Доверие или коровушка Зорька

Разгулялось жаркое лето. До чего же хорошо! Синева высокого неба отражалась во всякой воде. Даже в глубине колодца виднелся лоскут от синей синевы. Зеленели пышно березки и луга за быстрой рекой. И воздух наполнялся нежным запахом спелой клубники. Вокруг ни одной живой души. Слышен был лишь далекий голос кукушки. Все сморилось от полуденного зноя. А здесь, где улица сворачивала в переулок, во дворе, наполовину огороженном новым забором, вовсю кипела работа. Фундамент будущего дома был заложен. На стройке дел хватало для всей семьи с утра и до позднего вечера. Отец веры – Дед, как его любовно все звали, взял руководство по строительству в свои руки. Его детище – самодельная электрическая бетономешалка не умолкала, едва успевая за доморощенными каменщиками. Кладка стен шла с полным профессионального мастерства порядком. Отвесы и уровни, все было учтено, и работа велась, как положено. Стены дома росли из шлаковых блоков, не по дням, а по часам.
Как-то, уже вечерело, жара чуть спала – самая работа. Бывший хозяин – Спас прибежал в свой, когда-то родной дом. Залетел как угорелый в калитку и машет рукой, иди, мол, ближе. Вера старость уважая, подошла к нему, спросила:
– Что стряслось, в вашей не хитрой жизни?
– Какая уж тут хитрость, корова недойная орет, а Райка спит пьяная. Верушка, лапушка, пойдем, пособи, корову подоить.
– Ты что, дед, с ума сошел, я корову никогда в жизни не доила…
– Да я тебя научу, дело нехитрое.
– Ой, дед, рожденный ползать, летать не может.
– То летать, а тут ползать – дои себе, да дои.
– А что ж ты сам не справишься, вот бы и подоил, раз такое дело пустяковое.
– Пустяковое-то оно пустяковое, но у меня  руки трясутся с похмелья. Вишь? – И он вытянул руки вперед. Руки по локоть ходили ходуном, как у больного.
– Ты, дедуля, попроси соседку, – пробовала Вера отговорить деда Спаса.
– Кто пойдет, коль со всеми переругалась, стервоза моя, а не баба.
– Да мне тут тоже пришлось опозориться с вашими делами…
– Вера, да кто старое помянет… Пойдем, поспешать надо. Коровушка мучается, – надавил дед, на жалость, и Вера решилась помочь, но все же спросила:
– И не знаю смогу ли я справиться?
Дед странно так посмотрел на нее. При всей своей живости, Вера казалось растерянной, но в тоже время было видно, что хотела принять участие, помочь. И казалось, что-то удерживало ее. Наконец, после долгих колебаний, она спросила:
– А что скажет хозяйка? – вспомнив не давнюю стычку с Райкой
– Она еще часа три ничего не сможет сказать, а может и до утра не проспится.

Дом, что Вера с мужем купили у Спаса, да и не дом вовсе, а участок. Дом давно свое отслужил, в него и заходить было опасно, того и гляди развалится. Ветхой лачуге, состоящей из одной небольшой комнатушки, и пристроенного позже помещения, похожего не то на кухню не то на сени с крошечным оконцем, было больше ста лет. Древняя избушка пережила не одно наводнение, каким-то образом зацепилась и стояла над рекою. Разве что не на курьих ножках, наоборот вросшая в землю лачуга, у которой не открывались двери. Деду Спасу, администрация выделила другой дом, как герою Отечественной войны. А эту, развалюху, он умудрился продать.
Вера сняла передник, слегка поправила волосы, надела другую обувь, сказалась домашним, что скоро вернется, и они с дедом вышли за ворота. Пока шли, Спас Вере рассказывал, как он сам первый раз доил корову:
– Ухахочешься, было это, когда я мальцом был. Сенокос, жара и духотища вот как сейчас. Гроза громыхала, но уходила стороной. Солнце палило нещадно, спрятаться негде, сухота как в пустыне. Мать что-то захворала, спеклась на солнце, и попросила, чтобы я подоил корову. Все взрослые были в ту пору на покосе, с самой зари и до зари косили. Кто коровушку кормилицу держал, тот знает, что если сена не заготовить, то придется корову на мясо пустить, а без коровы хана. Сильно мать то занемогла, чтобы она дома осталась, даже непривычно мне, мальцу было. А я, что с меня взять, восьмой годок. Оно в страду и мальцов брали, да мне было велено приглядывать за скотиной: где поросятам корму задать, крапивы нарвать, да и напоить коровушку. Это ведь сейчас дети изнеженные, а тогда, семь лет уже помощник семье.
