух или трёх ложек она наморщила аристократический носик и заявила решительно:
- Надо пообещать мне что-нибудь, чтобы я ЭТО доела.
- Пообещать могу.
- И дать, Яша, тоже надо.
- Тогда не могу.
- Я не буду ЭТО есть.
- Почему? Это ХОРОШАЯ каша.
Катька отвела в сторону хорошенькие глазки, выдвинула вперёд квадратный подбородок и так накрепко сжала розовый ротик, что стало ясно: она ЭТО есть не будет.
- Катя, - он попытался сказать это угрожающе, да вышло жалобно, - может, тебя вообще без завтрака оставить?
Молчание, высокомерное и холодное.
- Катя, - сказано было уже чуть менее уверенно, - может, варенья добавить?
- Может, - надменно отозвалась та.
- Ты знаешь, сколько детей в мире не доедают? – попытался он зайти с другой стороны.
- Сколько?
- Много…
- Вот и я не хочу, - равнодушно ответила дочь, - доедать.
- Ох, Катька-Катька, - горестно вздохнул Яша, - отощаешь ведь!
Катька терпеливо подождала, пока её вытащат из её трона, милостиво позволила промокнуть нагрудничком красные, как леденец, губки, и солидно отправилась играть.
- Катя! Молока ещё! – несчастным голосом крикнул вслед Зараза, но его проигнорировали.
Она меня любит, размышлял Яша, моя посуду. Просто это какой-то возрастной кризис… как это там? кризис среднего возраста? Кризис перехода от памперсов к горшку?
В дверь позвонили, и прямо с порога засверкало нешуточное солнце – друг Василий Рыжков, по прозвищу Кошак.
Сиял он ослепительно и недвусмысленно, привнося диссонанс в окружающую серость. Горели зелёно-жёлтые кошачьи узкие глаза за очками, каждая веснушка пылала, как начищенный медный пятак, разбрызгивали лучики ярко-апельсиновые волосы.
Даже чёрная щёгольская кожанка пыталась выглядеть, как легкомысленный жёлтый плащик.
В руке у Кошака золотился бокал с выдохшимся, но всё ещё искрившимся шампанским, а початая бутылка торчала из кармана, небрежно заткнутая крахмальным платком.
- Зараза, друг, – начал Кошак прямо с порога, оттопыривая мизинец, - твоё здоровье!
И с наслаждением выпил. И разбил бокал.
Цвиркунов сглотнул и дёрнул подбородком.
- Ах, какой ливень, - приговаривал Василий, скидывая узконосые ботинки, - какой чудесный, не побоюсь этого слова, ай-да-ливень! По дороге решил вот шампанского отведать – не поверишь, битый час не мог бокальчик допить! По здорову ли, Катерина Яковлевна?
- Благодарю, - Катька, вышедшая на шум, чопорно поклонилась и вернулась к своим занятиям.
- Яшка, дружок ты мой разлюбезный, Зараза ты эдакая, - приговаривал Василий, разливая шампанское в чайные чашки, - уезжаю я! Уезжаю, понимаешь?!
- Неужто взяли? – с замиранием сердца спросил Яша.
- Оторвали с руками! С ногами и головой! А главное, милый ты мой человек, с женой отказались брать! Наотрез, Яша!
- Бывает же на свете счастье… - и Зараза, пригубив шампанского, принялся снова возить пальцами по запотевшему окну.
Василий продолжал что-то объяснять про собеседование, про мерзавца-кадровика, который попытался завести разговор про снять квартиру, чтобы было где молодому семейному специалисту строить молодое семейное счастье – «ну дык я его тотчас отбрил: не за тем, мол, еду, чтобы плодиться и размножаться. Работать надо, товарищъ!».
Про бешенные обещанные деньжищи болтал Василий. Про аванс, выданный и неразменный – сколько не тратил, всё не кончается! Про то, что надо бы отметить отвал, ибо не каждый день лучшие друзья едут строить электростанции под Санкт-Петербург.
- Санкт-Петербург, - повторил зачарованно Цвиркунов. Однажды его пустили поработать в Калининград, и это было самое ближнее место. Обычно отправляли куда подальше, где его пребывание не могло нанести ощутимого вреда.
- А Тело, сволочь, каркал… Тело, твою мать! – это уже в трубку. – Что «алё»?! Ты как там в смысле бухнуть? То есть как это? Мы с Яшкой.
- Стой, стой, - спохватился Зараза, - я не могу! Катька у меня, при ней нельзя.
- Вот блин… что? - Кошак послушал-послушал, потом попросил: «минуточку», вынул из кармана записную книжку и ручку, что-то старательно записал, сказал: «угу» и отложил телефон. Потом внимательно проглядел свои каракули, отхлебнул шампанского и сказал:
- Мария Вадимовна, уважаемая сестра ваша, просила передать вам, Яков Вадимович, следующее: «Ты Зараза тчк на какого хера нужны ещё родные сёстры зпт как не присматривать за любимыми племянницами вопр зн охота бухнуть тире сделай одолжение тчк дитё у меня целее будет зпт потому как у такого папашки можно подхватить всё зпт включая аденому простаты тчк».
- И что всё это значит? – спросил Зараза вяло.
Василий изумился:
- Яша, дружочек! Хватай дитё в охапку и сбагривай его с рук на руки, пока не опомнилась! И водки берите по дороге, да побольше! У меня от шампанского изжога.
…Спустя некоторое время Яша Цвиркунов добрёл до сестрицы Марии - с ребёнком Катькой и бодреньким тортиком в жуткие розочки. Маша, махнув толстой белобрысой косой, шмыгнула курносым носом, отобрала разлюбезную племянницу, зачмокала, защёлкала и загугукала, как сова-нянька, тортик прихватила, а брата, даже не пригласив на кофе, прямо на пороге развернула и отослала куда подальше.
Зараза повздыхал и потащился восвояси.
Уже на выходе из подъезда он столкнулся со своим другом Марком Израилевичем Костомаровым. Огромный, мокрый, волосатый, в куртке на голое тело, – ибо ему всегда было жарко, - Марк, сановито отдуваясь и стуча «гриндерами», тащил в обеих руках по паре сумок, набитых всевозможной снедью. Ещё одну, самую толстую, он держал в могучих зубах.
- О, Тело, - уныло поприветствовал друга Яша.
Всего в квартале отсюда его ждал Кошак, сияющий, счастливый, уже почти отъехавший в дали, разукрашенные лазоревым и синим, на горизонте маячил запотевший пузырь водки, да и не один, поди, а с пивом. Только почему-то с каждым шагом, отделявшим его от Катьки, становилось Яше всё скучнее и муторнее, а маячившая за порогом свобода не казалась уже такой радужной.
И почему-то мучил странный вопрос, что же он будет делать – один, в пустой квартире?
Она не пустая же, напомнил себе Зараза, и наступила какая-то минута просветления, и ужаснулся он себе, убогому, потерявшему человеческий и мужской облик: «Свихнулся я, не иначе», - подумал Цвиркунов, а вслух сказал:
- Врача мне. Психиатра.
- Щаз, - рыкнул Марк сквозь стиснутые зубы, - скину Машке харчи и подскочу.
- Тебя отпустят? – осведомился Яша, робкий, как подснежник.
- Шалага. Дитё! – и Тело c превосходством треснул друга локтем под рёбра. – Уфись, пока я жиф.
Звонок, звук открывающейся двери, шорох принимаемых покупок. Дежурный чмок и нежное напутствие: «Пошёл вон отсюда. Мешаешь».
- У тебя золотая сестра, - заявил Марк, подхватывая под мышку вялого Заразу и дружески душа. – Главное: с дамами повежливее.
…- Итак, дорогие мои, - Кошак поправил воротничок и поддёрнул манжеты (точнее, сделал бы это, если б был одет. Сейчас на нём из одёжи были лишь пижонские трусы – изумрудно-зелёные, в золотистые микросхемы), - я поднимаю сей бокал за… вас!
- За нас? – со значением переспросил проснувшийся Тело, лениво пожёвывая сигарету. – Чегой-то ты про нас вспомнил? Битый час бухтишь про свою котельную.
- Электростанцию, - немного обиделся Василий.
- Однохерственно, - вставил Цвиркунов несколько стервозно.
Кошак поднял глаза к потолку, пошевелил губами, точно призывая на себя благодать терпения, а потом снова начал проникновенно:
- Вы уроды, но я вас всё равно люблю, - он устремил воспалённые сияющие глаза в тёмное окно, - вот это всё, - сделал широкий и неопределённый жест, - и это тоже, - указав на друзей, - я очень люблю, так люблю… как я без вас в далёком сыром Питере? я, может быть, плакать буду ночами!
- Так не езжай.
- Уеду! – победоносно заявил Кошак. – Уеду, буду колбаситься там один-одинёшенек, посреди перспектив и с безобразным, неприлично огромным баблом на кармане… один! В общежитии!
- Паршивец, - миролюбиво вставил Тело.
- И я не остановлюсь на достигнутом, - не слушая, продолжал Василий, - о нет… я загребу ещё большую кучу бабла, я вернусь на белом лимузине и куплю самую крутую хату в Зеленограде… нет! Я вообще не вернусь!
Тело пожал плечами и снова заснул. Цвиркунов, вцепившись в свалявшиеся золотые кудри, тихонько всхлипывал.
- Кстати, о лимузинах, - уже нормальным голосом сказал Вася, - Тело!
- Я.
- Я тут присмотрел себе одну, - заявил Кошак небрежно, как бы мимоходом, - «мазератти», четыреста пять лошадок, триста кэ-мэ за пять секунд… какие-то сорок пять штук в месяц… ну, с моей зарплатой смогу позволить… так я к чему? Дай прокатиться на «мерине» твоём – чисто посмотреть, каково это.
Марк хмыкнул:
- Не много тебе сразу-то? Коль ты «рено» от «мерса» отличить не можешь, а когда сядешь, вообще крышак снесёт.
- Я не про твою развалюху толкую, - терпеливо объяснил Вася, - я про «мерс» твой, серый, эс-эль…
- О, опять странное эхо, - заметил Марк Яше, поболтав корявым пальцем в ухе, - или это у меня в голове голоса?
- Ага, - также вполголоса отозвался Цвиркунов, не сводя с Кошака настороженного взгляда, - за догоном пора. Или свяжем сперва?
- После, - решил Тело, бросив оценивающий взгляд на сбрендившего приятеля, - вроде пока не буянит.
- «Брабус-рокет», - закипая, проскрежетал Василий. На его веснушчатой физиономии начали расцветать нервные красные пятна, - серый! Или серебристый.
- Какие предложения, коллега? - осведомился Тело.
- Я что предлагаю? – деловито отозвался Яша. – Если его аккуратно под холодный душ, потом тотчас спать, то, может, и обойдётся. Считай, сколько он шампанского вылакал напополам с дождём. А у нас дожди сам знаешь – ух. Забористые.
- Тело, я тебе, сука, ничего не скажу. Сам знаешь, - с трудом сдерживаясь, встрял Кошак, красный и пятнистый, как вирус птичьего гриппа под микроскопом, - не обмыл покупочку, зажал – ну и не надо, тебе ж хуже. Издеваться-то зачем?
- Утомил ты меня, - сурово, по-мужски поведал Марк, - завязывай с бухлом, стюдент. Я тебе где, на книжной ярмарке «мерс» заработал? Или в школе сторожем?
Только тут Василий вспомнил, что друг его последние полгода только тем и занимается, что сутки через двое бережёт чужой покой – на книжной ярмарке в «Олимпийском», а также в школе, что прямо рядом с домом. В школьные охранники его устроила жена Мария. Она обнаружила как-то в рюкзаке у сына сигареты, разоралась и настояла, чтобы папа приподнял свой тощий зад и пошёл присматривать за дитём прямо в школу. Заодно, мол, и денежек заработает.
Засмущавшись, Кошак снял очки и протёр их о скатерть.
- Салфетка же есть! – возмутился Зараза. – Скатерть чистая, вчера постелил!
- Вот я теперь и думаю, - глянув на него косовато, продолжал Кошак, - откуда у вашего сиятельства такие кареты… Марк, клянусь, видел собственными глазами, здесь, неподалёку. Серебристый «мерс», «брабус-рокет». Красивый, сука.
- Ну, а я-то тут при чём? – утомлённо спросил Тело. – Я при чём тут?
- Да при том, - пожал Василий веснушчатыми плечами, - что ты в нём и был. С бабой.
Он хотел ещё что-то сказать, но покосился на Яшу и промолчал.
- Да пошёл ты, - подвёл Марк черту и вернулся к пиву.
Зараза надел клетчатый фартук, резиновые перчатки и принялся мыть посуду.
- Алёнка-то где? – спросил Вася между прочим.
- В командировке, - лаконично ответил Яша, - уехала зарабатывать кучу бабла. Чтобы вернуться на серебряном «мерседесе».
Василий замолчал и отправился в туалет.
Марк курил, пуская колечки. Ему было хорошо, но на вечно небритой физиономии одиноко блуждала некая мыслишка.
Зараза закончил с помывкой, аккуратно протёр раковину, уложил перчатки. Принялся втирать в руки защитный крем. И вдруг нервно сказал:
- Дай закурить.
- Да-а-а-а-а, - протянул Марк, наблюдая, как Зараза пытается затянуться. Он был похож на неумелого, но голодного муравьеда, - прогнило что-то… где-то там…
– Главное не это, – прокашлялся Яков. – Она говорит: ты кретин никому не нужный, заработать не можешь.
- Дык, - утвердительно икнул Тело, деликатно прикрываясь.
Зараза обиделся. Марк посоветовал не валять дурака, а признать очевидное.
- Ну, хорошо, - согласился Яша, по натуре отходчивый, - и что? Это хорошо: родить ребёнка и подкинуть его мне? Ношусь тут целыми днями: стирка, глажка, уборка, магазины, мать вашу! С коляской! Ты пробовал с коляской в магазин войти?!
- Не, точно кретин, - искренне разоржался Тело, отец двоих детей и отчим ещё двоих.
- Ах, да… ну так я к чему? Она вечером приходит, видите ли, утомлённая, всё её бесит. И прежде всего я.
- Само собой, - кивнул Марк, - это ты можешь.
- Ребёнок, понятно, к ней лезет – интересно ведь маму живую увидеть, а она ей, как котёнку: иди, мол, играйся. А мне каково? Я не помню, когда читал что-нибудь кроме поваренной книги… или про хозяйку Медной горы… а теперь уехала… Уехала! и хорошо, что уехала! И скатертью дорога. Нарожала, понимаешь, и подкинула… а то каждый день: ты, мол, то, ты, мол, сё… даже в постели… что?
- Что?
- Ого-го-го что! Представляешь, каково это: быть пидорасом?
- Яш, ты это… не шибко тут… я ж ем.
- Да вообще неясно, кто кого трахает! Вечером приходит после работы, пожрёт и втыкает в компьютер! Тело! Ладно бы в бабских форумах сидела или ещё где там нормальные девки сидят. Какие-то игрушки, рубилово, хакеры… что она в железяках этих понимает?
- Ну зачем сразу в железяках. В железяках, может, и ничего. А в хакерах… - заметил Тело, - и потом. Тебе грех жаловаться, сам тоже того… ну сам знаешь. Было время – она от тебя ревмя ревела. Теперь твой черёд.
- То – это то, - невнятно, но уверенно заявил Яков, - теперь Катька, и я теперь ни-ни. Это ж не просто баба, это жена, да ещё и мама. Это понимать надо.
- А я так себе понимаю, - протянул Марк, порядком утомлённый, - жены дома нет, дитё здоровое и под присмотром, а ты придираешься и сам не знаешь, что хочешь.
- Ты типа знаешь, - огрызнулся Зараза, но тут вернулся Кошак.
Вернулся, налил себе предпоследнее и начал пристально глядеть на Марка. Тот, толстокожий, как носорог, ничего не замечал. Он думал о своём.
- А вообще, - начал Тело, всё обдумав, - ты, Кошак, где меня-то видел с «мерсом»?
- И с бабой, - педантично добавил Василий, - у станции, в десятом районе, а что?
- Да вот… иду как-то с работы, от станции. Из «Олимпийского» возвращался, Поздно, настроение лирическое… взял бутылочку, раздавил. Потом пивца сверху.
Он замолчал.
- Захватывающе, - заметил Василий, - переходя по аналогии, кстати, о пивце…
- Луна, понимаешь, такая, - не словив намёка, показал руками Марк, - решил пойти через природу, мимо озера. Иду, никого вокруг, хорошо… вспомнил тут про Таньку… ну вон, Кошак помнит.
Кошак помнил.
- Как мы её того, на пустом-то пляже, - вспомнил Тело молодость.
Василий и это помнил.
- Решил я ещё пивца взять, зашёл опять в магазин…
- Магазин, - со значением повторил Яша.
- Ну да, в магазин. А продавщица, Маруська Тарасенко, – помнишь небось, Яша?
Яша помнил.
- … и говорит: что это вы, Марк Израильевич, пиво на водочку укладываете, да ещё и нежрамши? С этого вам очень даже повылазить может, а это неудобно, тем более ежели с дамой… Я ей, конечно, ничего не сказал. Ну её, тоже сутки через трое работает, и в магазине, и в «Колобке». От таких режимов чертей лесных видеть начнёшь. Иду, стало быть, прошёл скверик, пляж…
Он задумался, поскрёб затылок, потом решительно продолжил:
- Да, пляж точно прошёл. Зашёл в лес, размечтался… вот, думаю, как распрекрасно бы было, чтобы снова один. Свобода… гуляй – не хочу… чтобы снова один, по девкам… пьянки, лес. Раздвоение такое, что ли? Накатит иной раз – не знаешь, домой идти - не идти… пока думаешь – дойдёшь, а там тому-этому выдашь – и хорошо. А потом снова думаешь: на кой ляд мне?
- А что женился? – язвительно спросил Кошак. – Женился-то зачем?
- Да так… - неопределённо протянул Тело, потягиваясь, расправляя широченные плечи, - хотел насолить одной сволочи. Рыжей такой сволочи, которая страсть как любит по чужим бабам шастать.
Василий сделал вид, что не услышал.
- В школу девчонка пришла казистая, - продолжал Марк, сбившись с мысли, - такая, что ух… главное, рыженькая такая… да. Так я про что? Иду, стало быть, кренделя выписываю, о корни спотыкаюсь и вдруг – раз. Вижу: сосут.
- Где? – проснулся Яша.
- Ну, где-где. Прямо там. Такая стоит на коленках, и отсасывает так, что кусты трещат. И так постонет, и так помычит… старательная барышня.
- Ну-ну? – подбодрил Зараза.
- Ну и ну… ну, я, само собой, рычу…
- Так, стоп, - запротестовал методичный Кошак, - ты тут с какого боку?
Марк снова потянулся, взъерошил шерсть на груди и поглядел на друзей странно:
- Да в том-то и дело. Это у меня она… того…
- Это этот меня вязать предлагал? – вполголоса спросил Кошак у Заразы. Тот утвердительно кивнул, пожал плечами и отправился одеваться.
- Ну вас на хрен, - обиделся Марк и ушёл на горшок.
Василий разделил остаток водки по-братски – полтинник себе и двадцать пять – Заразе.
- Яша, ты всё-таки присматривай за этой шерстяной офелией. Как бы с белой горячки дел не наворотил.
- Кто б говорил, - парировал Яков, верный друг, - сам нажрался до серебряных «мерсов».
- Зараза, друг, клянусь, - перекрестился Кошак, - своими глазами видел! Ну не мог я ошибиться. И, кстати. Яш, а куда Алёнка уехала?
Тот не успел выругаться – вернулся Марк, натягивая куртку, и спросил:
- Ну что?
- На меня тоже возьмите, - тотчас заявил Василий, - сами понимаете, следующая пьянка за мой счёт.
- А сам что не сходишь?
- А сам я боюсь… ведь задержись я хоть на немного, вы, ваше мнительное сиятельство, мне морду набьёте. А я молодой специалист, мне с битой мордой доверия не будет.
- Да пошёл ты, - ответил Тело, не оригинальничая, и принялся шнуровать «гриндера».
- Я с тобой, - увязался Зараза, - проветрюсь.
Майка
Про Зеленоград зря я так сразу. Выселки - выселками, зато всё под боком, лес вокруг, продукты дешёвые, люди румяные. Не Крылатское, ну и не надо.
Сначала я отоспалась, как давно уже не отсыпалась – и на одном боку, и на другом, и на спине… стала плоская, как цыплёнок табака. Все уши отлежала. А как же! Машин не слышно, тишина полная!
А с Майкой, которая выспалась, в одном теле и жить приятно.
Потом поклевала кое-что, прибралась и вышла подышать воздушком. Он тут удивительно вкусный.
Да здесь и впрямь очень хорошо, думала я. Хотя, как всегда, могло бы быть ещё лучше. Всё Ромино тупое упрямство. «Деточка, не могу же я да жить в деревне, бла-бла-бла»… родился в деревне, вырос в деревне, сам деревня - деревней, наглая, плохо отмытая деревенщина!
Ну и чёрт с тобой. И одна не пропаду, мне одной, такой позитивной, такой самодостаточной, такой выспавшейся – очень, очень даже неплохо, утешалась я, глотала слёзы и месила целебную зеленоградскую грязь.
Кстати, о грязи.
Несмотря на грязь и дождь, детские площадки забиты битком.
Мест на скамейках нету, пришлось усесться около подъезда (бабки подозрительно покосились и ушли трындеть в другое место), а я умилённо наблюдала за детишками.
Вот один ребёнок на опасной скорости стартанул от другого, с визгом пронёсся, поднимая веер брызг.
- Саша! Стой, в лужу упадёшь!
Ребёнок (с размаху рухнув в означенную лужу – глубокую и хладнокровную, как Байкал):
- А? Что?
Два симпатичных чернявых близнеца, мальчик и девчонка, выгуливают толстенького кроху с глазками большущими и карими, как у щенка. Выгуливали, точнее, причём недолго. Первое, что он сделал, пока они подсчитывали ворон: влез на горку и с победным гудением съехал в лужу, скопившуюся внизу.
На футбольном поле беснуются какие-то ребята, полуголые носятся под дождём и ныряют в жидкую грязь. Причём те, которые оказываются внизу, выглядят самыми счастливыми. Славный пухлый тренер орёт на них тонким голосом – видимо, объясняет, как бы он сыграл сам, если бы врач разрешил.
Откуда тут так много детишек?
Потом до меня дошло: первое сентября же скоро, это они все вернулись с дач.
Кстати, о первом сентября. Конец месяца, денег с гулькин нос. Работать где-то надо.
А куда идти?
И где я, кстати, иду?
Выяснилось, что этот вот миленький стадиончик, эта детская площадка и футбольное поле с юными тюленями – это всё школа. Сама школа выглядит ничуть не хуже крылатских.
И тут я подумала: а почему бы и нет? И пошла в школу.
ХХХ: Я переспал с парнем... он мне не перезвонил. Что это означает?
УУУ: не переживай. Такое бывает. Когда им хочется, они обещают луну с неба достать, а когда получают того чего хотят, то забывают. Но бывает и хорошее, может, он просто забыл номер. Удачи тебе.
ZZZ: то, что ты пидарас.
- Слов нет, сеструха у тебя, Яшка, золотая, - говорил Марк, когда они с Заразой бродили по магазину. – Борщи вкусные варит.
- Это да, - уныло согласился Цвиркунов.
После недолгой, но кровопролитной внутренней борьбы он был вынужден признать, что испытывает к друзьям чувство совершенно недостойной зависти, и теперь громко мучился угрызениями совести.
Ну и что, что дети у Тела выросли до такой степени, что у него есть время засматриваться на рыжих девчонок, работающих в школах? Ну и что, что Кошак, скотина, уезжает в Питер на бешеные заработки, стряхнув с ног зеленоградскую грязь, бросая за борт опостылевшую истеричку-жену?
Это же друзья, за них надо порадоваться. У них всё хорошо.
А у тебя Катька, напомнил себе Зараза, у тебя дочка. Это большое счастье! Ради этого стоит, в конце концов…
- Брать что, водку или коньяк? – прервал Тело ход его мыслей.
- Коньяк? – изумился тот. – С чего это?
- Не знаю. Захотелось как-то. Так, - и Марк с неожиданным аристократизмом покрутил волосатыми пальцами. – А то всё водка, и водка. Борщи и борщи. Разнообразия, что ли, хочется, знаешь ли, иногда. Это как одна и та же жена. Тоже как-то… вроде и хорошо, да уж больно одно и то же… Вот ты давеча сказал: не знаешь, мол, что хочешь. Я-то знаю… охота дурью помаяться, только чтобы ничего за это не было. Идти домой и – раз! Пройти мимо своей двери.
Зараза подумал и решительно сказал:
- Нельзя.
- Сам знаю.
Они помолчали. Потом Марк решительно заявил:
- Но ведь охота, чтобы можно.
- Охота?
Тело хмыкнул, поскрежетал ногтями по волосатой груди, и добавил:
- Ну… чтобы всё было так же, только лучше.
- Это как, например? – рассеянно поинтересовался Зараза.
За метафизическими спорами друзья не заметили, что всё время, пока они эдакими маркитантами прохаживались среди полок со снедью, за ними внимательно наблюдали. Высокая девушка в полной боевой раскраске, с иссиня-чёрными волосами, воинственно вздёрнутым носом, в адски красном плаще, из-под которого простирались невероятно длинные ноги.
Она вошла в магазин чуть позже их, увидела Тело – и остановилась, как вкопанная. Похлопала ресницами, помотала головой и, наконец, спряталась за прилавок с кофе. Из-за него настороженно поблёскивали огромные, подведённые чёрным глаза.
- Так, вот вроде и всё, - сообщил Марк, когда тележка закончилась, а он настоял-таки на коньяке и шоколадке.
- О, отоварился, шиш московский, - прошамкал кто-то неподалёку, - ему б покаяться, а он коньячище хлещет.
За прилавком с кофе клацнули зубы.
Тело, погружённый во внезапно нахлынувшие размышления, ничего не замечал, а Заразе было не до того. Он маялся. Взяв у кассы «киндер-сюрприз», повертел его в руках и, окончательно затосковав, положил на место.
- Как подумаю, что дома никого нет, - почти проскулил он, - сказки на ночь читать не надо, стирать-гладить не надо. Соку - и того не надо покупать…
- Слышь, псих, Машка завтра отдаст кулёму твою, кому она нужна.
Когда друзья уже расплатились и выходили из магазина, давешняя девушка была тут как тут. Стояла, уперев руки в крутые бёдра.
- Мама мия, - пробормотал Зараза, чуть смог подобрать челюсть. А девица спросила, в упор глядя на Марка, неожиданно тонким вздорным голосом:
- Ну-у-у-у-у?!
Казалось, прямо посреди улицы взвился до небес костёр - так ярко запылал этот артефакт на неказистом зеленоградском фоне. В чёрных сапожках, сияющих, как прессованная чёрная икра, на высоченных лакированных шпильках возвышалась эта сладкая мечта мазохиста. От всего этого великолепия у Заразы сделались корчи.
Марк же, к дамскому полу устойчивый, спросил прямо и неприветливо:
- Тебе чего, гражданка?
- Мне чего? – переспросила возмущённая дамочка и топнула острым каблучком. Зараза мысленно взвыл. – Мне?! Чего?!
Тело подумал, открыл рот, но сдержался, сказав миролюбиво:
- Слушай, шла бы ты. Мешаешь ведь.
И та взвилась на дыбы:
- Нет, это я мешаю?! Я мешаю?! Деньги и всё такое – чёрт с ним, но ты мне позвонить обещал! Позвонить!
- Да вы не ссорьтесь, - посоветовали рядом, - лучше сразу подеритесь.
- Блин, дура! - у криворукого кретина Заразы, который стоял, раззявив рот, из рук повываливались пакеты с продуктами, и Марк еле успел их спасти. - Я твою фотографию первый раз вижу и сто лет бы не видел.
- Фотографию, ах, да! - сказала девушка ядовито, - Извините!
Чётко крутанувшись на каблучках, она задрала подолы и явила городу и миру такую умопомрачительную задницу, что Яков снова взвыл, только вслух. По всему городу начали откликаться собаки.
- Бля, Зараза! Коньяк держи! – взревел Марк.
Почему-то при слове «коньяк» дамочку взорвало особенно сильно:
- Стервец! Ублюдок!! Извращенец!!! – заголосила она, замахиваясь сумочкой размером с молодой рюкзак.
Перед глазами Заразы бушевал карнавал, вспыхивали праздничные факелы, серпантином чертили воздух блестящие кудри, полыхали драконы из алой фольги, звёзды и галактики кружились наперегонки с ангелами…
Как, ну как можно сетовать на жизнь и пустую квартиру, когда по ночному городу свободно разгуливают такие горячие… темпераментные… такие задастые!
А жить-то хорошо, понял Зараза.
- Так, правильно, - одобрил кто-то ехидно, - давно пора. Ломай ему член.
Яков опомнился. Оказалось, что друг его Тело лежит на асфальте и матерится, заваленный покупками.
А вороная стерва, бросив «разъебись ты на ***, «мерседес» козлиный» прыгнула в поджидающую «девятку» и умчалась. Судя по номеру, в Тверь.
- Зараза, твою мать! – взвыл Марк, понимая, что его не слышат.
- Ах да, - и Яша поспешил на помощь.
Тело поднялся было, опираясь на его плечо, но тотчас сел:
- Слышь, урод… кажись, ноге кранты.
Уже когда друзья добирались на попутке до травмопункта, Яша деликатно поинтересовался, не осталось ли у друга девушкиного телефончика.
Марк, о хладнокровии и склонности к меланхолии которого в городе слагались легенды, перестал пальпировать пострадавшую ногу, набрал полную грудь воздуху и заорал.
Из какофонии идиом и мата следовало несколько важных выводов.
Что Зараза мудак.
Что он, Тело, повидал на своём веку достаточно мудаков, но такого мудацкого мудака -никогда.
Что если мудацкий Зараза ещё раз заикнётся про эту жопу на шпильках, то получит полный тухес мудных гвоздей.
Что до самого идиотского жирафа дошло бы уже сто раз, что ****ь эту Марк никогда в жизни не видел.
- То есть телефончик не дашь, - вычленил Яша главное и огорчился. Девушка ему очень понравилась.
… - Яшка, блин, да чтоб я сдох, - горячился Марк на обратном пути, стуча загипсованной ступнёй (ничего страшного, сказала врач, трещина недели на две), - Зараза! Не знаю я её!
- Да верю я, верю, - фальшиво улыбаясь, соглашался Яков, думая про себя, что Кошак прав, и что Тело порой – вылитая собака на сене.
В целом обратная дорога прошла гладко – насколько это возможно для двух пьяных на трёх ногах. Марк, правда, дорвался до разгульной жизни, единым махом засосал треть коньяку, стал буен. Бодро стуча костылём, кадрил всех, кто в темноте мог сойти за девушку.
Было видно, что он расстроен.
- Самое главное, Яшк-ка, - бормотал Тело, складываясь пополам и повисая на друге, - самое…. ик… то…знаешь, что?
- Был пьян и ничего не помнишь? – предположил Цвиркунов. Какие у неё были эти… ну в кружавчиках. Панталоны? Вроде бы чёрные, хотя пофиг, на такой-то заднице.
- Самое главное, - справившись с собой, продолжил терпеливо Марк, - что я её действительно, в натуре, блёй буду… НЕ ЗНАЮ!
