Изоша поперечный

Изоша Поперечный

Поутру Седьмого ноября Изот Чагин встал в предвкушении праздника, чему законным основанием служило красное число на отрывном календаре. Встал и, почёсывая грудь, прильнул к окну.
- Погляди в свое окно – всё на улице красно! - продекламировал он с чувством, хотя на улице-то было вовсе не красно, не ало, даже и не розово, а белым-бело от свежего, ночью выпавшего снега.
Дурачась от избытка тёплых чувств, он мимоходом чмокнул жену в ухо и под её довольное бурчание вышел налегке во двор. Постоял, полюбовался чистым оснежением и расправил плечи…
Через полчаса, выбритый, умытый, сел за стол и выжидательно глянул на жену. Тоже на законном основании. Но она вдруг проявила  нерешительность.
- А может быть, Изоша, без стопки обойдёшься?
- А почему без стопки? - удивился он. - Праздник же сегодня.
- Да, вроде, праздник и не праздник - не поймёшь… Ещё когда по радио сказали, что демонстрации не будет. Скажи, Иван. Ты слышал?
Сын подтвердил с набитым ртом:
- Угу... Сказали. Слышал.
Изот обвёл глазами сына и жену.
- Вы мне пропаганду тут не разводите. Будет или нет, меня особо не волнует. Праздник ведь не отменили? Сегодня - красное число? Вот и наливай, не нарушай традицию!
Жена со вздохом налила. Как бы отделалась подачкой.
Изот, конечно, возмутился, но виду не подал. Как тут не возмутиться? Уж когда-когда, а в красный день календаря, будь то Первомай или Седьмое, она без рассуждений наливала стопку, ещё и трёшник на «общение» без промедления выкладывала. Он лихо опрокидывал законные сто граммов, хорошо закусывал и одевал Ванятку. Втыкал ему в петлицу бумажную  гвоздичку, надувал шары, вручал флажок на палочке, и шли втроём на площадь...
Свои сто граммов Изот Чагин и сегодня всё же принял, но принял как-то с неохотой, буднично и вяло, как, случалось, с мужиками на бегу после рабочей смены, украдкой от начальства. Закусил солёной помидориной, поковырялся вилкой в сковородке и встал из-за стола.
- Так ты, Иван, со мной сегодня не пойдёшь на площадь?
- Что я, коммуняка, что ли? - брезгливо отвернулся сын.
- Ишь ты, он не коммуняка! А я кто, по-твоему? Член политбюро? Секретарь парткома? Я тоже беспартийный.
- Ну и не ходи, никто тебя не гонит.
- Лучше бы от пыли ковры повыбивал, - вставила жена.
Изот сорвал с вешалки куртку и шапку и повернулся к сыну.
- Он не коммуняка! Разве только коммунякам праздновать дозволено? А мы не люди разве? Ишь, пропагандист!

