Инструментальный этюд-2

Или продолжение старомодного рассуждения о наших привычках и наших инструментах

Раздел 1
1.
"Труд, и только труд, создает все ценности в любом обществе и составляет его основу" (Канторович, 1961, с.8).

Труд = основа любого общества.
Есть общество капиталистическое, есть социалистическое.
Чем определяется (= формируется) поведение рабочего в условиях капитализма? Труд + Производство + Классовая солидарность. Разлагающийся Запад, что тут добавить, а у нас? «В советской стране, где никто не продает своей рабочей силы, роль труда, роль общественного производства в жизни советского человека неизмеримо выросли, хотя рабочее время сократилось» (Там же; курсив автора – В.Л.). А на гнилом Западе, рабочее время (= нормативная продолжительность рабочей недели) растет, остается неизменным или тоже сокращается? Впрочем, переход на пятидневку еще впереди, везде.
Труд, производство?
Тогда и деньги, ведь есть же производство денег, могут формировать характер людей, или хотя бы влиять на их поведение. И партийные директивы. И религия, конечно, может быть, даже в первую очередь. Интересный пассаж: роль труда (и производства) выросла, но рабочее время сократилось, чувствуется плохо скрываемая гордость. Смысл в том, что марксизм-ленинизм измеряет труд (= количество труда) временем труда. То есть количество труда есть затраты рабочего времени. Очень такой простой инструмент, были бы часы. Бери хронометр, засекай, плати. Но и хронометр не понадобится, если есть норма времени (или норма выработки). Все упрощается, дал норму, получи.
А если норма не выполнена?
Канторовичу не приходит в голову, что затраты рабочего времени могут уменьшаться, но количество труда при этом возрастать, следовательно, должна возрастать оплата. Марксизм-ленинизм предлагает иной, обратный порядок: чтобы возрастала оплата, нужно увеличить затраты рабочего времени, нужно работать дольше. Не больше, а дольше. А если кому-то захочется работать меньше, по времени, но труда обществу доставлять больше, по количеству? Тогда и получать будет меньше. А если подналяжет, труда доставит еще больше? Снова оплата уменьшится. И так без конца, главное перевыполняй норму.
Такими мы были, легенды расскажут…

В стране, где все общественное, не принято спрашивать, кому принадлежит рабочая сила.
Почему же работодатель, в лице государства, столь смело использует рабочую силу отдельно взятого работника? Это такой работодатель, который представляет все общество, действует от имени общества, а посему распоряжается всем общественным. Заодно он торопится все частное сделать общественным, вернее общегосударственным. Напротив, наше общество столь скромно и столь мало, что его просто не видно за громадой государства, которому предназначена почетная роль, быть общественным инструментом. Почему бы не предположить тогда, что рабочая сила (способность к труду) самого работника ему не принадлежит. А коль так, то ему просто нечего продавать. Общество и его инструмент поменялись местами.

А если общество = инструмент, та же участь ждет и любого члена общества. Как и везде жизнь этого инструмента, по чистой случайности принявшего человеческий вид, протекает в двух сферах:
Человек = Производство + Быт.
Но только у нас эта жизнь не делится между данными сферами, она едина: «немыслимо уже отделять общественную (производственную) жизнь героя от его частной жизни» (Там же, с.11). Стоит ли удивляться, что советский человек строит коммунистическое общество (= будущее), а мы уже в 61-м, одновременно в обеих сферах. В первой – он уже работает, хотя бы стремится, по–коммунистически. Во второй – живет по–коммунистически: "Демобилизованный моряк Борис Гайнулин со своими товарищами по бригаде стремился на деле осуществить лозунг «Работать и жить по–коммунистически»" (Там же, с.13).
Если труд – основа любого общества, то работать – значит, жить.
Бывший моряк взялся доказать, жить – значит, работать.