Они уже добрались до дома, когда Тело, полностью деморализованный, потребовал отдыха и рухнул в первую попавшуюся лужу, показавшуюся подходящей. Яша, заботливо перевернув его вверх лицом (во избежание утонутия), дал отдых натруженной спине.
Привычно моросил уже осенний дождик (такой уютный, если сидишь на кухне и пьёшь чай), ветерок дул прохладный, раскачивая туда-сюда фонарь на столбе. Насквозь промокшая кошка сердито спала на крыше припаркованного на газоне автомобиля. Где-то в сыром лесу заунывно завывали хором из «Сектора Газа».
И было тихо-тихо, только в школьном дворе мерно шваркала метла.
«К первому сентябрю стараются», - умилился Зараза, приглядевшись. Метлой гоняла лужи маленькая такая, хрупкая пигалица. Под фонарём она остановилась передохнуть, принялась перевязывать косынку, и Яша увидел, как блеснули в фонарном свете яркие медные волосы.
«Хорошенькая, - отметил бодро оживший Цвиркунов, - очень даже хорошенькая. Жаль, что Катьке в школу нескоро».
…Сказать, что Мария была недовольна, в принципе, можно. Хотя и это слишком мягко сказано. С чего вдруг она взбеленилась? Не чужой ведь человек скрёбся в три часа ночи под окном. Родной брат ведь. И сбыть с рук пытается не абы что, а главу семейства, пусть и в хлам пьяного, пусть и на одной ноге. Не в ногах счастье, в конце концов, был бы человек хороший.
В общем-то ни за что, но Яша люлей получил.
- Тебе целого выдавали, - придиралась Машка, немного успокоившись, - целого, понимаешь? А ты мне барахло припёр безногое. Какого хера, Яша?
Истерзанный, растоптанный, деморализованный Цвиркунов горестно качал головой, всем своим видом показывая, что раскаивается. А сестра деловито продолжила:
- Значит, так. Этот, который Тело, завтра с утречка должен был детей везти за школьной формой. Так что в Солнечногорск едешь ты.
- Почему я?! – вякнул Зараза, на мгновение оживая.
- Потому что больше некому. Я сижу с детьми, в том числе и с твоим дитём. А теперь и с этим вот, с травмированным.
- Тогда почему в Солнечногорск? – продолжал Яша бороться за свои гражданские права.
- Там дешевле, кретин, - Маша перестала пилить ногти и с искренним изумлением уставилась на брата:
- Когда вампир кого-то кусает, этот кто-то в вампира превращается, знаешь ведь?
Яша знал.
- Тебя, братишка, явно покусали бараны. Уж больно ты тупой.
Зараза обиделся и собрался идти спать, даже не допив кофе, когда Машка вдруг спросила:
- Так что там Васька про «мерседес» говорил?
Яша пересказал сестре недавний разговор.
Маша сняла очки, пососала дужку. Накрутила на палец конец толстой косы и пощекотала ею себе нос, на манер пуховки. Это означало у неё глубокую задумчивость.
- Яша, а Алёнка где?
- В командировке, - утомлённо ответил Цвиркунов, пытаясь подсчитать, сколько вообще народу в Зеленограде интересует месторасположение его дражайшей половины.
Маша поглядела на него, хмуря золотистые брови.
- Пару дней назад Кошаковская Сашка звонила среди ночи, - начала она издалека, - дура.
Маша не любила жену Василия. В этом они с Рыжковым были очень похожи.
- Спросила: а где, Маша, твоя законная головная боль? А то вижу я его тут, в лесочке. Около озера, как идти из десятого района к нам, в одиннадцатый.
Зараза издал неопределённый звук и пожал плечами.
- С бабой, разумеется, - на всякий случай уточнила Мария. И после паузы закончила:
- С Яшкиной Алёной.
- Алёна в командировке, - упрямо заявил Зараза после паузы.
- Вот и я говорю, - продолжала Маша, как ни в чём не бывало.
- И ты поверила, - горько посетовал Яша, честно глядя сестре в глаза и придавив в подсознании чёрные сомнения в непорочности друга.
- Поверила бы, - пожала плечами та, - что ж не поверить. Если бы Тело не продрых весь день в соседней комнате, то поверила бы.
Закрывая за братом дверь, Маша напомнила:
- Завтра за формой, не забудь.
Майка
- Ну вот, Майя Александровна, здесь у нас весь инвентарь, какой нужно, тут вот химия, тряпки, резиновые перчатки и косыночка, - объясняла завуч, - а вот ключи. Если что-то понадобится, скажите заранее, хорошо?
Я кивала и кивала. Мне всё было понятно и всё нравилось.
Правда, я никогда в жизни не убирала ничего более ста квадратных метров, да и то раз-другой – муж остался недоволен и демонстративно нанял уборщицу. Но я буду очень стараться, очень!
Когда мы уже готовы были проститься, завуч всё-таки не выдержала:
- Всё-таки извините, что я спрашиваю. У вас ведь высшее образование имеется?
- Есть, - подтвердила я, - и степень эм-би-эй по управлению персоналом.
- И прописка у вас московская.
Я признала, что и это присутствует.
- И при всё при ЭТОМ вы хотите работать дворником?
- Мне доктора рекомендовали, - не моргнув глазом, внушительно соврала я, - свежий воздух и физические упражнения.
- И уборщицей в школе? – продолжала недоумевать любопытная женщина.
- Смена обстановки, - твёрдо заявила я.
- Учительницей домоводства?! – выложила она последний козырь.
Признаться, к ответу на этот вопрос я была готова гораздо хуже.
- Ну-у-у-у-у… - промямлила я, - мне надо сменить работу… на что-то более спокойное…
Рассмеявшись, она пожелала мне удачи.
XXX: Городские власти не могут избавить водителей от пробок.
Может, хотя бы биотуалеты вдоль дорог установят?
YYY: нам в биокусты привычнее…
Лил дождь. Ленинградка стояла. Вместе с нею стоял и автобус из Солнечногорска. Яша разлепил слипшиеся глаза, и строго поглядел на племянников – близнецов Костомаровых, Юрца и Лизавету, а также на Светланку.
Из них всех порицания и звездянок заслуживала эта последняя. Именно она, пользуясь тем, что была рыженькой, с косичками и носила очки (и всегда оказывалась вне подозрений) минуту назад пребольно ткнула дядю Яшу под рёбра и рявкнула на ухо басом своей сестры Лизаветы: «Подъём, сволочь!»
- Кто это сделал? – голосом больного ангиной гестаповца проскрежетал Зараза.
Юрец и Лизка встретили взгляд дяди равнодушно, а Светлана с достоинством подняла лисью бровь: а собс-с-сно, что случилось?
Современных детей просто так не напугаешь. Тем более Заразой, который пережив блуждание по магазинам, детско-юношеские примерки и капризы, причастившийся на нервной почве скверным пивом, являл собой карикатуру на человека.
- Уже приехали?
- Нет, не приехали. Встали.
- Может, пешочком? Разомнёмся заодно, – предложил Юрец. По возвращению домой ему был обещан час компьютерного времени (если будет не очень поздно).
- Да пошли, что сидеть-то, - тотчас поддержала Лизавета. Ей был обещан другой час компьютерного времени, сразу после того, как брат закончит (если будет не очень поздно).
- Там дождь, - деликатно заметила Светлана, к компьютерам равнодушная.
Зараза попытался всё обдумать и чуть не помер. От пива и шопинга голова болела чрезвычайно.
- Пошли, - принял-таки Яша волевое решение, хотя племянники, отобрав у дяди пакеты с покупками, уже вытолкали его из автобуса.
Теперь они шлёпали по раскисшей обочине вдоль Ленинградки, плотно завёрнутые в ветровки, похожие на чуднЫе сосиски.
Оставалось пройти по обочине метров четыреста, и тут дождь, точно спохватившись, полил с удвоенной силой.
- Яша, а что, у нас денежки остались? – как бы между прочим осведомилась Светлана, поёживаясь. Было довольно свежо и мокро.
- Как же, держи карман, - мрачно отозвался Зараза, - может, вам тачку ещё словить, достоять до поворота? Сейчас сидели бы тихо-мирно в автобусе…
- Не сидели бы, - не менее мрачно поправил Юрец, - подержи-ка мой пакет.
- Пошёл в баню, сам держи, - тотчас открестился Зараза, - куда собрался?
- Куда-куда. В кусты.
- Чеши с пакетом. Нечего было ныть.
- С пакетом не пойду, - отрезал Юрец, - намочу-измажу, и мамаша голову оторвёт. Тебе.
- Не мамаша, а мама, - автоматически поправил Зараза, думая, что эту мамашу убить надо было, пока маленькая. Старший брат у неё как золотая рыбка на посылках, вечно его посылают – то на фиг, то в Солнечногорск за школьной формой. Притом денег не дала, сказав, что Тело отдаст потом. А с этого жди-дожидайся.
Прибавить ко всему этому грязно-серое небо над головой, вставшую Ленинградку и проливной дождь. Есть от чего впасть в отчаяние.
Так вот, Юрец Костомаров намылился в кусты и сунул дяде в руки пакет со школьной формой, и было ему начхать на то, что руки у Яши уже заняты пакетами девчонок.
- Лизавета! – жалобно позвал Яша. – Подержи хотя бы свой пакетик!
- А мне тоже. Нада, - заявила тотчас та.
Зараза попытался одновременно удержать и больную голову, и пакеты с формой, потерпел неудачу и поскользнулся на раскисшей обочине.
Случившееся далее немногословный Юрец описывал следующим образом: «Яша такой – раз за пакетом, «мерс» такой фигак на обочину, Яшин затылок такой хрясь… ну, думаю, кабзда Яше».
Светлана, более обстоятельная, рассказывала, как серебристый гоночный «Мерседес», до того ехавший смирно, вдруг резко вильнул из пробки на обочину, где и встретился с Яшей и его головой.
Как заскрежетало «мерсовское» зеркало, пытаясь улететь - и, дёрнувшись ввысь, обречённо повисло на проводках. Наконец, как Яша очутился по уши в кюветной грязи. Покупки он держал высоко, как флаг, но признаков жизни не подавал, тонул молча и торжественно, как Терминатор.
Юрец ошалел, девчонки завизжали, а выскочивший из «мерса» мужик сцапал пакеты – за ручки, Заразу – за что пришлось. И всех вытащил.
И все как-то успокоились.
Юрец принялся разглядывать чудо-машину, Лизавета тормошила впавшего в каталепсию дядю, а Светлана сняла очки, старательно их протёрла, надела обратно и принялась разглядывать водителя «мерседеса».
Тот подвинул Лизу и попытался определить, где у мужчин находится пульс. Яша, однако, оказался неважной моделью для изучения. Вялый был какой-то, некоммуникабельный.
Наконец Юрец сказал:
- Дядя.
- А? – рыкнул мужик.
- Дядь, у вас ширинка расстёгнута.
- А… спасибо, пацан, - приведя в порядок туалет, он полез в машину за аптечкой.
Придя в себя от нашатырной вони, Яша обнаружил, что сидит задом прямо в луже на обочине шоссе и трясёт отчаянно головой, а рядом мигает «аварийкой» серебристый гоночный «мерседес» с оторванным боковым зеркалом.
Тут же чесал лохматый затылок хозяин – звероватый жилистый мужик бандитского вида, в костюме, при галстуке и в кожаном плаще до пят.
Зараза попытался подняться, но голова настойчиво требовала посадки. Нехорошо ей было, болезной.
- Это что ж, твои все? - миролюбиво прогудел водила, ухмыляясь. Зубы у него были на загляденье: белые, ровные, блестящие – кроме двух верхних и правого клыка. Их просто не было.
- Ы, - ответил Зараза. Он пытался собрать разбегающиеся в стороны глаза.
Близнецы Костомаровы и Светка, увидев, что смертоубийства не будет, потихоньку подобрались поближе.
- Ну, блин, Яша, ты попал, - подал голос Юрец, - свинцовая голова. Такую машину попортить… дядь, это у вас «брабус-рокет»?
- Красивая! - в голосе Лизаветы звучали одобрительные нотки.
- Дорогущая, - поддакнула Светлана, - тебе на такую никогда не заработать.
- Мозгов не хватит, - подхватил Юрец, - классная тачка!
Водитель уставился на них, вздёрнув чёрные ломаные брови, а потом заржал:
- Вы чьи такие умные?
- Мамочкины, - ответила Лизавета, взмахнув ресницами.
Водитель глянул на неё, пробормотал «от бля» и сказал, чтобы все сигали в машину, да ногами не возили, иначе убьёт.
Просить и умолять не пришлось: близнецы шмыгнули в благоухающий кожей и металлом красно-чёрный салон, Светка погрузилась в него с благоговением.
Водитель перехватил Яшу, как котёнка, и затолкал его, как попало, на заднее сиденье.
Близнецы, освоившись, тайком вертели ручки, нажимали кнопки и щупали кожаную обивку.
Юрец, глянув мимоходом на тётеньку, сидевшую на переднем сидении, открыл рот, но тотчас закрыл, получив с двух сторон под рёбра.
На переднем сидении «мерседеса», сложившись уютно зетом и скинув туфли, восседала Алёна Цвиркунова.
Та самая Алёна, которая по официальной версии должна была зарабатывать в поте лица хлеб насущный в далёком Северомухосранске.
Близнецы и Светлана молчали. Потомки Марии Цвиркуновой-Костомаровой как никто другой знали, когда стоит промолчать.
Упихав всех, хозяин машины уселся за руль:
- Поехали, отвезу в больницу, - Светлана подумала, что если бы лев заговорил, то именно так. Низким, хриплым голосом, от которого душа уходит в пятки.
- Корпус одиннадцать двадцать девять, пожалуйста. Подъезд пятый, - велела деловито Лизавета.
Водитель глянул на неё в зеркало заднего вида. Светка заметила, что глаза у него не чёрные, а тёмно-серые, с очень широкими зрачками, а в ухе серёжка - мальтийский крест.
- Там, что ли, больница? – спросил он, почёсывая за ухом передней лапой.
- А в больницу не надо, - заявила Лизавета, окончательно взяв переговоры на себя.
- Почему не надо? – удивился водитель. – У него сотрясение мозгов, может быть.
- Не может. У него этого добра сроду не было. А между тем нас всех мама ждёт. И папа со сломанной ногой.
- И миссия, ещё не оконченная, - пробормотал под нос Юрец.
А Светлана ничего не сказала. Она зачарованно глядела в широкую кожаную спину и всё думала, как же он здесь помещается. Такой длинный!
Водила поржал ещё немного (видать, нраву был весёлого), а Алёна спросила недоверчиво и недовольно:
- Роман Алексеевич, вы их что, домой подвозить собрались?
- Готов выслушать варианты. Вы, деточка, предлагаете их тут оставить? – покосившись на неё, осведомился тот. - Ушибленного на голову и троих детишек?
- Нет, но… каждый получает то, что заслуживает, - передёрнула она плечами неодобрительно, - кто-то «мерс», кто-то по затылку… в конце концов, тут не маршрутное такси.
Светлана поглядела на дядю. Который, надо сказать, сидел ровно, смотрел пусто и даже не сопел.
Роман Алексеевич покосился на него, на Алёну, хмыкнул и спросил у Лизаветы:
- Куда, говоришь, вас подбросить? Командуй, деточка.
Зараза очнулся уже у подъезда.
Водитель вывалил из машины детей и поклажу, выволок Яшу, занёс под мышки на крыльцо.
«Мерседес» улетел, опережая рёв своего форсированного двигателя.
- Ну что, вороны, идём? – поторопил Юрец, видя, что сестрицы его всё стоят и смотрят «мерсу» вслед.
- Какой-то он не такой, - проговорила Лизавета, позёвывая, - напоминает кого-то, что ли?
- Такой красивый, - прошептала Светлана заворожено, хрустя пальцами.
Юрец хмыкнул и покрутил пальцем у виска.
Дети зашли сами и завели под руки дезориентированного дядю. Он брёл как в тумане, глядя в никуда, и еле перебирая ногами.
Дверь открыли только после нескольких настойчивых звонков.
- О, вы уже? Что названиваете, мелких разбудите! – рассерженно зашипела Мария, босая, с растрепавшейся косой и в одном халате. В ванной что-то грохотало и падало – там бесновался глава семейства, Марк Костомаров ибн Тело. Судя по всему, натягивал штаны, стуча костылём по чему придётся.
- Что это с ним? – спросила позднее Маша, глядя с подозрением на брата. – Какой-то он по-особенному ненормальный.
- А, так это он головой стукнулся, - пояснил Юрец охотно, поглощая материнский борщ, - но сейчас почти совсем здоров. Правда, Яша?
Зараза, который вот уже четверть часа занимался тем, что набирал борщ в ложку и выливал его обратно, поднял на сестру пустые глаза и спросил:
- Марк. Где?
- В ванной, - насторожилась Маша, - а что?
- Давно?
- Да с полчаса как. Кстати, надо бы поторопить.
И пошла торопить. Марк, оказывается, всё это время пытался бриться.
- Что поделываешь, мой повелитель? – осведомилась Мария.
- Да вот, малыш, того… бреюсь, - тупая бритва с трудом прокладывала путь сквозь девственные заросли на его костистых щеках. Это почтенное приспособление не тревожили очень давно.
- Раньше то есть не судьба была побриться, - проворчала Маша беззлобно, – а я теперь как тигра, вся в полоску.
Тело дружелюбно пихнул супругу под рёбра:
- Ребята приехали?
- Да, сидят, кушают. Яшка какой-то ненормальный.
- Марк, - сказали вдруг рядом, да так неожиданно, что оба вздрогнули.
Зараза, непривычно мрачный, с уголками рта, повисшими как шнурки, в упор смотрел на друга.
- Тебе чего, сволочь? – попытался разрядить Марк атмосферу, но Яков не поддался:
- Где ты был в восемнадцать часов двадцать минут?
- Здесь. Сидел, глядел на часы, - пошутил было Тело, потом покосился на Машку и прибавил:
- Не, ну точно здесь.
- Есть у тебя «мерс»?
- Окстись, Зараза, ты как себя чувствуешь?
Не ответив на этот самый важный вопрос, Зараза вдруг цапнул Марка за щёки, разжал ему пальцами челюсти и, не успел Тело опомниться, разинул ему рот – ловко, как лошадиный барышник.
- Всё на месте, - пробормотал Яша, пересчитав зубы, - и кто это тогда был?
Аккуратно вымыл руки и побрёл обратно на кухню.
Некоторое время супруги Костомаровы молчали, потом Марк тишину нарушил:
- А я говорил ему: не пей тверского, и так козёл.
- Погоди, тут что-то не так, - Мария точно знала, когда начинать тревожиться за брата, - Яшенька! Вернись, пожалуйста, сюда.
- Что тебе? – снова возник мрачный Зараза.
- Ты, Яшенька, что такое говорил? «Мерс», шесть двадцать и всё такое?
- Мы шли по обочине, - послушно начал Яша, - в меня въехал Марк на «мерсе».
- В тебя?!
- Вот, - Зараза показал пострадавший затылок, - и у него в машине сидела Алёна.
- Она ж в командировке.
- Алёна сидела. Он её называл «деточка», - упрямился Зараза.
- Действительно, отвратительно, - согласилась тотчас Маша, бросая косой взгляд на мужа.
- У него не было передних зубов, - продолжал Яша, распаляясь, - у него галстук был на шее, кожаная шкура до пяток и РОЗОВАЯ рубашка!
- Ну это… уже как хочешь, Маша, я его сейчас того… убью, - начал было Марк, но Мария, как всегда, ситуацию контролировала:
- Конечно, Яшенька, само собой, - приговаривала она, препровождая брата под белы руки на вакантный диван на кухне, - ты приляг, отдохни, братик, засыпай.
Приговаривая таким образом, она уложила разбушевавшегося Заразу, и долго гладила по белобрысым кудрям.
- Ну что? – спросила Маша, вернувшись.
- Ничего, - пожал плечами Марк, - Маш, ты же знаешь.
- Ещё б не знать, - хмыкнула она, - сильно его, видать, треснуло.
- Неправдочка, - выступил появившийся Юрец, - треснуло, но не сильно. Пап, ты точно никуда не выходил?
- Шоб я сдох, - твёрдо побожился Марк.
- Тогда кто же это с тётей Леной-то был? – задумался вслух любознательный подросток.
Маша решительно запретила брату идти домой, оставила заночевать, а перед этим выпить, причём не пива, не водки, а валосердину, причём немалую дозу. И Зараза забылся, и спал целую вечность.
Потом вдруг голова заболела свинцовой химической болью, и Яша проснулся.
Сквозь окно прямо в глаза светила полная луна, порыкивал холодильник, а так было тихо, как в могиле.
Над школьной оградой тлел фонарь, на детской площадке раскачивались туда-сюда пустые качели.
А около дверей школьной подсобки стояли двое.
Очень высокий мужчина с торчащими волосами и широкими плечами. В длинном плаще.
Женщина, росточку маленького, чуть ему не по пояс, с яркими медными волосами («Эге, так ведь это та самая, с метлой? – подумал Яша. – Н-н-н-не понял?»), посмотрит на него, запрокинув голову, посмотрит – и прильнёт тесно-тесно, как вьюн к забору. Потом опять то ли отпрянет, то ли оттолкнёт – и снова прижмётся.
Он же, дёргаясь, что-то пытается объяснить. Слов не слышно, сплошной гул, как в трубу, но разговор, судя по пантомиме, шёл у них неприятный.
Наконец женщина оттолкнула его, развернулась и наверняка разревелась, и шмыгнула в дверь школы.
Он бросился за ней, загрохотал в дверь, орал что-то дурным голосом…
Яше было неловко, но он чуял, что надо выяснить всё до конца.
Прокравшись по коридору, тихо-тихо приоткрыл дверь в одну из комнат. Там, еле помещаясь на кровати своими двумя метрами пятнадцатью сантиметрами, спал его друг Марк Костомаров, храпел, как может храпеть мужчина с полным животом и с чистой совестью.
Безмятежно дрыхла у него под боком Маша, заткнувшая уши оранжевыми берушами.
У окна на детской кроватке почивал Серёга – младший Костомаров.
Яша вернулся на кухню, воровато глянул в окно. Натурально, у школы уже никого не было.
Роман
… а всё потому, что этой дуре приспичило отсасывать именно в пробке. Извращенка! Какого чёрта, ведь проехали поочерёдно пять или шесть гостиниц, не считая обочин. Чуть не в Солнечногорск упилили.
Нет, до этого неохота было, а тут на тебе. Хотя что с юристки взять, они все долбанутые.
Само собой, сам дебил, надо было хотя б «аварийку» включить или притормозить, что ли. Чуть детей не убил.
Хотя, если по совести, я ж тоже не железный, отказываться.
От меня жена вот ушла, Майка. Ну не то чтобы ушла, а как бы переехала… не хочет она, видите ли, жить в Москве. Крылатское ей, видите ли, не катит.
Экология, мол, плохая, нервы сплошные, и ничего у нас с тобой не получается.
«Ничего не получается», чтобы было понятно – детей у нас нет.
Смешная такая. Детей ей.
Ради этого, что ли, дворником в школу идти работать?
Вот и приходится подбирать, что с воза падает.
Зато в Зеленограде-то, я смотрю, с экологией полный порядок. У каждого доходяги минимум трое, да ещё разноцветные, как котята… Чёрненькая там, симпатичная девчонка.
И доходяга… интересный, кстати.
- Ну, и кто этот, белобрысый? – спросил я, отдышавшись, когда Алёнка оторвалась наконец от моей ширинки, развалилась по-хозяйски на коленках.
- Муж, - лаконично ответила она.
- Твой, что ль? – что-то я припоминаю, тётки мои болтали: у такой красавицы-умницы и такой муж, никчёмная, никому не нужная мямля. Или наоборот: у такой стервы – и не муж, а солнышко, золото. За что, мол, счастье такое.
- А чей же, кто мне своего отдаст? – и прикусила язык. Она работала у меня, и жену мою Майку знала прекрасно.
- И детки что, все твои? Что-то не шибко похожи, – не удержался, подколол.
Она сверкнула на меня своими чернильно-синими глазами. Понятно, стерпела.
- Я смотрю, у вас с демографией шикарно, - нет, всё равно не реагирует.
Опять промолчала, только плечиком дёрнула.
Оторвалась от меня, поправила свой гардеробчик, крашеные кудри. Принялась намалёвывать пухлые губки. Закурила.
Красивая баба, спору нет. Стерва-любительница.
Долго блуждал, пока вёз её до дома. Ни фига не понимаю в этом городе, сам чёрт ноги сломит.
Она помедлила немного – видать, думала, дверь ей отворю. Потом вышла сама, наклонилась к окошку – шейка как сливки, белая-пребелая, вырез чуть не до пупка. Выдохнула:
- Роман Алексеевич.
- А?
- Вы домой… или как?
И я ответил честно:
- Ещё не знаю.
Разузнал у неё, как проехать в нашу с Майкой квартиру, нашёл с трудом, позвонил. Нет никого.
Поехал в школу – а вот она, метлой шваркает. Солнышко моё рыжее. Белка моя зеленоградская.
Послать бы тебя к чёрту, думал я, глядя, как она управляется с метлой – ну чисто выпускница Смольного.
Беда в том, что я её люблю. Психологи с психиаторами пусть идут в психожопу. Лично у меня это называется «люблю».
И в том беда, что она никак не может понять и принять, что я ненормальный. Не такой, как все.
- Чего тебе? – это вместо «проходи-ложись-здравствуй». Эх, давно это было.
- Ничего. Соскучился я. Очень.
На секундочку самую явилась передо мной не бледная тень, не измученная мочалка, а прежняя Майка, пошевелила острым носиком:
- Ты, Роман Алексеевич, никак опять свой «мерс» разбил?
- Да… чепуха… Май.
- Что тебе?
- Поехали домой.
- Нет, - с готовностью ответила она.
- Да пойми ты, глупенький мой, - увещевал я, - ну не бывает детей от того, что порознь спят. Что ты хочешь-то?
Она нахохлилась, как воробей, но заложила независимо ногу за ногу, оперлась о косяк. Пускать меня внутрь она не собиралась.
И завела опять. Как граммофон, право слово.
- Что хочу? Хочу, чтобы семья была.
- Ну-ну?
Она поглядела на меня, как на недоумка:
- Семья, Рома. Семья – это когда муж есть и дети.
- А я тебе кто, не муж?
Она промолчала.
- Ну не получается пока детей. Май, я ж стараюсь…. устаю, должно быть… на работе.
Её передёрнуло всю, но промолчала. Только побелела вся, и начала драть медную проволоку на своей глупой голове. Сколько её помню, всегда так делает, когда бесится. Но говорит она спокойненько так, с подколкой:
- Так отдохнуть бы вам, Роман Алексеевич. От работы этой вашей. От директорства. От баб.
Тут я уже тоже начал серчать. Что за намёки?
- Ты затем слиняла, чтобы я от баб отдохнул? У меня одна баба. Я ж ни с кем кроме тебя не могу.
Она фыркнула, подняла палец:
- Спать!
- Да, спать, - повторил я упрямо, - не могу. Только с тобой.
Майка молчала, хрустя пальцами. Мельком увидел, что пальчики у неё сморщились, как чернослив. Непривычная она у меня к уборке.
- Майка, ну что ты меня мурыжишь… ты ж даже поговорить со мной не хочешь, к себе не подпускаешь. И уехала. А я мужик, как-никак…
- Вот именно, - она вырвала наконец целый клок волос, - вот именно! Как ***м направо-налево мотать – ты мужик. А жене ребёнка сделать – никак!
Лучше бы в морду дала, чем так-то…
И тут я вспомнил почему-то про Алёниного мужа, доходягу, у которого жена ****ь, зато детей как грязи.
И такое меня зло взяло! Каюсь, взбесился я.
- Так вот, - говорю ей так тихонько, - нахера тебя сюда-то занесло. Экология, ****ь, зашибенная? Мужики настоящие? Осеменителей, бля, искать удумала? Уже, небось, приискала коняшку-то с яйками, а?
Майка покраснела, потом побледнела, потом пошла пятнами, и я понял совершенно ясно: приискала.
- Я не собираюсь говорить с тобой в подобном тоне, - заявила она индифферентно, но глазки у неё метались, и губки тряслись, как желе, - и вообще с вами, Роман Алексеевич, беседовать не желаю.
- А ну стоять! – рявкнул я, но она, уховёртка, захлопнула дверь, чуть не оттяпав мне нос. Пнул дверь, проорал в замочную скважину:
- Губы раскатала, ага! Я с тебя глаз не спущу! Попробуй только хвост задрать! Уебу нахуй!
За дверью какой-то звук послышался – то ли всхлипы, то ли мерзкий хохоток.
Ну, я ушёл. А что мне было делать?
Подскажите, где можно купить или заказать кровать-чердак двуспальную, для взрослых?! Пожалуйста!!! (очень нада!!!)
Света проснулась, как всегда, в три часа ночи, и принялась мечтать.
Кровать - «чердак» (лежанка наверху, письменный стол – внизу) как нельзя лучше подходила для этого. Там можно было развести бардак, не опасаясь, что мать увидит (станет она за всякой ерундой лазить вверх-вниз), отодрать тайком ненавистные жёлтые обои (хотя бы кусок), приклеить на стену кого угодно, и ядовитый плющ Юрец не сможет разглядеть, чтобы поиздеваться.
Со стены Свете улыбался во все тридцать два ослепительных зуба Александр Рыбак, неправдоподобно чистенький, с аккуратно растрёпанными каштановыми кудрями, в белоснежной рубашке. И почему-то именно сегодня он Свету страшно раздражал.
«Эмо-***мо», - подумала она неприязненно, доставая из-под подушки фломастер.
Через несколько минут улыбка победителя Евровидения-2009 несколько померкла, в жемчужном ряду зубов появились чёрные провалы, причёска встала дыбом и приняла радикально чёрный цвет, а зрачки расползлись на все глаза.
По коридору прошлёпали босые пятки, открылась и закрылась дверь в комнате родителей. Потом всё затихло.
- Завтра рано вставать, - строго сказала себе Света, пряча фломастер и глянув мельком в окно.
И тут сон слетел с неё совсем.
- Лиза! Лизка, ты не спишь?
- Уже нет, - раздался сердитый басок с соседнего «чердака», - ща Катьку разбудишь – сама будешь обратно убаюкивать. Что стряслось?
- Лизк, тут водила. Ну, который Яшу сбил. Во дворе торчит.
- Ну и пох, – отозвалась Лизавета, унаследовавшая отцовский темперамент. И заснула.
Светлана же, так и прилипнув к стеклу, бормотала, жадно вглядываясь в темень:
- Что бы ему тут делать? Поздно уже… Лизка! Лизавета! Господи, ты спать опять. Лизка, он теперь в лес идёт! Зачем это, интересно?
- Отлить, - сонно заявила Лизавета. Ей было уже тринадцать, она многое понимала в этой жизни.
- Отлить, - зачарованно повторила Светлана.
Чёрная корявая тень помаячила в тумане и исчезла. Светка, воровато покосившись на сестру (та сладко спала, закутавшись в одеяло), опасливо и быстро чмокнула окно и, завернувшись в одеяло, заснула.
Спалось ей плохо.
Роман
Вообще-то я пошёл до ветру. Ото всех этих нервов сильно приспичило. Из воспитанности решил найти место поукромнее и не заметил, как заплутал. Ну, не то чтобы заплутал, тем более что прямо под ногами хорошо видно было жёлтый такой тротуар, петляющий непонятно куда, в глубь леса.
