Плохой день

Разбуженный воплями будильника, Женя свесил ноги с кровати и принялся разлеплять глаза. Выходило с трудом. Это был такой утренний ритуал, привычка, выработанная годами: спустя пять минут Штирлиц окончательно проснется, позавтракает и бегом на работу.
А пока он сидит на краю койки, потирает ладонями веки и трясет головой, в которой плавятся и рассыпаются на части остатки недавнего сна – какие-то рельсы, камыши, ветер...
В комнате было до ужаса холодно. Единственное, что было теплым – это тусклый свет, пробивавшийся сквозь желтые шторы.
Вдруг, Женя увидел ее. Дырку в носке. Причем он точно помнил, что вчера вечером носок еще был цел – значит, дыра появилась за ночь. Внезапно, как гриб в лесу. Как фурункул под носом. И вроде бы мелочь, а два пальца пролазят свободно. Женя нагнулся, как мог устранил непорядок – заткнул пальцы обратно и обернул их остатками носка. На душе было неспокойно – стало ясно: день пропал.
Собственно, с этой чертовой дырки все и началось: сначала Женя обжегся чайником, потом чаем, дальше выяснилось, что закончился сахар, и пришлось жевать пресную овсянку, по вкусу напоминавшую вареный картон.
В ванной Женя спутал зубную пасту с кремом для бритья и долго плевался мылом. В прихожей – измазал пальто ваксой и долго ругался матом.
В троллейбусе Женя хотел уступить место старушке, но та садиться отказалась.
– Мне скоро выходить! – гордо отрезала она. Так пропало доброе дело, не говоря уже о том, что на Женино место тут же плюхнулся какой-то хмырь и всю дорогу довелось ехать стоя. А старуха, кстати, вышла вместе с Женей.
Марафон отвратительных мелочей продолжился на работе.
Первым явился сослуживец. Пожал руку и, глядя в глаза, с нажимом спросил:
– Ну?
– Что – ну? – не понял Женя.
– Принес?
Евгений еще не понял, о чем речь, а в душе уже родилось едкое, назойливое ощущение, как будто забыл выключить утюг.
– Нет... – осторожно произнес Женя.
Коллега закатил глаза.
– Завтра чтоб принес, – потребовал он и ударился.
Женя кивнул и стал вспоминать, что же он должен был принести – ничего не брал, вроде... Не вспомнил. Решил отложить раздумья до обеда.
За десять минут до перерыва подошла секретарша Ирочка. Вообще-то, Ирина Семеновна Липман, сорок пять лет, двое детей и кот, однако не замужем, поэтому, для всех мужчин репродуктивного возраста – Ирочка. Ирочка Семеновна раскрыла тайну: у шефа в четверг день рождения. Потребовала денег на подарок.
Женин начальник – нелепый, безобидный бюрократ, с рыхлым лицом и собачьими глазками – был человеком хоть и недалеким, но в сущности, положительным, а потому его праздник вполне заслуживал Жениного финансового участия.
Парень порылся в кармане и достал несколько мятых купюр. Полтинник, червонец, горстка мелочи – всего гривен шестьдесят. Или чуть больше. Женя колебался: десятку давать было неудобно, полтинник – жалко.
Скрепя сердце он все же протянул Ирочке пятьдесят гривен и мысленно простился с роскошным обедом, о котором так мечтал со времен картонной овсянки.
Во второй половине дня тоже скучать не пришлось: куча какой-то бессмысленной работы, сломанный степлер, пролитый на брюки кофе, паршивые карандаши, которым, должно быть, еще на заводе ломают грифели…
А под вечер вообще случилось нечто невообразимое.
Было уже около шести. Женя зашел в туалет, сделал, что хотел и стоял мыл руки, когда услышал, как кто-то вошел в курилку – небольшой предбанник перед входом в уборную. В народе его звали по-простому: предсральник. Судя по шагам, вошедших было двое.
Дважды клацнула зажигалка, через миг один с нетерпение произнес:
– Ну, рассказывай!
– Подожди, – ответил второй невнятно – видимо, еще раскуривал.
Женя узнал голоса. Клерки из соседнего отдела. Первый, кажется, Виталик, а второго никто и никогда не звал по имени, у него была лишь фамилия (или кличка) – Рябчик. Оба третий год на побегушках, зато с амбициями. Тот, который Виталя – местный сердцеед. Как-то на спор пытался охомутать директорскую жену. В итоге чуть не лишился работы и потерял половину оклада.