Душа Веры, от его рассказа наполняется светом и озаряется память. Вспомнилось, как были малы, но смышлены она и ее братья. И подумалось, кто бы из них в этом возрасте корову смог подоить. С козой то бы не справились, не то, что с коровой. Но рассказ деда неудержимо возвращает ее из детства.
– Вот значит, мамушка скажет, чо делать и как сладить с Березкой, корову так звали. Она, слышь, у нас была белая в черную раскраску мастью, словно березка. Ее далеко было видно, отличалась ото всех. А уж смирная и нраву покладистого, одним словом, не глупая корова, а умница. И не упиралась как некоторые, и люди как коровы упрямые. Воротилась домой скотина, важная с тяжелым выменем. Устало мычит, стоит у ворот ждет, махая хвостом. Дневная жара спала, загнал я корову во двор. Она  почти не обращает на меня внимания, напоил я ее. Вот взял я значит, подойник и пошел греметь пустым ведром. Пустое ведро, говорят, не носят у себя по двору, чего-то да положить надо, хоть ту же тряпку чистую, вымя обтереть. Зашел я значит в стойло, а чо делать не знаю. Я и так поставлю ведро и эдак. А она сердешная смотрит на меня, понять-то не может, зачем я тут. Ей уж время доится, она, значит, нервничает. А я то, чо мать говорила, ничего не знаю с какой стороны к ней подойти. Ну и чо ты думаешь, несколько раз принимался, измучился сам и всю коровушку измучил. Я уже и плакал, и от слез не видел ничего, кроме зыбкого светлого пятна заместо вымя. Проверил, молока на донышке, снес домой эти крохи. А, додаивать, уж сестра матери прибежала, помогла. Раньше то люди лучше были, а теперь попроси, не помогут.
Еще издалека услышали жалобный рев измученной коровы. Вере стало не по себе от этого зовущего крика о помощи. Спас приготовил воды, полотенце, которое больше походило на тряпку. Хозяйка спала мертвецки пьяным сном, распластавшись, без чувств, на не убранной кровати. Комнаты пьющих людей где-то схожи по убранству. И как живуч дух обитателей таких жилищ. На столе остатки роскоши от обеда или завтрака, в комнате беспорядок. Но беспорядок бывает у всех, его можно убрать, а тут стены не видевшие побелки, были такого мрачного цвета, что напоминали каземат. На другой кровати, свернувшись в клубок, спал парень, совсем еще кажется юный, второй муж или сожитель этой полудурошной бабы. Мебель, посуда и прочая утварь не отличалась чистотой. Казалось, что жизнь здесь протекает мимо, унося с собой то, что должно согревать семейный очаг: беседы, задушевные разговоры и радость духовного доверия.
Как ни странно, этот замечательный человек дед Спас, сам на склоне своей жизни прилепившийся душой к жене и семье стал лишним не угодным. И он старался уйти в свой мир, воспитывал дочь свою меньшую. Он учил ее плавать, бегать, чуть ли не драться. Девочка выросла рассудительная, услужливая, свыклась с простотой и впитала некую религиозность. Весь уклад их дома и быта научил ее довольствоваться малым. Сейчас ее не было, она гостила у сестры в городе, и некому было корову подоить.