Здесь еще один нюанс. Когда говорят о продаже рабочей силы, там на Западе. Затем добавляют, что наш человек не продает своей рабочей силы. Затем добавляют, что труд стал «делом чести и славы». И на этом останавливаются. Между тем, можно сказать: деньги тоже могут работать. Напротив, самые строгие партийные директивы могут не работать. Или перестать работать. Поэтому, там, где работают деньги, обмен очень короткий: деньги – работник. Напротив, поскольку у нас работают не деньги, то выстроилась целая цепочка работников: партийная директива – моральный стимул (билет положишь!) – плановая директива – материальный стимул – управляющий – рабочая сила.
Что же возникает в цепочке?
В каком месте?

2.
«Конечно, на чкаловском заводе никогда не считали деньги, которые тратились на постройку самолетов» (Бец, с.8).

Хороший писатель (= Георгий Радов) написал рассказ, сельская тема.
На самом деле не рассказ, производственный очерк , тогда это было модно.
В центре Антон Гречка, председатель колхоза. У него есть брат, тоже председатель колхоза, Степан Гречка. Два брата, два председателя, а колхозы разные. Первый – расположен в пригородной зоне, второй – где-то в степи, степняк. И вот что вытворяет Антон Гречка, председатель «богатейшего колхоза».
"Про него говорят: «Все у нас Гречкино»" (Канторович, с.11).
Все = Колхоз + Хутора + Дорога + Базар + Раки. На раках остановился? Если бы, дворец культуры, хлебозавод, баня, «детям дают бесплатно соки» (Там же). На область, сверху, выделили консервный завод, «один-разъединственный завод». Конечно, этот единственный завод достался Гречке. Каким же образом? Выложил три миллиона. Душа неуемная, требует: «первейшая забота и главная утеха» (Там же; курсив автора – В.Л.). А другие председатели не выложили, денег нет? Сложились бы, побольше набрали бы.
Сложиться, разрешение надо получить.

Следом характеристика неуемной души.
Не ленится: «…ровно в 5.20,  его видят каждый день на объектах» (Там же, с.12). Представьте, рано утром, по объектам прогуливается пижон: «ярчайшие костюмы от московского портного, модные галстуки, узкие брючки» (Там же). Любит пустить «пыль в глаза». А еще любит прибедняться: «Ни шифера, ни труб, ни денег в колхозе нет, совсем  обедняли…» (Там же), и это родному брату. Но главный источник доходов в иной сфере, Гречка «ведет торговлю в союзном масштабе» (Там же). Если помидоры, в Воркуту. Семечки на Камчатку. И вот в этой сфере, «сфере обращения», он показывает себя настоящим кудесником.
Честолюбие? Еще какое, замах, блеск, «со звоном на всю округу».
Честолюбие + Мечта. Если зайдет, какой прохожий, чтоб непременно подивился: «вот каков Гречкин коммунистический городок!» (Там же).

А дальше? Куда дальше-то, до коммунизма рукой подать.
Но дальше начинается проза.
Оказывается, очерк написан для того, «чтобы разоблачить ложный торговый путь» (Там же; курсив автора – В.Л.). Богатый колхоз, разбогател Гречка. Разъелся, имеет даровые миллионы, агрономию побоку. И вот второй брат (на самом деле он – старший), тоже спешащий к коммунизму, но в дополнение к этому «хороший диалектик», читает первому нотацию. Насчет того, как подходить к коммунизму, по методу Гречки: «В первом эшелоне вы, подгородные и южные колхозы, за вами – мы, степняки, за нами – черноземные края…» (Там же). А есть и вовсе отсталые, те, что на подзолах, засушливых супесях, болотах. Очередь уже выстроилась, по доходу. Но почему, вопрошает брат, такие же трудяги где-нибудь в Смоленской или Рязанской области должны идти в последних рядах?
Первым захотел в коммунизм?
Вот так, коммунизм в отдельно взятом колхозе. Не надо и спешить в это самое светлое будущее, вот именно в этом месте можно сделать остановку, пока прочие будут бежать. Плохо ли жить за Гречкой.