Наконец Виталик стал рассказывать.
– Ну, короче... да! – сказал он.
– Да?! – изумился приятель.
– Угу...
– Та ладно... – не поверил Рябчик.
– Я те отвечаю!
– И как?
– Да ваще... У меня такого еще не было.
Женя давно уже ополоснул руки и даже вытер их, но все еще ждал. Как-то неловко было выходить. Он просто стоял и разглядывал свое отражение в залапаном зеркале.
Виталя тем временем продолжал:
– Она как пришла – я охренел. Ты ж знаешь, как она на работу одевается...
– Ну да, – поддержал Рябчик. – Как чмошница.
– Ага. Ну так вот. Сижу ее жду. Заходит охеренная телка. Ну... все при ней. – тут Виталик сделал паузу, наверное, показал, что именно было «при ней». – Короче, просто мисс Памела, только маленькая. Ну я присмотрелся – точно! Она.
– Слушай, Вит, – не выдержал Рябчик, – давай ближе к делу.
– Дело было, – ответил рассказчик. Его голос чуть изменился и Женя понял: Виталик ухмыляется. – Короче, заходим мы ко мне. То-се... ***-мое... Давай, мол. А она не телится.
– Та ты шо?!
– Ну да! Мне, говорит, домой пора.
Рябчик расхохотался. Смех у него был подчеркнуто звонкий. Так смеются статисты на ток-шоу, когда загорается соответствующая лампочка.
Виталя тоже смеялся, приговаривая: «Ты прикинь, да? Домой!».
– Хитрая, – подытожил Рябчик.
– Ага, – поддакнул Казанова. – Я на ее сраное суши стольник потратил, а она – домой. Курица…
– Ну и че дальше?
– Дальше? Сделал ее.
– Серьезно? Как?
– Да просто. Дверь закрыл и говорю: «Выйдешь отсюда только после...».
Раздались несколько негромких шлепков – рассказчик сделал красноречивый жест.
– А она?
– А что она?! Ключи-то у меня...
Рябчик плотоядно хохотнул.
– В общем, – продолжал Виталик, – толкаю я эту соску на койку и...
И дальше последовал рассказ с такими подробностями, от которых у Жени приподнимались волоски на запястье, и иной раз просто тошнило.
Закончил Виталя так:
– ...она вытирается и молча к дверям. А я смотрю, на подушке волос куча – у нее ж грива – ВО! Кричу ей: «Иди патлы свои собери, лошадь рыжая»! А она как заревет, прикинь!
Рябчик оценил шутку – заржал.
Женя замер. Что-то гулко стукнуло в груди.
Стоп! – сказал внутренний голос. – Рыжая... маленькая... одевается «как чмошница»...
В довершение всего, Рябчик вдруг отчетливо произнес:
– А я тебе говорил, они в «Рекламе» все ненормальные.
Отдел рекламной работы и позиционирования – творческое ядро фирмы. В нем только одна рыжая…
– Яна... – чуть слышно прошептал Женя.
Он знал, о ком речь.
Она приехала из пригорода, она писала волшебные стихи, она кормила кошек сосисками, хотя сама кое-как сводила концы с концами, она любит стрекоз и ромашки, она – самое нежное, чистое и бескорыстное существо, из всех, кого он – Женя – знает.
– Лошадь рыжая?.. – хрипел Женя, странно улыбаясь своему отражению.
МЕСЯЦ он – взрослый неглупый парень подбирал слова, чтобы заговорить с ней.
НЕДЕЛЮ искал повод, чтобы подойти.
СУТКИ плясал от счастья, когда она ему улыбнулась.
ЧЕТЫРЕ МИНУТЫ слушал о том, как этот слюнявый дегенерат терзал ее своим немытым обмылком...
Женя так сжал кулаки, что хрустнули суставы и побелела кожа на костяшках.
– Никогда... – шептал он сквозь зубы.
Никогда он не сможет простить себе, если прямо сейчас не вырвет хер этому Виталику и его пассивному приятелю, если не вколотит ему в глотку его слова вместе с зубами...
Очень медленно, Женя выложил мыло из тяжелой стеклянной мыльницы. Взвесил ее в руке, и, поудобнее уложив в ладони, шагнул к двери, за которой гнусно хохотали две вонючие гиены.

Все враз смешалось. Дыра в носке, сухая овсянка, гордая старуха, безвкусный обед, степлер, кофе, трещины в грифеле, чужая похоть, собственные надежды, кафельный пол, багровые полосы на нем, сырые шлепки, хруст, чьи-то вопли, чья-то боль, чья-то живая плоть, осколки мыльницы...

Женя опомнился лишь когда охрана выволокла его из курилки. Кисти рук ныли, на них налипло что-то теплое, а он никак не мог понять – что. Из за двери предбанника доносились хриплые стоны.
На этом Женин рабочий день кончился.