– Вот ты дед на фронте в атаку ходил, смотрел смерти в лицо, как ты это все допускаешь? Что бы дочка видела все это двоемужье? – спросила Вера
– Ох, объяснить не объяснимое, ты меня просишь. Она ведь раньше такой не была. Райка то моя – первая красавица. Я ведь после войны пришел, женился на женщине с детьми и старше меня. А мы еще троих наклепали. Вот и посуди, остался я вдовый, жена умерла. Убилась: упала с лошади и больше не поднялась. И  я остался с шестью детками. А Раиске, в ту пору семнадцать годков было, а мне тридцать семь. Пошла на шестерых детей почти без ласки и любви. Своих то детей не когда родить было. Вот и Светку родила в тридцать семь лет, поздно уж. Вот и что-то не так, значит, с ней сталось после родов. Разве ж я не жалел ее и теперь жалею. Вот и закрываю глаза на все. Шестерых наших с Марией детей подняла. На ноги поставила, сама еще ребенком была, а не спужалась трудностей. Ты бы только видела, какой она лебедушкой была. Как я ее любил, а жалеть не когда было. Не мало я сделать в жизни успел. Но вот сумел ли сделать свою бабу счастливой, не знаю. Пусть хоть сейчас она радуется, что с молодым мужиком спит. Дед смахнул слезу и стал учить Веру корову доить…
Не сразу Вера научилась справляться с сосками живой коровы. Дело не шуточное, для городской дамы. От не ловкого прикосновения к теплому, и волнующему вымени, у нее не пропало чувство страха. Но волнение переросло в сопричастность к чему-то серьезному и полезному. Научиться можно конечно – лиха беда начало, но всему должно быть время и сноровка. А тут корова, глядела на Веру темными глазами, а Вера на корову. Так и смотрели друг на друга с опаской. Да не простое это дело корову доить. У коровы распухло вымя, было твердое как камень, соски торчали, а у Веры пальцы немели. И руки с непривычки опускались от усталости. Хотелось дать затекшим рукам отдыха. Доярка вся вспотела, платье ее словно приросло к телу. Молоко текло по рукам до локтей. А корова от нетерпения переминалась с ноги на ногу и била хвостом чуть не по глазам. Вера еще заботилась, как бы корова ей в лоб копытом не заехала – доярке. Она пыталась разговаривать, и корова, поворачивая голову, наблюдала, кажется, за Верой. Доярка вся была в молоке, мокрая. Молоко брызгами летело во все стороны. И запах парного молока тонкий и теплый как зов из далекого детства кружил голову. Маленькими тонкими струйками молоко не много попадало в ведро. Но это  не очень Веру заботило, важно было опростать вымя, облегчить корову от мучений. По началу дело обстояло совсем плохо, но потом мало- помалу появились какие-то навыки. И Вера уже находила места или точки на вымени, давя на которые молоко текло, и появлялась даже пена от струи молока в ведре. Спас незаметно вышел и долго не появлялся.

Куда он девался, думала она. Все советы давал, а тут как сквозь землю провалился, нервничала  Вера. Не знала, сколько времени прошло, казалось вечность. Хотелось все бросить и запахи еще эти навоза и корова эта. Но что-то останавливало Веру, удерживало рядом с коровой, толи глаза ее, толи жалость. Просто беда с непутевой хозяйкой и с коровой этой. Когда Спас  пришел еще пьянее прежнего, Вера спросила в сердцах
– Как зовут то корову?
– А, Зоря ее кличут, то есть Зорька.
– Зоря, это хорошо! Это просто замечательно, – уже не видя и не слыша Спаса, сама разговаривала с коровой. – Коровушку Зореньку подоим потихонечку.
Скотина, услышав ласковые слова, природой своей, почуяв тягу к теплу, и Веру приняла как избавительницу от мук. Корова не противилась, стала податливее и смирно стояла. Одну сторону вымя опростала, а вторую было неудобно доставать и вытягивать приходилось шею и руки. Вера сначала присела на корточки, потом и вовсе опустилась на одно колено. Все не так и не с руки, как же приноровиться?