Почему же первый Гречка проскочил в первые ряды?
Те самые даровые миллионы. Город рядом, «не больше получаса» (Радов, с.22), спрос есть. Там же решаются деловые вопросы, метод решения – быстрый, то есть испытанный. Когда Гречка возвращается, от него «слегка попахивает вином» (Там же).  А степняку 200 км, один транспорт (оплата + горючее) выйдет в копеечку, не наездишься. Ни воды, ни электричества. Не то, что дворца культуры, обыкновенного клуба не потянуть. Вот таким образом, первый Гречка и получает дополнительный (но становится ли он этого даровым?) доход, иногда именуемый дифференциальной рентой: «Словом, речь идет о той неизбежной поправке, которую советское общество должно внести в распределение доходов между колхозами…» (Канторович, с.13). Общество, за ним возвышается Государство, инструмент надежный, оно вмешается. Пока не поздно, уходил бы младший Гречка на заслуженный отдых.
Но пока братья пытаются столковаться, то есть степняк кланяется «подгородному брату».
«Не столковались» братья, не захотел Антон ждать отстающих.
И что же выяснилось? Антон Гречка полагал, это он работает.
Хвастался, форсил, с утра до вечера торговал по всей великой стране.
Ему объяснили, это деньги работают («…три миллиона чистеньких на одной разнице в ценах», Радов, с.26), и «ему несдобровать, если не одумается» (Канторович, с.13). Что же он нарушил? А если не нарушил, то чем-то, видимо, пренебрег. Чем-то значимым, задевающим чувства всех прочих людей. Простых людей и людей не слишком простых. Понятно, решение будут принимать последние, люди не простые. Но обязательно по просьбе первых, простых людей. Первый – второй, первый – второй.
Что же сидит в этих простых?


Раздел 2

1.
Начинать, видно, придется с отношения к труду.
Кусочек историзма, без этого у нас не решалась ни одна проблема. Еще бы, надо найти начало, где оно скрыто, в чем заключается? Зачем тратить время на поиски «откуда есть, пошла», когда оно кануло? Чтобы навести порядок в истории, а заодно и некоторое единство взглядов. Есть такой порядок, есть знание (понимание) истории. Следовательно, мы будем знать истоки современности. Будем знать, куда показывает «секундная стрелка истории» (Борев), это и есть современность. Если продолжить аналогию, будем знать, что гораздо важнее, куда направлена вековая стрелка истории.
Начало, «ход исторического развития», измерение, закономерный итог.
«Труд при феодализме имел в качестве стимула внеэкономическое принуждение, капитализм ввел экономическое принуждение» (Борев, с.99). Принуждение, выходит, – тот самый инструмент, на котором возникло грандиозное здание цивилизации (Запад + Восток). Нужна работа, нужны ее плоды, ближайший и самый доступный инструмент – принуждение. «Сначала палка и насилие, потом нужда и голод» (Там же). Как бы то ни было, устанавливался определенный порядок, осуществлялось развитие. Все же легкая ирония не оставляет, принуждение – инструмент мощный, но в качестве стимула?
 На смену пришел «ход коммунистического развития» (Борев)
И что же породил этот ход? Или иначе, что пришло на смену нужде и голоду, принуждению.

Сначала Перестройка, еще время оптимизма, короткий взгляд.
Деревня, похороны, нужно везти покойницу к месту захоронения: «…леспромхозовский бульдозерист своей охотой развернулся и пробил дорогу в снегу» (Селюнин, с.131). Своя охота, упрашивать не пришлось: «Узнав, что мать, за работу ничего не взял и уехал» (Там же). Много ли потерял? Бульдозер из леспромхоза, не свой, за горючее платить не приходится, да еще в рабочее время, чистый доход. Когда узнал, дело святое, отказался от оплаты. Считать ли потерей толику рабочего времени? Вопрос, понятно, риторический. Но все-таки вначале была оплата, то есть слово об оплате, даже если само это слово не было произнесено. Да, и зачем что-то говорить, если есть такие вещи, как «культура, традиции и обычаи общества» (Хакамада, с.9).
Понятно, почему своей охотой.

