***

Поезд метро равнодушно покачивал пассажиров из стороны в сторону. Монотонные подергивания усыпляют половину из них. Я слушаю «Norwegian Wood» The Beatles, показывая окружающим свои обнаженные бедра, на которые не хотят опускаться шорты. Маленькая перманентная война с ними не разрешилась даже при помощи ремня.

На Курской вагон стал менее душным – толпа растаяла столь стремительно, что, казалось, просто исчезла. Встречный пассажирский поток оказался не столь полноводным, так что удалось рассмотреть каждого вошедшего. Мой взгляд встретился со взглядом молодого человека, чья неаккуратная щетина меня заинтересовала.

- Зачем ты постоянно одергиваешь свои шорты? – он подошел ко мне и заговорил так, будто мы были давно знакомы.

- Это называется война, - так же спокойно и по-дружески ответила я.

Пока монотонный шум продолжал убаюкивать пассажиров, мы разговаривали о музыке, непонимании современного искусства, консерватизме и педантизме, перебрали по косточкам всех наших знакомых, молчали под «Bloodbuzz Ohio» The Nationals, перебивали друг друга, обсуждая Кафку.

- Ты мой стопроцентный молодой человек, - призналась я, перефразировав Харуки Мураками.

***

С тех пор мы не расставались ни на минуту. Не задумываясь, я приехала к нему в первый же вечер с чемоданом, пустив вперед отряд баночек со всевозможными кремами. Его голубые глаза улыбались, рассказывая мне бесконечные запоминающиеся истории детства и последующего взросления. Моя зелень с огненным ободком вокруг зрачка не сдерживала удивления, граничащего с пониманием бытия этого человека.

Мы совершенно забыли об окружающем мире. Двадцать четыре часа в сутки мы не могли оторваться друг от друга. Мы были как две половинки одного камешка, заброшенного не в тот мир. Мы ревновали друг друга к прошлому и настоящему. Я кидала в него первое попавшееся под руку в порыве гнева. Он молча уходил, но через мгновение возвращался. И тогда мы любили друг друга еще сильнее, еще безумнее.

У нас никогда не было разговоров о любви. Мы оба абсолютно не понимали, что это такое, но смогли-таки слиться в единое целое. Он был моим наркотиком, моим снотворным, моим болеутоляющим и моим энергетиком. Я никогда не признавала зависимость от него, но так, наверно, оно и было. Только об этом мы тоже не говорили. Это было лишним.

Эти два года нас не видел никто из ближайшего и вообще какого-нибудь кругов общения. Мы пропали так, как пропадают корабли в Бермудском треугольнике – таинственно и бесследно. Мы были с ним везде, где только можно, особенно не задерживаясь на одном месте. Мы шли туда, куда глядят глаза, мы ехали туда, куда везли колеса. Мы не думали ни о ком, кроме самих себя, и в этом была наша свобода.

Я смаковала мочку его уха, пока он наблюдал за рассветом в Сиднее. Он ловил лицом мои волосы ветреным днем в пригороде Лондона. Он рассказывал, как я смешно соплю, коротая сном ночь на трассе М4 «Дон». Я напевала ему песни утром где-то в штате Аризона, пока он ненавидел мой голос.

Затем мы вернулись домой, поняв, что соскучились по родным краям. Родственники и друзья разлучили нас сразу по приезду, настаивая каждый на встрече. Двадцать четыре часа, которые мы проводили вместе, превратились в пятнадцать. Затем пятнадцать превратились в пять. Потом мы вернулись в свои рутинные колеи жизни и стали видеть друг друга пару раз в неделю.

Мы перестали друг друга ревновать, перестали ненавидеть. Наверно, и любить перестали, но мы об этом никогда не говорили. В какой-то момент, я даже не заметила как, мы перестали видеться вообще. Мой телефон молчал, пальцы забыли его номер. В конце концов, из памяти стерлось его имя.

***

Вдруг какой-то мелкий сор попал мне в глаз, отчего он заслезился. Юноша, вошедший на Курской, по-прежнему стоял напротив, кидая на меня взгляды. Поезд приблизился к Арбатской, «Norwegian Wood» сменилась «Otherside» Red Hot Chili Peppers. Я вышла на станцию, глядя на кошачий волосок, неведомым образом попавший на воротник его рубашки, и улыбнулась. Он, заметив мою улыбку, улыбнулся в ответ и направился в сторону перехода на Боровицкую. Я пошла в сторону Александровского сада.