Богатый город, такие пешеходки в лесу прокладывать, с одобрением подумал я, улучшая и без того крутую зеленоградскую экологию.
И тут-то и увидел эту дверь.
Чего только не бывает на белом свете, опять подумал я, застёгиваясь. Посреди леса стоит себе стальная дверь. Ни стен, ни тем более домов рядом не наблюдается, а дверь стоит. Хорошая дверь, противопожарная, чуть закопчённая, краска местами вздулась, но так очень даже годная.
Когда подошёл поближе и посветил мобилкой, увидел полустёршуюся надпись краской «Emergency». А рядом пришпилена на жвачке бумажка с кривой надписью: «Целительница переехала. Пусть будет в Митино».
Проржавшись, ради прикола я дверь открыл.
И прихерел, увидев, что вниз, прямо под землю, спускается до фигищи ступенек.
И зачем-то вошёл внутрь.
Сколько бы ни говорили о бесчисленных любовниках Екатерины II,
историкам известна только 21 фамилия.
Например, фамилия Иванов.
- Алло, кто тут?!
Чиркнула спичка, загорелась свечка.
- Что вам тут надо? – спросил голос, равного которому Роман никогда не слыхал.
Голос - страшная сказка, голос – заклинатель кошмаров.
- Я тут… не знаю… - проговорил он, сглотнув, с трудом, тщетно вглядываясь в темноту.
- Да заходите же, раз пришли, - нетерпеливо сказала невидимая хозяйка, дёрнув за рукав. Он повиновался и пошёл вниз по лестнице, а хозяйка шла позади него, то и дело подталкивая легонько в спину.
- Труден только первый шаг, - назидательно приговаривала она, - спускайся, будь любезен.
- Так не видно ничего, - возмутился он, оборачиваясь к ней, щурясь на свечку…
Роман успел увидеть два огромных, широко распахнутых глаза, полных невыразимого ужаса, а потом по ушам и нервам ударил такой пронзительный вопль, что Роман, не удержавшись, кубарем полетел вниз по лестнице.
…Очнулся он уже на полу, земляном, холодном и жёстком. Кругом было темно, хоть глаз выколи, и тихо.
«Верно, помер я, как не вовремя» - подумал Роман, но тут снова услыхал этот голос. Только теперь он звучал гораздо тише, и дрожал, как заячий хвостик:
- Пожалуйста, очень вас прошу, ПОЖАЛУЙСТА! Давайте не будем ссориться!
- Как скажете, я не против, - ответил он, недоумевая и удивляясь, с чего бы это святому Петру говорить женским голосом, - и не собирался…
- Поймите же, наконец, - продолжала невидимка проникновенно, - я ж вас не трогаю! Ну… почти не трогаю. Прямо сейчас не трогаю! Оставьте меня, пожалуйста, в покое. Не те ведь времена… сейчас столько других дел, столько куда более приятных вещей. Зажигать можно и другими способами.
- Само собой… да, наверное… - поддакивал он, удивляясь всё больше, но памятуя, что с дамами не спорят.
- Вы согласны? Правда? Это прекрасно! – подхалимски подхватила хозяйка. – Чудесно! Вы должны понимать, я ж никогда ничего плохого в виду не имею… если и что-то между нами не так, то ведь мы в расчёте? Всё же прощено и забыто… кто старое помянет… на обиженных воду возят!
- Ну, типа того...
- Хорошо-то как! – в темноте захлопали ладоши. – Как славно-то, господи! А вы правда больше не будете меня… ну… вы знаете?
- Что я не буду? – насторожился он.
- Ну… жечь вы меня больше не будете?
- Что за нах! – не выдержал Роман, нашарил, наконец, в продырявившемся кармане зажигалку, чиркнул ею. И пробормотал:
- Епc.
Прямо рядом с ним из тьмы кромешной материализовалось лицо – прекраснейшее и испуганнейшее из всех лиц, которые он когда-либо видел. Огромные, полные слёз глаза, тёмные от страха. Лицо, напротив, белое, как бумага, застывшее, как маска – только отблеск огня жил на нём, да тихонько шевелились алые губы:
- Но позвольте… так ведь вы - не он?
Пока Роман соображал, что бы ему такого ответить, зажигалка раскалилась докрасна. И, пока он шипел, размахивая обожжённой рукой, девушка тихонько засмеялась:
- Это точно! Не он!
Роман
- Так, а можно теперь по пунктам? – попросил я максимально вежливо.
Она улыбалась так, точно мы с нею в кафешке кофеёк гоняем:
- Видите ли, я приняла вас за другого человека. Тот, другой… обозналась, в общем… Вы до чёртиков на него похожи. Лицо, рост, волосы… особенно в темноте.
- Темно у вас. А можем мы, к примеру, свет зажечь? – во-первых, в самом деле темно, так что дышать не видно. Во-вторых, ужасно мне хотелось разглядеть её всю, ведь то, что увидеть удалось, было аппетитно до крайности.
Она, лапочка такая, не стала возражать:
- Теоретически можем. Но у меня тут в последнее время электричество прекомично себя ведёт…
Голубушка, что ж ты раньше молчала. С помощью той же зажигалки и такой-то матери я забрался в автомат, повозился, щёлкнул тумблером и…
Бесполезно объяснять, что именно я увидел. Вы не поверите, а я объяснить не смогу.
Скажу только, что такой охренительной красавицы я не то чтобы что, я и представить себе не мог. Первый раз в жизни я увидел и запомнил цвет девушкиных глаз, а вот размер груди – как отшибло. Не помню.
Хотя вроде бы на ней было что-то зелёное и шуршащее. На голых сияющих плечиках – что-то пушистое, типа платка.
А вот глаза! Цвета необыкновенного, густо-густо-зелёные, без блеска, сумрачные глаза. Ресницы – лес тёмный, ушки остренькие, шейка долгонькая…
Да это всё бы ладно. Главное, чертовщиной какой-то от неё так и пёрло, и заводило это куда больше, чем все сиськи-попки-бретельки, вместе взятые.
Она впилась в меня всеми глазами, вовсю разглядывала. С одной стороны поглядела, маленько нахмурилась, потом с другой стороны осмотрела - разулыбалась. Почесала затылочек, пожала плечами. Зыркнула на серёжку в моём ухе и, наконец, рассмеялась окончательно. Даже в ладоши захлопала.
А ты хохотушка, подумал я, заметив мимоходом, что на пальцах у неё ногтей нет. Я и не понял сперва, потом аж передёрнуло - нету ногтей, голое место.
Заметив, куда я смотрю, она спрятала руки за спину и промяукала довольно язвительно:
- Правду говорят: стране нужны герои, а она рожает Ивановых. Ну-с, деточка, зачем пожаловал?
Деточка? Я? Да во мне больше двух метров высоты, а про длину говорить не буду, чтоб не хвастаться.
- Откуда вы меня знаете? Встречались где-то?
- Нет, не доводилось. Тебя, миленький, первый раз вижу. Дедулю вот твоего доблестного знала очень хорошо.
Ну, вот это ты врёшь, подумал я. Знала бы хорошо, глядишь, живой бы не ушла.
- Ну, зачем пришёл?
- Хозяюшка, я просто так зашёл.
- Да ладно, - почему-то она мне не поверила. Перекинула через плечо свой прекрасный конский хвост и, припадая на одну наистройнейшую ножку (хромая, что ль?), поковыляла ставить чайник, - ко мне, голубчик, просто так не заходят. Не выйдет просто так. Поэтому не ври. Вот правду скажешь – глядишь, и помогу чем. В память о дедушке.
Дался ей мой уважаемый предок. Послать бы вас, тётенька, куда подальше, так ведь сыкотно как-то. Говорю ж, такое от неё шло непонятно что, и понял я сразу: врать ей себе дороже.
- Тётенька, - сказал я ей умоляюще, - ну я не знаю. У меня жена тут неподалёку. Люблю я её безумно. Правда! хоть убейте! Да люблю же! Ну вас совсем… она тут, в школе рядом работает. Мы поссорились. Она меня прогнала от себя. Ну, так я с огорчения чёрт знает зачем к вам и зашёл. Да правда, святой крест! Гляжу, дверца стоит среди леса…
- Врёшь ведь опять, - неодобрительно заявила она, - нехорошо ведь, Рома. Грех врать – себе, а мне так вовсе опасно. Чуешь ведь?
Чуял я, ещё как чуял. Первый раз в жизни, пожалуй, почуял, что сейчас никак нельзя мне ошибиться или сказать что не то. Карачун придёт. Да и под землёй мы, далеко копать не придётся.
А она продолжает таким нежным голоском:
- Дверца дверцей, только ежели кто её просто так откроет, то ничего не увидит. Многие тут ходили и поумнее тебя, дверцей этой хлопали. Только ко мне ход есть только тому, кому помощи больше неоткуда ждать. У меня беда такая – люблю людям помогать.
Она подумала и добавила:
- Правда, всегда чёрт-те что получается.
- Почему ж так?
- Судьба у меня такая. Нелёгкая.
- И давно это с вами? – осторожно спросил я.
- Давненько… веков эдак пять, - она затуманилась было, но потом очнулась, глянула строго:
- Так за каким чёртом ты сюда забрёл?
- Ну, не знаю. Знал бы – сказал! – снова заныл я, а про себя подумал: «Интересно! Я, стало быть, пожелаю чего, а мне ещё и чёрт те чё выдадут. Промолчу. Целее буду».
Она в сердцах аж ножкой притопнула. Электричество опасно моргнуло, но потом вроде бы взяло себя в руки.
- Не гневи тётю. Скажи Кате. Это же так просто. Сначала подумай не торопясь, потом скажи. Ну, деточка, что ты хочешь?
Тут я понял, что не отвертеться. И послушно задумался.
Было мне не по себе.
Тётка эта странная. Дом под землёй. Того и гляди, свет погаснет, мрак настанет, и что-то ведь важное происходит в моей житухе, а я опять ничегошеньки не могу изменить.
Да, так что я, чёрт подери, хочу?
Зеркало в машину новое. Нет. Не то.
Трахаться с кем угодно и чтобы ничего за это не было (что за хрень сплошная в голову лезет?).
Само собой, хочу жену, обратно.
Потому что я её, как ни крути, люблю. Она ж не просто очередная баба, она друг мне, она мне всё – женщина, жена, и любовница. Единственная, причём!
Хочу ли я, чтобы она вернулась?
Ясен пень, хочу.
Только ведь она и не уходила… стоит мне захотеть – так всё станет как раньше.
О! Хочу.
А хочу ли, чтобы как раньше?
Секретарши-истерички. Перезрелые тётки, отсасывающие как в последний раз. Всеобщее опостылевшее обожание. Маньячки в лифте. Жена задёрганная, вечно с красными глазами. Пьянки в одиночку.
Не, на фиг. Не хочу как раньше.
А по другому-то я не умею… страшно! Это ж как на минном поле.
- Думай, Рома, - велела хозяйка.
Я послушно подумал и почудилось мне странное. Как бы это сказать… представилось мне: а ну как умру я завтра? Не пацан уж, тысячами помирают раньше… что ж я после себя-то оставлю?
Майку, мной обиженную. Баб, мною попользованных. «Мерседес» мой любимый. Полную фирму говна.
Что?
Что именно?
Так чего хочу-то?
Неужто мира во всём мире? Счастья для всех?!
- Слушайте, ничегошеньки не хочу, - задёргался я, - хватит, а? Разойдёмся красиво – я домой, а вы - спать. Отпустите, а?
Она перестала сверлить меня гадючьим взглядом и закурила длинную сигарету. Дым у сигареты был какой-то ненормальный, зеленоватый, и пахла она не табаком, а какой-то травкой, пряной и пьянящей. Завлекательной.
- Ну, раз так, тогда уходи. Не держу. Надоел. Вали девок портить, мотаться туда-сюда, жену со света сживать. Иди, пожалуйста, я тебя не держу. Проживёшь как-нибудь.
- Я и живу как-нибудь, - мрачно заявил я, - Так живу, что врагу не пожелаешь.
- Я про то же, - кивнула тётя Катя, оживившись, - и, раз уж такой разговор у нас пошёл, зря ты сюда приехал. Здесь для нас место очень нездоровое. Есть кого опасаться. Да и двоим тут тесновато.
Я промолчал. Пусть её бредит.
Так что, вставать и идти?
А куда идти? Куда деваться?
Как раньше - к той же Алёнке рыжей или ещё к какой. С этим у меня всё просто, только табличку повесь: «Свободен».
Только достало меня это. Правда. Я домой хочу. Чтобы там меня ждали, любили, чтобы не прятались от меня.
Как это там Майка сказала? Семья – это когда муж есть и дети.
- Детей хочу, – брякнул я. И осёкся.
Глаза у неё росли-росли и стали наконец как две тарелки.
- Дете-е-е-е-ей? Ты? Серьёзно?
С минуту, должно быть, смотрела Катя на меня, приоткрыв ротик, а потом вдруг залилась счастливым смехом:
- Солнышко ты моё! Славный ты мой! Как замечательно! Как ты вовремя!
Так, не понял: я да вовремя?!
- Вот что, - отсмеявшись и вытерев слёзы, она заговорила опять, вкрадчивым голоском:
- Ну, ты ведь понимаешь, что дело это серьёзное?
- Понимаю, как не понять, - насторожился я, чуя подъёбку.
- Трудное дело-то. И опасное, – подняла она палец, весь в кольцах и без ногтя.
- Куда ж опаснее…
Она стала серьёзна совсем по-взрослому:
- Есть способ. Старинный, надёжный, стопроцентный способ. Только не знаю, решишься ли. Ты понял?
Ни фига я не понял, но заверил, что понял, мол, не лох.
Подхромав к книжному шкафу, достала она толстую, ветхую книгу, сдула пыль, открыла где-то ближе к концу, хитро на меня поглядела и спросила, читаю ли я по латыни.
- Плохо, деточка! – попеняла тётя Катя, услышав отрицательный ответ. – На латыни часто пишут очень важные вещи. Рецепты, например. Ты только послушай: аспице нудатас барбара терра натёс.
- И что? Вы как-нибудь своими словами.
- Ну, если своими словами и вкратце, то вот что: кто желает потомства, да употребит в пищу детородный орган того, у кого этого потомства много.
Я попросил повторить. Потом подумал и переспросил, не шутит ли она.
- Посмотри сам, - вроде бы обиделась хозяйка, суя мне под нос книжку-бредогенератор.
- Хорошенькое дело – у живых людей члены отрезать, - пробормотал я, - а другого, стало быть, способа нету?
- Есть, как не быть! К врачу сходи. Анализы сдай. Расскажи всё, как на духу. Прогресс-то на месте не стоит…
К врачу, как же. Рассказать ему всё, почему, мол, детишков у меня быть не может - и тотчас в психушку?
- Значит, так, хозяюшка, - сказал я, - конечно, понимаю, случай у меня исключительный. Только нельзя ли без членовредительства? Паскудно как-то. И риск, если разобраться, большой. Ошибиться ведь можно! Мужик, к примеру, гуляет типа как со своими, а вдруг это не его?
Она помолчала немного, потом спросила, подняв бровь:
- Это ты здесь такого видел? Который гуляет типа как со своими? Детей куча, и все не его?
- Чего? – не понял я.
- Белобрысый, глаза как пуговицы, кудлатый как баран?
Вот, блин, большая деревня.
- Ну ладно. А что мне делать, конкретно? Бегать по лесу и мочить всех, у кого больше двух детей?
Катерина вздохнула, закатив глаза:
- Рома, вы невыносимо въедливый! Другой бы тотчас под козырёк - и ать-два. А вам всё надо разжевать и в рот, простите, положить.
- Интересное кино! – возмутился я. – Ежели вы про меня всё знаете, как говорите, так должны знать, что мне с милицией общаться неинтересно. А так… за маньяка примут, всем миром ловить бросятся. Вот тогда-то мне точно крышка.
- Вряд ли. Кому ты нужен. А маньяков тут, как грязи, чуть не каждый год новые… воздух свежий, леса густые - что угодно схоронят. И сейчас по этому лесу бродит кто-то. Сама видала.
- Привычка, само собой… одним больше - одним меньше, - продолжал упрямиться я, - только ведь, Екатерина…
- Сергеевна.
- Екатерина Сергеевна, по-вашему, хорошо: детей завести и засесть пожизненно? Так, что ли, вы себе представляете семейное счастье?
Она глядела на меня, задрав уже обе брови, и, наконец, спросила:
- Вы, Роман, чем, простите, занимаетесь?
- Да как вам сказать… навоз российский за рубеж импортируем. Вот, ежели угодно, - и не без самодовольства протянул ей раззолоченную, как икона, визитную карточку – «Генеральный директор, супер-менеджер и вообще Наше Всё».
Майка постаралась, такие названия напридумывала.
- Элегантно, - пробормотала очаровательная Екатерина Сергеевна, почёсываясь за ушком, - изящный у вас бизнес… теперь понятно, почему вы такой… пардон! Говнистый.
Я проглотил и это. В конце концов, что с бабой спорить. Выступил с другим предложением, которое мне лично показалось более конструктивным:
- Хорошо. А нельзя ли, скажем, заменить на член какого-нибудь другого животного? Быка там, или барана, например?
- Гурман, - ласково обозвала она, - а ты кого заделывать собрался – телят аль ягнят? Говори сразу, чтобы не мучиться.
- А перевод правильный? Правильно ли прочитали? Сносок мелким шрифтом нету?
- Всё верно, что мне сгореть, - побожилась она.
- Поосторожнее с желаниями, - посоветовал я, - говорят, исполняются… значит, говорите, отрезать хрен у многодетного папы и употребить в пищу… а как – сырым или приготовить как-то?
- Я тебе что – книга поваренная? – вроде бы оскорбилась Катя. – Главное: отрежь, а там хоть холодец вари, лично мне это без разницы.
Я представил картинку и сглотнул:
- Ну, блин… а вы ещё меня гурманом обозвали… ну да ладно… спасибо, что ли. Я пойду?
Уже поднявшись по лестнице, я вспомнил, что хотел сказать:
- Вы, хозяйка, электрика всё-таки вызовите. Проводка у вас плохонькая. Как бы не коротнуло.
- Умник, - она проводила меня и вытолкала за дверь.
Товарищи, пора бежать! Напротив меня сидит проектировщик-электрик, рассматривает какой-то чертёж и повторяет вполголоса:
«****ец городу... ****ец городу...»
Стоило стихнуть шагам за дверью, как хозяйка, издав ликующий вопль, вихрем слетела со всех ступенек, упала на пол и залилась смехом и слезами. И только когда горло начало саднить и болеть, когда началась нешуточная икота – только тогда Катерина остановилась.
- Ой, ну да ладно, - расслабленно сказала она сама себе, - за это и не грех… не правда ли?
Достав из потайного погребца бутылку – старую, замшелую, причудливой формы, - она плеснула в бокал багряного вина.
- Ваше здоровье, Марк Израилевич! – провозгласила Катерина, кривя рот. – Сдаётся мне, оно вам пригодится. Уж я-то знаю Ивановых, чертей упрямых. Да этот ещё и туп, как пробка. Надо же! Деток тебе, выродок! Жди-дожидайся, павлин! Одним выстрелом обоих! Ай да уроды!
В тот самый момент, когда последняя капля покинула бокал, заискрилось вокруг, затрещало, пахнуло горелым.
И погас свет.
… Роман прикрыл за собой дверь, поглядел на неё с минуту в тяжёлой задумчивости, пытаясь осмыслить произошедшее.
- И всё ж таки я не совсем понял, - начал он, снова открывая дверь, - Екатерина Сергеевна, а вот если…
И осёкся. За дверью, одиноко торчащей посреди поляны, было то, что должно было быть – та самая поляна. Ни лестницы, ни землянки, ни Екатерины Сергеевны.
Ничего.
Однако стоило недоумевающему Роману отойти на несколько шагов и достать сигарету, как оглушительно взвыло что-то под землёй, и оттуда, точно из преисподней, с торжествующим рёвом вырвался огненный столб – тугой, упругий, до самого неба.
- Охереть, - пробормотал Роман. Он стоял с сигаретой, приклеившейся к губе, и смотрел, как пузырится краска на металлической двери с надписью «Emergency», как разлетаются в разные стороны искры, как дым валит, чёрный, жирный…
- Слышь, мужик, - обратился к нему парень в спецовке, с чемоданчиком в руке, - где тут одиннадцать-двадцать девять, строение один? Чё-то я заплутал.
- Ты электрик, что ли? – спросил Роман, продолжая неотрывно глядеть на огонь. Уж больно красиво! – Так отбой, можно не спешить.
- Вот ведь, - пробормотал парень, тоже глядя на огонь, - классно горит. Тут вообще всегда прикольно полыхает.
- Что, часто горит?
- Ага… дай закурить.
Горожане отжигают! Пошёл в ночи покурить – гляжу: на моём капоте козёл какой-то незнакомый бутылки расставляет. Ору: «Ох@ел, бля?!» А он: «Ну слава богу! Я уж думал, что никто не крикнет. Скучно одному, выходи пить пиво!
Вчера вечером Мария работала, и поэтому была невыносима. Сидела со стеклянными глазами, как лемур, таращилась в потолок, шевелила губами. Когда Тело попытался провентилировать вопрос относительно пожрать, выслушал ответ, хмыкнул и отправился спать голодным.
Разумеется, он проспал.
Собраться на работу по-пожарному как-то не получилось - выяснилось, не слишком шибко собираются на работу те, у кого нога в гипсе.
Тело на работу опоздал, правда, не на много – школа-то прямо под окнами.
Самое страшное ожидало его уже на работе: выяснилось, что сигареты остались дома.
И это было уже серьёзно. Без сигарет Марк не мог, без них он задыхался.
Тело рухнул за свой стол и принялся погружаться в отчаяние. Когда он дошёл до третьего уровня, появилась наконец уборщица – судя по всему, проспала тоже.
- Что это с вами, Марк Израилевич? – сочувственно спросила она его, намывая пол до нездорового блеска.
Она была рыженькая, как белочка, маленькая, тонкокостная, с пухлой нижней губкой, с доверчиво смотрящими глазками. Только сейчас они маленько припухли – то ли не выспалась, то ли плакала.
Тело уже выяснил, что её зовут Майей Александровной, что она живёт где-то поблизости, а раньше жила в Москве, что работает одновременно дворником, уборщицей, да ещё и ведёт домоводство у девчонок.
Что готовить она, бедняжка, не умеет – это выяснилось после того, как Лизавета и Светка дома приготовили её фирменные пирожные. Машка тогда бранилась, как биндюжник: «Что за тупица напхала в пирожное красный перец!». Светка надулась и замолчала, а обстоятельная Лизавета извлекла оправдательный документ (тетрадь по домоводству), и предложила матери ознакомиться.
«Батюшки мои», - пробормотала Мария, прочитав. Больше она девчонок не ругала.
И ещё. Эта Майка Телу очень нравилась. Такая нежненькая, добрая, какая-то потерянная. Хорошенькая, как куколка. Или как Машка. В детстве.
«А ведь верно, - удивился он походя, - точь-в-точь маленькая Зараза, только сколько же этой малявке лет?»
Выяснилось, что лет ей предостаточно, что было удивительно.
Так вот, Майя спросила, что случилось с несчастными Марком Израилевичем, и угостила его ириской.
Тело ириску взял, но ответил уклончиво. Он предпочёл бы рассказать, что повредил ногу, переводя старушку через дорогу или леча больного котёнка.
- Вы бы лучше больничный взяли, - посоветовала она, - вам, верно, тяжело ходить.
- А что делать? – сурово спросил Тело. – Детишек надо кормить, аль как?
- Это да, - вздохнула Майя, воюя с тряпкой. Ручки у неё были белые, в ямочках, ноготки полупрозрачные, розовые. Полы она мыла ещё хуже, чем готовила, - без денег детишки не растут. И много у вас детишек?
- Да хватает, - солидно отозвался Тело, выдержал драматическую паузу и со значением закончил:
- Четверо.
Миленькая Майка остановилась, как громом поражённая, уронила тряпку, всплеснула ручками, раскрыла рот и широкими чудными глазами уставилась на него.
Марк почувствовал, как внутри что-то тает и растекается, как шоколадка на солнце.
- О, - наконец выдохнула она с благоговением, - так много?
Тут в дверь изо всех сил забарабанили.
Восемь утра. Пора запускать.
Марк с трудом отвернулся. Майя лихорадочно принялась домывать последние квадратные метры.
Вылезши из-за стола и доковыляв до двери, Тело отпер её:
- А ну, заходи по одному, левой-правой, марш! – гаркнул он начальственным басом, и дети, которые роились было в два этажа, вытянулись в чинную цепочку.
- Добвое утво!
- Доброе утро, дядя Марк!
- Доброе утро, Марк Израилевич!
- Здорово, пап…
- Стоять, - скомандовал Марк, ухватив за шиворот сына Юрца.
- Ну чё сразу я-то?! – с готовностью заныл тот.
Марк повёл длинным носом, со свистом втягивая воздух, потом заявил авторитетно:
- Курил.
- Да не жисть! Век воли не видать, чтоб я сдох! – побожился Юрец.
- Я те. Открывай рюкзак, - скомандовал отец, - и карманы выворачивай.
… - Что-то тут не так, - пробормотал Марк, подозрительно поглядывая на сына, который с видом оскорблённой невинности укладывал обратно в рюкзак школьные пожитки, - не так что-то… так, это вот что? - он ткнул пальцем в толстую-претолстую книгу.
- Достоевский! – с достоинством ответил Юрец, приосаниваясь и выставляя левую ногу.
- Толстенная что-то, - с недоверием протянул Тело.
- А то! Полное собрание сочинений в одном томе!
Марк с опаской взял увесистый том – в нём было килограммов пять, не меньше, - повертел в руках, полистал, встряхнул.
И из середины книги, из аккуратно вырезанного гнезда, выпала помятая пачка сигарет.
- Мерзавец, - прорычал Тело, отвешивая отпрыску леща. Юрец взвыл, - да я за Достоевского тебе голову оторву!
Майка, подглядывавшая исподтишка, беззвучно прыснула.
Прозвенел звонок к первому уроку. Тело, исполнив родительский долг, сгрёб в карман конфискованные сигареты, огляделся, не смотрит ли кто.
И отправился в коморку под лестницей – после того, как в пятом классе директриса заловила юного Тело с цигаркой, открыто курить в школе он опасался.
Столько шуму было, что на другом конце земли случилось цунами.
С трудом уместившись в коморку, Марк зубами вытянул сигарету из пачки, и хотел было прикурить, как вдруг выяснилась, что нет спичек.
Спичек не было. Зажигалки не было. Прикурить было не у кого. Полный карман сигарет и ни одной спички.
А вот это конец, понял Тело.
Время шло, в любой момент мог появиться кто-нибудь из начальства.
Марк попытался было напомнить себе, что всё равно с нового года собирался бросать курить. Он подсчитал уже как-то, что сэкономленных на сигаретах денег хватит на то, чтобы прикупить новый коврик в обожаемую «реношку».
«Дети обрадуются, - в тихом отчаянии думал он, - сволочи…»
И в тот момент, когда убитый горем Тело взялся уже за ручку, чтобы вернуться умирать на свой пост, дверь подсобки тихонько отворилась.
- Ну как? Покурили? – спросила шёпотом Майка, благожелательно глядя на печальное Тело.
- Как же, - проскулил он горестно, - спичек-то нет!
- Да пожалуйста, - и она протянула ему зажигалку, - можете себе оставить, я не курю.
Он цапнул зажигалку, как тюлень рыбу, или дворняга – кость, щёлкнул ею, жадно затянулся – раз, другой… и наступил мир.
Сынуля-мерзавец понимал толк в сигаретах.
- Это ваш мальчик был? – спросила Майка.
- Мой, засранец, - благодушно ответствовал Марк. Устроившись поудобнее, вытянув бесконечные ноги, он от удовольствия постукивал костылём по гипсу.
Правда, его не покидало какое-то беспокойство – точно он забыл что-то сделать.
- Сколько же ему?
- Тринадцать стукнуло.
- Тринадцать… - умилённо протянула Майка, потом вдруг вскинулась:
- Тринадцать?! Сколько же вам лет?
- Тридцать три.
Она снова восхитилась до невероятности:
- Это вы прямо так вот, в двадцать лет?! Вы смелый человек, Марк Израилевич.
- Да ладно, чего там, - засмущался Марк.
Под её восхищённым взглядом он рос и хорошел, как на дрожжах.
Честный Тело мог бы поведать, что ничего сложного в этом не было, что всё получилось само собой, стоило маме Цвиркуновой уехать в отпуск, а брату Яше – в очередной раз жениться. Ну, и Машке-малявке поглядеть на него примерно так же - восхищённо и обожающе.
Мог бы, но не стал. Он был честен, но ленив до крайности.
- Ай-ай-ай, - то ли шутя, то ли серьёзно сетовала Майка, - пока все нормальные люди занимались делом, я, видите ли, забивала себе голову всяческими премудростями. Теперь у всех уже большие детки, а у меня ничего... то есть ничего хорошего. Всё вовремя надо делать, правда, Марк Израилевич?
- Да можно просто Марк, - разрешил великодушно Тело, которому как раз хотелось развить тему насчёт нормальных людей и дела.
Но тут – второй раз не вовремя, - забарабанили в дверь.
- Что за шухер? – проворчал он, затушил сигарету, схватил костыль и поскакал на шум.
По дороге он вспомнил, что забыл сказать «спасибо» за зажигалку.
XXX: с ирокезом на голове, в тельняшке, драных джинсах и бёрцах вываливаюсь из рок-клуба, делаю глоток пива – и со мной громко здоровается моя ученица-пятиклассница. И я слышу, как она говорит своей маме: «Это вот та учительница, про которую я тебе говорила».
За школьной дверью маячил объект, в школе неуместный: долговязый мужик с чёрными волосами, торчащими в разные стороны, с красными нахальными глазами и небритым подбородком, выпирающим, как туфля. От него несло вчерашним коньяком и дорогими сигаретами, одет он был в кожаный плащ и мятый костюм.
«Это что за нах?» - удивился Тело.
Судя по всему, тот же вопрос мучил и пришельца. И ещё, по впечатлениям, его мучила жажда.
- Доброе утро, - прорычал он человеческим голосом, глядя на Марка неприветливо, - мне бы директора увидеть.
Тело смерил его взглядом, походя удивился, что впервые в жизни не пришлось сгибаться, и ответил ещё более неприветливо:
- С плохим поведением она после обеда принимает.
- Дык я буду себя хорошо вести, - заверил визитёр, позёвывая и обнаруживая недостаток передних зубов, - а вообще-то я по поводу работы.
- Документ есть какой? – кисло осведомился Марк. Пока он, шевеля губами, изучал паспорт, гость спросил, кивнув на гипс:
- Опасная служба. Боевые раны?
- Типа того. Кабинет директора прямо и направо.
- Спасибо, цербер, - и чудной мужик, припрятывая документы, собрался было идти, как вдруг, глянув Марку за спину, подобрался, взъерошился, со свистом, по-звериному, втянул носом воздух. Даже как будто оскалился.
Обернувшись, Тело не увидел ничего особенного.
Майка как Майка. Испарилась, как по волшебству.
- Не туда, - и Марк, ухватив резвого гостя за рукав, направил его по нужному маршруту, - там домоводство. А вам прямо и направо.