Мать, родительский дом, что можно вынести из такого дома.
Иногда неожиданный вопрос: что такое дурь?
Ответ Селюнина отдает горьким опытом: "«Человек выше сытости – такую дурь мог сморозить тот, кто голода не знал" (Там же). Чуть далее: «…начиная с 1932 года (тот голод я отчетливо помню), нечасто едали досыта» (Там же, с.132). Другая сторона того же опыта: «…руки были жесткие, как копыта» (Там же, с.133). Здесь немного о стимулах: «…разреши косить по неудобьям каждый для себя – не будет стимула к артельному труду» (Там же). Неважно, где, главное для себя, не то, что приказывать, уговаривать не надо. Голод – инструмент еще более мощный, чем принуждение.
А потому, не ворошите былое, видимо, в угоду принципу историзма.
А в переводе на язык обществоведов? То самое, внеэкономическое принуждение.
Внеэкономическое принуждение при социализме? А с чего начинается история, ведь закончилась, как полагали, предыстория? С самых простых инструментов. А что вы хотите, деньги при капитализме. А при социализме работают не деньги. Почему же самые простые инструменты? Это не закон, это ограничение, но обойти его как выяснилось, не дано никому. Пришлось идти (согласно диалектике, восходить) от простых инструментов – к более сложным, это практика. В теории, если верить философам, от более сложных истин шли (углублялись?) – к тем, которые попроще. Неужели нисхождение?

2.
Теперь шаг назад, самое-самое начало шестидесятых.
Юная девушка прибывает к месту работы, сама работа ей знакома (= повар), но место работы новое, некий и дальний леспромхоз: «Впервые в жизни Тося заехала в такую даль» (Бедный, с.7). Поезд, пароход, грузовик. В конце пути лесной поселок + лесопункт + лесорубы. Куда новенькую, конечно, в общежитие.
Комендант, молодцеватый мужчина, совершает ритуал устройства.
Хоть и общежитие, общая комната, но угол свой.
Как ведет себя молодость, на то есть привычки: «Тося давно уже привыкла к самостоятельности и всюду, куда бы ни забросила ее судьба, чувствует себя как дома» (Там же, с.9). А как это, чувствовать себя как дома? Это значит, демонстрировать соответствующее поведение, вести себя, как у себя дома.

Представление началось.
Затопила печь, благо дрова здесь же, поставила на плиту чайник.
Теперь надо провести подготовку к чаепитию. Решительно обследовала «чужие тумбочки» (в чужих углах?). Нашлось немало интересного. И скоро «весь угол стола был завален вкусной снедью» (Там же). А вот и чайник закипел, кипяток. Кружка своя, заварка чужая, щедрая щепоть, чай есть. К чаю, что нужно к чаю? Конечно, кусок сахара, очень большой. Затем отхватить «румяную горбушку», намазать ее «толстым слоем масла». Не все, «сверху варенья», густо. Вот теперь «заманчивый бутерброд» готов, можно начинать чаепитие, чаевничать. Зачем автор (= Борис Бедный) расписал столь подробно?
Зачем эти детали, повторения?

Тоже своего рода подготовка.
Бедный использует слово «нашлепать», масло намазала, а варенье нашлепала, густо так нашлепала, поверх масла. Может быть, потому он использовал данный глагол, что для следующей сцены подходящим является слово «отшлепать». Короче, далее пошла философия, философия жизни.
В комнату вошли живущие здесь девчата.
Уставились на незнакомку, гордо «восседающую за столом и уничтожающую их припасы» (Бедный, с.11). Первые впечатления, первые слова и реакции. Понятно, сразу же начинают складываться отношения. Какое отношение возникает первым? Тося не сразу, но догадалась: «У вас каждая сама по себе живет?» (Там же, с.12). Не повезло Тосе. Столько проехать, и на тебе: «…заехала в такие дикие, частнособственнические края» (Там же). Девушка решительная, она сразу переходит к делу, предлагает выход: «Давайте так: все мое – ваше, и наоборот…» (Там же). Конечно, иронический смех, неуместные шуточки.
Одна, самая красивая, даже начала проверять чемодан, в целости ли замок.
Да, что же это такое? Тося перешла от слов к делу: «…схватила свой баул и перевернула над столом» (Там же). Что там посыпалось! Полотенце, зубная щетка, мыльница, какое-то бельишко. Еще единственная варежка, «с левой спокойной руки», осколок зеркала, дешевая брошка, пуговицы. И в завершение, «пачка фотографий», любимые киноактрисы. Последний жест: «Вот, пользуйтесь» (Там же).
Все тот же смех: «Ну и комик», это самая смешливая.

