Ботанингула

Ботанингула
Корабль причаливал к пристани. Местные ребята – Вадик и еще кто-то поймали канаты, брошенные боцманом с корабля, и подтянули судно. Потом они стали быстро выгружать какие-то бочки, и я влез где-то около кормы, предварительно попрощавшись с Андрюхой, ударами ладоней друг о друга и похлопыванием по спине обнявшись.
- Мы до 27-го еще заедем – крикнул я ему, и показал знак Victory. А он в ответ показал знак неприличный и засмеялся, как раньше откидывая тело назад и выбрасывая ногу вперед.
- Давай, Паштет!
Вот рэпер ё-мое! – подумал я
Как только последняя бочка оказалась на берегу, корабль тот час стал медленно отходить от пристани, и вода под ним шумно забурлила. Я сел на корму и закурил. Вообще на судне было много людей – кто-то приезжал, кто-то ездил в Чупу за продуктами для студентов и сотрудников. Были знакомые и незнакомые лица. С нашего филиала кафедры ихтиологии и гидробиологии было два магистранта. Идти туда к ним и болтать мне не хотелось абсолютно, лучше я посижу тут. Я не понимаю, почему люди так стремятся к общению. Лично мне это совершенно не интересно. Эта болтовня меня отвлекает от собственных мыслей, поэтому я предпочитаю быть один, чтобы наблюдать и думать. Нет, я не против общения на самом деле, я не люблю пустую болтовню. Есть радикальная разница между  беседой и болтовней. Если внимательно следить за ходом разговора, происходящего вон у той пары собеседников, то можно заметить, что говорящего мало заботит - слышит ли его и понимает ли его второй в той мере, в том объеме, на которые рассчитывает первый. А позже ты вообще отмечаешь тот факт, что говорящему это вовсе не нужно. Он просто должен вылить кому-то какой-то поток информации. Таким образом, он как-то освобождается, разряжается. Когда первый близок к разрядке, второй уже качает головой в нетерпении, мол, я все понял, и хочет перенять эстафетную палочку. И роли меняются – один испражняется, а другой в нетерпении качает головой. Содержание и смысл, как правило, ничтожен. Я бы конечно не хотел обобщать и утрировать, конечно, здесь и сейчас многие беседуют, но это уже самодостаточная субъединица из двух людей. Для меня остается только болтовня с молодежью, а заниматься мне этим сейчас скучно. Поэтому я буду сидеть здесь на корме смотреть на уходящие клином волны от корабля и курить…
Я повернул голову влево, и в моем сознании вспыхнуло: «ботанингула». Что это за слово такое идиотское ботанингула? У меня нередко такое бывает – внезапно появляются слова – гибридские уроды, происхождение которых не ясно. Многие приходили во сне и я даже иногда думал, что у меня с головой не все в порядке (да так оно и есмь). Слева стояла…, или стоял… нет-нет стояла… Нет, все-таки стояло. Кто? Вот вопрос… Существо, пол которого сложно определить. Волосы, как могло быть и у мужчин и у женщин, средней длины закрывали затылок. Толстогубый рот был очень большой и расплывался в умиленной улыбке от прекрасных пейзажей беломорского побережья. Нос был с горбинкой и свисал как огурец. На носу держались очки и глаза из-за толстых стекол с отрицательными диоптриями, были очень маленькими. Пол по лицу определить было сложно, оно было грубоватое, но в то же время и женоподобное. Попробуем по другим признакам. Груди не видно, таз узкий и зада не было - фигура плоская. Мужик? А что, мало что ли женщин сейчас таких? Одежда – походно-туристическая, тоже бесполая – красная куртка-ветровка с капюшоном, широкие штаны защитного цвета с карманами около колен, кроссовки. Ну и как определить? Что осталось? Руки. Я посмотрел на руки, которые обхватывали металлический борт судна. Да, скорее это она, а не он. Руки все-таки были женские. У мужчин ладони крупные. Кисть у них – это всегда явное расширение руки. А у женщин предплечье плавно переходит в кисть и их руки напоминают скорее крыло у охлажденной курицы, чем ее лапу. И держит женщина руки почти также – согнув у груди, и приспособлены они для того, чтобы схватить какую-нибудь тряпицу, посудину или принять дитя.