«Где-то я его видел, - думал Марк, глядя ему вслед, - причём как бы не нынче утром?»
Спустя час посетитель уходил: директриса вела его, нежно приобнимая за талию, умилённо глядела на него в упор – это та ли самая директриса, от криков которой взрывались электростанции?
Мужик вежливо кивал, отвечал что-то гулким басом, а сам всё шарил глазами туда-сюда. Вид у него был обалдевший.
- Вот, Маркуша, это наш новый учитель, - сообщила директриса, с трудом оторвавшись от него, - Иванов Роман Алексеевич. Прошу, так сказать, любить и жаловать…
- Не могу, - буркнул Тело, - женат. Ну, чему учить будете? Рукоделию?
Галстук, остроносые ботинки, костюмчик. Рубаха розовая, как у девки. Кожаная шкура до пола. Серьга в ухе.
Пижон. Видали пижонов, в друзьях у нас один пижон – Васька, но до такого гламурного ублюдка ему как до Луны.
- Будет вести у нас информатику, - сообщила директриса укоризненно. Охваченная непонятной эйфорией, она гладила рукав его кожаного макинтоша, - и вообще… знаете, так редко бывает, что человек со средствами сознаёт свою ответственность перед обществом… - продолжая в том же духе, директор пошла провожать его прямо на улицу – честь, которой не удостаивался до сих пор никто, включая главу управы.
- Очень богатый человек, - сообщила директор, вернувшись, и вытирая платочком набежавшие слёзы – вы знаете, Марк, у него своё дело, большое, серьёзное! И вот, по доброй воле хочет учить ребят, да ещё и бесплатно!
Она продолжала лепетать что-то восхищённое, но Тело уже не слышал. Он увидел, как со школьного двора с рёвом отлетел серебристый «мерседес». И задумался, зачем это всякие пидорасы идут учить недомерков, имея немеренно бабла.
Роман
Вот так просто и незатейливо я стал учителем информатики. Теперь я с этой озабоченной глаз не спущу, будьте покойны.
Заехал домой переодеться (несло от меня как от помойки), отмылся, отскрёбся до синих щёк, пошёл искать чистую чашку.
Это был квест квестов. За время Майкиного загула у меня кончились:
- мойка;
- кухня;
- корзина для грязного;
- шкаф для чистого.
Не говоря уже о рубашках-носках.
И костюмах. Костюмов тоже нет. Вот теперь случись чего, а я без костюма.
Интересно, учителя все костюмы носят, или как? Помню, в универе препод по всяким вероятностям рассекал в килте и галстуке – вероятно, решил не заморачиваться.
А ведь Майка всегда как лесопилка: сколько, мол, можно таскать кожаные портки и тенниски с черепами, ты, блин, директор, а тебя таможенники пугаются!
Сама-то небось в загс не побоялась идти, не говоря уже о всяко-прочем.
Открыл шкаф, чисто чтобы убедиться – меня тут же завалило грязным барахлом.
Не, ну нормально? Жена моя теперича профессиональный дворник и уборщица, а я тут в говне тону!
В итоге плюнул, натянул, что в углу валялось, нацепил кожанку и попёр в контор.
Там меня тоже завалило – оказывается, за то время, которое я торчал в пробках от Москвы до Зеленограда, накопилось барахла всякого… счета… факсы. Секретарша сообщила, что мой заместитель и ещё две дуры собрались в декрет.
- Детки, само собой, мои? – спросил я кисло, чисто так, на всякий случай.
Татьяна Андреевна у меня профи высочайшего класса, серьёзная тётка, помощником министра работала. Она никогда не позволит себе ухмыляться.
Теперь позволила.
В почте у меня обнаружилась ещё пара писем с фотографиями детишек – одна даже не поленилась, стрелочками разрисовала чайлдушку: вот, мол, Рома, твой носик, а ротик как похож! И такой же беззубый.
Другая завела целый дневник, в котором выложила видео ещё одного моего ребёночка.
Гляжу: похож! Сидит этакой карапет, отвёрткой тычет в сдохшую «маму», потычет-потычет, потом эдак басом: «бля-я-я-ять»… короче, вылитый я.
Пока разбирался и писал, что кому куда чего вставить и закатать, в кабинет просочилась юристка Алёна. Нарисовалась, каблучками цокая, хвостом ковёр подметая, шваркнула мне на стол пачку бумаги, сама уселась напротив, сверкая точёными коленками.
«Очень красивый у меня юрист, - подумал я, косясь, - деваха просто загляденье».
И рукастая, главное.
Полгода всего у меня работает, а как прибрала меня к рукам, точнее, ко рту.
- А что, Алёнушка, как дела у нас? – что-то в третий раз перечитываю письмо из налоговой, никак въехать не могу, что от меня хотят.
Вот Алёна – другое дело, с нею всё всегда ясно и понятно.
- Без вас – никак. Сами знаете, - она по-хозяйски закрыла дверь на ключ, потом уселась на кожаный диван.
Сперва просто сидела, посверкивая глазками, потирая ножку на ножку, потом начала извращаться – то так сядет, то этак нагнётся, то чуть не до пояса юбку задерёт.
Когда я наконец-то допёр, в чём там смысл, она разделась уже до бельишка. А бельё у неё – ого-го.
- Роман Алексеевич, вы что, меня игнорируете?
- С ума сошла? Да я только о тебе всю дорогу думаю, - и это была чистая правда. Как долго я проучительсвую – хрен знает, допустят ли меня до законного тела, пустят ли вообще на порог – тоже вопрос. И что мне, каждый день домой мотаться туда-сюда? Одного бензина цистерну сожгу.
- Вы зачастили что-то к нам на деревню, - продолжала она светский разговор, освободив ротик.
- А то… экология… бля…благодать! Деточка, ты потише всё-таки, работать ещё…
Да, умелая у меня юристка. Так что у нас там с квартирой?
- Ты как, ещё с мужем? – спросил я небрежно, когда она наконец угомонилась, а я отдышался.
- Что? Ах, да… конечно. А как иначе? А что?
- Я, деточка моя, работать у вас там буду. Преподавать соплякам информатику.
Она сперва не поняла, а когда поняла, вылупилась, как на большой Ах:
- Зачем вам это?
- Бизнес, деточка, должен быть социально ответственным, - заявил я солидно, - слыхала? Такой вот интерес у меня, пора мне с детишками... Возраст, что ли, подходит… своих нет, так хотя бы с чужими повозиться.
Прикидывая, как бы половчее наврать налоговикам, почему, понимаешь, поставщиков моих на местах нету, и на счетах-фактурах закорючки непонятные, что-то я гнал и гнал в том самом роде, а она всё слушала, слушала.
И, главное, верила. Глазки затуманились, головушка склонилась на мою могучую грудь, чуть не слёзки умиления закапали.
- Роман Алексеевич, - прошептала, кусая губки, - я не знала, что вы такой… такой!
- Всё в этой жизни не так, как кажется, - поучительно сообщил я, застёгиваясь, - вот, к примеру, по тебе не скажешь, что у тебя куча детей.
Она аж подскочила:
- Какая куча?! Одна у меня. С утра была…
- Так, стоп. Давеча на Ленинградке их было трое. То есть как? и ещё одна? Блин, Рыжая! – не на шутку перепугался я. – Итого четверо?!
Алёна похихикала в кулачок, потрепала меня по головке – совсем охамела, - и рассказала, что из всех тех детей ни одного её нет, а всё это – племянники её мужа. Дети сестры то есть.
Вот говорил же я тёте Кате покойной – куча детей и все не его. Не грех ошибиться!
Интересно было бы посмотреть на сестру эту. И, главное, на её мужа, или кто у всех этих детишек папа?
Пока я подбивал долги, выдавал распоряжения на время моего отсутствия, ездил в налоговую (единственное место, где отсасываю я) мучил меня ещё один вопрос: кто этот стервец, охранник в Майкиной школе?
В детстве мне мама говорила: «Слушайся маму, а то проснёшься во-о-о-он с теми дядьками». И показывала на панков, жрущих водку на скамейке.
Зря я маму не слушалась…
- Так, а теперь быстренько-быстренько признались мамочке, кто стырил косметичку, - ласковой змеёй прошипела Маша, заходя в комнату, - у вас есть пять минут. Потом начнутся репрессии.
- Что, мам, заканчивать пора? – спросил Юрец отсутствующим, но вежливым голосом, не отрываясь от монитора. Из динамиков неслось английское сквернословие и топот кованых ботинок. – Слышь, я что-то всё бегаю и бегаю, - это уже сестрице Лизавете, компетентно хрустящей чипсами, - а что-то никого. Одни трупы.
- Так ты проверь – может, по кругу бегаешь?
- Ты чё, в натуре! – заорал Юрец, обращаясь к одному хорошо знакомому монстру. – Это мне тут квест дали - тебя заколбасить! А каким образом – сам решу!
… – А в ответ – тишина, - снова начала Мария, - дети, блин! Мне Серёгу в поликлинику вести. Дайте хоть один глаз накрасить!
- Вчерась с полуогра-вора сняла отличный бронежилетик… - мечтательно протянула Лизавета. И тотчас, по-деловому:
- Мам, нам-то зачем твоя палитра?
Эта была чистая правда: близнецы, между собой похожие, как два яйца, были в свою очередь точной копией своего папы Марка ИзраиКостомарова - лохматые, глазастые и чёрные, как воронята. Подрисовывать тут было нечего – разве что обесцвечивать.
- Не эмы, чай, - веско заявил Юрец и вновь впал в игровой транс.
- Ну хорошо, а Светка? – продолжала придираться мать. – Она не могла взять?
- Светка – да. Она всё может. В ванной вот сорок минут моется.
- Странно как вода течёт, - пробормотала Маша, прислушиваясь, - и свет не горит.
Вода и впрямь текла так, точно бы под нею никто не мылся. И свет был выключен.
- Да она вообще в последнее время… Юрка, тут можно над трупами помародерствовать, у них трусы прикольные… шальная какая-то…
Машка встревожилась не на шутку и постучала в дверь сильнее:
- Доченька! У тебя всё хорошо?
С ужасающим грохотом растворилась дверь, и возникшая на пороге ванной Светлана завопила не своим голосом:
- У меня всё ПЛОХО! Могут меня уже оставить в покое!
Дверь захлопнулась, задвижка клацнула.
- Не поняла, - озадаченно сказала Мария, подбираясь, как овчарка перед прыжком, - так. Света. Немедленно открой дверь.
Что-то сработало в сознании подростка – скорее всего, инстинкт самосохранения. В гневе мать была всесильна.
- Ну что, - пробурчала Светлана, открыв дверь и щурясь на яркий свет.
- Ты что там делаешь? И где моя косметичка?
- Ничего я не делаю, - упорствовала Светка, стоя в тёмной ванной. У зеркала плакала полусгоревшая свечка, само зеркало было разрисовано таинственными письменами. На это ушло не менее половины губной помады.
- А ну-ка, поди сюда… ой, мама родная! – взвизгнула Маша, - Ты что с собой сотворила?!
- Что? – окрысилась Светка, отворачиваясь.
Близнецы отвлеклись от игрушки, поглядели на сестру, и застыли, открыв рты.
Во-первых, она отстриглась - то ли тупыми ножницами, то ли опасной бритвой, то ли просто пытаясь зарезаться. Некогда густая рыжая чёлка являла собой чёрт знает что: тощенькая, вся в лохмотьях, с одинокими, торчащими в разные стороны волосками.
Во-вторых, густо накрашенные глаза – левый пятью цветами, правый – двумя, красным и чёрным. Наконец, губы Светланы были покрыты чем-то вроде гуталина.
- Что-то я не припоминаю у меня в косметичке таких фенек, - пробормотала Маша, ожесточённо смаргивая, точно пытаясь прогнать кошмарное наваждение, – доченька, ты себя как вообще чувствуешь?
… - Ну вот, теперь вид у нас красивый и аккуратный, сказал папа, отрубив голову своему косому сыночку, - спустя десять минут спущенная с небес на землю, бесцеремонно подстриженная, и нещадно умытая Света с отчаянием думала о том, что супротив материнской харизмы ей пока не потянуть.
- Футболочка ничего себе, - заметила сдержанно мать, кивая на футболку с красной «анархией» на спине и черепом – на груди, - раньше я как будто её не видела.
- Так она её всю ночь разрисовывала, - охотно пояснила Лизавета.
- Предательница, - прошипела Светка.
- Ну, ну, – попеняла Маша, глядя на часы. В поликлинику они уже опоздали, а дома творилось что-то неладное.
Серёгу спустили с поводка, и он немедленно начал сучить ногами и требовать хоккей. Пришлось устроить его на кухне, выдать пакет леденцов, и включить запись финала Россия-Канада 2009 года.
- Светик, а пойдём-ка пообщаемся, - и Маша увлекла дочь в спальню и прикрыла дверь.
Сперва Светлана, надувшись, всё отрицала, потом призналась:
- Да, я пыталась накраситься!
- Да, малышка, вижу, - кивнула мать, деликатно отбирая у дочки косметичку, - давай-ка помогу.
… - Как-то раз собиралась на очередную дядияшину свадьбу, - стараясь над левым глазом, рассказывала Маша, - папа ваш выделил денежку, даже сам завёз в салон красоты… как сейчас помню, салон красоты «Страшная сила»… да, и типа захожу такая: сделайте мне… ну вы знаете… лёгонький такой, утренний мэйк-ап…
Света, аккуратно прикрыв уже накрашенный глаз, с интересом слушала.
- Да… выхожу вся из себя такая красивая, папаша стоит на улице, дымит… увидал меня, усами поперхнулся, хвать за косу – и обратно в салон… умойте, говорит, мне эту малолетнюю… тьфу! Светка, ты ничего не слышала… короче, умойте её немедля. А мне сказал: значица, так. Ещё раз накрасишься – убью нах… ну вот опять.
- Я ничего не слышала, - утешила Светлана, - и как же потом? Убил?
- А как же! Как иначе?! Он человек слова!
- Что-то неярко, - придирчиво заявила Светлана, разглядывая себя в зеркало, - если ещё за очками, глазки совсем свиные будут.
Маша пожала плечами:
- Воля твоя, но гуталиниться так свински тоже не дело. Кстати, куда намылилась?
- В школу.
- Ты ж уже ходила.
- У нас сегодня занятия дополнительные, - уклончиво ответила Светлана, - по информатике.
- Да? – заинтересовалась Маша. – Бесплатно? А почему эти двое мексиканских негодяев никуда не собираются? Алё! у вас, говорят, занятия дополнительные?
- Почему это?
- Вроде бы по информатике, Светлана говорит.
Близнецы поглядели на мать, потом друг на друга, потом мерзко захихикали, поглядывая на Светку. Та стала красной, точно рак.
- Так то для де-е-е-е-евочек, - противным послушным голосом проблеял Юрец, сотворив из своего длинного носа ехидный пятачок.
- Так, а Лизка, стало быть, мальчик? Лизавета!
- Мам, да не за информатикой она туда собирается, - зевнула Лиза, потягиваясь, - она в нашего мастера Йоду втюрилась.
Светка побледнела так, что веснушки на её носике стали синими, и заявила:
- Ты мне не сестра.
- Тру? – равнодушно осведомилась Лизавета. – Значит, мой учебник по информатике тебе не нужен?
- Это подло! – выкрикнула Светка.
- Я ничегошеньки не поняла, - деликатно вставила Машка, - кто какой мастер Йода?
- Ну Иванов, - лениво пояснила Лизавета, - информатичка в декрет ушла, так теперь вместо неё учитель информатики.
- А почему мастер Йода?
Юрец и Лизка обменялись многозначительными взглядами, потом Юрец хмыкнул:
- Ну, такой вечнозелёный эльф восемьдесят пятого левела. Без зубов, зато рубится, как бог. Чёрный пояс.
- Он ещё наши «пентюхи» школьные прокачал, сеть перенастроил. НАСА плачет, просится к нам, - вставила Лиза.
- Пообещал, что если кто-нибудь напишет работающую игру, он разрешит поиграться на своей машине. А у него там ТАКОЕ… - Юрец театрально закатил глаза и замолчал, точно не силах продолжать.
Светлана нервно икала.
- Так что все от него в трансе, - подвела Лизавета флегматичную черту.
- Дык девки любят опасных парней! Ну, которые нарушают закон, – изгалялся Юрец. - А у мастера Йоды целая «винда» нелицензионная. Светк, а Светк? Знаешь, что такое «винда»?
- Представь себе, знаю! – Светка залилась злыми слезами.
- Вот так-так, - пробормотала Маша, - понятно. Раньше как-то по физрукам больше… ну всё равно, Юра, Лиза, нехорошо! Над сёстрами не смеются.
- Я не над ней, я вообще… да ты сама погляди. Свет, не жадничай, покажи маме мастера Йоду. Ещё не слишком темно, авось, не испугается.
- Никакая он не Йода!
Лизавета махнула рукой, достала свой мобильный:
- Ща сама покажу.
Маша взяла дочкин мобильник, посмотрела на фотографию, потом на Свету, потом опять на фотографию. Вздохнула и сказала:
- Светик… он же старый… беззубый… лохматый… да ещё и компьютерщик.
- Ну, не Саша Рыбак, - солидно сострил Юрец, - зато как на клаве играет!
Маша огляделась и только сейчас заметила, что со стен комнаты исчез победитель Евровидения, а с книжной полки – самоучители игры на скрипке.
- Ну-ну, не плачь, сейчас я этим балбесам подзатыльников раздам, они и перестанут... ну что ты, маленькая, тушь ведь потечёт!
Светка тотчас перестала рыдать и спросила деловито:
- Так я пойду?
- Да бога ради, - великодушно разрешила Маша, думая про себя, что надо будет как-нибудь ненавязчиво донести до дочурки некоторые очень важные правила: не пить то, что предлагают незнакомые дяди, не ходить одной по лесу, не курить…и, самое главное, НИКОГДА не влюбляться в компьютерщиков.
Всё бы ничего, если бы для обоснования этого последнего тезиса не требовалось объяснить Светлане, почему она такая же рыженькая и умная, что и дядя Вася Рыжков.
Маша вздохнула и отправилась на кухню.
Майка
- Ну что, как я тебе? – спросил Роман, щербато ухмыляясь, – Похож на учителя?
Глаза б мои тебя не видели.
Только некуда деваться: у меня домоводство, у него информатика, а кабинеты - дверь в дверь.
И каждый божий день, и здесь то же: бабы, бабы, бабы. Вьются вокруг, сверху, снизу, облизываются, как кошки на валерьянку.
Одно и то же, одно и то же!
Однако глядеть – это одно, а почистить-отгладить-откормить – то совсем другое. Вид у Ромы не блестящий. Глазища бешеные, кумачёво-красные, патлы нечёсаные торчат, пузо прилипло к хребту. И снова тёртые кожаные штаны, тенниска, растянутая чуть до колен. И пахнет от него.
Боже, как же от него пахнет!..
Пересилив себя и стараясь дышать ртом, ответила по возможности грубо,:
- Ты похож на кучу мусора, - и прибавила:
- А директриса наша – на идиотку. Тебя ж к детям близко подпускать нельзя.
- Что, правда? – с сомнением осведомился он и поскрёб небритый подбородок, - Не знаю, пока вроде все довольны. Тут, правда, малец один в обморок у меня упал.
- Неужто только один?
- Я сказал алгоритмизировать процесс… ну неважно. Тут директриса опять. Пока мы с ней в коридоре бла-бла-бла, возвращаюсь: сучонок один стоит, меня пародирует. И так похоже, главное. Ну, присел я тихонько за его парту, а он чин по чину у доски шляется взад-вперёд, шепелявит. Тут одна девчонка захихикала, пацан на меня глазами луп-луп. И бац – в обморок. Неужто я страшный такой? А, Май?
Тоже мне, нежить сорок пятого левела…
- Да ты вообще у нас самый страшный человек. Когда идёшь по кладбищу – все лежат тихо-тихо.
- Вот сейчас смешно, - одобрил он.
- Ну, я пойду?
- Май, не злись, - заныл он снова, только уже по-настоящему, жалобно, умудряясь как-то глядеть раболепно снизу вверх, - малыш, подумай сама. У меня кончилось всё. По ночам не сплю, переживаю. Нашёл твою змеюку, помнишь, подарил на Новый год?
Ещё бы не помнить. Розовая змея с доверчивыми карими глазами, которую милый подложил под ёлочку. А она, зараза такая, на проверку оказалась воплощением вируса сифилиса в плюше.
- Майка! Пожалей ты меня. Я ж мужик, с нормальной ориентацией… при живой жене сплю в холодной кровати. С маленькой плюшевой змеёй!
- Ну, купи себе побольше, - нетерпеливо предложила я. Что такое, в самом деле!
- Я соскучился ужасно, - ласково проговорил Роман, подбираясь поближе, - а ты по мне, стало быть, нет?
Ещё сантиметр, и я умру. И он это прекрасно знает.
- Май, хватит дурака валять.
Я опомнилась и шарахнулась от него, как от того самого сифилиса. Он вскипел:
- Да что не так-то?! Что взбеленилась, на ровном-то месте! Ты же умница. Ты моя жена! Деточка моя любимая!
Задолбал своими «деточками». Все у него деточки, это чтобы имена не запоминать, что ли?
Взяв себя в руки, я решительно заявила:
- Роман Алексеевич, хватит. Дети идут. Будьте любезны вести себя прилично.
Глаза у него полыхнули красным, как у быка, из ноздрей повалил дым:
- Дети-дети! Свихнулась на детях! Что не скажи, всё одно – «дети»! Дура деревянная!
Я отвернулась и пошла по коридору к выходу. В два шага Роман догнал, схватил за плечо, сжал больно, точно лошадь укусила:
- Не доводи до греха, слышь?
От близости его голова привычно шла кругом. Или от грубости. Или от страха. Я его всё-таки побаиваюсь.
Но тут раздался бас ничуть не тише:
- Эй ты, попугайчик! Потише там!
О боже. Это ж Марк Израилевич. Ковыляет на помощь, стуча костылём.
Роман разжал пальцы, отпустил меня, повернулся неторопливо и осведомился вежливо:
- Мне послышалось, или вы ко мне?
- А к кому ж, к тебе, знамо дело, - охотно сообщил Марк, разминая с хрустом шею.
Никогда не видела петушиного боя, только сдаётся мне, что это он и есть. Два мужика, раздувшись до колоссальных размеров, стоят друг напротив друга и совершенно очевидно замышляют взаимное убийство. Синхронно сопят, вежливо скалятся и хрустят суставами.
И ведь они на самом деле того… одинаковые?! Близнецы-братья.
- Ковыляли бы вы, батенька, - задушевно посоветовал Роман, покосившись по сторонам – не смотрит ли кто, - только поаккуратнее.
- Ну-ну? А то что? – ласково подбодрил Марк.
А мой всё равно лучше, беспомощно барахталась в голове мыслишка. Роман, он красивее! Умнее! Сексуальнее, наконец!
А Марк этот…
- Ну что-что. Вторую ножку поломать можно.
- Да и у тебя, я смотрю, зубки ещё остались. Давай подрихтую? Для симметрии.
А Марк, он просто лучше.
Но тут я опомнилась и залепетала, прижимаясь к стенке (не такая я дура, чтобы огребать с двух сторон):
- Ребята… ребята, пожалуйста, не надо…
И тут, по счастью, в коридоре появились девчонки – штук десять, с толстыми книжками.
- Добрый вечер, Роман Алексеевич.
- О, припёрлись. Долго вас ждать? - поприветствовал Роман радушно. - Заползайте, только тихо.
- С ума сойти можно, - пробормотала я, недоумённо разглядывая девчонок, разодетых, разукрашенных, как на выпускной бал, - девочки, а вам… не рановато ли?
- У нас информатика теперь со второго класса, - пробасила одна, преданно глядя на Романа, и нежно поглаживая книжку «Приручаем Python`a».
- Господи, помилуй, - и тут услыхала возмущённый рёв:
- Светка, твою мать! Куда?!
Взбесившийся Марк – чёрт возьми, на это стоило поглядеть! – стуча в исступлении костылём, драл за ухо долговязенькую, хорошенькую, рыженькую, как лисёнок, девчонку в очках:
- Куда собралась?! – орал он, продолжая экзекуцию.
- П-п-п-программировать, - пищала она, вся в слезах, - пап, пусти!
Марк взбесился ещё больше:
- С рожей накрашенной? – рычал он по-волчьи. - Я тебе сейчас попрограммирую, ****ь малолетняя! Живо умываться, убью нах! – и пинками погнал дитя в туалет.
Роман, вздёрнув брови, полюбовался на это зрелище, покосился на меня, всхохотнул и прикрыл за собою дверь.
- Мерзость какая, - простонала я, закрывая глаза руками, - какое поразительное свинство!
… - Маечка, я вас ещё не видела, здравствуйте, - прервала мои страдания секретарша директора, приклеивая что-то на информационный стенд, - вам завтра на уроке надо будет кое-что огласить.
- Что случилось? – вяло спросила я, потирая виски.
- Да вот, из милиции прислали ориентировку, надо всех предупредить, особенно девочек… бдительность, так сказать, повысить.
«Внимание! Разыскивается подозреваемый в совершении нападений на девочек. Мужчина на вид 30-33-х лет, худощавого телосложения, высокого роста. Лицо вытянутое. Волосы чёрные, нос длинный. Одет в чёрные брюки, чёрную куртку, чёрные ботинки».
- Негусто, - заметила я с сомнением, - такие приметы могут к кому угодно подойти. Вот, хотя бы Роману Алексеевичу.
- А ведь правда, - заморгала глазками эта придурочная, - или вон Марку нашему. Правда, Марк?
- Что сразу я-то? – отозвался тот, волоча за собой заплаканную девчонку.
- Тут у нас опять маньяк объявился, - объяснила секретарь, - девочек ваших одних не отпускайте. Светочка, что случилось?
- Умываться не хотела, - ответил за неё Марк. Света тихонько икала.
- Посидишь со мной, - прорычал он сквозь зубы, - погодя домой отведу. И убью. А ну хватит икать! Иди воды попей!
- Это что, тоже ваша? – недоверчиво спросила я. Что-то совсем девчонка на него не похожа.
- Теперь моя, - мрачно ответил Марк, - вся в маму! Или, блин, в папу. Не знаю. Доработаю, отведу её домой и сей секунд на цепь. Ишь, удумала.
- Идите, я подежурю за вас, - тотчас вызвалась я, - идите, отведите сейчас.
- Э-э-э-э-э, нет уж… я лучше уж с вами посижу, - он больше ничего не сказал, но я увидела, как покосился на кабинет информатики.
- Да вы не бойтесь. Это он так… это мой муж.
Марк поперхнулся и посмотрел на меня с уважением.
Сел - посидел - встал - ничего не сделал??? - не комментируем (даже ай-ай-ай не говорим!!!) - он уже молодец, посидел... на горшке не держим... за тут же сделанную лужу НЕ РУГАЕМ НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ!!!! вытираем молча и живём дальше...
А вот если вдруг да с результатом... ПРАЗДНИК!!! и с бурными восторгами, и привлечением папы, и с аплодисментами!!!
- Нет, нет и нет, изволь усесться на горшок, - категорически потребовала Алёна, - будь умницей, не огорчай маму.
Военные действия ещё не развернулись, но назревали. И всё это – в маленькой, уютной, до блеска отмытой кухоньке, где на круглом столике Яша специально постелил свежую накрахмаленную скатёрку.
«Что же такое? – думал Зараза в отчаянии, - Что они завелись? Я ж плов приготовил, кисельку сварил. Сидеть бы, радоваться».
- Я не хожу на горшок, - терпеливо, как слабоумной, объясняла Катька. Она стояла, широко расставив ножки, наклонив голову, заложив руки за спину – воплощение упрямства и силы воли, живой памятник правам ребёнка. Тёмно-зелёные глазки смотрели твёрдо, в них и следа слёз не было.
У Алёны начинали трястись губы, но она ещё сдерживалась:
- Ты уже большая. Большие девочки должны ходить на горшок.
Яблоко раздора – тот самый горшок, - пять минут назад был принесён мамой и торжественно поставлен посреди кухни. На него надлежало немедленно сходить.
А на столе стыл плов. Рис уже готов был развалиться на части, не дело, когда плов перестаивает. Кисель покрывался противной плёнкой.
Над окном висел транспарант, собственноручно Яшей написанный и Катей разрисованный: «Здравствуй, Мама!!!». Красной краской, а по белому фону – Катькины маленькие ладошки – зелёные, конечно. Это её любимый цвет, она наотрез отказывается рисовать каким-то другим.
- Алёнушка, - попытался встрять Яша.
- Помолчи, - приказала жена. Он испугался и замолчал.
- Катя, ты меня не поняла?
Катька поочерёдно переводила взгляд с отца на мать. Яша не выдержал и отвернулся, Алёна встретила дочкин взгляд в штыки. Или в прицелы, так точнее.
- Катя, - снова начала она, - иди на горшочек, слышишь?
Катя ответила холодным молчанием.
- Тебе цвет не нравится? – цвет и впрямь был не ахти. Горшок был ядовито-розовый, с головой какого-то неведомого зверя. А ещё на него надлежало садиться верхом.
- Нравится, - вежливо ответила дочка, склоняя голову. Какие красивые у неё волосы, подумал умилённо Яша, коричневые, как медвежье ушко… или молочный расплавленный шоколад.
«Вот склеротик, а шоколада я и не купил».
- Быть может, папа тебя заставлял на горшок садиться, теперь ты не хочешь? – продолжала допрос Алёна, кинув предостерегающий взгляд на мужа, - Скажи мамочке, в чём дело.
Катя молчала, всё ниже наклоняя круглый крутой лобик. Нижняя губка также поехала вперёд, чёрные бровки сходились к переносице.
- Алёнушка, - снова рискнул Цвиркунов, нервно теребя полотенце, - знаешь, ведь Катя…
- Заткнись, - рявкнула Алёна, окончательно озверев, - Катя! Немедленно на горшок!
Ой, не надо было этого делать, тревожно думал Яша, не надо. Ох она этого не любит. Как только затихло под потолком эхо Алёниной истерики, Катя успокоилась, выпрямилась, подняла одну бровку и спокойно заявила:
- Нет.
Развернулась на каблучках домашних туфелек и отправилась в другую комнату. Играть.
Алёна, ярко-малиновая, поднялась с колен, рванула было с места, но Яша, осмелев от страха, перехватил её за талию и насильно усадил на диван. Одной рукой он удерживал супругу, кипящую желчью, извергающую клубы ядовитого дыма, от которого погибла бы Помпея, окажись она рядом.
Другой пытался налить стакан воды.
- Алёнушка, солнышко, - пробормотал он, - успокойся, маленькая…
От его прикосновения она взорвалась, как грязевая бомба:
- Не сметь меня трогать! Сопля, тряпка! Надо мной издеваетесь! Все! Твою жену оскорбляют, а ты смотришь! И молчишь!
Яша дождался паузы, и, пока жена набирала в лёгкие воздух, успел-таки выпалить:
- Алёна! Она в туалет ходит! Вот уже полтора года!
Алёна захлебнулась и замолчала, а Яша, осмелев, продолжил:
- Ты нервничаешь… ну ты же умница, ты можешь нервничать так, чтобы ребёнок не видел. Она же ещё маленькая, Алёнушка…
На щеках у Алёны ходили нешуточные желваки, глаза вылезали из орбит, волосы поднялись дыбом, а на концах искрили шаровые молнии.