Такая вот философия. Все общее, общий котел. Все складывается в этот котел.
Долой дикую частную собственность.
Кто-то больше, кто-то меньше, но все общее, пользуются все. Кто-то внес немного, даже очень мало? Ну, и что ж, что мало, зато от души, и все, что за душой. А у всех будет много, у всех нас будет очень много. Не видит Тося энтузиазма в глазах новых знакомых. Кто-то, конечно, опять та, самая красивая, уже забрала свою банку варенья. Веет холодком, но вот «отшлепать» новенькую не получилось.
автор вмешался, остановил расправу, моральную, естественно.
Как всегда, нашлась добрая душа, заодно, неформальный лидер.
А потому уверена Тося в себе, уверена в своей единственно верной философии. Живут неправильно, не по–коммунистически? Значит, надо заняться переделкой сознания девчат. Ей не приходит в голову, что придерживаться общей (единой?) философии, дружить, стоять друг за друга, вовсе не означает устраивать общий котел (= коммуну). Что делала бы столь уверенная дама в 30-е? Скорее всего, занялась бы большими делами, коллективизацией. Отправилась бы в деревню, раскулачивала, отличилась бы.
Но здесь? Будет перековывать отдельно взятых лесорубов.
Или даже одного лесоруба, зато какого.

3.
Еще шаг назад, самое начало тридцатых.
Знаменитый Сталинградский тракторный завод, самый большой в мире.
144 трактора в день. Каждые пять минут – новенький трактор, вот это ритм, вот это темп. Как всегда, мобилизовали комсомольцев, всего семь тысяч. И сражение началось: «В первые же дни мы организовали в бараке бытовые коммуны. Это было тогда модно» (Поколение, с.45). Равенство, справедливость, принципы коммунистического общежития, проще говоря, коммуна: общим считается все, вплоть до одеял, рубашек и ботинок. Всех ли устраивала такая обобществленная жизнь? Нет, конечно, находились «отдельные ребята», пытались сопротивляться подобному обобществлению, обнаруживали «мелкобуржуазные тенденции».
Их прорабатывали, это мы умеем.

Вот выдержки из рассказа очевидца.
Коммуна «Мотор», была такая коммуна из восемнадцати человек.
«Мы занимали семь комнат» (Там же, с.48). Немало помещений, по три, в некоторых комнатах – даже два человека. Но вечерами «собирались обычно в одной комнате», зачем? Чтобы вести разговоры. И весь вечер вели разговоры, все время разговоры, «пока не ляжешь спать» (Там же). О чем? «…о неполадках на заводе, о том, что того не хватает, этого не хватает» (Там же). Но нельзя же все время говорить, оказалось, можно. Да так увлеченно, что «другим заняться было невозможно». Отдельные члены (товарищи?) пытались закрываться. Тут же «начинают стучать». Действительно, в коммуне запираться, от своих же коммунаров!

Говорили много, столь же безрезультатно, как предшественники из прошлого века.
Жизнь как разговоры, и почему мы так любим говорить. А ведь нужно заниматься уборкой, воевать с клопами, где-то доставать ложки. А как же без ложек, попробуй пообедать, если нет ложки. Ложку можно взять в столовой, передать инструмент в личное пользование. Столовая – без ложек? Было и такое. Но не отвлекаться же на такие мелочи, когда мы еще «не решили вопрос о существовании Бога».

