Мыслями. 2. оцепенение

Стук в дверь вывел меня из оцепенения. Я понял, что лежу на полу в прихожей. Ничком. Положение не особо удобное и приятное. Я продрог и был голоден. По мере того, как ко мне возвращались чувства, я попытался припомнить события минувших дней и понял, что совершенно дезориентирован.
Думать мешал этот настойчивый стук. Казалось, что стучали ногами. Мерзкий, надоедливый звук, выводящий из себя. Это была Лара. Я в этом не сомневался. Только она способна стучать каблуками по моей двери без остановки битый час.
Наивная.
Она прекрасно знает, что я не открою.

Стук постепенно начал стихать. Но это было только в моей голове. Я снова впадал в оцепенение, уходил в себя.

Такое всегда бывало после суицида. Долгое оцепенение. Не могу припомнить, о чем я думаю в этот момент, но это лишает меня чувства времени и пространства. Пустота пожирает меня целиком. Я оказываюсь в этой темной яме, не имея сил сопротивляться. Я сдаюсь, и меня уносит.
В такие периоды я могу не есть и не пить сутки или больше. Не спать. Сидеть или лежать в одном положении, не реагируя на внешние раздражители.

Особенное проклятье. Ужасное чувство.
Полнейшая пустота.

Однажды один чувак сказал, что понимает меня. Но впоследствии оказалось, что он болен. Психически. Получается, понять меня мог только душевнобольной. Я никогда не гнушался этих людей, как другие, однако себя одним из них не считал. Последний выпад заставил меня задуматься...

Стук прекратился. Я расслышал, как Лара чертыхнулась, надела свои туфли на ноги и спешно удалилась. Стук ее каблуков я проследил до третьего этажа. Лара панически боялась лифтов. Не самый обоснованный, на мой взгляд, страх. В мире есть вещи пострашнее лифтов.

Я снова забылся.

Раз.

На этот звонок телефона я не отвечал уже сознательно. Звонил Мастер, и я знал, что он скажет мне. Будет снова давить на совесть, говорить, что у меня ее нет, напоминать об ответственности.

Это у меня нет совести?!
Совести нет у тех, кто остается равнодушным. А я никогда не был равнодушным, в отличии от некоторых.

То, что они нашли и «завербовали» Лару на вразумление «бессовестного эгоиста», говорило о многом. Во-первых, о времени – мое отсутствие заметили. Во-вторых, Лара- это вариант безысходности. Сами поймете почему.

Два.

Три.
 
Четыре.

Игнорировать звук телефона оказалось труднее, чем я предполагал. На следующий звонок я уже не мог реагировать спокойно. Нервная система дала о себе знать, и я резко схватил трубку.

- Я ухожу. – как можно спокойнее постарался сказать я. – Сделайте так, чтобы я снова стал нормальным. Я больше не хочу ничего иметь с вами общего. И не нужно меня терроризировать телефонными звонками. – внутри меня все закипало, и я чувствовал, что еле сдерживаюсь, чтобы не начать орать. Мне было не важно, кто был там, с другой стороны линии, главным было не дать им высказаться, не дать уговорить себя. – Я умер для вас. Можете сделать так, чтобы я умер так же, как этот глупенький тринадцатилетний мальчишка.

Я повесил спешно трубку и ужаснулся своим словам. На самом деле, я очень любил жизнь. Свою собственную и жизнь вообще. Я хотел жить. ХОТЕЛ! Но не так.

Раз.

- Что толку от моих способностей, если я не могу ими пользоваться так, как считаю нужным? – крикнул я раздраженно, даже не стараясь делать вид, что собираюсь слушать противоположную сторону.

- Чего ты хочешь? – спросил незнакомый голос, низкий, приятно звучащий и до невозможности спокойный и уверенный. Я понял, что перегнул палку. Я быстро сообразил, что это не мог быть никто из Мастеров, они все – невротики-истерички, с кучей комплексов и огромным самомнением. Это мог быть только профессор. Осознание данного факта вывело меня окончательно из оцепенения. "Чего я хочу?"
- Свободы – вслух ответил я.
- Я не хотел бы, чтобы это обсуждалось по телефону. Поэтому через час я жду тебя в офисе, в своем кабинете.

«Э, нет! – подумал я,- Так дело не пойдет. Я слишком хорошо знал, к чему приводят такие офисные встречи в моих обстоятельствах. Я хочу остаться при своем уме, пусть и без памяти. И потом, все эти мерзкие гримасы и лицемерные улыбки офисных крыс, которые, по-любому, уже судачат о моем отсутствии. Вопросы, на которые придется придумывать остроумные двусмысленные ответы…»

- Я не приеду в офис.
- Ты не хочешь обсудить возможность работать на собственных условиях?

Это новый прием заманивания, особая дипломатия? Я медлил с ответом, не зная верить ли мне его словам. Одно я точно помнил - ложь у профессора не практиковалась.

- Только не там. – я понимал, что снова перегибаю палку, но мне было все равно.
- Хорошо. - вдруг ответил профессор. - На углу твоего дома есть кофейня. Так же через час. Не опаздывай.
Я хотел что-то сказать, но он прочитал мои мысли и безапелляционно заявил:
- Это уже не обсуждается. До встречи.
В трубки послышались гудки. Я тяжело вздохнул.

Профессора я видел всего пару раз, обычные смертные, не допускались до его кабинета. Он был мозгом нашей деятельности, его двигателем и резервом. За это все невольно его боялись и уважали. Мысль о том, что я буду разговаривать с ним о себе, мне не особо нравилась. Но я не боялся. Я был прав. Это было единственным, в чем я теперь не сомневался. Это было тем, за что стоило побороться.