Открыто и прямо

- Иркааа, я так больше не могу! – Алевтина хотела стукнуться лбом о стенку, но вечно подводящая координация движений подвела и здесь: вместо стенки она ударилась о крепившуюся на присосках к кафелю мыльницу.  Та оторвалась с жалобным чпоком и свалилась в раковину.

- Алька, да успокойся ты! Ну что ты с какой-то ерунды заводишься? Другие терпят, и ничего…

- Другие не кончали филфак! – воскликнула Аля, картинно воздев руки. – Другие могут терпеть его бездарные вирши! Нерон хренов, млин…

- Не…кто? – Ирина слегка покраснела. Иногда коллега заставляла её жалеть о том, что училась она плохо и высшего образования так и не получила. Хотя, много оно даёт, это высшее – вот, отличница Алечка, магистр филологических наук, торчит в той же конторе. А всё-таки, когда сотрудница начинала говорить про всяких там Гомеров и Овидиев, как-то забывалось, что и должности, и зарплаты у обеих одинаковы и оставляют желать лучшего.

- Нерон, римский император, жил с 37 по 68 год – нашей эры, естественно. Считал себя гениальным музыкантом, актёром и поэтом, заставлял всех слушать свои творения и восторгаться ими, - всё это было произнесено с выражением лица «ну_как_это_можно_не_знать?!» - Короче, как наш шеф. Блин, я работать нанималась, а не подвергать регулярной пытке свои эстетические чувства!

- По мне, лучше пусть стихи читает, чем орёт, - немного раздражённо пожала плечами Ирина. Истерики Алевтины начали её раздражать. На прошлой неделе она минут пятнадцать после ухода клиентов возмущалась, как можно говорить «позвОним» и «одеть шапку». А месяц назад её пришлось отпаивать валерьянкой: Ахмет попросил проверить на ошибки его объяснительную. Сквозь совсем нефилологичную матерную ругань и вопли «понаехали тут» (к счастью, сам Ахмет этого не слышал!) Ирине удалось понять, что молодой татарин в трёх предложениях умудрился сделать тридцать четыре ошибки.

- Да ладно бы он их только читал, Ир! В блогах вон тоже туеву хучу всякой графомани выставляют, но там хоть комментировать можно, душу отвести. А здесь сиди и молчи в тряпочку, а то ещё уволит.

- По мне, так или открыто и прямо скажи, что тебе его стихи не нравятся, и не пеняй на то, что выйдет, либо уж терпи и опять-таки не пеняй.

- Как?! – простонала Аля. – Я не могу это слушать и работу тоже терять не хочу – ну где я её найду потом?

- Ну… мой муж вот, когда на него начальник орёт, про себя молитвы читает – ему помогает. Ты, раз в это не веришь, другие стихи читай. Пушкина, например. Как там это, - Ира наморщила лоб, - «отговорила роща золотая парам-парам-парам-пам языком…»
- Это Есенин! – воскликнула Алевтина, со страдальческим видом закатывая глаза и прижимая руки к вискам. – Ну как, как их спутать можно?!

- Ну, прости, я человек ограниченный, - поджала губы Ира. – По мне, так что Пушкин, что Есенин, что ещё какой-нибудь там енин-ленин, что наш Евгений Палыч – лишь бы с душой стих был, - с этими словами она вышла из туалета, а сквозь закрывающуюся дверь донёсся горестный вопль: «Не стих! Стихотворение!!! Стих – это одна поэтическая строка!»

Евгений Павлович сидел в своём кабинете, и его одолевали печальные мысли.  Ему тридцать три, а ни жены, ни детей, ни дела по душе. Только эта контора, которой он пожелал бы гореть в аду, если б она денег не приносила. Не миллионы, конечно, но на машину он уже накопил. Только кого катать  он в ней будет, в этой машине?.. И даже безумная дядина идея успеха не принесла, только сделала его посмешищем.

В дверь постучали.

- Входите! – устало сказал он.

Вошла Алевтина Цветкова, сотрудница лет двадцати пяти, пришедшая к ним два месяца назад. Она несмело прошла к его столу и подала какой-то листок.

- Заявление об уходе? – удивился Евгений Павлович. – Но почему?

- Вам открыто и честно? – тихо спросила девушка, почему-то покраснев. У Евгения даже мелькнула мысль – а не влюбилась ли в него бедняжка? Симпатичная, но… А ему это надо?

- Конечно, Алечка, - сказал он покровительственным тоном. – Вы садитесь, садитесь и расскажите, что стряслось – может, и уходить вовсе не надо?

- Я… Я постою. Причина… она в том, что мне не нравятся ваши стихи, - сказала она и словно сжалась, ожидая то ли удара, то ли крика. Раздавшийся вместо этого весёлый смех заставил её удивлённо поднять глаза.

- Что, прямо настолько? – с улыбкой спросил он, отсмеявшись?

- Ну… да. Понимаете, мне действительно тяжело слушать плохие стихи. Моя мама  - учительница литературы, а сама я училась на филфаке.

- У, филолог – это диагноз, - весело сказал Евгений. – Причём и мой тоже. Представляешь, каково мне было учить ЭТО наизусть? – и он взял со стола книгу с надписью «Откровения в душе». На мягкой обложке этих то ли душевных, то ли душевых откровений была нарисована сюрреалистическая загогулина, а надпись вверху гласила, что принадлежат они перу некоего Бориса Максимова.

- Но ЗАЧЕМ?! – с недоумением воскликнула Алевтина.

- Искал того, что выскажет открыто и прямо своё мнение о них, - улыбнулся Евгений. Может быть, когда-нибудь он и расскажет ей о совете дяди искать жену с хорошим вкусом и честную и безумной идее на тему КАК такую искать. Всё может быть. А симпатичная же. И безымянный палец свободен. И пальцы изящные. Ещё и музыкантша, что ли?...