Конечно, были и руководящие документы, хотя и неписаные, все-таки 20-й век.
Скажем, устав коммуны. Все очень просто: «…сколько бы кто ни получал, все идет в общий котел и распределяется по потребностям» (Там же). Возможно, потребности были не слишком велики. Пусть так, но благодаря общему котлу, ребята освобождались от многих скучных вещей. Некоторые, особенно девушки, могли «не заботиться о повышении своей квалификации» (Там же). Первый разряд, или второй, заработки невелики, но волнения нет: «Зачем, мол, мне получать большую зарплату, когда я живу в коммуне?» (Там же). Действительно, зачем. Дальше – больше. Бывало, и вовсе не приносили зарплату, по месяцу, по полтора месяца: «Все равно, – думали, – коммуна прокормит!» (Там же).
Повар Тося, та хотя бы первоначальным взносом озабочена.
А здесь, так быстро, спокойно, на иждивение. Отразилось ли на потребностях?

Стоит ли удивляться, что вскоре двое коммунаров исчезли.
Впрочем, не слишком далеко: «Мы встретили их назавтра в пролете. – Куда вы девались»? (Там же). Ребята смущены, признаются, они «вышли из коммуны». Да вышли, но признаться открыто не смогли, «не хватило смелости». Поэтому просто исчезли, сбежали. Скорее всего, их разряды были повыше второго, и зарплату они приносили каждый месяц. Следствие: «Коммуна раскололась на два лагеря» (Там же).
Первый – 100%, второй – 60%.
Это для краткости. Смысл: обобществлять жизнь на сто процентов или на шестьдесят.
Вот это тема! Пошли разговоры, выдвигались предложения, обсуждались, четыре месяца.

В чем причина, почему завелись эти коммуны?
Одно объяснение традиционное: «Слишком сильными оставались позиции военно-коммунистических представлений» (Там же, с.49). На дворе 30-е, революция постепенно отступает в прошлое, канонизируется. Военные конфликты иногда случались, большой войны все же не было. Видимо, ближе к реальности другое, более житейское объяснение: «…слишком велик напор сторонников уравниловки» (Там же).
Уравниловка, остров Утопия.
Если вспомнить источники: «…в благословенном обществе должны быть штатные надзиратели, или, как их именует Мор, сифогранты» (Селюнин, с.134). Надзирать, «…заботиться и следить, чтобы никто не сидел в праздности» (Там ж). Что выберет обычный средний человек? Собственное усердие или «заботиться и следить»? Этих охотников до контроля, своей охотой, упрашивать не надо, ряды множатся. А в самом конце, в пределе? А в пределе все граждане становятся контролерами, наблюдают друг за другом, тем самым, принося пользу обществу в меру своих способностей. И уйти от всенародного контроля не удастся уже никому. Неужели оно возможно, такое общество наблюдающих?

Но это мы сейчас вспомнили о предельной полезности.
А тогда, на самом большом заводе, речь шла о чистоте коммунистических идеалов, не меньше, на что замахнулись. Чтобы справиться с апологетами уравниловки, прибегли к поддержке «сотрудников выездной редакции «Правды», комиссии секретаря ЦК ВЛКСМ А. Косарева» (Там же). Только тогда удалось решить проблему (= разделаться) бытовых коммун. Но некоторые выжили, видимо, их влияние уже не сказывалось на результатах производственной деятельности, на отношении к труду.
Короче, разогнали эти коммуны, их просто разогнали.
Сразу же изменилось поведение заводской молодежи: «Ребята стали приобретать хорошие костюмы, часы, книги» (Там же). Как резюмировал один комсомолец: «…нужно относиться к жизни трезво» (Там же, с.50). Сюда входят костюмы, часы, квартиры. Но и вино тоже входит, и папиросы. Можно закурить, выпить, можно напиться. Но это там, в частной жизни. В своей частной жизни все можно решать самому.  Аскетизм или бескорыстие. Или, напротив, левые рейсы и левые заработки. Или даже откровенное рвачество.
Все это, многое другое, входит в трезвое отношение к жизни.
А нужно ли нам трезвое отношение к жизни?


Вместо заключения

1.
Да, есть такой простой инструмент, контроль.
Или даже, контроль и учет. И каждый норовит этот инструмент подержать, еще лучше, взять в руки, применить. Для пользы дела, разумеется: «…массы поняли, что контролировать других гораздо приятнее и почетнее, чем самим работать» (Шапиро, с.152). Эта неистовая тяга трудящихся к контролю была подмечена уже на исходе Перестройки. Действительно, череда событий того времени, чем-то напоминала Исход: любая  стихийно возникшая группа, где бы она ни возникла, тут же начинала тянуться к рычагам контроля. Можно согласиться с автором: «потенциально каждый советский человек – сифогрант» (Там же, с.158).