Вспомнила, как они с сыном петуху голову рубили. Да еще не петух, а курицын пацан. Он еще и петь то не мог, только истошно хрипел по утрам. Ситуация, с ума сойти. Осторожно зазывали «цып-цып-цып», разводя руки в стороны, ловили испуганную птицу. Поймать то поймали, все было в их власти, а что дальше делать с живым существом? Взяла  Вера топор, растерянно глядя  по сторонам.  Петуха уложили на березовую чурку, сын парнишка держит голову петуха на излом. Вера теплое дрожащее тело домашней птицы, выкормленной, выхоженной своими руками. Вроде взяла  топор, замахнулась слегка, а петух, косясь, смотрит, и опустила ставшую  тяжелой руку. Прижала птицу, а в глазах жалость и страх. Даже не верилось, что рука не поднимется. Птица хворая, зарубить надо, крыло повредила, а собратья заклевали в кровь бедного цыпленка. Вот и не смога, а сын ловко справился, обезглавил петуха сам. Вера глаза закрыла и выпустила отвалившееся тело птицы из рук. А окровавленная голова с красным гребнем упала под ноги. Безголовый, он полетел по огороду, и пришлось бежать за ним и накрыть тазом. Да, чтобы свыкнуться с животным домашним миром надо с малых лет быть рядом, бок обок. Чтобы с телятами с детских лет, потрогать, чтобы ладонями их твердые грубые лбы с торчащими рожками да мокроту тыкающихся мягких губ жующих постоянно свою жвачку. И знать бы, что хранят в сизой глубине недоуменные коровьи глаза, только ли  зеленую траву и косматое солнце. Может еще хозяйку свою и человеческое простое жилье и руки. Ласково и бережно обтирающие соломой их круглые бока. Задумалась Вера, а сама доит и доит, и боль притупилась в пальцах и корова перестала беспокоиться.

Работа длилась часа полтора, и хлеб заработала корова после дойки, который она должна была получить перед началом. Какого только мусора: мухи и  пот, похоже, шерсть или волос был  в молоке после этой пытки для коровы. Но процеживать молоко Вера не стала, силы ее покинули.
 Тут вышла на  просторное высокое крыльцо Райка в замазанном платье, с грязными пятками.  Голова  обернута  тряпкой, а  спутанные волосы все равно нависли на глаза.  Растопырив руки, улыбаясь во весь рот, полезла целоваться к Вере. Вера отстранилась от нее, думая,  вот корова, недойная, выспалась. Поставила  как бы виновато ведро на ступеньку и пошла прочь от этого уголка тины и болота.  Дед  предлагал ей забрать молоко себе, что она надоила. Но Вере  даже попробовать не захотелось этого молока. Платье, волосы и руки высохли коркой. Пожалела, что фартук дома оставила, не так бы вымокла. Тогда ей впервые довелось ощутить тяжесть этого нелегкого труда и привязанности животного к человеку. И если ты приручил животное, то ты перед ним в ответе и в долгу. И не взирая на трудности, внушая любовь, обладая нежным сердцем, человек заботится о живом.
Дорога шла вдоль пшеничных полей и картофельных пашен. Кружилась голова от усталости, хотелось думать о чем-то хорошем. Она шла медленными шагами. Внизу раскинулось красивое большое село, утопающее в садах, невдалеке высится церковь, удивительно опрятная, простая и милая сердцу.  И представив себе, что там люди живут и трудятся, Вера задумалась о том, как не велик мир. Точки огней, за этими точками у каждого свой мир свои боли и радости. И так хотелось, чтобы в каждой этой точке был спокойный и трезвый смысл бытия.
На встречу то и дело попадаются повозки, здесь многие держат лошадей. Встречаются и любители верховой езды и пешие спешат по домам. У самой реки прилепились дома с фруктовыми деревьями. В такой вечер особенно хотелось побыть одной, не спеша спуститься к реке. В сумраке вечернего света радует глаз ее течение. Мало-помалу местность погружается во мрак. Темная ночь, собаки мирно лают, а Вера все сидит на камушках, и река шумит тихо под ногами.


Так потихонечку не заметно завязывался узелок отношений с жителями и соседями, которые надо сказать сначала с опаской встречают городских. Но время от времени становился ближе, и кажется, завязывается дружба. Потихоньку стали присматриваться, прислушиваться  друг к другу и дело стало принимать налаженный оборот. А события и время не ждет и как удержаться, чтобы не поведать  о нехитрых живых феноменах. И хочется передать своеобразие фигур, ярких портретов снятых с натуры. Конечно, нет такого полотна, красок и слов, чтобы выразить лица и фон. Но думается, что заметят и неутомимых работников и чистого человека. Человека, который не свернет с правильного пути, тяжелого трудного. Пути, который приведет его к равновесию, которое позволит раскрыть душу, поверить в свои силы.