На центральной площади было стыло, неуютно. Несильный, но хватающий за нос и уши ветер кружил по голому асфальту обёртки из-под «сникерсов», катал пивные банки. Перед коммерческим ларьком топтались четверо «качков» в пятнистых камуфляжах да отирался забулдыга в истёрханной  шинелке.
И - ни флажка, ни транспаранта. Ни букетика цветов к памятнику Ленину. Ни шарика воздушного. Впервые на его, Изота Чагина, веку власти отменили в городе революционный цвет!
Ударом каблука Изот сплющил банку.
- Не нравится мне это! Хоть бы один из идейных явился! Речугу какую толкнул, людей бы с праздником поздравил! Все попрятались по щелям. Неужто праздника не жалко?
... На фронтоне белого фасада телестанции не было сегодня громоздкого портрета Ильича. Вместо Ильича там был прибит рекламный щит с крупной броской надписью: «Фирма гарантирует высокие проценты!».  Железные ворота закрыты на засов. И так же, как на площади, ни флажка, ни транспаранта. Ни души на территории. Ни малейшего намёка на очередную годовщину!
- Сволотун какой-то!
Обычно в день Седьмого ноября с утра на телестанцию сходился персонал. Монтёры и механики по двое и по трое «ныряли» в Красньй уголок или в пристрой к завхозу. Оттуда то и дело их изгонял парторг Петрович и
как бы в наказание за внеурочное «общение» обременял знамёнами, портретами вождей и основателей, а особо провинившихся - для связки - транспарантами. Изот правдами-неправдами избегал хождения толпой, предпочитая с сыном на плечах и бок о бок с женою наблюдать со стороны.
Через раскрытые ворота оживлённый персонал по парторговской команде вливался в общую колонну, нестройными рядами преодолевал обязательную часть - сотню метров через площадь мимо городской «вер-
хушки» на трибуне - с возгласами «Слава!»  и «Да здравствует!» и, что особо забавляло Изота и жену, с троекратным рассыпным «Ура, ура, ура!». «Верхушка» в одинаковых шапках и пальто помахивала вяло
чёрными перчатками и, стоя полубоком к шествующим массам, о чём-то важном меж собой переговаривалась. Но массы большей частью глядели не на важную «верхушку», а на задники ботинок впереди шагавших, дабы
не отдавить тем пятки. На первом перекрёстке, побросав в открытый кузов грузовой машины флаги и портреты, освобождённый персонал бросался врассыпную, группировался по компаниям и под звуки марша с площади расходился продолжать «общение»...
В пристрое у завхоза было пусто. На обшарпанном двухтумбовом столе, переоборудованном под лежанку и верстак, лежала груда выцветших от времени знамён и транспарантов в надломанных подрамниках. В
плесенном углу - запылённые портреты подзабытых членов бывшего политбюро. Предусмотрительный завхоз внёс их по привычке накануне праздника.
Входная дверь на станцию была приотворённой. Из аппаратной доносился ровный шум включённых передатчиков. Дежурный инженер,
экс-парторг Петрович, завтракал в бытовке.
Изот с ходу гаркнул:
- С праздником, парторг! С семьдесят седьмой кровавой годовщиной!
Петрович поперхнулся и отставил термос.
- С этим и пожаловал?
Изот подсел к столу.
- Не только… Никого из наших не было сегодня?
- Не было... 3ачем? Выходной же день.
- Я думал, кто заглянет по привычке.
- Чего сегодня делать? Выходной сегодня! - повторил Петрович.
- Не выходной, а праздник, - поправил Изот Чагин. - Чего сидеть-то сиднем по домам? Придёт время, насидимся. Пообщаться бы, как раньше... Не всё ведь плохо было.
Петрович просверлил его глазами, но предусмотрительно смолчал. Обколупал варёное яйцо и макнул им в соль.
Изот, вздохнув, добавил:
- Сволотун какой-то!
Петрович прожевал и ухмыльнулся ядовито:
- Колотун, наверное? Мудришь!
- Это у тебя, может, колотун, а у меня другое... У меня сегодня злости не хватает. Что за дела такие, а? С мая ждёшь праздника, а они там, наверху, поганку людям гонят. Что за праздник без компании? Отгулы, а не праздник! – Он пальцем погрозил Петровичу в лицо. – Это всё твои, парторг, бывшие товарищи. Они там куролесят!
- Три года уж, как не мои, - возразил Петрович. – Я, Изоша, после путча сразу понял: мне там больше делать не фиг. Финита ля комедия! В августе и вышел.
- Не вышел, а сбежал, - уточнил Изот. – Сбежал и перекрасился. Дали дёру вы из партии, как крысы с корабля. Здорово тогда вас дерьмократы шуганули. В штаны-то понаклали?
- Опять он за своё! – Петрович оттопырил флегматичную губу. – На кой она тебе, эта демонстрация? Уж не «покраснел» ли?
- Покраснеешь с вами! Скорее, посинеешь от досады. Мне все вы одинаковы – белые и красные. Ваши заводилы в клубке за власть катаются, а из-за их грызни собачьей человеку с человеком уже и в праздники не встретиться!
- Встречайся, кто тебе мешает? Ты же вот пришёл!
- Я-то вот пришёл!
- Ну и сиди, не кипятись… Я что, похож на крысу? – обиделся Петрович. – Ну, был в парторгах одно время. Кому-то надо было. Работа как работа. «Как кры-ысы с корабля!» - Он привстал и, навинтив на термос крышку, добавил укоризненно. – Поперешный ты, ей-богу! Сколько тебя знаю, всё б ты поперешничал! То на демонстрацию палкой не загонишь, то сам на площадь рвёшься. Экстремист!
Изот кисло усмехнулся и со лба взлохматил волосы.
- Но ведь чудно, Петрович! Пройди на площадь, глянь - ни души порядочной. Пусто, как в пустыне!
- Так, отменили ж демонстрацию, чего там делать-то сегодня? - подскочил Петрович, потеряв терпение.
- Ну, как ты не поймёшь! - Изот опять загорячился. - Выходит, столько лет на площадь мы с тобою по команде выходили? А сегодня - тоже по
команде - ни один нe вышел. Вот ведь как нас натаскали! Как собак каких-нибудь! «Встать!», «Лежать!», «Вперёд!», «К ноге!». Что это такое? Как это назвать?
В аппаратной зазвонил дежурный телефон, но Петрович нe поторопился. Собрал в полиэтиленовый пакет остатки завтрака, ребром ладони на ладонь смахнул крошки со стола, ссыпал в мусорную банку. Встал
и потянулся. Глянул на часы.
- Нравится, не нравится - моё дело маленькое. Моё дело – сторона, ну их всех там к дьяволу! Мудришь чего-то ты, Изоша. Дома выпить не с кем? Так и доложи. Давай сообразим, раз такое дело. Я, собственно, не против. Вот через час сменюсь...
Изот бросил на Петровича жалостливый взгляд и рывком поднялся.
- Дежурь, не заводись. Я пошёл.
- Куда? - опешил экс-парторг.
- Домой. Ковры повыбиваю...
- Сам не знаешь, чего хочешь!
Изот вышел, огляделся. Ни души на территории! Ни следочка в стороне от проторённой тропки! Телевышка в снежном опушении казалась призрачным видением: дотронься, и рассыплется на льдистые кусочки... Взгляд зацепился на флагштоке, где раньше развевался флаг...
- Не нравится мне это!
Дух противодействия втолкнул его в подсобку. Изот выдернул из груды революционной атрибутики невостребованное нынче красное полотнище...

Когда спустился с телевышки и, не различая лиц собравшихся в минуту на территории зевак, оббил от ржавчины куртку и брюки, два подоспевших от ворот молодых омоновца легонько взяли его под руки. Из подъехавшей «мигалки» вышел крепко сбитый белолицый офицер в амуниции с иголочки, с готовностью открыл перед Изотом дверцу.
- В р-революцию играемся?!
- Устраняем недоделки, - возразил Изот. – Вот теперь порядочек... Порядок, командир? – обратился к офицеру, кивнув на телевышку.
- Порядок-то порядок, но вышка ведь под облучением! Соображаешь, верхолаз, какие могут быть последствия? И неприятностей теперь не оберёшься!
- Но висит красиво, да?
- А висит - красиво, - согласился офицер, но уже в кабине, предварительно захлопнув за собою дверцу.