Теперь вернемся в 60-е, в самое их начало.
С капитализмом все ясно, экономическое принуждение, нужда и голод.
А что же мы? «Коммунизм отменяет не только внеэкономическое и экономическое принуждение, но и всякое принуждение к труду» (Борев, с.99). Отменяет, хорошо сказано. Но что-то, наверное, оставляет? «Он делает труд внутренней потребностью человека» (Там же). Тот самый конец истории, если историю людей понимать как процесс достижения человеком конечного (= совершенного) состояния.
Когда труд станет внутренней потребностью, человек превратиться в творца.
История упорядочена, краткий курс этого порядка следующий: «Сначала палка и насилие, потом нужда и голод и, наконец, свобода и красота – таковы различные побудители к труду на разных этапах» (Там же; курсив автора – В.Л.).

Если есть побудители, да еще внутри нас, что отсюда следует?
То, что внешние инструменты не нужны.
Вот она, голубая мечта всех рабовладельцев, феодалов, капиталистов, бюрократов, управляющих и просто начальников, больших и малых. Работника не надо принуждать к труду, его не надо стимулировать. Он сам рвется, сам просится, что угодно, только дайте возможность трудится, дайте возможность творить. Когда-то говорили, и верили, что самым суровым наказанием – станет наказание отдыхом, безделие. Да за что же наказывать, да еще так строго, «человека-созидателя», само понятие наказания останется в прошлом, в предыстории.

2.
«Каждый человек (за исключением 8 – 10%, может быть) хочет работать» (Бец, с.5).

Приходится признать, коммунизм не может отменить труд.
Он лишь обещает изменить характер труда, во всяком случае, претендует на это.
А как без этого прорваться к свободе и красоте? Тогда, может быть, цель коммунизма в другом? Может быть, там, где начинается свобода и красота, не потребуется контроль, контроль и учет (в самом деле, нужно ли учитывать красоту?). Но если не требуется контроль и учет, значит, мы достигли царства справедливости, или даже так, царства подлинной справедливости. К чему, в итоге, мы приходим?
Где начинается справедливость, там кончается трезвое отношение к жизни?
Или простая житейская трезвость (= здравый смысл).

Что за этим? Фундаментальные константы поведения.
В первую очередь, проблема ориентации. Вернее, проблема ориентации и стиля.
Простой пример, из тех еще, из тракторных времен: «Вот двое рабочих» (Поколение, с.50). Один из них, «…приходит на работу раньше времени, не уходит на обед и все-таки нормы не выполняет» (Там же). Другой  на работу приходит «вовремя, уходит тоже не задерживаясь и целиком выполняет норму» (Там же). Этот второй держит ровный темп, изучает свой брак и «хорошо знает, сколько он зарабатывает» (Там же). Что касается первого, он «не знает этого. Вот два разных стиля работы» (Там же). Два разных стиля работы, и как продолжение, или развитие, можно предполагать и два разных стиля мышления.
Конечно, когда два разных, то меньше двух уже не бывает.
Всегда мы наталкиваемся, хотя бы, на две причины, две возможности, два смысла.

Есть два основных (= фундаментальных) вида ориентации.
На максимум и на минимум, речь идет о целесообразности поведения человека.
Примеров тому бесконечное множество, самый известный, с обычным пешеходом, который так и норовит срезать где-нибудь угол. Для краткости заглянем в цеха Перестройки. Еще было такое учреждение, Госстандарт СССР. Со стандартами жизнь унифицируется, обезличивается, иногда даже надоедает своей серостью. Без стандартов уровень жизни, увы, снижается, а то и вовсе падает, особенно страдает качество продукции. Госстандарт раздает задания на разработку, не сам разрабатывает, а выдает задания, кому? Тем самым людям, которые эту продукцию и производят. Что остается разработчикам, вернее, куда направляется их творчество, причем, автоматически: «…истинные создатели ГОСТов стремятся заложить в них не те требования, которые обеспечивали бы высокое качество продукции, а те, которые позволяли бы создавать ее с минимальными трудностями» (Шапиро, с.153). Когда речь идет о трудностях, мы стремимся их минимизировать. Минимум трудностей = минимум усилий, а результат?
Вот тут мы требуем справедливости, то есть максимума.