- Зараза, - процедила она, - я тебе не Алёнушка. И не указывай мне, что и как делать. Не забывай, что вы у меня в доме.
- Вы?! – переспросил он, надеясь, что ослышался.
- Да, именно ВЫ, - повторила она упрямо, точно вбивая тупой гвоздь. Взяв себя в руки, она поднялась, поправила причёску и ткнула в транспарант:
- Макулатуру долой. И приберись тут. Не в свинарнике.
Запись в дневнике: «Не следует недооценивать педсостав! У нас длинные руки».
Маша перевела дух и потихоньку подняла над окопом каску на палке:
- Маркуша, думаю, ты всё-таки не совсем прав…
- Кто не прав, Я?! – ба-бах. Каска, сбитая влёт акустическим ударом, с жестяным дребезжанием покатилась по залитому кровью и потом ковру, а Машка юркнула в укрытие и чётко окопалась.
- Прав, милый, конечно, прав. Только как-то ты среагировал… жестковатенько.
Близнецы сбежали гулять, волоча за собой сопротивляющегося Серёгу – они чуяли, когда пора спасаться. Светлана рыдала в ванной, запершись на все засовы.
- Пришла с разукрашенной мордой! С понтом учиться! – гремел Тело, аки Илия Пророк. – Я ей покажу! Совсем охренела!
- Марк…
- Заткнись! Твоя ведь работа, Зараза малолетняя! Ты куда смотришь?
- Ей одиннадцать, - взывала Мария к мужниному разуму, - всего-навсего! Она ж ребёнок ещё! Кто не влюблялся в учителей?
- Я!!! Я их ненавидел!!!
- Слушай, хватит орать?
Но Тело и сам уже утомился. За последнее время ему слишком часто приходилось издавать громкие звуки и совершать резкие жесты.
- Убью. Под замок посажу, до совершеннолетия, - пообещал он, отдуваясь, - и мужу с рук на руки.
Дверь ванны отворилась с громыханием, Светка патетически заявила:
- Ты мне не отец!!!
- ЧТО?!!!
Реакция у ребёнка была что надо. Костыль с грохотом и треском отскочил от вовремя закрытой двери.
- Так, стоп, - решительно заявила Машка. Она бочком-бочком постепенно подобралась к мужу, приобняла его за талию, шепнула на ухо:
- Марк Израилевич, успокойся. Убьёшь ведь ребёнка, медведь. Что это тебя разобрало так?
- Ничего, - буркнул Марк, - понабрали мудачья в школу.
И замолчал. Боялся сболтнуть лишнего.
Роман
Я умоляюще глядел на часы, но стрелки быстрее не двигались.
Лучше бы я сдох вчера, право слово.
- Так, блин, - терпение у меня, и так не ангельское, скончалось в мучениях. В жизни не видел таких тупиц. – Деточки, повторяю в две тысячи последний раз: у нас есть управляющие структуры, ввод-вывод… что смешного-то?! Теперь мы хотим иметь какие-то интересные структуры данных… то есть типы всё же есть... Понятно?
Десять мальвин сидят, накручивая локоны на загаженные шоколадом пальцы. Десять! И ещё одна сосёт тошнотный полосатый леденец, – толстая, лобастая дура с розовыми лентами в пудовых крашеных косах. Эта корова – хуже всего. У неё плюшевый медведь на жирных коленках!
- Одной из отличительных черт «питона» является наличие таких встроенных в сам язык тьюплов, листов и словарей, которые иногда называют картами… - в отчаянии взывал я к коллективному разуму:
- Тьюпл состоит из элементов и имеет строго определённую длину…
Снова переглядываются и глупо хихикают.
- Так, на сегодня довольно, - да-а, проще белок наловить и им втолковать. Уже сам всё понял, а эти сидят, ушами хлопают. Сложновато, что ли? Так я сразу сказал, что будет нехорошо.
- Вопросы есть?
- Есть, - пробасила толстая. Вот на кого она похожа, понял я, на молочного порося с маслинами вместо глаз.
- Ну? – буркнул я.
- Роман Алексеевич, вы женаты?
Остальные девять прыснули.
- Женат, само собой. А вы, голубушка…
- Юленька.
- Да похер. Может, расскажете что-нибудь насчёт гуёв?
- Может, не здесь?
Я опять сдержался. Я нынче молодец.
- Деточки. Ещё вопросики? Мне ещё домой ехать, далеко.
- А почему у вас зубов нет? – вылезла теперь уже другая крокозябра. – Это так надо?
- Дедушка выбил, - никаких понятий. Может, им про скромность поведения в быту чего рассказать? Надо Майке идейку подкинуть.
Кстати, о Майках. Я заторопился:
- Так, ещё что-нибудь. Только давайте по теме.
Девки срослись головами, пошушукались, а потом одна пропищала:
- Роман Алексеевич, а что такое… - она набрала побольше воздуха, зажмурилась, и выпалила:
- ИМПЕРСОНАЦИЯ!
Фигасе, никак попёрло, удивился я. Бывает же.
- Ну… смотря какие типы вас интересуют. Есть много типов… например ди-ди-эй, пайпы именованные. Например, серверу надо некоторое время действовать как клиент… например, вирус можно закачать под правами администратора, троян запустить, чтобы получить права администратора…
- Э-э-э, нет, нет, - залепетала она, потерявшись, - я не про то. Что значит: имперсонация маленькой девочки?
- Ну, это к участковому. Или к гинекологу, - решительно открестился я, - не ко мне, в общем.
- А вот тут написано, - настаивала она, тыча мне в руки тощую книжку.
«Лолита», Набоков. Чур меня, чур, Господи.
И я, крепко-накрепко запретив себе ругаться матом, объяснил предельно чётко, что такие вещи им знать рано. Пусть сначала программирование освоят.
И, пока они возмущались, выгнал всех этих озабоченных из класса от греха подальше.
Ну, что бы вы думали? Правильно: вышли все, за исключением молочной пороси. Вес у неё такой, что просто так не сдвинешь.
- Роман Алексеевич, - пропищало корпулентное дитя, потупившись, переминаясь, отгрызая лохмотья с нижней губы, - проводите меня, пожалуйста, до дома…
- С чего бы это? – поинтересовался я мрачно, размышляя по ходу, что же из этой подушки вырастет.
Она подняла глаза, пустые и сияющие, слезливые и масляные, как у дворняжки:
- Тут написано, у нас маньяк ходит… я боюсь.
Тут я вспомнил, что сказала мне тётя Катя покойная:
- Да у вас этого добра, как у дурня махорки, пора привыкнуть, - и про себя подумал, что шла бы ты лесом. Жаль мне того маньяка, если он с тобою встренется.
Развернув за пухлые плечи, выставил-таки её за дверь и накрепко запер замок.
А ведь тысячу раз прав этот уебанец, охранник: пороть, пороть нещадно, и тотчас под замок.
Кстати, где он? Школьный коридор пуст до звона.
Ан нет, вот и мой приятель, тут как тут: вылезает из коморки под лестницей, эдакой папой Карлой, ржёт как мерин… и кто это с ним?
Майка
Раз и навсегда: мы просто курили там, под лестницей. А я даже не курила, я рыдала.
- Ничего, - утешительно гудел Марк Израилевич, протягивая мне свой платок, твёрдый, как наждак, - высморкайся.
Пока я скрежетала им, пытаясь размять, Марк отечески погладил меня по головке:
- Любов, дело такое, и семья, понимаешь… В семье, оно всяко бывает. И холодное, и горячее.
Выглядит он, конечно, как медведь, не вовремя разбуженный. А так очень даже приветливый, добрый.
Ромка вот никогда со мной так не разговаривал. Он вообще со мной никогда не разговаривает. И слушать он не умеет. Делает вид только, что слушает, сам же думает о чём-то своём, стуча по клавишам, и только к месту вставляет: «сколько?».
Марк – дело другое. И хмыкнет вовремя, и головой лохматой помотает, и скажет что-нибудь умное, от чего становится куда проще жить. Вот как сейчас, например.
Поплакалась ему, рассказала, откуда я тут, почему и зачем. Про Ромку рассказала – не всё, конечно, но вкратце («Он что, вправду директор?» – переспросил Израилевич недоверчиво, но потом согласился, что и такое может быть).
Давненько я ни с кем так долго не разговаривала. Аж четверть часа.
- С мужем помирись, поняла? – наставлял Марк, потягиваясь и занимая всё пространство от стены до стены. – Не дело. Дети – детьми, а муж – святое. Не только для детей люди женятся. Проще всего дверями хлопать, а нет чтобы разрулить как надо… тем более ежели ты его любишь... за что - непонятно, но дело, конечно, твоё. Локти ведь кусать будешь! Я вот от своей сколько раз уходил?
Тут он задумался, поднял глаза, ища ответ на потолке.
- Сколько?
- Не помню, - признался он, - часто. Но локти завсегда кусал.
Я не выдержала и рассмеялась. Глядя на меня, засмеялся и он. Так, хохоча, и подталкивая друг друга под рёбра, вышли мы из коморки.
Роман
Я прокурору бы, ясен пень, объяснял, что не помню, как вышло. А так скажу в двух словах: выбил из-под него на хрен костыль и, когда он повалился на пол, принялся пинать в голову.
Само собой, целил в другое, но то самое он защищал куда старательнее.
Остановился только тогда, когда моя законная зассыха повисла на мне, как болонка на медведе, и заверещала зайцем, мешаясь нещадно: «Рома, не надо, Рома то, Рома сё». Я её не слушал, привык уже, но тут услыхал интересное.
- НЕГО Ж ДЕТЕЙ КУЧА!!!
О как.
- Ну-ну? – я остановился, с новым интересом рассматривая этого инвалида. – Что-что?
- Ничего… - пролепетала она, глядя на меня, как хомяк на змеюку, дрожа всем телом, отползая к стене.
Она что, меня боится?
- Господи, что тут у вас? – а-а-а-а, ну конечно, куда ж без этой, секретарши директрисы. Курица.
- Ничего, - проворчал тот, поднимаясь с пола без посторонней помощи. Здоровый бугай, - шагнул неловко. С лестницы упал.
Та поглядела недоверчиво – как же, до ближайшей лестницы метров сто, - но костыль подбирать бросилась. Моя дура поскакала за аптечкой, а мужик стоял, опираясь на стену, потирал голову, кривил рожу и смотрел на меня. Задумчиво, без никакой злобы.
- Ты это, зёма… извини, лады? – подкатил было я. На что он ответил негромко и как-то ласково:
- Само собой, извиняю. А чуть опосля ещё больше извиню.
И тут я как-то сразу понял, что завести детей будет нелегко.
Как быть, если любишь мужа, хочешь родить девочку, но не от него?
- Пора спать? – спросил Яша у дочери.
Катя посмотрела на часы, на отца, и согласилась.
Пока мылись, чистили зубы, и выясняли, кто из них скорее заснёт, в замке повернулся ключ. Открылась и закрылась дверь.
Зараза глянул на часы. Полдесятого вечера.
- Мама? – спросила Катя, позёвывая. Яша кивнул.
- Она мне почитает?
- Дочка, мама устала. Что тебе почитать? – спросил просто так, для порядку, уже доставая с полки зелёную книжку.
«Опять завёл шарманку, - подумала недовольно Алёна, заваривая кофе, - ведь не надоедает же».
- … как вовсе маленькая была, на эту девчоночку люди дивовались. Не то что девки-бабы, а и мужики Степану говорили: «Не иначе эта у тебя, Степан, из кистей выпала. В кого только зародилась! Сама чёрненька да басенька, а глазки зелёненьки»…
Историю про хозяйку Медной горы Алёна слушала в тысячу первый раз, знала её почти наизусть. Ещё когда крошечная Катька маялась животом, не помогало ничего, кроме этой самой книжки. И папиного голоса.
Все говорили, что это не муж, а золото. Как только стало известно об Алёниной беременности, Зараза переродился. Тот самый Цвиркунов, сексуально озабоченный и вечно голодный, как дембель, целыми днями обрывал телефон, выясняя, что маленькому хочется поесть, что попить, как маленький себя чувствует, как поспал?
Вопросы адресовывались тому мелкому, непонятному, но уже капризному существу, которое сидело в животе, а Алёне отводилась почётная роль толмача и толкователя.
Сразу после рождения Катя заявила прямо и недвусмысленно, что подчинённых ролей она не потерпит. Как-то сразу стало понятно, кто в этом доме хозяйка. И Зараза, которого ни одной из жён не удавалось прибрать к рукам, сделался дочкиным подкаблучником.
Алёна, дико мужа любившая, самоотверженно сгоняла наползшие килограммы и отращивала поредевшие волосы. Сотой доли её героизма хватило бы на то, чтобы прорвать с десяток блокад Ленинграда.
И вот настал тот день, когда она торжественно влезла в дородовое платье, накрасилась, уложила заметно погустевшие волосы и даже вставила зуб, сожранный родной дочкой. Выплыла в гостиную.
Полуголый Зараза тихо млел на ковре, на спине у него восседала Катька, методично разбираясь со свежеподаренной азбукой: запускала лапку в ящик, доставала буковки и примагничивала их на дощечку.
- Яшенька, ты ничего не замечаешь? – потеряв терпение, спросила Алёна.
- Алёнка, ***! – заорал Зараза так, что задребезжали висюльки на люстре. – Бля буду! Моя дочь, МОЯ!!!
На магнитной доске гордо алело слово из трёх букв, только что выложенное Катей.
- Это вместо экспертизы дэ-эн-ка? - криво улыбнувшись, спросила жена. И ушла умываться.
Никчема, бесхребетный тип, неудачник! Даже когда жена взбунтовалась и ушла работать, он этого не заметил: он стирал пелёнки и гладил Катины платья.
Он не сразу заметил, что появился Роман Алексеевич, - нахальный, красивый, брутальный тип, далее минета не пускавший… Жена приходила домой за полночь, от неё пахло коньяком и Настоящим Мужиком, а Зараза кротко улыбался и готовил завтрак.
И всё бы ничего, если бы он отказывался ссориться с женой. Он отказывался конфликтовать с мамой своей дочки, и это бесило, бесило по-страшному!
И дочка. Алёна так мечтала познакомиться с нею, так ждала её… а вылезло что-то непонятное, ни на кого не похожее…
В другой комнате Катя спросила сонно:
- Папа, я на кого похожа?
- На маму, кошечка, - тотчас ответил Яша.
«Как же, - зло усмехнулась Алёна, - на маму. Гляделки зелёные, волосы коричневые. А голос! А манеры! Это не моя дочь. Это лесное отродье какое-то».
Когда дочка заснула, Зараза тихонько прошёл на кухню, поцеловал жену в плечо.
Алёна, дёрнувшись, процедила сквозь зубы:
- На маму, значит, похожа? Заделал себе зазнобу, извращенец, ебака...
ХХХ: привет, можно с тобой познакомиться?
YYY: приветики=)) можно)
ХХХ: ты всегда под этим ником сидишь?
YYY: ну да, а что?)
ХХХ: и ты вчера в подъезде корпуса 1213 написала маркером свой ник, и предложение познакомиться?
YYY: я и не думала что подействует)а ты там живёшь да?)как тебя зовут?
ХХХ: да, я там живу. И ЧТОБ ТЫ, СУКА, ПРИШЛА ЩАЗ ЖЕ И ВСЮ ПИСАНИНУ ОТТЁРЛА, ИНАЧЕ НАЙДУ И ПОКАРАЮ АНАЛЬНО!!!
ХХХ: приятно было познакомиться, досвидания
Стулья закончились, погребённые под ворохом примеренного и отвергнутого с негодованием тряпья, все зеркала и зеркальца, сколько их было в комнате, запотели от натуги, а Света битый час крутилась перед зеркалом, прилаживая рыжие обстриженные волосы то так, то эдак.
Вот уже сорок минут пыталась накраситься таким манером, чтобы с папой получилось нормально, а без папы – как надо.
- Никак не получается! – чуть не плача, сообщила она сестрице. – Я всё равно как малолеток.
Лизавета, оторвавшись от книжки, оценивающе поглядела на сестрицу – с одной стороны, потом с другой, и вынесла окончательное решение:
- Малолеток и есть. Что, опять к мастеру Йоде на дополнительные занятия?
- Ну, дура же, – уже привычно обиделась Светлана, покраснев до самой макушки.
Помада кончилась, но толку не было никакого.
- Это не я, это ты, - хладнокровно парировала Лизавета, - а ты, систер, хоть с головой в помаду нырни, ему ни к чему все твои рюшечки.
- Ты почём знаешь, к чему или нет? – окрысилась Светка. – Тоже мне, секс-бомба. Прыщи сперва выведи, потом поучай.
- Прыщи прыщами, а вот знаю, - улыбнулась Лизавета, загадочная, как Мона Лиза.
Светлана покосилась на сестру и вдруг удивилась.
Вроде бы эта была та же самая Лизка, близнец Костомаров, пацан в юбке. Только за последние несколько месяцев она незаметно изменилась. Скулы на мордочке заострились, приподнялись, в длинных шоколадных глазах появилось выражение и даже мысль какая-то забредала. Туповатое хладнокровие и ограниченность – папино наследство, - стало походить на таинственную молчаливость.
Светлана вдруг припомнила, что за последнее время то и дело заставала старшую сестру за непринуждёнными беседами с субъектами, совершенно для этого не подходящими – теми же престарелыми тридцатилетними мужиками. Припомнила, что те самые пацаны, которые недавно били по ногам Лизку, бессменного бомбардира ЛФК «Два дебила», теперь забивают своими тщедушными телами скамейки у подъезда (а в особо урожайные дни и лестничные клетки), таскают цветы под окна.
И давно уже под полустёршейся надписью «Машка – ****ь», обосновалась надпись «Лизка - дура».
- Спорим на твой мобильник, что я у твоей деточки после уроков зависну? – лениво предложила Лизавета, глянув на себя в зеркало. Мельком. Уверенно. Как большая.
Роман
На следующий день я в школу приехал пораньше.
Мне не спалось. Не до того было. Всю ночь колбасился с боку на бок, всю голову сломал себе.
Сходил я к врачу. Медицинское светило полазило ко мне во все места ватной палочкой и стекляшками, и наказало прийти через недельку.
Я и пришёл. Пришёл, значит, подошёл к девке на стойке, представился.
А она вдруг как прыснет! Потом, правда, взяла себя в наманикюренные ручки и серьёзно сказала:
- Как же, Роман Алексеевич, ждём вас. Сию секунду. Готовы ваши результаты, проходите, пожалуйста.
Пошёл я к светилу в кабинет. А там, чтоб я сдох, сидит куча других светил, собрались как на парад. Собрались все вокруг стола, почитают там что-то такое, рылами поводят, поглядят друг на друга – и давай ржать.
Дай, думаю, тоже повеселюсь. За такие-то деньги.
- Здравствуйте, - говорю.
Профессор мой, красная физия с лысой головой, поглядел на меня сквозь очки, побагровел ещё больше весь, раздулся, как шар, чуть не фыркает, и говорит придушённо:
- А, вот и Роман Алексеевич. Проходите, пожалуйста, - и, думая, видимо, что я не вижу, своим приятелям эдак на меня глазом косит.
Остальные костоправы разбрелись по своим делам. Расходились, глаза в пол, щёки раздувая, чуть не лопаясь. За дверью, я слышу, опять ржут.
- Что, настроение хорошее? – интересуюсь.
Тот сделал вид, что ищет нужные бумажки:
- Да. Давайте, Роман Алексеевич, по сути. Изучили мы с коллегами результаты ваших анализов.
- Ну-ну?
- Ну, как вам сказать, - состроил он наконец умную рожу, - порадовать вас особо нечем. Впрочем, и огорчить не смогу. Всё зависит от того, что именно вы хотите.
- Я, кажется, задачу чётко сформулировал, - начал было я, но тот поднял чистенькую пухлую ручонку:
- Пожалуйста, Роман… хе-хе… Алексеевич… или можно просто Роман?
- Нельзя.
- Жаль, - искренне пожалел тот, - очень жаль… так вот, Роман Алексеевич, вы ничего не хотите добавить к тому, что сообщили на первичном приёме?
- Нет вроде бы, - ответил я, подумав, что сейчас чертовски хочу добавить ему пинка под жирный зад.
- Вот вы сообщили, - завёл он, поглядывая в бумажку, - что никаких оперативных вмешательств у нас с вами не было.
- Ну не было.
- Вы уверены?
- В чём? В том, что смогу отличить оперативное вмешательство от неоперативного?
Айболит поглядел на меня, ласково склонив голову, и тараканьим тихоньким голоском сказал:
- Хирургическая коррекция пола – это тоже операция, Роман Алексеевич.
Нет, я стерпел. Я просто взял его как следует за дряблое горлышко, приподнял над столиком и потряс легонько, чтобы мозги на место вставить. И объяснил популярно, что если эта сволочь в халате собирается и дальше надо мной издеваться, то оперативное вмешательство понадобится ему.
- Ну, зачем так сразу нервничать? - недовольно осведомился этот козёл, поправляя очки. - Гендерная дисфория – нормальное дело, неужели вам психиатр ничего не объяснял?
Я и тут стерпел:
- Слушай внимательно, придурок. Никакой операции никогда у меня не было. Точка. Тебе есть что сказать по поводу детей?
- По поводу детей, - с готовностью повторил тот, снимая очки и устремляя глаза в потолок, - это такие маленькие человеческие личинки-паразиты, которые сначала выедают у тебя мозги и выпивают все жизненные соки. Только в отличие от ординарных паразитов, которые точно знают, что не надо хозяина убивать до конца, ибо сдохнешь, эти паразиты норовят высосать и сожрать всё. Потому что они как раз не сдохнут. Потом, высосав всё возможное, заявляют, что у них теперь своя жизнь и в гробу они тебя видали, что ты им не указ и вали на дачу, и не мешай устраивать личную жизнь. И не перхай по ночам.
- О как, - пробормотал я, отодвигаясь на всякий случай к двери.
- Так вот, Роман Алексеевич, здесь я вас обрадую. Всё это вам не грозит. Видите ли, ваши анализы выглядят так, точно их сдавала женщина… если бы, конечно, у неё была сперма.
… - Из предложенного графика легко видеть, что алгоритм – это такая последовательность действий, которые должен выполнить кто-то для достижения конкретной цели… алгоритм содержит несколько шагов. Шаг – отдельное законченное действие…
Значит, так, пытался сообразить я по ходу.
Хочешь семью – надо детей.
Детей, которых нет и быть не может.
Тупик?
Спокойно. Этого быть не может. Должен быть какой-то выход. Какое-то решение.
- Алгоритмы имеют следующее свойство… они того… дискретны. Знает кто-нибудь, что такое дискретность? - так просто спросил, для очистки совести. И, к моему немереному изумлению, поднялась рука.
Близняшка Костомарова, девчонка, с которой пересеклись тогда на Ленинградке, когда Алёнин муж мне «мерс» разбил. Её брат исправно хлопает ушами, ничего не понимая, а эта что-то себе думает, записывает. Худющая как тростинка, волосы чёрные, блестящие, как у индианки. Вот ведь, папаша у неё уёбище ещё то, а дочка замечательная.
Да, я выяснил, что папаша Костомаров – это тот самый подлюга-охранник, с которого так жинка моя балдеет, которому я по яйцам напинал. И эти близняшки, и рыжая Светка – это всё его. И ещё, говорят, кто-то маленький у них есть.
Стервец, да и только.
- Да, Лиза?
Лизавета неторопливо поднялась, опираясь на парту, и ответила, да так, словно мне же и объясняла: дискретность, мол, или прерывность, раздельность, в данном случае разбиение алгоритма на шаги… и так далее. А что, хорошо сказано, с уважением подумал я, незаметно записывая.
Да, из такого навоза такой брильянт получился. Чего только природа не сотворит.
- Иные свойства алгоритма – понятность, точность, результативность, массовость…
Выход есть, и не один.
Выход номер раз: поменять жену. Так, это дудки. Во-первых, я её люблю, даже такой безмозглой дурой. Во-вторых, и в главных, ни с кем, кроме неё, я не могу переспать без последствий.
Краем глаза заметил, как какой-то красноглазый волосатый недомерок с последней парты кинул Костомаровой записку.
– Алгоритмы подразделяются на три вида – линейные, разветвляющийся и циклические… Примеры алгоритмов назовёте?
- Уборка мусора!
- Подготовка уроков!
- Поиск выхода из безвыходной ситуации.
Бля, это кто?
- Что-что?
Лизавета, оперев острый подбородок в тощенькую руку, смотрит на меня в упор, безо всякого смущения, без никакого выражения, и чуть улыбается уголком рта.
Вот зверушка. Записка, кстати, так и лежит на углу стола, даже не притронулась.
… Так, а если жену не менять? Тогда выход номер два: можно же, например, усыновить кого-нибудь? Так ведь там психиатры всякие нужны… а если, к примеру, психиатр поставит мне какой-нибудь этот… как это там врач сказал? Транссексуализьм?!
Потный вал моего вдохновения прервал звонок, чему я был безумно рад.
- Короче. Давайте, составьте к следующему уроку алгоритм… ну пусть будет сбора портфеля. Плюс сформулируем систему команд исполнителя, число шагов, опишем среду исполнителя…
- А можно пятницу? – вякнула одна.
- Очень смешно. Вы поняли. Поняли?
Не, ни фига не поняли. Сидят, смотрят как на диво-дивное.
Одна Лизаветка что-то высматривает в окне, посасывая ручку.
Терпеливо дождавшись, пока все выйдут, она достала свои записи и принялась меня расспрашивать. И не про всякую срамоту, а по делу. И слушает внимательно, и говорит мало и вовремя, и свою точку зрения имеет, и отстаивает её убедительным баском.
Причём особо рассказать мне было нечего – сама она до всего допёрла. Прирождённый программист.
Я даже чмокнул её в макушку на радостях – она как раз показывала программку, собственноручно написанную. Замечательная штука, хоть сейчас на продажу! Что за прелесть девчонка, умница! Я бы такую дочуру с руками оторвал.
- Что-то папашу вашего не видно сегодня? – спросил походя. Никак не могу я к такой лапочке на «ты».
- А он завтра будет. Сегодня вечером только со смены из Москвы вернётся.
Иоська: Что делать, если сестра отбила парня?
Sweet @ngel (Мудрец): Убей сестру.
- Котёнок, ну в сотый раз же одно и то же… Юрочка, ну соберись уже!
- Мам, я обсобирался. Я третий час собираюсь. Почему Лизка балду бьёт, а я отдуваюсь?
- Да потому что она выучила всё за полчаса! Это же Некрасов, не Тредиаковский!
- Мам, ну не ругайся.
- Дерево! Ни бе, ни ме, ни кукареку! А ну давай заново!
И Юрец, зажмурившись от негодования, заорал что было мочи:
- Был господин невысокого рода! Он деревнишку на взятки купил! Жил в ней безвыездно тридцать три года! Вольничал, бражничал, горькую пил!
- Тихо ты, - приоткрыв осторожно уши, приказала Маша, - не форсируй, не Маяковский.
Это было излишне – запал у Юрца кончился, он продолжал куда более неуверенно:
- Дочь обругав… муженька благоверного… выгнал? Или прогнал голым?
- Заново, - безжалостно заявила мать.
- Ну, слово одно подскажи! – взмолился сын. – Мама, будь человеком!
- Значит, так. Вот тебе ещё час, не выучишь – никаких компьютеров, - и Мария, скрепя сердце, удалилась гладить, а Юрец тщетно взывал к справедливости: «Мам, ну я всё остальное-то знаю! Ну, мам!»
«Наградил бог детьми, - размышлял Маша, благодушно возя утюгом, - и в кого они такие? Нет, ну эти двое – вылитые папаша. Конечно, папаша не самый плохой, но можно было быть и поумнее… и, блин, поаккуратнее!»
Тихонько выругавшись, пошла в ванну, застирывать с Марковой рубашки упрямое чёрное пятно, словно бы от туши для ресниц. И уже на подходе к ванной, проходя мимо комнаты девчонок, услыхала пронзительный нечеловеческий вопль, звуки ударов и грохот падающих тяжёлых предметов.
Влетев в комнату, Маша увидала, что Лизавета лежит на полу, заваленная подушками и одеялом, так, что наружу торчат только две тощие брыкающиеся ноги, а сверху… да, сверху никто иной, как Светланка – та самая тихонькая Светочка, Светик-Семицветик, короче, самая мирная во всём мире девочка, сидит верхом на старшей сестре и размахивает огромными портновскими ножницами, непонятно откуда взявшимися.
Да ещё и на лице у Лизки подушка, и через эту подушку становится совершенно ясно: происходит смертоубийство.
Медлить было нельзя: молниеносным пинком Маша сбросила Светку с насеста, вырвала у неё из рук холодное оружие и под горячую руку треснула по щеке.
Лизка вылезла из-под подушки, пытаясь отдышаться.
- Блин, это что было? – ошарашено поинтересовался Юрец, возникая в дверях.
- Пошёл уроки учить! – рявкнула мать. – А теперь, блин, что это было?!
Светлана сидела в углу, потирая скулу и сверкая глазами, а Лизавета, которой изменило всегдашнее хладнокровие, пожаловалась возмущённо:
- Эта психическая! Её под замок надо! Она меня зарезать хотела!
- Что вы тут затеяли? Света, ты что, с ума сошла, с сестрой такие игры играть?
- Она, лахудра, мне не сестра, - процедила Светка.
- Сижу, никого не трогаю, - доложила Лизавета, - а эта кидается на меня с ножницами, с подушками тоже. За что, главное?
- Ты знаешь, за что, шлюха!
- Света!
Постепенно из отрывочных и невнятных угроз, из возмущённых воплей и криков вырисовывалась картина ошеломляющая. Светка ревновала Лизавету к кому-то. И за этого кого-то готова была её зарезать.
- Я что, с ума схожу, да? – спросила Маша саму себя. – Света, доченька!
- Отвалите от меня все! – взвизгнула Светлана, ринулась вон из комнаты и с грохотом заперлась в ванной.
С минуту простояла мёртвая тишина. Потом с кухни Юрец завёл неуверенно: «Стану убийством я руки марать… нет, не тебе умирать… муб твою ять… ****ь…»
- Я всё слышу! – крикнула мать и повернулась к Лизавете:
- Немедленно отвечай, что натворила. Опять её дразнила?
- Не дразнила я её, - твёрдо заявил Лизавета, - всего и делов – после урока задержалась. Мам! Ничего такого не было!
Маша почувствовала приближение инфаркта:
- Ты охренела, доча?! Что значит «ничего такого»? Где задержалась?! С кем?
- Да этот, - проворчала Лизавета, хмурясь и ухмыляясь одновременно, - мастер Йода. Деточка…
- Кто?! А-а-а-а! Опять этот, муза её?!
- Он самый. Я ему: Роман Алексеевич, ну вычислительное же ядро ничего не знает об уй. Так ведь есть синглтон таск-менеджер, в нём хранятся более простые объекты классов таск-прогресс… Он мне: ну создавай объект, добавляй в объект класса таск-менеджер…
- Лиза, побойся Бога!
- Ну, объяснять принялся. Вот, грит, иди сама покажи свой инструмент… и мои заодно посмотришь. Ну, я и села к нему…
- ЧТО?! КУДА?!
- Мам, ты не ори. Куда-куда, за стол, к машине. А он, само собой, сверху… мам, ну хорош! Всего-то обнял и поцеловал! А эта, оказывается, всё видела. Теперь из-за спины на меня кинулась!
Маша крепко схватила голову и сжала изо всех сил. Голова раскалывалась.