Значит ботанингула – это она. Почему же ботанингула? Первая часть слова говорила сама за себя. Она – типичная ботаничка. Ботаник – это прообраз современности, под который попадают слишком умные ребята в очках с томиком под мышкой. Но есть же умные, но не ботаники. В чем же разница? Ботаник не просто в очках и с книгой. Он неуклюж, нерасторопен, а еще в них отсутствует какая-либо сексуальность. Все его повадки, жесты и движения пропитаны дисгармонией. Все его либидо пошло по неверному пути и ударило в мозг, для тела не осталось ничего. Когда он сидит - он зажат и закрепощен, и если его вдруг пощекотать, то он нервно захихикает, а потом обозлиться, а то и бросится с кулаками. Таких очень любят дразнить в школе. У нас был на курсе типичнейший ботаник. Он был толст, и с университета его встречала бабушка с бутылкой кефира и бубликом. Предмет его болезни – динозавры. Над ним все подшучивали. Он копил все обиды и все это, наконец, вылилось в то, что он пообещал воскресить динозавров, а уж они то сполна отомстят за него. Я представил, как бы на это посмотрел старина К. Юнг. Он бы разъяснил, что динозавры – это мощные бессознательные силы, проецируемые на рептилий. Не дай бог, чтобы они прорвались, иначе получим настоящего маньяка. Ну да ладно, оставим психиатрию психиатрам, вернемся к ботанингуле. Да, она совершенно не сексуальна, и я не подозреваю, как нужно оголодать, чтобы захотеть ее.
Откуда взялась вторая часть слова – эта «ингула»? Я просекал, что ботанингула звучит как-то выразительнее и сильнее, чем ботаничка. Вообще, ботаничка – это строгая молодая практикантка с длинной указкой и в короткой юбке. Дети особенно внимательны на ее уроках, когда она пишет что-то в нижней части доски. Если кто-то что-то вякнет на ее уроке – она треснет по столу указкой, а в дневнике выведет грациозную «два». Мало кто из прыщавых старшеклассников отказался бы провести вечер в компании с такой ботаничкой. Здесь нет – не ботаничка, а ботанингула. Вторая часть слова дает какую-то аморфно-липкую составляющую. Это похоже на латинское название каких-нибудь червей или полипов. Botaningula vulgaris или Botaningula rubens – звучит? Очень даже звучит, и вот что получается:
По влажной склизкой дорожке, задевая траву, ползет полипоидный слизняк. Слышно чмоканье и медленное трение его свисающей шкуры о песчинки. Тело этого червеобразного моллюска покрыто пупырышками и мелкими щупиками кое-где, которыми она ощупывает субстрат, а из головы растут два больших щупика. Мимика у Botaningula богатая – толстые губы совершают волнообразные движения, очки, которые к независимо вращающимся глазам не имеют никакого отношения, висят набекрень. Иногда изо рта начинает выползать липкий язык, но Botaningula, опомнившись, медленно вбирает его назад. А вот и цель – в конце узкой дорожки стоит микроскоп. Botaningula кладет голову щекою вниз на землю и закрывает глаза. Теперь тело толкает еще и голову по земле вперед. Мышечные клетки ее, активно сокращаясь, создают волны на нижней стороне тела, и она медленно ползет по субстрату, выделяя слизь. У самого микроскопа она поднимает голову и, не прекращая движения, начинает заползать на него, обволакивая штатив своим телом. Теперь оно достигает тубуса, и вот голова Botaningula у окуляра. Головные щупики обвиваются вокруг окуляра, фиксируя один глаз у него, а нижняя часть тела заплывает на предметный столик под объектив. Botaningula теперь может видеть свои клетки. Они колыхаются из стороны в сторону, сокращаются, делятся… От удовольствия из ее рта выползает язык и движется вниз, вдоль тубуса. Ее тело крепче прилегает к микроскопу, почти полностью облепив его. Botaningula чаще дышит, активно выделяет слизь, а клетки все делятся и делятся, и от этого по ее телу периодически пробегает мелкая сладкая дрожь. Так проходят часы, и вот последняя волна дрожи проходит особенно интенсивно, и из под микроскопа растет лужица жижи. Botaningula засыпает…
Утром в лабораторию входит человек с ведром и в белом халате. Он чертыхаясь отдирает ботанингулу от микроскопа, как засохшую соплю, бросая куски в ведро.
Вот такой бред родился в моей голове. От похмелья что ли такое? Может пора к доктору? – подумал я, улыбнувшись.
Судно уже сворачивало к нашему острову, я смотрел на воду и любовался гладкими волнами с небольшой окантовкой из снежно-белой пены, отходящими от корабля. Нет, на Лоухском озере другие волны, - подумал я и снова закурил.