3.
В 61-м программу построения коммунизма разработали вплоть до деталей.
Забыли главный вопрос: нужна ли сама программа? К чему я? Система управления (= Государство) стремилось к возможно большому результату (через план, мобилизацию средств), была ориентирована на максимум, таковы законы гонки, тут ничего не поделаешь. Но инструменты (то же планирование, тот же порядок нормирования), которые она применяла, ориентировали людей на достижение минимума. Основной инструмент (= система нормирования), который применяло Государство, заставлял работника увеличивать трудовые затраты, то есть увеличивать рабочее время. А это возможно лишь уменьшением усилий.

Как выполнить план? С минимальными усилиями, за счет дорогой продукции.
Как заработать побольше? Времени затратить больше, но усилий поменьше, как можно меньше. Это означает минимум трудовых усилий, минимум труда. И вот туда, к такому исходу направлены все старания производителей. Не странно ли? Старания, усилия прикладываются к тому, чтобы уменьшить усилия. Такое возможно, потому что это разные усилия. Мы готовы постараться ради облегчения труда, ради уменьшения трудовых затрат, ради уменьшения необходимого времени.
Но что в самом конце, в пределе?
Свести трудовые усилия к нулю. Человек желает потрудиться, чтобы в итоге, совсем освободиться от труда. Он рассчитывает уменьшить необходимое количество труда, меньше, еще меньше. Уменьшить объем своих личных трудовых усилий. Но Государство (точнее, Партия-Государство) выбрало иной путь, оно решило «ввести» в человека вечное стремление к труду. Решило воспитать в нем потребность в труде, или, как писал в 61-м Борев, сделать труд внутренней потребностью человека. А потребность означает наличие нужды. На место естественной нужды (еда, питье, сон…) поставить нужду совершенно другую, не предусмотренную природой человека.
Что там переделка сознания, мелочь.

Между тем, программа построения коммунизма была встречена «на ура».
Как раз в 61-м, «энтузиазмом и оптимизмом были охвачены все» (Бурлацкий, с.103).
Что же использовало (= рассчитывало) Государство, чтобы обеспечить столь радушный прием? Более быстрое достижение к цели возможно либо за счет увеличения объема используемых ресурсов, либо за счет большей скорости движения. Вот и было обещано: через каких-то двадцать лет. Да, придется постараться, напрячься, навалиться, всем придется. Но будет сделан рывок, мы быстро придем к нашей цели.
Нетерпение + Детская вера (Бурлацкий) = Коммунизм.
И народ бросился. Почти как Тося Кислицына к чужим тумбочкам.


Литература:

1. Бедный Б. Девчата // Знамя, 1961, № 7.
2. Бец А.Х., Медведко В.С. Путч провалился, проблемы остаются… // ЭКО, 1991, № 11.
3. Борев Ю. Метод и система эстетики // Вопросы литературы, 1961, № 2.
4. Бурлацкий Ф.М. Никита Хрущев. – 2-е изд. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2003.
5. Канторович В. Современный очерк (Заметки писателя) // Вопросы литературы, 1961, № 2.
6. Радов Г. Гречка в сферах. – В кн.: Радов Г.Г. Друг мой, Антон Прокофьевич. Повесть, рассказы, очерки. – М.: Советский писатель, 1976.
7. Поколение первой пятилетки. Страница истории комсомола // Коммунист, 1988, № 15.
8. Хакамада С. Самоорганизация и стихийность: опыт сравнительного социально-психологического анализа Японии и России // Социс, 1999, № 4.
9. Шапиро С.В. От обезьяны родится только обезьяна // ЭКО, 1991, № 11.