Да тут ещё и дверь позвонили.
- Кто бы это… привет, Яш, Катенька, здравствуй! Вы к нам?
На пороге стояли Яша и Катька. На плече у Заразы висел полупустой рюкзак, а дочка прижимала к груди книжку «Медной горы хозяйка».
- Ой, Яша, здорово! – радостно поприветствовал Юрец любимого дядьку. – А я тут про тебя стих учу… как это там… крепко обидел холопа… наверное?
- Крепко обидел холопа примерного, Якова верного, - деревянно улыбаясь, продолжил Зараза, - Маш. Мы переночуем?
- Да ради бога. Что, Алёна опять дурит?
Яша буркнул что-то невнятно-утвердительное.
Около часа назад на мобилу Алёне позвонили.
Она посмотрела, кто звонит, глаза заблестели, щёчки зарозовели, голос стал ангельским:
- Да, Роман Алексеевич? Я слушаю вас. Прямо сейчас? Дайте мне полчаса. Так, сходите-ка к Машке, - это уже Якову, совсем другим голосом, - у меня дела.
- Кате спать скоро, - выступил было Цвиркунов, - время позднее.
- Такси возьми, - бросила Алёна, брезгливо кидая на стол мятую сотню, - даже вспотеть толком не успеешь.
Уже выходя из подъезда с Катькой на руках, Яша столкнулся с тем самым Романом Алексеевичем, который протянул обалдело: «Здравствуйте… вы это… куда? Ни фига себе…»
Роман
Вот это баба, думал я, глядя, как эти двое бредут куда-то в никуда.
Пришлось ублажать эту нимфоманку, чтобы почву подготовить, удобрить, так сказать. Я постарался, и моя дура была в истерике.
- Деточка, - проворковал я, когда она лежала кверху носом, вся в экстазе, - мне помощь ваша нужна. Очень. Срочно.
- Всё, что угодно, - отозвалась она, не раздумывая ни секунды.
- Тогда быстренько одевайтесь. Надо поспеть к последней электричке из Москвы.
ХХХ: еду на дачу, чтобы заняться сексом с бывшей женой. А тебе слабо?
YYY: Честно? Да. Мне мужчины нравятся...
Дети утихомирены и уложены, чаёк заварен и пьётся потихоньку, на кухне пахнет борщом и печеньями, на столе – безымянный цветок в склянке.
И Мария, взявшись за дело как следует, в считанные секунды выбила из брата чистосердечное признание, всё обдумала и вынесла приговор:
- Тупой меланхолик. Бесхребетный притом.
- А что делать? – осведомился безнадёжно Яша. – Бить, что ли? При ребёнке устраивать разборки? И потом, какая-никакая, она мама. Детям нужны мамы, говорят.
- Кто говорит?
- Все говорят. Если, к примеру, разводиться, Катю ей оставят. И что с Катей будет?
- То же самое будет, - нетерпеливо заявила Маша, - только ты будешь жить здесь, а в её хлев приходить убираться, готовить, чистить, да ещё и презервативы использованные собирать, с тебя станется. Яша, ты овца.
- Ругай - ругай родного брата, - горько произнёс Зараза, - нет чтобы придумать что-нибудь, помочь как-то. Хотя чем тут поможешь…
- Эх, Зараза, Зараза, - горестно вздохнула Маша, - вы ли это?
Потом сняла очки, пососала дужку, подумала и сказала:
- Кое-чем помочь могу. Посидеть с Катюшкой.
- Я сам могу посидеть с Катюшкой. Мне ж идти некуда.
- А вот тут ты ошибаешься. Идти надо. Даже адресок могу точный сказать: корпус десять четырнадцать, первый этаж.
- А что там? – вяло спросил Яша, обуваясь. Он привык слушаться сестру.
- Там-то? Магазин там, круглосуточный. Маруся там. Плачет, томится и ждёт, пока придёт её любимый Зараза. Какова преданность, а?
Яша упёр глаза в пол. Уши у него начали розоветь.
- Я не смогу.
- Сможешь, - категорически заявила Мария, сунув ему в руку безымянный цветок, - должен, Яша!
И, уже закрывая за братом дверь, завершила твёрдо:
- И раньше утра не возвращайся! Не пущу.
ХХХ: А как раньше обходились без наркоза?
YYY: Наносили удар по затылку, и в момент потери сознания - оперировали.
ZZZ: Оперативная такая хирургия…
«Нефигово было бы пивка испить», - подумал Марк, уже подходя к прилавку круглосуточного магазина. Тело лучше знало, что надо, и действовало быстрее, чем мозги.
- Привет, Маруся, - поздоровался он галантно.
- Здорово, Марк Израилевич, как дела твои? – приветливо откликнулась продавщица Маруся, полненькая, беленькая, налитая, как антоновское яблочко.
В далёком прошлом эта самая Маруся носила фамилию Цвиркунова и была самой первой Яшиной женой.
- Батюшки, а чего это ты с палочкой?
- Да так, ногу мальца повредил, сейчас уже нормально. Выдай-ка мне пивца ярославского.
- Бедненький, - от всей души пожалела Маруся, - сейчас принесу, у меня припрятано настоящее, прямо оттуда.
«Вот ведь как сильно меняет человека правильное замужество, - подумал Тело, - за Яшкой что было? Дура баба, безрукая, ни пирогов испечь, ни другой какой заботы. За грузина вышла – на, пожалуйста, хорошим мужикам за пивом летает как арол!»
Расплатившись и сказав «спасибо», Тело поковылял дальше.
Дождя не было целый день, целый день же светило ласковое осеннее солнышко, теперь по вечернему времени земля была мягкой и тёплой, листья так и шушукались под ногами, приглашая забить на всё и прогуляться. Марк решил, что прогуляться надо: «Заодно и ногу закачаю, а то достало уже инвалидом ходить».
Две недели истекли, гипс Марк уже спилил, но прихрамывал по-прежнему сильно.
«Пошибче выздоравливать надо, - думал Тело, - ещё страсть как надо одному пидору яйца отбить, что с хромой ногой неудобно».
Ненависть к преподам большим и малым, оставшаяся было в далёком и счастливом детстве, вспыхнула в нём с новой силой. Некоторое время Марк со смаком обдумывал детали грядущей расправы над мудаком-информатиком, и как бы всё это обстряпать, чтобы ничего за это не было. Но уже через пять минут природа и пиво сделали своё дело.
Тело успокоился.
Дорога его шла через пустой пляж, потом углубилась в лес.
«О, а это самое место, - вспомнил он, - где у меня это самое… или всё-таки не у меня? Но всё равно хорошо сосала, стерва!»
Похмыкивая и мотая головой, Марк сделал большой и вкусный глоток.
И тут прямо перед ним, откуда ни возьмись, возникла девушка - точно вытолкнули её. Она постояла, вглядываясь в темноту, а потом неуверенно двинулась ему навстречу.
Тело, видевший ночью не хуже, чем днём, тотчас узнал её:
- О, Алёнка. А ты что тут делаешь?
- Тело, это ты? – спросила она недоумённо. – А… ты один?
- А кого тебе ещё надо?
- Нет… никого, - она как-то дёргалась, тоскливо косясь куда-то вбок, - тебя мне надо.
«Пьяная она, что ли?» - удивился Марк и собрался было попрощаться, как вдруг Алёна, точно в воду ныряя, рухнула перед ним на колени.
- Какого хера?… - но она приложила палец к губам и, странно улыбаясь, принялась расстёгивать «молнию» на его штанах:
- Тс-с-с-с-с, тихонечко… блин! Какая у тебя задница…
- Что, заебенная? – спросил он несколько самодовольно.
- Колючая!
Тел обиделся было, но уже несколько секунд спустя, отбросив всяческие сомнения и рыча, запрокинул голову и самозабвенно задвигался туда-сюда.
И тут на его затылок обрушился тяжёлый удар.
Роман
- Ни хера себе, - пробормотал я, откладывая монтировку, обмотанную курткой, - до фига же жрать придётся…
- Вы с ума сошли? – прошептала Рыжая, вытирая пострадавший рот. Падая, он ей чуть пасть не порвал. – Вы что делаете? Вы его что, убить хотите?
- Да боже упаси, - поклялся я, всё примеряясь, как бы половчее это всё оттяпать. Скальпель-то у меня есть, и перчатки резиновые нашёл, только ведь надо это того… в руки взять?! А как я его возьму?!
И потом, как резать – с яйцами или без? Без яиц вроде бы попроще… вот ежели бы оттянуть чуток… Бля, кровищи будет…
- Деточка, помогите, - взмолился я, - вам всё ж попривычнее.
- Что-что?! – вылупилась она на меня, раззявив работящий рот.
- Ну, хрен вытяни, ёлки-палки! - рассердился я. Вот дура! - Возьми и вытяни, полночи тут возиться, что ли?!
- Роман Алексеевич, я как-то… - залепетала Рыжая, глядя на меня со страхом. Ещё бы – тёмная ночь, лес, скальпель и злой начальник, - вы не говорили… я не могу.
- Давай не ломайся, - приказал я, отлично понимая, что отказываться ей не с руки, - ты оттянешь, я чикну – он и не проснётся.
- Но ведь он и так… не проснётся?!
И уже хотел я ей объяснить популярно, что сейчас с ней будет, как вдруг за соседними кустами шумно завозились. Кто-то пёр напролом через тёмный лес, шушукаясь и хихикая, потом активно завозились, а потом, спустя пару минут раздался отменно высокий бабий визг:
- Яшенька, ну не здесь же! Миленький, Яшенька!!! М-м-м-м-м… О! о!! о!!!
Я покамест соображал, что к чему, моя дура возопила не своим голосом:
- ЦВИРКУНОВ, СУКА!!!
- Бля, охуела?! – взревел я, бросая всё и зажимая ей хавальник.
И как она не мычала, как ни кусалась, запихал её под мышку и драла!
ХХХ: а когда у парня серьга в левом ухе - это что значит?
YYY: это значит, что он - единственный сын в семье казака...
ХХХ: а если в правом?
YYY: тогда это означает, что он пидорас.
ХХХ: а когда в обоих?
YYY: значит, его отцу не повезло. Единственный сын - и тот пидорас…
- Яша, это Марк, что ли? – спросила испуганная Маруся, присматриваясь.
- Похоже на то, - Яша, встав на коленки, боязливо ощупывал безжизненное Тело.
Увидел его затылок – и похолодел.
- Вот беда-то… Он как, жив? – прошептала Маруся, хрустя пальцами.
- Да жив, жив, само собой, - кивнул Зараза, совершенно в этом не уверенный, - что такому бугаю сделается…
И тут Марк пошевелился, приподнялся. С трудом сел.
- От блин, Тело! Слава богу, - порадовался Яша, - что это ты тут валяешься?
- ****ь где твоя? – спросил Марк, мутно глядя на друга в упор.
- Ты полегче, - с достоинством отозвалась Маруся.
- Я почём знаю, - пожал плечами Яша, - идём, гуляем, смотрю – Тело лежит…
- Кто-то мне, видать, по затылку врезал, - Маруся, перестав дуться, помогла ему подняться. Он поглядел на неё и, что-то вспомнив, засопел и зачесался, - я того… отлить хотел, а они того… наверное, и треснули.
- Не дело это, Марк Израилевич, в общественных местах гадить, - назидательно сообщила Маруся, помогая ему застегнуться. – Через это очень даже несчастный случай может произойти.
- Согласен, - кивнул Тело, неожиданно покладистый. Почёсываясь и оглядываясь по сторонам, он заметил в грязи что-то блестящее. Будучи выковырянным, это «что-то» оказалось серебряной серьгой. Мальтийским крестом.
- От сучий потрох, - пробормотал Марк, - ну, бля… ну еп-та…
И замолчал, снова опасаясь сболтнуть лишнего.
… - Зачем вы это сделали?! – бушевала шёпотом Алёна, - Зачем?!
- Что именно из того, что я сделал, зачем?
- Вы не говорили мне, что собираетесь его убивать! И вы должны были сказать!
- Что именно сказать? – Роман беспечно попивал кофе, и аппетитно покуривал. – Деточка, вы свихнулись. Кто вам сказал, что я собираюсь лишить жизни вашего пахучего приятеля?
- У вас был скальпель! Я видела! – прокурорски заявила она.
- И что?
- Вы собирались отрезать ему…
- Что?
- ЧТО?!
- Я вас умоляю, что за разговоры? Нашли членоруба. Шумите потише, - приказал он и Алёна послушно затихла, - что-то вы разговорились. Переутомились. Перевозбудились. Вам, не иначе, отдохнуть надо. Спокойной ночи, Алёнушка.
- То есть как… вы что… не останетесь? – обескуражено спросила она.
- Увольте! – Роман поднял ладони и обезоруживающе улыбнулся. – Я, ночью? У замужней женщины? Нет уж, я не могу своей жене изменять. Да и муж ваш с дочкой, верно, скоро домой придут, а? Спокойной ночи, Алёна Игоревна.
Дверь захлопнулась за ним.
Алёна взвыла в голос.
ХХХ: А тебя как слушает муж: с открытым ртом или со стиснутыми зубами?
YYY: Слушает он «Раммштайн» и «Слеер», а меня понимает при помощи жестов. И всегда всё делает по-своему...
- Яша, я же сказала, до утра не возвращайся… вот ёлки-палки. Зараза, твою мать, я тебя убью! – таким неприветливым образом встретила любимого брата родная сестра.
- Ну не ори, не ори, - попытался приструнить её муж, похожий на восточного владыку в чалме.
- Да что это такое! – продолжала бушевать Мария. – Каждый раз он мне чёрт знает что приносит! То безногого, то безголового! Что на этот раз?
- Ну, иду я… - начал было Яша, но Марк тотчас перебил:
- Упал я, Маша. О корень зацепился и упал. Хорошо ещё, Яшка неподалёку шароёбился, с Маруськой. До больницы помог добраться.
- Ах, с Маруськой, – несколько смягчилась Маша. – Ладно, пёс с вами со всеми. Дай посмотрю хотя бы.
- Нечего там смотреть, сломаешь, - твёрдо заявил Тело, - и вообще, спать пора, завтра на работу.
- Ты в своём уме? Куда тебе на работу?!
- Надо, Маша. Очень надо.
… - Это что за нах? - пробормотал Марк, увидев, что кровать в их спальне стоит теперь прямо напротив двери, а у окна, свернувшись клубком на раскладушке, спит Лизка.
- Да так, - уклончиво ответила жена, - они со Светкой поцапались. Пусть пока здесь поспит.
Марк поглядел на жену, на дочь, пожал плечами и отправился спать.
Роман
Я еле тащился по ночному шоссе и чуть не выл от бешенства.
Во-первых, я где-то посеял серьгу, а она серебряная, дедовская.
А во-вторых…
*****.
Супер-****ь.
Обер*****!
Чуть что – в кусты, чуть что не так – орать.
Сучка крашеная. Все они такие. Одна Майка… хоть на куски её кромсай, она меня ни за что не продаст. Проверено.
Придя домой, пожрал что попало, треснул коньяку и тотчас завалился спать. Устал ведь, как собака, а заснуть всё равно не могу. Мысли всякие в голову лезут, и так от них тесно, что голова раскалывается.
Жену бы сюда. Поговорить, посоветоваться.
Взял мобильный, позвонил ей. Она, ясное дело, не ответила.
Майка! Майка, солнышко моё рыжее, всё в тебе хорошо, мозгов бы тебе ещё! Какого хера тебе от меня надо? А то ты не знаешь, что кроме тебя никого не люблю?
А бабы, что бабы. Я ж разве виноват, что таким родился? Ведь по себе должна знать: если женщина хочет чего, её только ударом в челюсть остановить можно. А я мужчина, какой-никакой, не могу женщин бить, убью ведь.
Всё, к чёрту, решил я. Пойду завтра к ней и всё выложу, как на духу. Пусть сама решает, что делать. Она умница, она что-нибудь обязательно придумает.
ХХХ: Через сколько дней женатый мужчина перестаёт думать
о понравившейся ему девушке?
YYY: А чё, о ней нужно ещё и думать?
- Бедный, бедный Марк Израилевич, - качала головой обаятельная Майя Александровна. Сегодня утром она пришла первой, открыла Телу дверь – и чуть не лишилась чувств.
- Честное слово, у вас какая-то чёрная полоса, - приговаривала она, моя пол, - иссиня-чёрная. Сперва нога, теперь голова… как вы себя чувствуете? Быть может, всё-таки на больничный сядете?
- Ну на фиг, - открестился мрачный Тело, представив, что с ним будет, если целыми днями сидеть дома, - деньги нужны.
- А у нас тоже чэ-пэ, - понизив голос, сообщила Майка, - помните, вешали тут объявления по поводу маньяка?
- Ну, ну?
- Напал на девочку одну, Юлю. Она от школы шла, ближе к вечеру. Прямо чуть не на опушке и напал. Еле жива осталась, хорошо ещё, кто-то с собакой гулял…
- Не фиг ночами гулять, - буркнул Марк, думая, уж не та ли это Юля, толстая, морда как у морской свинки, глаза как у коровы?
«Раз так, то жалко мне этого маньяка», - подумал он желчно.
В дверь позвонили.
Майка глянула и тотчас заторопилась куда-то, убежала, стуча вёдрами.
Вошёл Роман Алексеевич, учитель информатики. Мрачный, с чёрными кругами под глазами, с глубокими царапинами на лице.
- С обновкой, - хмыкнул он, - с крыши свалился?
- Типа того. Твоя? – и Марк протянул на ладони найденную давеча серьгу.
Тот обрадовался не на шутку:
- Блин, зёма, с меня причитается! А я всё думал, где я её мог посеять? Где нашёл?
- Да так… - уклончиво протянул Тело, - неподалёку, в лесочке.
- А-а-а-а, - протянул Роман и ушёл в класс.
Роман
Кое-как провёл два урока, ничего не видя и не слыша.
- Роман Алексеевич, - разбудила меня секретарша директора, - огласите, пожалуйста, вот это на уроке.
- Что это?
- Да всё по поводу маньяка. Дело серьёзное, надо, чтобы все были начеку.
- Ага, - согласился я, не слушая.
Ну, зачитываю я всю эту лабуду – поодиночке не ходить, по лесу не шляться, не пить что попало, - а сам соображаю себе, как бы мне с женой поговорить. Ведь всю дорогу она подгадывает, чтобы со мной не оставаться с глазу на глаз. Один раз подошёл, она опять с охранником чирикает. «Майя Александровна, мне бы поговорить с вами», - говорю. А она мне так с подколкой: «Здесь говорите, Роман Алексеевич, ничего…»
И этот уёбок смотрит типа в сторону, а сам всё видит. Голова у него, конечно… хорошо я его треснул.
*****, как же надоело всё.
Время два, дополнительно не буду больше заниматься. Пошли все на хрен, решил я и полез за флягой.
Я как раз приканчивал второй колпачок, когда в кабинет постучали.
- Заходите, кто там! – крикнул я, пряча фляжку в стол.
И вошла она.
И я погиб.
ХХХ: Сколько раз я должна тебя прощать?!
YYY: Сама виновата. Пообещала оторвать голову - оторви.
Не можешь оторвать - не обещай.
Все неделю обстановка на домашнем фронте оставалось нестабильной. Светлана, отчаявшись учинить физическую расправу над сестрой (та была куда сильнее, а теперь ещё и настороже), закатывала истерики и рыдала. С большим трудом и валерьянкой удавалось её успокоить, и тогда воцарялся хрупкий и условный мир, который царил с понедельника по вторник, и далее - со среды по пятницу.
Светкины приступы бешенства в точности совпадали по времени с уроками информатики.
Вызверившийся не на шутку Марк посадил её под домашний арест, она и носу не могла сунуть на улицу («Гулять тебе? Дышать? Вон фортку открой и хоть удышись вся!»).
Впрочем, на улицу она и не стремилась: сделав уроки, сидела, прилипнув к окну, и глядела в сторону школы. Или же мокрыми глазами таращилась в Лизкин телефон (Светин телефон со времён исторической потасовки в девичьей перекочевал к Лизавете).
Терпение у Маши кончилось.
Тщательно обыскав комнату девочек, она реквизировала все колющие, режущие и убивающие предметы, Лизавете наказала присматривать за Серёгой, Светлане – не дурить, а Юрцу, как наиболее вменяемому, - глядеть в оба за ними всеми и, чуть что не так, лупить на поражение.
Последовал недолгий, но мучительный путь до школы, в течение которого Мария пыталась взять себя в руки, подобрать слова максимально вежливые и тезисы веские, и чтобы всё это было достойно взрослой воспитанной женщины. Она даже несколько раз останавливалась и царапала ручкой на ладони наиболее удачные выражения, пришедшие на ум. По прочтении выяснилось, что вслух в приличном обществе можно произнести от силы «добрый день» и «какого чёрта».
И это было явно не то, что надо.
Плюнув на всё и решив импровизировать, Маша поднялась по ступенькам и вошла в школьные двери.
Во второй половине дня в школе обычно уже никого не было – это было нормально. Чуть менее нормальным было отсутствие на нужном месте охранника, то бишь Марка Израилевича.
Курит небось под лестницей, чтоб ему, решила Маша, отметив про себя, что надо будет потом ему бздянок вставить.
Нет худа без добра: сейчас присутствие мужа было ни к чему.
Предстояла сложная и неприятная задача: серпировать ни в чём не повинного учителя информатики - наверняка прыщавого, потерянного ботаника, который будет мяться и краснеть, решительно не понимая, почему на него орут и что от него хотят.
Кабинет информатики остался на том же месте, что и много лет назад, когда Мария тогда ещё Цвиркунова могла носить белые переднички, никого этим не шокируя.
Помедлив перед дверью, Маша глубоко вздохнула и подумала: «Всё, что я хочу: чтобы этот недоделанный поговорил с девочкой начистоту, объяснил ей, наконец, что…»
- Да заходите, кто там! – рявкнули из-за двери.
От звуков этого голоса, густого и гулкого, сердце у Маши сперва ухнуло в пятки, а потом, спохватившись, принялось гнать кровь в обратную сторону. Руки-ноги похолодели и почти отнялись, зато низ живота налился чёрной кровью, потяжелел и пульсировал.
«Что это со мной?», - подумала она в панике, но мысль эта мелькнула и тотчас пропала. Появилась другая, куда более занимательная: кто ЭТО такой?
Где прыщи? Где захватанные пальцами очки? Где сальный пони-тейл меж сутулых лопаток?
«Кто-то говорит про кризис народного образования… если ЭТО информатик…»
И всё-таки нелишним было бы уточнить:
- Простите, - начала она, косясь на него и теребя косу, - никого нет, спросить не у кого…
- Как никого? А охранник где? – спросил он, поднимаясь из-за стола чуть не под потолок.
Роман
Ну, поднялся было – я ж вежливый, сами понимаете, - но тотчас уселся обратно. Сейчас мне лучше отсидеться тихо-мирно за своим столиком.
Нехорошо мне как-то, сограждане.
Рожа раскраснелась, как после бани, в глотке то слюней полно, то пересохло всё, как в Сахаре. Сердце то колошматится, то пропускает каждый третий удар. Или второй. Азбука Морзе, ****ь.
И язык, слышь, похоже, отнялся. Не ворочается, сука.
Всё, инсульт, мелькнуло в обескровленной голове, допрыгался, добухался, дотрахался!!!
Ну, шухерил я недолго.
Член безапелляционно, как стрелка компаса, указал на причину внезапного недомогания.
Красавица. Таких в детстве в сказках показывали. В моём детстве, я имею в виду. В нынешнем детстве в основном девок японских кажут – ни рожи, ни кожи, одни сиськи и спальные труселя.
Коса снежно-белая через плечо, толстенная, как труба. Веснушечки по всему носику, а сам носик курносый, как у куклёнка. Пушок персиковый нежный на щёчках. Миленькое такое личико, что так и тянет её пригнуть пониже, а потом ещё по пузу своему волосатому покатать туда-сюда…
Шейка тоненькая, очень белая, очень голая, и на ней мягонькие завитки.
В пол-лица оленьи глаза, ненатурально синие, как погибель.
И очки. В широкой чёрной оправе. Я всегда думал, что ничего уродливее быть не может. Так вот, я ошибался. Очень красиво.
Дальше фуфайка какая-то волосатая, то ли чёрная, то ли синяя – пёс её знает. Облегающая. Грудь она не то что не скрывает, а так и топорщится на ней, подчёркивает.
И ножки в тёртых джинсах. Век бы у таких ножек ковром валялся.
Это кто такая вообще?
- Я учителя информатики ищу, Иванова Романа Алексеевича, - проговорила красавица, опустив пушистые ресницы, белоснежные, как у ангела.
Что за чудесное у меня имя. Сколько в нём нежности. Или это она так его произнесла? Как в темноте. В спальне. Подо мной.
Холодная струйка потекла у меня меж лопаток, под мышками стало жарко, как в домне.
- Вы меня нашли, - с трудом признался я, чуть не прибавив, что и убили наповал, - чем могу служить?
Ах, что за походка! Точно кошечка подкрадывается.
Пока я пускал слюни, эта пушистая прелесть подкралась и отвесила мне такую тяжёлую затрещину, что чуть глаза не повыскакивали.
- Это! – возмутился я, вправляя челюсть. - Какого хера?!
- Вот я тебе сейчас голову отверну, мастер Йода - мягко модулируя чудесным голоском, сообщила она (сняла очки и аккуратно их протёрла, моя методичная красота!) - а потом хрен отрежу и в глотку тебе запихаю. Будешь тогда знать.
- Да что я сделал-то?! Толком скажи! – потребовал я, походя припоминая все свои грехи. Вроде не видел я её отродясь? Хотя, может, пьяный был… не, точно не видел! Да и на ****ь она не шибко похожа.
Опершись фарфоровой кукольной лапкой о столешницу, сдула с лица серебристую чёлку (густую, по самые брови) и уставилась на меня синющими глазами… странно, только что они были ярко-синие, как васильки, а теперь почему-то потемнели, как грозовое небо… и губки её, вот только что бледные и нежные, сделались ярко-красными, точно крашенные.
И что-то она такое шлёпала своими этими губками. Я плохо понимал, я еле сдерживался…
- Девкам моим мозги пудришь, скотина? Играешься, а из-за него в петли лезут, друг на друга с ножницами кидаются!
- Что несёте-то? – спросил я с досадой, подавляя желание расстегнуть брюки и надавать ей по губам. – Какие девки?
- Мои! – гаркнула она. Кто бы мог подумать – такое тщедушное тельце и такой богатый голосок. - Костомаровы, будь они неладны!
Ах, вот оно что… ни фига себе. Так вот какая жена у этого ****ского сына?
Не, ну всё ему, а мне шиш.
- Слушайте… как вас там… по имени-отчеству?
- Мария Вадимовна. Слушай, я тебя по-хорошему предупреждаю: ещё раз прикоснётесь к моим дочерям – живьём в землю закопаю, понял?
Вообще сильно сказано. Оригинально.
А грудь под фуфайкой – вверх-вниз, вверх-вниз, - меня аж укачало.
- Простите, - я пробрался мимо неё к окну, продышался, поуспокоился, пришёл маленько в себя.
Она, усевшись на столе, вдохновлено излагала, стараясь пострашнее рассказать, что она со мной сделает. Смех, да и только.
- Что это вы смеётесь? – спросила подозрительно.
- Да ***ню вы несёте, Мария Вадимовна, - миролюбиво ответил я. Фляжку открыл, налил коньяку в колпачок.
Протянул ей.
Она поглядела на меня подозрительно. Взяла колпачок.
И выпила.
- Вот что, Мария Вадимовна, - ну и сиськи. В жизни ничего красивее не видел. Сколько-сколько детишек надо выкормить, чтобы такое выросло?
- Ничего плохого я вашим девочкам не делал. И не думал даже. И ещё. Елизавета ваша – редкостная умница, из неё программист замечательный выйдет. С нею заниматься надо.
- Целовал её? Признавайся! – потребовала она, откашлявшись.
- Упаси меня боже, чтоб я сдох, - побожился я, но потом поправился:
- Да, блин, был грех, - но, увидев, что глазки её опять из орбит вылезают, поспешил уточнить:
- Так ведь я чмокнул просто, от восторга!
- Это как это? – подозрительно спросила она.
- Примерно вот так, - и от всей души поцеловал её в макушку (хоть так прикоснуться, блин).
И обалдел от аромата её волос. Белокурые, прохладные, нежные… вот бы распустить их. Они ж, верно, ей по пояс будут. Сто лет не видел такой косы.
- Так, пожалуй, можно, - проворчала Мария Вадимовна, умащиваясь на моём столе, как воробей на насесте.
Ноги у неё… блин, с ума сойти можно. В этих узких джинсах особенно… при таком коротышечном росте – и такая нешуточная длина. Крепенькие, точёные. А ступня маленькая, в мою ладонь поместится.
- Ну, а со Светланой что? – продолжала она допрос.
- Ни-че-го! – заявил я твёрдо. – Вы сдурели. Я не враг своему здоровью, и не сука какая – детей обижать.
Маша, заметно смягчившись, приняла от меня второй колпачок коньяку, достала откуда-то шоколадку, разломила, протянула мне половину:
- А я захожу – никого. Охранника нет, всё нараспашку. И вы тут, смотрю, распиваете. Уютно устроились.
- Это точно, - и я пристроился на столе с нею рядом, шевеля носом. Потому что пахло от неё… у-у-у-у-у… печеньицем домашним. Борщиком. Свежемолотым кофе. Уютом. Домом.
Нда-а-а… хороша Маша, да не наша. Всё это, и каждый день, и каждую ночь – этому дебилу.
Кстати, о дебилах.
- Раз мы с вами разрулили вопрос относительно девчонок, можно, я вас кое о чём спрошу?
- Валяйте, - великодушно разрешила она, жуя шоколадку и приваливаясь ко мне круглым плечиком.
- Вы, извините, сильно заняты, быть может? На работе?
- Нет, я дома работаю, - Маша начала жевать чуть более озадаченно, - я переводчик.
- Сложная работа, - посочувствовал я, - творческая. У вас, наверное, мигрени постоянные?
- Что-что у меня? – испугалась Машенька. – Вы это к чему?!
Я потихоньку прижался носом к её ушку, и, вдыхая сказочный запах, спросил нежно:
- К тому, что за каким таким хером ваш муж подкатывает к моей жене? Если всё у вас так хорошо, а, Маша?
Мария Вадимовна, дёрнув плечиком, отогнала меня, как муху. Сняла очки, пососала дужку, и, полуобернувшись, косовато посмотрела на меня:
- Мой муж?
Я кивнул. Без очков её глазки смотрели по-особенному. То ли видит, то ли не видит. А не видит – глядишь, подпустит поближе…
- К твоей жене?
Я снова подтвердил.
- Кто она?
Я послушно рассказал.
Губки её побледнели, дёрнулись немного, но подбородочек упрямо вылез вперёд, глазки остались сухими. Как-то очень легко перенесла она эту весть, подумал я недовольно. Так, посопела, перекинула косу на грудь и пощекотала себе нос, точно кисточкой.
- Она… настоящая? – не выдержав, спросил я, тихонько дёргая эту прекрасную косичку.
- Что? – рассеянно спросила Маша.
А дальше само собой получилось, что коса эта намоталась на мой кулак, я потянул легонько, она запрокинула голову, прикрыла глаза… ****ь, я охреневаю…
ХХХ: У меня в деревне история была…
YYY: Короче.
ХХХ: Дочке три года.
«Что же это такое? Что он делает? Что Я делаю?! – испуганно думала Маша, точно всплыв на поверхность из омута. – А ну как войдёт кто?..»
Но тревожные мысли быстро испарились, спокойно стало, и так хорошо… давно уже, целую вечность никто так не целовал.
Чудилось Маше, что это Марк, только не нынешний, а тот, давнишний, самый первый, самый любимый… пусть такой же небритый и шерстяной, зато и пахнущий не пОтом, а дорогим одеколоном. Куда менее грубый, так зато и куда менее толстый и ленивый, в конце концов!
И такой невероятно, нечеловечески желанный!
Сердце колотилось о рёбра, как птичка в клетке, так и норовило выскочить прочь из груди, голова шла кругом, воздуха стал горячим, и его не хватало…
- Нет! Нельзя!!! – рявкнул он вдруг и оттолкнул от себя так, что Маша чуть не упала.
Как со стороны увидела Маша: пустой кабинет, совершенно чужой мужик, и она – голая, красная, мокрая…
Застонав от обиды и стыда, подхватив вещички, она принялась приводить себя в одетое состояние, приговаривая вполголоса злобно: «Жена от него гуляет… ещё бы. Умник! если он с нею так же… сволочь… педота!»
- Кто, я?! – вдруг рявкнул он, схватил, как тряпичную куклу, бросил на стол. Мигом стащил то, что успела натянуть на себя. Сорвал джинсы, узкие, как перчатка. Заломил за спину хрупкие кисти. Задрал выше головы свитер, сдёрнул лифчик.
И начал трахать.
«Именно так, - мутно мелькало в Машиной голове, - другие синонимы…ооох… никак тут… не подходят… смысл совсем… не ТОТ!!!»
Горячее, обжигающее, ни разу не испытанное лавиной разлилось по телу, от макушки до кончиков пальцев, заполыхало огнём, в глазах потемнело, забилось в груди…
Маша поняла, что вопит во всю глотку. Ускоряя своё исступлённое движение, он зажал ей рот, и она, обезумев, вцепилась зубами в его руку…
Роман
… и в тот момент, когда внутри у меня взорвались сотни мегатонн, Мария захрипела и обмякла у меня на руках.
*****, что я наделал?! Она лежала на столе, обмякнув, норовя стечь с него, как оплавившаяся свечка… мяконькая такая, ещё тёплая… капельки пота между грудок…
- Маша! Машенька! МАША! – стонал я, тряся её за плечи.
Только не это опять, лучше сдохнуть, чем опять ЭТО!
Уже тоска смертная наваливалась на меня, плотная, как затхлый матрас, застилала всё перед глазами, да тут, слава богам, нежданно, как в сказке, моя радость слабо пошевелилась, подняла пушистые ресницы, проговорила тихонько, охрипшим, нежным, утомлённым голоском:
- Не ори… боже, как ты трахаешься… как ты трахаешься…
Она была жива.
Понимаете?! ЖИВА!
- Машенька, радость моя, солнышко моё, девочка, - бормотал я, утыкаясь в ароматную ложбинку на её шее, целуя куда придётся, - Машенька, ты не представляешь…
- Это что это?! – вдруг вскинулась она, оттолкнув меня, хватая себя между ножек. – Ты что натворил-то?!
Осоловевший, ничего не понимающий и счастливый, я натянул брюки и сполз без сил на пол. И с умилением наблюдал, как она шебаршится, натягивая джинсы.
- Кретин, дурак! - приговаривала Машенька, прыгая на одной ноге, - Сколько тебе лет?!
Я не понял сперва, а когда понял, не выдержал, рассмеялся:
- Ласточка моя, - приговаривал я, пытаясь её поймать, - ты не представляешь! Мамочка моя родная, ты ж меня воскресила, милая! Да погоди ты, егоза!
Она отпрыгнула от меня и встала, руки в боки:
- Ты про презервативы слыхал что-нибудь?! Слыхал или нет?
Поймал её наконец. Усадил к себе на коленки, прижал крепко-накрепко, так, что она шелохнуться не могла:
- Машенька, какие презервативы? Нет у меня детей, и быть не может. Я, если хочешь знать, вообще не…
- Что «не»?
Но я уже прикусил язык. Маша перестала вырываться, повозилась рассерженно, потом прижалась уютно, и проговорила гулко в мой свитер:
- Зверюга... ублюдок. Такой сексуальный… такой потрясающий ублюдок!
Она:
- Ты сильно занят?
Он:
- Ну, не знаю... Жена и двое детей - это сильно?
- Марк, - сказала Майка, легонько оттолкнувшись.
- М-м-м-м-м? – осведомился Тело, пытаясь продолжить поцелуй.
- Сделай мне ребёнка. Пожалуйста.
Марк подумал.
- Это можно, - признал он наконец, - это мне как два пальца… иди-ка сюда, а то с клюшкой этой неудобно…
Роман
Я не шёл по Зеленограду. Я летел по нему. Я был готов ходить колесом, лобызать всех встречных и поперечных.
Нормальный. Вылечился.
Маша убежала, обозвав меня напоследок всякими нехорошими словами, но я точно знал, что увижу её, да и не раз.
Я заставил её пообещать. Она и сама этого хочет.
А теперь я свободен, понятно?! Я всё могу! Супер-чел!
МАСТЕР ЙОДА!
И в тот момент, когда я исполнял особо заковыристый пируэт, затренькал мой мобильник.
- Алёнушка, деточка!
- Роман Алексеевич, - голосом хриплым и заплаканным проговорила Алёна, - простите меня, пожалуйста… сама не знаю, что на меня нашло.
- Милая! Не извиняйтесь, умоляю вас! Вы знаете, - доверительно поведал я, - что у меня сегодня самый счастливый день в жизни?
- День рождения? – неуверенно спросила она. – У вас ведь осенью…
- Считайте, что Новый год! А я – Дед Мороз. Есть у вас какое-нибудь самое заветное желание? Пр-р-р-рошу!
- Хочу вас, - тотчас, не раздумывая, сказала она, - немедленно! Можно?
ХХХ: Ну что, как дела?
YYY: Да жопа полная.
ХХХ: Ну, а кроме херовой фигуры проблемы есть?
Еле передвигая ноги, ничего не видя и не слыша, чуть живая Маша добрела до дома.
Надо было бы тотчас залезть под душ, вымыться, переодеться… она принялась даже раздеваться. Оттянув ворот свитера, потянула носом и застонала: её кожа пахла Романом. Её волосы пахли его волосами. На губах стоял его вкус.
- Жаль смывать, - пробормотала Мария, падая почти без чувств на продавленный диван в прихожей.
Она спала до тех пор, пока не разбудил звонок в дверь.
- И что? – спросила Маша, глядя на брата.
Катя, держа отца за руку, ответила за него:
- Мама нас выгнала. У неё дела.
… - Она пинала Катины игрушки и говорила: «Когда же вы cъебетесь отсюда на хрен», - говорил Яков, глядя в угол. Стоящая перед ним нетронутая рюмка водки чувствовала себя неловко, - на ночь глядя. Даже собраться не дала. Она нас выгнала.
Зараза изо всей силы треснул кулаком по столу - так, что с потолка посыпалась штукатурка, - и закрыл лицо руками.
Катерина, тихая и серьёзная, прижавшись к отцу, гладила его по голове, а потом, поглядев на куски, валяющиеся на столе, вдруг сморщилась вся, задрожала и заревела неожиданным басом:
- Папа-а-а-а-а! Дом рушится! И этот тоже. Где же мы жить-то будем?!
Маша, глотая слёзы, утешала их обоих.
«Ну где, где этот Марк, когда он нужен?» - думала она, а вслух сказала:
- Хватит, хватит, успокойтесь. Посидите здесь, я пойду поговорю с ней.
- О чём ты нею поговоришь? Она не соображает ничего. Кошка долбанная…
- Яша, не при детке же. Не знаю, о чём. Глаза этой ****и выцарапаю.
Мария всё решала и делала быстро: в считанные минуты добралась до Алёниной квартиры, позвонила. Стукнула пару раз каблуком в дверь, выкрикнула пару ругательств.
«Нет никого, что ли?»
И, ещё раз позвонив, пожала плечами и отправилась восвояси.
Спустя минуту тихонько отворилась дверь Алёниной квартиры. Оттуда, озираясь, выкралась девушка – высокая, черноволосая, с безумными тёмными глазами и в мешковатой, не по размеру, одежде.
Подёргиваясь и оглядываясь, она выскользнула за дверь и побежала, шлёпая по лужам тяжёлыми, чересчур большими ботинками.
Роман
Бля, какая же у неё жопа! Сука, сосёт-то, ясен пень, лучше некуда, но как же мне всегда хотелось вставить ей, да поглубже, да посильнее!
Разорвал на хрен намотанную на неё шёлковую тряпку, прибалдел от её белья – фигня такая, в розочках, сквозь сеточку соски торчат, твёрдые, набухшие… губки, влажный ротик… шейка бархатная, нежная, синяя жилка бьётся…
Сука, как же я тебя хочу. Какая же ты ароматная.
Ты, верно, размечталась, чтобы всё было красиво. На шёлковых простынках, под шампанское?
Ради этого своих из дому вышвырнула? Видал сук, сам сука, но такой суки никогда не видывал.
Хрен-та красоту тебе.
Треснул её наотмашь по лицу, повалил на пол. Она не испугалась, не вырывалась, она прилепилась ко мне, двигалась мне навстречу, заурчала утробно, как сношающаяся кошка…
Меня обволокло влажное, горячее податливое.
Бля, какие нах гондоны! Кончил прям в неё, я так хотел, чтобы всё внутри у неё хлюпало! И как же она захрипела и задёргалась, бля! Как она хрипела!
Я отвалился от неё и отрубился тотчас.
Как я счастлив, как я хочу спать, как я счастлив, спать, спать… нет сил встать, да и хрен с ним, спать!
Алёнка, сучка похотливая, спасибо тебе.
Проснулся счастливый, довольный, ныла разодранная спина, хотелось в туалет. Алёна дрыхла рядом на полу.
Я отправился в сортир, почёсывая яйца. И тут выяснилось, что яиц нет. Ещё не успев испугаться, я глянул в случившееся мимо зеркало.
И тут-то испугался по-настоящему.
Майка
«Господи, хорошо-то как!» - думала я, варя себе кофе.
У меня было такое ощущение, словно внутри завелась волшебная смешинка. Всё стало таким понятным и светлым, мысли - ясными и безмятежными, как в детстве. И чудились мне вещи такие приятные, такие нежные, прямо до неловкости.
- Поразительно. Невероятно. Зашибенно хорошо! – сказала я уже вслух, удивляясь.
Этот Марк Израилевич… ой-ой-ой! Медведь! Хоть на одной ноге, хоть с битой головой, но… что уж тут поделаешь. Мужик, он и есть Мужик!
Продуло, правда, меня немного, под лестницей-то, надо бы платок, что ли, какой подвязать. Беречься теперь надо, не нервничать. Кофе вот тоже – допью кружечку и больше не буду, хорош. Завязываю.
И с Романом… что с Ромой делать?
И тотчас всё пожухло кругом, краски выцвели, глаза вылиняли. И стало мне грустно. Очень грустно. Более чем грустно.
У меня всё будет хорошо, иначе и быть не может. А он что, остаётся? Совсем один?
Мне ужасно захотелось его увидеть. Хотя бы голос его услышать. Хотя бы спокойной ночи пожелать.
Проглотив комок в горле, я позвонила ему на мобильный. Никто не ответил.
Наверное, так должно быть. Не думала я, конечно… но всяко бывает…
И тут в дверь позвонили.
Кто бы это мог быть, удивилась я, посмотрела в глазок.
И окаменела.
Я даже крикнуть не могла.
Я забыла, как дышать.
Я просто открыла дверь и впустила его… её… ЭТО!
Роман
Я стоял на карачках, уткнувшись носом в её колени, дрожал и скулил, как побитая собака, а она, плача, гладила меня по голове и приговаривала: «Рома… козёл ты похотливый… что же ты наделал… ну как же теперь?».
Она-то плакала. А мне первый раз за долгое-долгое время было спокойно и радостно. Я точно знал, что Майка обязательно что-нибудь придумает.
Закрыл крышку ноутбука - и нет друга... так что какая разница, кто кого удалил? главное, чтобы комп не сломался!
Алёну хоронили пасмурным дождливым днём.
- Ну, и что рыдаешь-то? – вполголоса спросил у жены мрачный Тело. – Ты ж её на дух не переносила.
Он покосился на портрет Алёны – улыбчивое личико, чистые фиалковые глаза, смотрящие в никуда, две ломкие красные гвоздики, - и твёрдо продолжил:
- И, по правде сказать, скатертью дорога. Что она с Яшкой творила? А с Катькой?
- Ничего я не рыдаю, - Машка сердито оттёрла глаза, - что мне рыдать? Только ведь жалко её! Что с ней случилось? Нормальная девчонка ведь была – и на тебе. Всех расшугала, разогнала. Ни на что никогда времени не хватало, только работа, да Интернет. А где теперь эти, хоть кто с работы? Где эти, которые из Интернета?
Народу и впрямь было негусто.
Родных у Алёны не было: отец был невесть кто и пропал невесть, мать умерла от цирроза сразу после того, как дочке исполнилось восемнадцать.
Почему-то Марк вспомнил, что на каждой Заразиной свадьбе Алёна от всей души желала ему счастья… на вторую по счёту свадьбу она сбежала из больницы (пыталась перерезать себе вены). Тело, выйдя покурить на лестницу, видел, как она рыдает у мусоропровода, целуя пуговицу, сорванную с Яшкиной рубахи неистовой невестой.
Маленькая, несчастная злюка.
- По тебе бы она точно не плакала, - упрямо сказал Марк, шмыгнув кривым носом.
- Да меня это уже б не волновало, - мрачно заметила Маша, - а так – грустно… что был человек, что не было… Даже дочка. Это ведь не её дочка, а Яшкина.
Яшка и Катя стояли под большим зелёным зонтиком. Как не старалась Маша убедить племянницу, что на похороны с цветными зонтиками не ходят, Катя наотрез отказалась брать чёрный.
Ей было скучно.
Она то и дело принималась вертеться, оглядываться с тоскующим видом и теребить чинного отца, пихая ему в руку плюшевого рыжего котёнка с зелёными глазками-пуговицами, убедительно бормоча: «Пап, ну проводили уже маму. Ну пойдём уже, Кошак же есть хочет».
Зараза смущённо цыкал.
- Марк, а это кто? – спросила Маша вполголоса.
Подошла Майя – серьёзная, строгая, в чёрном костюме, чёрный платок поверх ярких волос.
- Здравствуйте, - вежливо поздоровалась она, чуть склонив изящную головку.
Маша глянула на неё неприязненно, покосилась на мужа - и поздоровалась тоже.
- Мы с Алёной Игоревной вместе работали, - пояснила Майка, чуть помявшись, – в одной фирме. Мы случайно услышали об этом несчастье, и… это вот тоже с работы, - она немного замялась, потом решительно позвала:
- Римма, подойди сюда.
Стоявшая поодаль хрупкая девушка в чёрной кожанке, с белой лилией в руке, чуть помедлив, подошла.
- Я это… соболезную, - проговорила она неожиданно низким, хриплым голосом.
Высокая, тощая, с торчащими чёрными волосами, вытаращенными тёмными глазами и чёрными бровями домиком.
«Кого это она так дико напоминает?» - задумалась Маша, потирая лоб.
И, прежде чем её осенило, Майка пояснила, отворачиваясь и чуть покраснев:
- … Римма Иванова, она сестра Романа Иванова… Вы знаете, учитель информатики… они… хм… близнецы.
- Понятно, - ошеломлённо протянула Маша, думая, что видала, конечно, близнецов, у самой дети близнецы, но таких ПОХОЖИХ… никогда!
Римма бросила на неё странный взгляд искоса, Маша готова была поклясться, что эта странная деваха ей подмигнула.
Роман. Вспомнив о нём, Маша не выдержала и чуть не улыбнулась, но, спохватившись, строго покосилась на мужа.
С Телом было неладно. Он стоял, как вкопанный, раскрыв рот, вытаращив глаза, и ошалело глазел на обсуждаемую девушку. Та деликатно освободилась от Майки, крепко державшей её под локоть, и подошла к Яше. Двигалась она, как ворона над церковью – ломаными зигзагами.
- Мне очень жаль, - глухо проговорила она, протягивая ему руку, - честное слово, мне очень жаль.
Зараза глянул на неё - и отчётливо вздрогнул:
- Вы кто? Что? А, да… спасибо, - взяв предложенную руку, брезгливо пожал. Двумя пальцами.
Девушка Римма помялась, точно решаясь на что-то, потом присела на корточки перед Катей.
Та глянула на неё прямо и заявила, тыча под нос плюшевого котёнка:
- Это вот – Кошак. Он уже очень хочет есть, и отдохнуть тоже. Ясно?
- Ясно, - серьёзно кивнула Римма.
- Тогда почему папа не хочет идти домой? – требовательно спросила Катя.
- Я не знаю.
- Плохо, - заявила Катя и замолчала.
- Прости, пожалуйста, - и Римма, опустив голову, отошла. Положила лилию к портрету Алёны и, не оглядываясь, отправилась прочь.
Майка
Когда я вернулась обратно в Зеленоград (ездила в Крылатское за Риммиными документами и чуть не разбилась на фиг на этой понтовой тачке), дома меня встретила холодная гробовая тишина.
Красивая и одинокая, моя законная супруга сидела в моём же халате, картинно курила в форточку, помахивая ногой в пушистой тапочке.
Такая премиленькая картинка! Я просто не выдержала:
- Любимая, а я дома.
Он так и подскочил, ссыпался с подоконника, гремя костями, закашлялся сигаретным дымом и уже открыл рот, чтобы сказать какую-то гадость, да сдержался. Вот это я называю дрессировкой.
- Ужинать будешь? - процедил он, сверкая гляделками.
Подойдя самой развратной походкой, я обняла его за потрясающую талию – вот мне бы такую насовсем, – и, подпрыгнув, чмокнула за острым ушком:
- Спасибо, деточка, - и еле успела спастись от его цепких и весьма длинных грабок, которыми он - совершенно очевидно, - собирался меня придушить.
- В таком юном возрасте такие нервы! Ай-ай-ай. А ведь тебе ещё информатику вести. Я уже договорилась. Интересно, пойдёт тебе мой костюмчик? Брючки у меня есть, тебе они как бриджики будут… только вот ножки, заинька! Ножки-то надо с корнем брить, а не через волосок!
Ноздри на его носу бешено раздувались, белые длинные пальцы (интересно, куда деваются у него волосы с рук?) сжимались и разжимались:
- Майка, я тебя убью сейчас, честное слово. Вот в натуре придушу.
- Ладно, не буду больше, - и, само собой, слово бы сдержала, но уж больно сурово он жевал свой кусок колбасы:
- Не, не могу. Ты что, не знаешь, что после шести кушать нельзя?
- Бля, Майка! – рявкнул он, грохнув вилкой по столу.
- Ну всё, всё, молчу.
Молчание, суровое и холодное.
- Ром.
Опять молчание. Обиделась моя деточка. Вон какие желваки на скулах гуляют.
- Ро-о-о-м. А я ведь тебе документики привезла. Права... паспортик…
Никакой реакции. Ну, ведь сам напрашивается, а потом обижается.
- Ты зачем меня на похороны потащила? – требовательно осведомился он наконец.
Я удивилась, чуть не поперхнулась рагу, поглядела на него вытаращенными глазами, и даже сразу не нашлась, что ответить.
А Рома продолжал бушевать:
- Уёбок твой школьный, муж, достоевский хрен! Девчонка ненормальная с зонтиком!
Он ещё много чего говорил и дрызгал слюной: за это время я успела заварить ромашкового чаю, завернуться как следует в плед и сформулировать ответ:
- Зря ты на меня сердишься. Было интересно, как ты себя поведёшь.
Муж взвился под потолок:
- Интересно?! Интересно?! Я тебе что, кролик подопытный? Это тебе что, зоопарк?!
- А ты-то сам как думаешь? – спросила я зло. – Ты ж зверушка и есть. Живёшь, как зверушка, инстинктами, и похер, что люди погибают.
ДевочкоРома завял. И сел на пол, рядом с моим креслом.
- Она была плохая, - упрямо проговорил он, глядя в стену, - все говорят.
- Рома, она была ни плохая, ни хорошая. Она, Рома, просто была. И по твоей милости её теперь нет. И девочка сиротой осталась…
Он скрежетал зубами, дёргался, но молчал. И что, строго говоря, ему было сказать?
- Рома, знаешь… - тихонько сказала я, - я тебя очень люблю.
Впился в меня круглыми, безумными, невероятно преданными глазами, схватил обеими руками мою руку, принялся целовать палец за пальцем, забираясь всё выше.
- Отстань, извращенец, с ума сошёл!
- Миленькая, ну хотя бы рядом пусти, - бормотал он, - просто рядышком с тобой поспать! Это же я, только с сиськами… закрой глаза, и разницы не заметишь…
- Я тебе змею привезла, - твёрдо заявила я, решительно отдирая его от себя, - розовую! Большую!
ЗЗЗ
- О, а вот это я уже не помню, кто подарил, - сообщил Зараза, выбираясь из-под очередной мясорубки, обрушившейся на него, - такая дрына… наверное, это с тогдашней Алёниной работы… а блендер этот – на Катин день рождения. Хорошая штука. Машуня тогда пять магазинов объездила.
- Она объездила, как же, - проворчал Тело, ожесточённо орудуя шуруповёртом, проклиная лоха Яшку, которому приспичило сразу после похорон заказать большой стенной шкаф.
Приладив на место зеркало, Марк критически погляделся в него и вдруг всполошился:
- Слышь, Зараза, это что это у меня там?
- Где? – рассеянно переспросил тот.
- Да тут вот… на затылке, - не на шутку обеспокоившийся Тело зашебаршился в своей шевелюре, чёрной и растрёпанной, как воронье гнездо.
- Ничего там нет, - пожал плечами Яша, - а вот это что? Микроволновка, что ли?
Он потянулся за коробкой, которая не замедлила обрушиться на него. Вместе с полкой.
- Еп-та, да это же волосы седые!
- Это всё-таки хлебопечка, - констатировал Цвиркунов, потирая ушибленное место, - где седые? У тебя, что ль? В ушах?
- А это как? – не обращая на него никакого внимания, Марк подёрнул испачканные штанины и сокрушённо разглядывал полосатые носки. – Мне на работу, на меня дети смотреть будут, а я, понимаешь, как енот.
- Носки как носки.
- Вот именно. Вот женишься ты ещё раз…
- Упаси боже, - твёрдо заявил Зараза.
- Вот женишься, - упрямо повторил Тело, - вот приползёшь жаловаться, я тебе тоже скажу: это, блин, всего-навсего полосатые носки. А это негармоничные носки. Откуда она их только берёт?
- Да отвали от меня! – взбеленился Цвиркунов.
В былое время, думал он недовольно, разбуженный Тело был способен на многое. За то время, пока он тут страдал аристократизмом, он мог бы уже собрать весь шкаф, сожрать всю тушёнку, надавать начальственных пинков другу Заразе, да ещё и, пожалуй, выкурить сигаретку.
- Да и вот ещё, - и Тело, наклонив по-бычьи голову, попытался заглянуть себе на затылок, - что там?
- Рога, - мрачно пошутил Яша.
- Что? А, да. То есть нет. Я слыхал, репейное масло помогает, не знаешь? Чтобы ничего не было.
- Чтобы ничего не было, надо другое. То есть вообще ничего не надо. Слушай, Тело, ты себя как чувствуешь?
- Я-то? – задумался Марк, улыбаясь солнечно, как идиот. – Я-то ничего…
… - а потом ему на ногу упал молоток, и он почти ничего не сказал, - ябедничал Яков сестре чуть погодя, - только щерился во весь рот и бормотал, что жизнь не должна быть похожа на зебру. Она, видите ли, должна быть разноцветной. Это к чему?
- Эва как его, - хихикнула Маша, - не иначе, влюбился.
И это было чистой правдой.
Роман
Мало того, что приходится жить с женой, по которой безумно соскучился, под одной крышей, да в разных постелях.
Мало того, что опять приходится ухитряться упихивать мои мозоли в дамские «лодочки».
Мало того, наконец, что меня опять желают все, включая местного бомжа Степана, трудовика Горыныча и физручку Ренату.
Мало того, что меня возненавидела вся женская часть школы.
Детишки-мерзавцы пристают! Я им задолбался объяснять, что информатика половым путём не передаётся.
И, до кучи, что называется: сегодня ублюдок папаша Костомаров преподнёс мне букетик ромашек. И ведь наверняка, сука такая, не купил, а нарвал тут же под окном. Причём долго что-то урчал, глядя томно в упор, точно кот на печёнку.
Майка, тут же получившая отставку, драматическим шёпотом умоляла меня пощадить первые чувства, нежные, только народившиеся, ни разу, быть может, не испытанные.
Этот, блин, зеленоградский ландыш не имеет ни малейших понятий о том, как ведут себя порядочные женатые мужчины. Куда бы я не шёл, что бы не делал – он всегда оказывался рядом, навязчивый, как дружелюбное привидение, искательно заглядывающий в лицо.
По вечерам я выл волком:
- Маечка, миленькая! Пожалуйста! Можно, я ему дам? Не могу больше!
А она, поиздевавшись вдоволь, твердила одно:
- Опять грех на душу брать? Рома, нет. Я тебе не разрешаю.
- Жизнь моя, радость моя! Ты же меня бросишь. Зачем я тебе такой… такая, ****ь…
- Дурак ты, - обижалась она и уходила что-то вязать.
… Улёгшись на своей раскладушке, я снова принимался думать, и думал до боли в косичках.
Осенило меня, как всегда, неожиданно.
Утром выставил будильник на мобильнике.
Потом, деловой донельзя, заварил своей любимой ромашкового чайку – что-то перестала она жаловать кофе, - и приготовил завтрак: кашка, джем и всё такое. И тут у меня будильник-то и затрезвонил.
Я посмотрел на экран, со значением покосился на супругу и сказал в пустую трубку Роминым басом:
- Слушаю вас внимательно. Ага, да… понятно. То есть непонятно. Какой трудинспектор? Откуда?
Майка навострила уши, точь-в-точь белка, которой незнакомый прохожий предлагает орех.
- Какое, блин, нарушение? Трудокнижки пропали? А ты скажи, что не обязан я трудовые книжки охранять… что мне на них, сидеть? Сейф есть… а ты скажи: кадровик у меня в декрете, – и так далее продолжал я орать в пустую трубку, а Майка уже носилась по квартире в поисках костюма, блузки, колготок.
Уже выкатываясь из квартиры, цивильно одетая, с ключами от машины, она торопливо объясняла:
- Урок у меня один, пусть Горыныч заменит… пусть научит девок гвозди забивать. Директрисе скажешь: заболела, поехала в жёнконсультацию… ушла в декрет.
- Чего-чего?! – не понял я.
- Короче, придумай что-нибудь, ты у меня умница, - и, чмокнув меня, унеслась.
«Эге-гей-бля!» - возликовал я и понёсся со всех ног в школу.
ЗЗЗ
Марк выслушал всё до конца, а потом сказал, блаженно жмурясь:
- Смотрю я на тебя, Зараза. Ну, ведь вроде умный человек, а всё равно дурак. Сам не понимаешь, что говоришь.
- А то говорю, что ты с катушек слетел, - упрямился Зараза, - из-за такой-то швабры! Соображай, что творишь! Дети же всё видят.
- Ну, дети, ну что дальше? – так же благодушничал Тело. – Они и не такое видели. А шваброй её не называй, не надо, а то придётся тебе, извини уж, лицо начистить.
Яша махнул рукой, потом ядовито осведомился:
- А Машка, значит, побоку?
- Ну, Машка, что Машка… не в первой, чай. Она ж не пропадёт, сам знаешь. Да только разговор ни о чём, Яша, - вздохнул он, - я ей не ровня… она такая! Такая!
- Длинная, тощая, беззубая, на голове кусты растут. Одно слово – лихо одноглазое. Окстись, Марк.
- Сам окстись, - начал порыкивать Тело, - кроме тебя, все от неё в ахуе. Один ты рыло воротишь. Да ты, знамо дело, у тебя понятия никакого.
- У меня-то? – возмутился Зараза, четырежды женатый. – Ну, блин, это ты со зла… я да не пониманию! Кстати, о понятиях. Ты про братишку-то её помнишь?
- Ясен пень, - немного помрачнел Тело, но тотчас нашёлся:
- Разберёмся, чего там. Придётся мировую выпить, родственник, как-никак. Да он, может, и не такой плохой мужик-то.
- Из всех мудацких мудаков… - начал было Яшка, теряя терпение, как вдруг рядом раздался робкий бас:
- Марк Израилевич, нельзя ли вас на минутку?
Зараза глядел на неё с отвращением. Отвращение возрастало ещё больше оттого, что от близости этой девки у него у самого возникали мысли самые непристойные. «Порнография какая-то, - думал Зараза, - и противно ведь, и всё равно охота… да ещё как охота! Попахивает всё это какой-то гомосятиной».
При одном взгляде на Римму организм бунтовал и вставал на дыбы. Кровь приливала к сердцу, отливая ото всех конечностей, в том числе от мозгов, аж тошнить начинало от невыносимого желания. И - опять-таки, - от отвращения.
«Что за мансы?» – недоумевал Зараза, наблюдая, как Марк и Римма ведут разговоры, смысл которых вырисовывался совершенно чётко.
Глядя на то, как Римма нетерпеливо стучит ножкой размера сорокового, не меньше, а Тело, потеряв человеческий облик, чуть не ржёт от восторга, Зараза видел совершенно ясно, что скоро школу охранять станет некому. И из-за кого?! Из-за этой инфернальной суки?
Да что в ней не так-то, пытался сообразить Зараза, отменный бабник.
То ли манера ходить – вихляя бёдрами, загребая ботинками? То ли голос – низкий, гулкий, хриплый, прокуренный? То ли взгляд исподлобья – трусливый и нахальный одновременно? То ли запах – слишком густой, слишком мускусный для девушки?
«Мужик, - неприязненно думал Яша, - да поганый притом».
А Тело… ну, Тело был тут как тут.
- Слышь, Яшка, - отдуваясь, спеша, бормотал Марк, - Яшка, выручай. Посиди на шухере минут тридцать. Подежурь. Очень просто – никого не пускай, никого не выпускай, и пусть в сменку переобуваются… бля, где я резинки дел-то?!
Яков всполошился не на шутку:
- Стой-стой, ты чё? Ты куда?!
На заднем плане лязгнули зубы.
Римма ждала.
- Ну, минут сорок! - в исступлении зарычал Марк, - часок хотя бы посиди, блин! Зараза! Помираю, бля! Выручай!
- Ну, стало быть, договорились, - не выдержала Римма, и, крепко прихватив моментально сомлевшее Тело, потащила его на выход.
Придя в себя, Яша кинулся было на крыльцо, но только и увидал, как, взвыв глушителем, унеслось куда-то битое таксо, увозя его друга.
ЗЗЗЗЗЗЗЗЗ
…Спустя неполный час к школе с диким рёвом и буксами подлетел серебристый «брабус-рокет», из него выскочила Майя Александровна, птицей взлетела по ступенькам и забарабанила кулачками по столу:
- Марк! – кричала она. – Марк где?!
- Ну что орёте-то? – недовольно спросил Яша, отрываясь от кроссворда. – Уехал Тело. С твоей этой дурой.
- С Риммой?! – взвизгнула Майка, прикрывая рукой рот. – С Ивановой, да?! Умоляю!
- Ну что умолять-то? – смягчился Цвиркунов. Уж больно трепыхалась дамочка. - С ней.
- Куда уехал?! Куда?!
- Я почём знаю?!
Тут зазвонил мобильник. Марков мобильник, беспощадно забытый хозяином.
- Да?
- Яшк, ты, что ли? – помедлив, спросила Маша.
- Я, - не стал врать Яша, - Марк мобильник забыл.
- А сам он… где?
- Не знаю, - с готовностью соврал Зараза, ибо было самое время.
- Зато я знаю! – рявкнула сестра. – Ты мне, блин, не брат, крыса продажная! В проститутнике твоя сука! Сашка, Кошаковская гнида, вломила только что!
- Маш, ты что? Ты о чём? – залебезил он было, то тут Майка вырвала телефон из его руки и закричала в него:
- Это Маша? Маша, где Марк?!
- Ты что за хрень с горы? – спросила рассерженно Машка.
- Майка я! Где Марк?
- Ты правда Майка?! Тогда не поняла. А где Марк? - по голосу было заметно, что Маша начала впадать в панику.
- Вот именно, где Марк? Говорите скорее, иначе следующим его хоронить будете!
- Прямо так сразу? – недоверчиво встрял Яков.
Выслушав Машин ответ, Майка дала отбой, схватила Цвиркунова за рукав:
- Яша, скорее. Мне одной не справиться!
- А как…
- Потом, всё потом! Пожалуйста, скорее! Где это – площадь Юности? Быстренько. По дороге всё расскажу.
- Да куда… ты долбанулась, что ли? Дети разбегутся!
- Нет… вот! Юрочка, милый! Сядь, посиди, никого не пускай, никого не выпускай!
- Яволь, - и Юрец Костомаров, наблюдавший за всем этим, открыв рот, взял под козырёк, - шпацирен, всех нах…
Но Майка уже неслась обратно к машине, а за ней ничего не понимающим флагом развевался Зараза.
Роман
Не самый, конечно, оптимальный вариант: почасовой отель в центре этой деревни. Но надо было всё делать быстро, счёт ведь шёл не на часы – на минуты, а то и секунды.
Хотя, конечно, если моя въедливая Майка перезвонит на работу, и ей тотчас расскажут, что никакого трудинспектора нет, то всё равно - Ленинградка. На ней так просто не развернёшься.
Черноглазая пышногрудая девка, несущая вахту на ресепшен, поглядела на моего кавалера странно. Похоже, они друг друга знали.
Она ему, подняв бровки: «?!». Он ей, оскалившись: «!!!». И показал пудовый кулак.
И тогда она, фыркнув, заявила:
- Нет номеров.
- Что значит «нет номеров»? – загремел он, нависая над девушкой.
- Нет номеров сейчас. Обеденный перерыв, - твёрдо заявила она, ничуть не испугавшись, - Впрочем, - её голосок зазвучал коварно, - люкс остался.
Тут кавалер сдулся прямо на глазах, даже ростом, кажется, стал меньше.
Как же, откуда у нас такие бабки.
- Так, бля, - решительно вступил я, подвинув своего альфонсика, - давай люкс.
- Я это… у меня негусто, - запаниковал мой урод. А девка, поправив на шикарной груди табличку с кличкой «Александра», добавила значительно:
- Страховочку ещё придётся оплатить. Там джакузи. И эксклюзивный интерьер, в чёрно-багровых тонах.
- И чё, нах?
- Полторы тысячи за час! - выложила свой последний аргумент эта стервь.
- Да похер, - вызверился вдруг Марк, - живём однова, гулять – так гулять! – и к моему немереному изумлению, выкинул ей на стойку красную пятитысячную.
«Фигасе», - подумал я с нарождающимся уважением, но потом мне стало не до того.
Девка, может, и стерва, но честная стерва: номер был чёрно-красный и бестолковый, как сон анархиста.
Я пошёл было искать обещанную джакузь, но меня смяло в лепёшку.
Ухватив за бока, в суровые медвежьи объятия, он кинул моё тщедушное тельце на гигантскую хрустящую кровать, опрокинув одну из двух прикроватных тумб и пожелав всего доброго журнальному столику.
Пока я трепыхался, его язык уже влез мне глубоко в глотку, мне пришлось целоваться, чтобы не задохнуться. Бедная Маша! Щетина у него жёсткая, острая, как напильник, руки как клещи.
Тяжко ведь целоваться с мужиком без привычки к этому делу. Да ещё я, как на грех, коньячком накануне причастился, меня и так мутило не по-детски, а тут, твою-то МАТЬ! Тяжёлый, сука! Твёрдый! Шерстяной, как валенок!
- Погоди ты, - верещал я, выкручиваясь, - а поговорить?
- Охуела, мать? – возмущённо прогудел он, шлёпая себя подтяжками по волосатым грудям. – Я ж на тебя слюни пускаю хрен знает сколько, яйцы гудят! Не могу погодить, уж извини. А будешь верещать, придётся тебя, стало быть, того…
И ведь он не шутит, понял я, понимая, что приходит мне конец. Из одежды на нём оставались только военные штаны на помочах, волосня повсюду стояла дыбом.
Цель, что ни говори, у меня святая. И ради моей милой я на многое готов и способен.
Я в этом абсолютно уверен. Точнее, был уверен – до того, как этот бугай вывалился из штанов, и я увидел, что именно меня ждёт.
Это что-то мне подсказало, что если это всё в меня того… так это я помру вместо него.
А ну как у него иммунитет? Ведь Машка-то жива осталась, понравилось ей даже! Вдруг и он тоже, того… НЕНОРМАЛЬНЫЙ?! У этих зеленоградских белок всё через жопу! Экология, мать их!!!
Под эти сомнения меня, пребывающего в полном ауте, принялись раздевать.
Не, трахаться с ним я категорически не желаю. Однако и смыться возможности никакой. Когда я уже был вдавлен в диван сантиметров на пятнадцать, и приготовился к неизбежному, меня вдруг осенило.
- Погоди! – пискнул я, беспомощно суча ногами, - Я не так хочу!
- Ну, давай по-другому, - покладистый сукин сын, оскалившись вежливо, начал заходить с тыла.
- Стой! – действовать надо было быстро и весьма, - Что ты, в натуре, как медведь. Я тебя тоже того… хочу! Только, чур, я сверху!
- О, это дело, - подхватил он, плюхаясь на спину, - попрыгай.
- Только ты не дёргайся, - и, мысленно взвыв от радости, накрепко приторочил его к кровати его же подтяжками.
- Не буду, - пообещал он, - ты уж сама…
Договорить я ему не дал - рот заткнул.
Давай, Рома, подбадривал я себя, руби. Под корешок.
И в тот самый момент, когда я решился уже приступить к разделке, в дверь забарабанили.
- Рома, НЕТ!
Жена.
Вот как всегда, не вовремя.
Судорожно забарахтался в замке ключ, хлипкая дверь грохнула о стену, и Майка повисла у меня на руке.
- Рома, нельзя! Нет! Пожалуйста!
- Слушай, я ж для тебя это делаю, - втолковывал я, безуспешно пытаясь отодрать её от себя. Цепкая, как клещ! - Для детей, дурища!
В какой-то момент удалось мне её стряхнуть, но, отлетая, она умудрилась как-то ухватиться руками – голыми руками, и прямо за скальпель.
Майка
Как сейчас перед глазами: Марк голый, распятый на кровати, с полным ртом каких-то тряпок, рычит и дёргается так, что мебель под ним ходит ходуном – и мой со скальпелем, глаза бешеные, брызги крови на морде… таращится на мою пораненную руку – и белеет, белеет, белеет!
- Майка… бля! – и, бросив скальпель, унёсся. Стук двери и далее – оглушительный тошнотный звук.
Незаменимый Яша перетягивал мне руку носовым платком:
- Ты как? Очень больно? Валерьяночки, может?
- Нет, Яшенька, спасибо, - из всего этого паноптикума, в самом деле, это – самый милый человек, - водички, если можно…
Яша кинулся к графину, а Марк, вытолкнув изо рта изжёванную Ромину блузку, заорал в голос:
- Рома, бля?! РОМА?!! Зараза, развяжи, я ему сейчас!
- Заткнись, урод, - с неожиданной твёрдостью заявил тот, придерживая мне стакан. И очень кстати: зубы у меня стучали так, что я, пожалуй, отгрызла бы добрую половину этой посуды.
Между тем в коридорчике послышались нетвёрдые шаги, и Рома показался. В одной юбке. Белоснежно-голубой, как простыня.
- Давно так не вставляло, - проговорил он, утираясь и улыбаясь, - малыш, ты как? Прости.
- Чуть руку девке не оттяпал… - пробормотал Яков, покосился на него, и поправился:
- Оттяпала. Или оттяпало?
- Неважно, - набычился Роман, глянул на окровавленную тряпку на моей руке, опять побледнел, но на этот раз сдержался, - я ж не хотел… я ж для тебя старался, Май. Для детей.
- Будут у нас дети, Рома. Может, и не один. Эх ты, мастер Йода.
Он вдруг улыбнулся во весь рот:
- Мастер, бля. Май, прикинь. Крови я, оказывается, боюсь.
Где-то в стороне деликатно кашлянул Марк:
- Может, всё-таки развяжете, а?
- Ты куда носился-то? – спросила я, утыкаясь Ромке в бюстик.
Яша, ворча, воевал с подтяжками, и неодобрительно поглядывал на нас.
- Порнуха, - пробормотал он. Роман засмущался, облачаясь с мокрую изжёванную блузку.
- Бля, Зараза, ты меня развяжи только, я его сей секунд уебу на ***, - задушевно, с готовностью предложил Тело, нетерпеливо дёргаясь.
- Смертоубийства не допущу, - твёрдо заявила я, - Яша! Держи, пока этот вот не уедет.
- Говно вопрос, - тотчас отреагировал Цвиркунов, и завязал обратно только что развязанный узел.
- Иуда! – удивлённо проговорил Марк, идя красными пятнами.
- Прости, Тело, - решительно ответил Яша, привязывая его покрепче, - если бы не она… посуди сам: первый раз без ноги, второй раз – без головы… это всё ничего, а принеси я тебя домой без члена? Ой, етитская сила! Меня б Машка рядом с Алёной зарыла. А мне сейчас никак нельзя, – категорично закончил Яша свою мысль, – я только жить по-нормальному начинаю.
ЗЗЗЗЗЗЗЗ
В кафе-баре «Колобок» за столиком в самом тёмном углу сидели мрачный Тело, ещё более мрачная Римма и непозволительно расслабленный и недопустимо счастливый Яша.
Тело, набычившись, сверлил глазами Римму. Та, изящно заложив ногу за ногу, курила тонкую пахучую сигарету и аккуратно пила коньяк.
Длинные ноги в чулках и изящных сапожках на высоких каблучках, чёрное платье с вырезом от плеча до плеча, алый шарфик на нежной шейке, небрежно взбитые блестящие волосы цвета южной ночи. Сумрачные глаза, высокомерно прикрытые тяжёлыми веками. Узкие тёмно-вишнёвые губы.
- С-с-с-сука, - скрипнул зубами Тело, чуя, что природа снова даёт о себе знать.
- Хладнокровней, папаша, вы не на работе, - ответила она небрежно.
- Умница детка, - одобрительно заявил авантажный парень в кожаном пиджаке, чмокнув её в голое ослепительное плечо.
- Убью нах, - посулила Римма.
- Ох, и серьёзная у тебя барышня, Тело, - одобрительно подмигнул парень Марку, - но красивая-я-я-я!
Марк проводил его плотоядным взглядом, а потом опять принялся пожирать глазами Римму.
- И часто с тобой такое? – с благожелательным интересом осведомился Яков, отхлеюнув пива.
- Всё чаще, - хмыкнула она, выдув из ноздрей две табачные струи, - в последнее время.
- И как же это у тебя?
- Да вон, у него спроси.
- Набил бы я тебе рыло, сука, - подал голос Марк, - имею, знаешь, такое желание. Только вот баб бить того… Нехорошо.
- Слушай, ты не шибко, - вступился добрый Цвиркунов, - парню тоже не сладко.
- Парню, бля, - Марк злобно сплюнул в пепельницу, - да у него буфера больше Машкиных. Что ты его защищаешь? Я из-за этого мудака чуть пидорасом не стал.
- А я-то?! – взорвалась Римма шёпотом. – А мне-то каково? Слыхал про такой девайс, бритва называется?!
- До тебя, ****ь, не жаловались! – рявкнул Марк.
- Марк, завязывай, – попросил Цвиркунов, и Тело закрыл рот, проворчав: «Стерва разборчивая», - тебе что, чтобы обратно мужиком стать, надо кого-то трахнуть? То есть наоборот… ну ты понял?
Римма кивнула, раздавив в пепельнице сигарету.
- А этот кто-то после этого как? Ласты склеит?
Ещё кивок.
- Ты уверен? – уточнил на всякий случай Яша.
Римма, постучав пальцами по столешнице, подумала, а потом признала с вздохом:
- Нет, теперь уже не уверен. Было дело, одна выжила.
- И кто же это, например? – подозрительно спросил Марк, пригибаясь над столом.
- Не твоё дело, - и красный Риммин рот вытянулся в тоненькую ниточку, закрывшись крепко-накрепко.
- Кто-кто, жена его, - нетерпеливо оборвал Яшка, - Тело, блин! Не скрипи клыками, тут помочь человеку надо.
- С чего это ты такой к нему добрый? – возмутился Тело. – Коль на меня тебе начхать, а Алёна? Он тебе жену завалил!
- Что, правда?! – недоверчиво удивился Яша.
- Отвали от него, - вступилась Римма, - что ты от него хочешь?
- От него-то ничего, - со значением протянул Марк, - а вот с тобой оченно мне хотелось бы кончить.
- Э-э-э-э, нет уж, - решительно открестилась она, - если я ещё раз ЭТО увижу, меня будет тошнить, пока не сдохну.
- Ох, и охота же мне, чтобы ты мужиком стал, - мечтательно протянул Тело, пуская колечки, - ух и поквитался бы я с тобой, деточка…
- А мне типа неохота? – дёрнула Римма щекой.
- Это вот консенсус называется, - пробормотал Яша, лицо которого начинало расцветать всеми лучами солнечного спектра, а кудри от напряжённого размышления потемнели.
Марк продолжал сверлить Римму дружелюбным взглядом. Она же, демонстративно отвернувшись, со скучающим видом смотрела телевизор над барной стойкой.
- УВД Зеленограда разыскивает мужчину, подозреваемого в нападениях на школьниц с применением насилия, - вещал диктор, - маньяк, возможно, орудует в лесопарке между десятым и одиннадцатым микрорайонами. О том, как избежать опасности встречи с педофилом, обсуждали на родительских собраниях в школах города. Педагоги обращаются к папам и мамам внимательнее следить за детьми, постараться не отпускать их, когда стемнеет, на улицу, а также по возможности встречать ребёнка после внеклассных занятий. Особое внимание следует обратить на то, что все жертвы выглядят старше своего возраста, вызывающе одеваются и имеют тёмный цвет волос…
- Ребятки, - подал голос Яша, замирая, - а у меня ведь идея…
Пока Марк таращился на друга, на телевизор, и, судя по постепенно разглаживающемуся челу, начинал что-то соображать, Римма, сползя со стула, уже крадучись пробиралась к выходу.
Осталось лишь толкнуть дверь - но тут подоспел Тело.
- Стоять, мурзик, - пророкотал он с отменной галантерейностью, прихватывая даму за талию и нежно хрустя её рёбрами.
- Мужики, ну что вы, право слово, – забормотала Римма, безуспешно пытаясь вырваться, - вы опухли, мужики?
ЗЗЗЗЗЗЗЗ
Около половины одиннадцатого вечера на дорожке из жёлтого кирпича показалась любопытная троица.
Пошатываясь, ковыляя на подламывающихся каблуках, опустив плечи, брела худенькая девушка. Маленький зонтик, дрожащий в её руках, от злющего дождя спасал слабо.
Рядом с девушкой, крепко держа её под острый локоток, шагал дюжий мужик. С другой стороны поддерживал под руку другой мужичок, ростом ей по плечо.
У опушки леса они остановились, и Марк сказал:
- Всё, дальше сам. А то увидит кто, ментов вызовут. И всё веселье насмарку.
- Мужики, вы-таки серьёзно? – полунедоверчиво - полуутвердительно уточнила Римма.
- Серьёзно. И весьма, - подтвердил Яков охотно.
- Яша, вот от тебя я такого… ни в жизнь, - укоризненно покачала она головой, - так с дамой обходиться. Такое придумать!..
- Это произошло как-то само собой, – радостно объяснил Цвиркунов, – как наитие снизошло. Давай, давай, раньше начнёшь – раньше того… кхе-кхе…
- Кончишь, - хмыкнул Марк, - ещё и понравится, а?
- Пошёл на хер, яйценос, - с этими словами Римма стряхнула с себя обоих друзей, вздёрнула голову, как норовистая лошадка, и решительно направилась по дорожке в лес.
У самой опушки, правда, решимости у неё поубавилось:
- Мудачье, мать вашу! Сыро! Вязко! А я на каблуках! Куда идти-то? Глядишь, там и нет никого!
- Есть, есть, не боись! По телеку сказали – есть! - крикнул в ответ Зараза.
- Вали, вали! – присовокупил Марк, - И гляди, потом обратно мигом в «Колобок»! Завернёшь куда не туда – урою. Понял?!
- Куда ему заворачивать-то? – спросил недоумённо Яков, но Марк не ответил, лишь покосился на горящие окна на первом этаже. Их с Машкой квартиру.
- Охренел совсем, чёрт ревнивый, - проследив за его взглядом, покачал головой Цвиркунов. – У него сейчас один интерес: живым остаться.
- Может, и охренел, - не стал противиться Марк, дважды кинутый за неполные сутки, и добавил:
- А ты, Зараза, слыхал такое выражение: ибо нехуй?
- Красиво, - согласился Яша, - кратко и по делу. Ну что, по пиву? Не век же здесь мокнуть.
ЗЗЗЗЗЗЗ
Спустя полтора часа кабак заметно опустел – предстояли суровые будни, народ расходился на необходимый ночной отдых. Остались самые стойкие, да ещё Зараза и Тело, которые продолжали упрямо сидеть на том же самом месте. И ждать.
- Ребятки, не пора ли вам… пора? – интеллигентно осведомилась Маруся, принеся очередную дозу пива.
Изрядно пьяный Тело молча похлопал себя по коленке, приглашая даму присесть, а Зараза заметил:
- Марусь, на вывеске что написано? Круглосуточно!
- Это да-а-а-а-а, - признала она сокрушённо, - что верно, то верно. Гогочка в припадке буйного помешательства написал, а мы теперь расхлёбывай.
«Кто это «мы»? – удивился Зараза. Из колобкового персонала всего и было-то, что Марусичка, да сонный дядька на входе.
Зараза пожалел было бедную женщину, вынужденную вкалывать в ночном, но Марк твёрдо заявил:
- Сидим ждём.
- Долго, Марк Израилевич? – заискивающе пискнула Маруся.
Тело глянул в залитое дождём окно и сказал уверенно:
- Долго. Час ещё минимум. А там поглядим.
- Может, пойдём глянем, что да как… нехорошо всё-таки, - мямлил Яша, - а, Тело? Лежит, может, где в воронке…
Но, встретившись глазами с другом, заткнулся и принялся пускать пузыри в пивную кружку.
Тут со стороны двери послышались протестующие сонные возгласы, возня, а Маруся, глянув туда, взвизгнула и уронила поднос.
В питейной зале появился Роман Алексеевич Иванов и, прихрамывая, побрёл к барной стойке.
В чёрном платье, порванных чулках и сапожках, обляпанных рыжей глиной. Каблук одного сапожка был вырван с мясом.
- О, - с облегчением выдохнул Яша, - честное слово, в бога душу мать…
Не глядя по сторонам, Роман взгромоздился на высокий стул, и коротко приказал:
- Водки. Пол-литра. И сигарету.
- Уже поздновато, - мяукнула испуганно Маруся, косясь на его волосатые ляжки, - ой, мама… что же это такое?!
Один глаз у Романа затёк, рот разбит в кровь, скула стала красно-чёрной и вдвое выросла в размерах.
- Нормально, - заявил он, шлёпая распухшими губами, подставляя приключившийся кстати пустой пивной стакан. Костяшки обоих его рук были сбиты до костей.
Прижав ко рту подол кружевного передника, и изо всех сил пытаясь не завопить снова, Маруся налила ему полный бокал водки.
Выдохнув, Роман опрокинул в глотку и оглушительно рыгнул. Фигура его тотчас потеряла грозные очертания, неповреждённый глаз покраснел и принялся заметно косить к носу.
- Это ***ню можно снять, - невнятно проговорил он, ткнув пальцем в бумажку, пришпиленную на доске.
- Какую, эту? – с готовностью спросила Маруся.
- Именно, деточка, - галантно икнул Роман и, сорвав со стены милицейскую ориентировку («Разыскивается подозреваемый в совершении нападений на девочек… 30-33-х… волосы чёрные»), прикурил от неё сигарету.
Тут уже начали засобирались и те, которым завтра было не надо на работу. Приговаривая «не, в натуре, пора по домам, что-то нехорошо», они табунчиком заспешили к выходу, наступая на пятки впереди идущим и трезвея на ходу.
Зараза опасливо подобрался поближе, присел на стул рядом с Романом и спросил фальшиво-участливо:
- Ром, ну чё, как ты вообще?
Тот скосил на него красный мокрый глаз:
- Тс-с…. Чш-ш-ш…
- Что-что? – переспросил Яша.
- Ш-щ-ц… сцука ты, - с трудом прошепелявил Роман.
- Вот бля, - констатировал философски Тело, подоспевший на звук распри.
Какое-то время они с Романом тупо глядели друг на друга в упор, потом Марк поморгал, помотал головой, закрылся руками. Фыркнул, но сдержался.
Став серьёзным, обнял Романа и, хлопая по плечу, пробурчал утешительно:
- Да ладно, зёма. Бывает. Как это там… ты поплачь, что ли… поплачь! Легче будет.
- Будет-будет, - боязливо подтвердила Маруся, - верьте ему, он знает, что говорит!
Маша давно уже привыкла с тому, что всё интересное проходит мимо, оставляя ей детей на посидеть. Она вообще была лёгкого и спокойного нрава.
Однако теперь она почему-то нервничала.
Днём Кошаковская супруга Александра позвонила и змеиным голосом сообщила, что её Марк, дражайшая её половина собирается предаться разврату в почасовом отеле. Пора было бы привыкнуть к тому, что эта стерва постоянно выдаёт на-гора сводки о реальных и воображаемых Марковых похождениях. Однако у Маши как раз случилось плохое настроение, именно поэтому она наорала на ни в чём не повинного Яшу.
Само собой, было ужасно неприятно думать, что Тело путается с той рыжей красоткой из школы (вот дура, при таком-то муже возиться с Костомаровым! Чёрного хлебушка, видать, захотелось).
Потом стало не по себе, когда выяснилось, что Марк отправился налево с кем-то незнакомым, а та самая Майка, оказывается, не при чём, и вопит дурным голосом о том, что Тело пора спасать.
Очень Маше не понравилась фраза про возможные похороны Марка.
Она пыталась дозвониться до мужа, но его телефон не отвечал. Потом позвонил Яша и пьяным голосов уверил, что всё хорошо. Что Марк говорить не может, но передаёт привет.
Маша посулила ему лютую смерть, брат поспешил проститься.
Нервничая, Маша не заметила, как заснула. Разбудил её резкий звонок в дверь.
Она так и подскочила, и помчалась к двери, теряя тапки. Какого чёрта! Абсолютно все знали, что после наступления темноты в эту дверь звонить нельзя!
Глянув мельком в глазок, Маша почувствовала, что ноги её подгибаются, а голова идёт кругом.
- Они убили Кенни, - пробормотала она, не зная, плакать ей или смеяться.
- Куда это? – еле ворочая языком, спросил Роман. То, что свисало с его плеча, лохматое, чёрное, перемазанное и мокрое насквозь, источающее концентрированный аромат водки, пива и пота, - несомненно, было Марком Костомаровым, целым и невредимым – во всяком случае, без видимых новых повреждений. Шурупы, ввёрнутые в подошвы его «гриндеров», бодро чиркали по кафельному полу.
Тело размером поменьше, чуть почище и поопрятнее принадлежало Машиному родному брату – Якову Вадимовичу Цвиркунову. Он свисал из-под Романовой подмышки и сладко сопел во сне.
- Обоих на кухню, - коротко и сурово приказала она, стараясь не смотреть на Романа. Хотя честное слово, посмотреть на него стоило.
Он был абсолютно пьян, но стоял на ногах твёрдо и голову держал высоко, как граф.
Его волосатое тело с трудом помещалось в дамском изорванном платье, на ногах кое-где встречались остатки чулок в сеточку, из носка левого высокого сапожка на добрые пять сантиметров вылез большой палец. Опухоль на разбитом лице начала багроветь, один глаз затёк совсем, а второй сильно косил к носу. На грязной шее алели следы от неглубокого пореза и глубокого засоса.
Роман
Какого чёрта я так напился… ну и херово… только б не упасть в таком-то виде…
Эти двое вырубились с удовольствием. Один мычал типа «пока тебя ждали, все изволновались» и, извиняясь, через каждые полчаса убегал блевать, второй просто ржал, дружелюбно тыча меня под рёбра… то хлопал по плечу, невнятно что-то бормоча, то игриво подмигивал, гудя: «киса, не переживай, всяко бывает. Это ж всего-навсего тело… душу твою он не тронул»…
Хорошо ещё, официантка… Маруся, что ли? Смешная такая, «антоновка» на тоненьких ножках… смогла объяснить, куда отнесть эти две канистры с пивом.
Одёжу бы какую… думал было по дороге Костомарова отмародерить, да вспомнил Машу и пожалел.
Как болит всё, бля… как охота жрать…
Лучшее что вы сделали в своей жизни???
Послал всё и всех на… и пошёл бухать…
Кстати это очень помогло в тот момент)))))
Чуть погодя Роман, чисто вымытый, причёсанный, в спортивном костюме Марка, сидел, устойчиво уперев локти в стол, и приканчивал третью тарелку борща – тёмно-малинового, с мозговой косточкой, с ярко-белым завитком густой сметаны, - заедая всё зелёными хрустящими луковыми перьями и ароматной горбушкой бородинского.
Из-за разбитой губы есть получалось плохо, но он ОЧЕНЬ старался.
На диване, перепутавшись ногами, и крепко держа друг друга за талии, спали Тело и Зараза.
- Оторвись, - тихонько сказала Маша, - мазь впиталась, давай ещё намажу.
Роман послушно задрал голову, Маша аккуратно втёрла в его разбитую скулу очередную порцию троксевазина.
- Кошмар, - пробормотала она жалостливо, поцеловав его в лобик, - это тебя били или ты кого зашиб?
- Обоюдно, - напрягшись, выдавил Роман и ожесточённо захрустел луком.
- Как же ты этих-то донёс? В таком-то прикиде, да ещё на каблучищах… пидорасов у нас не любят…
- Рома мужи-и-и-и-ик!... – протестующее заявил Яша, не открывая глаз, и снова уронил на Марков живот чугунную голову. Тот крякнул, но не проснулся.
- Если хочешь, оставайся, - робко предложила Маша, дождавшись, пока брат заснёт снова, - в ванной можно… только черепашку надо оттуда вытащить…
- Не, домой, - покачал он битой головой, - сп.. ик… асибо!
- Куда идти знаешь? Тапочки надень, - засуетилась она, - на улице сыро. Носки вот, а шлёпки сверху…
Роман
Хотелось, конечно, и её напоследок понежить, и самому полакомиться – да куда там! Губы не слушаются, пухлые, как оладьи, и пальцы разбиты. Да и при малейшем движении вертолётит не по-детски.
Поэтому я ухватил её под подмышки, приподнял, как щенулю, и просто поцеловал:
- Щастливо!
Далее жизнь опять пошла своим чередом. Черепашка улеглась на зимнюю спячку. Тело поправился окончательно. Яше удалось обаять поочерёдно всех членов детсадовской комиссии и устроить Катю в садик. В своей группе она в авторитете, ей доверяют укладывать всех на тихий час.
Стены девчоночьей комнаты лихо, по-суворовски оккупировали Александр Овечкин, Игорь Ковальчук и несколько смущённый Алан Дзагоев, чувствующий себя в этой компании неловко. От напряжённых Лизаветиных занятий компьютер прожил недолго и торжественно сгорел.
И вот однажды в дверь квартиры Костомаровых постучался улыбчивый посол из «Ди-эйч-эль». Вручив с рук на руки две красиво упакованные коробки, он отказался от какой бы то ни было мзды, и откланялся с пожеланиями счастья.
- Лизка, Светлана, а это всё вам, - удивлённо заметила Мария, разгибаясь, потирая поясницу. В этот раз живот рос как-то уж очень быстро. Наверное, будет мальчик.
Юрец, успев раньше, мигом растерзал одну из аккуратно упакованных коробок и завопил от восторга. Даже Лизавете изменило всегдашнее хладнокровие:
- Охренеть! Мама! Вот это да! Это надо же!!! – приговаривала она, копошась в коробке, как мышь в сахарнице.
Марк недовольно спросил:
- Что за нах?
- Это не нах! - возмущённо отрезала Лиза, - это «эппл ай-мак» двадцать четыре дюйма! жёсткий диск терабайт! видеопамять пятьсот двенадцать! оперативка четыре гига!
- Дашь поиграться? – подхалимски спросил Юрец, виляя хвостом.
- А мне дадут? – завопил Серёга, выцарапывая из второй коробки нечто большое, ушастое, зелёное, с нежным пушком на лысой голове. – Света! Поигаться!!!
- Это была моя коробка! – возмущённо крикнула Светлана, вытряхнув брата из означенной тары. Она изо всей силы прижимала к груди большую мягкую игрушку.
- Ты что ревёшь-то? – недоумённо осведомился её поклонник Максим, оторвавшись от распаковки Лизиного «мака».
Света не ответила. Она глядела на зелёного лопоухого уродца, обмотанного белой тогой, и рыдала.
- Опять, - недовольно буркнул Марк. Маша коротко глянула на мужа, и тот промолчал.
- Тут визитка какая-то, - полез было Макс, но Светлана сердито вырвала её у него из рук:
- Не твоего ума дело!
На лицевой стороне визитки значилось: «Иванов Роман Алексеевич, Генеральный директор ООО «Русское оно»», а на обратной стороне корявыми буквами было выведено:
ВСЕГО ПРЕЖДЕ УЧЕБА. Мастер Йода
Трое из Зеленограда
© Copyright: Анна Мацерас, 2012
Свидетельство о публикации №212062700917
Свидетельство о публикации №212062700917
Рецензии
Улыбнуло. Великолепный язык. Отлично описаны образы героев. Сразу всплывают ассоциации с многочисленными знакомыми Лобненскими гоблинами и гремлянами.
Романова Мария Владимировна 02.12.2014 13:14 • Заявить о нарушении
Романова Мария Владимировна 02.12.2014 13:14 • Заявить о нарушении