Крестный из ада

Частный детектив, 16 мая 1997 г.

Крестный из ада
Тарасов В.

Седой тощий старик в заляпанной алыми пятнами рубахе, пахнущей бензином, навесил на дверь замок. Сморгнул едкий дым, вынесенный из комнат, и в злобном прищуре глаз ухмыльнулся:
—- Перекрестил ангелочков...
Из-под крыши запертого на замок дома вместе с клубами чадного дыма отлетали в рай невинные детские души.

“...Сестра, как отписала, крестили ли внуков в церкви? Это дело обязательно надо зробить... Конечно, здесь ад, но привык. Потому терплю — немного осталось...”
За письменным столом в колонии усиленного режима сгорбился над листом бумаги наголо обритый 68-летний зек Владимир Александрович Бич.
Десятилетний срок за убийство подходил к концу, слова ложились проникновенные.
Старательно помогая движению авторучки кончиком высунутого языка, со шпаргалки списал адрес деревни Дунайчицы Клецкого района на Минщине, вывел фамилию вдовой сестры. Крякнул от непривычного усердия. Пришлось “выгибаться” перед сестрой: после освобождения надо где-то устраиваться. Лучше на обжитом, на готовом.
Да, домой придется ехать. С родной женой старик состоял в разводе несколько десятилетий. Дети выростали без него. Потом разъехались, пе-реженились и нынче не хотели батьку признавать.
Куда еще, как не к родной сестре, прислонить голову на старости?
Он не последний мужик в деревне: и дров из леса подвезет, распилит, нарубит, забор поправит, подлатает крышу. Худо-бедно, а сможет.
Так в мечтах нахваливал себя старик.
Сестриным внукам исполнилось — Андрюше девять, Женечке — семь. Родились после того, как начал мыкать по жестким нарам.
Вскоре майским утром Бич отворял скрипучую дверь сестриного дома. Растерявшаяся и потому с неподдельной радостью старуха заплакала, за¬суетилась, затем полезла в погреб за разносолами.
Предусмотрительный брат загодя вытащил гостевую бутылку, водрузил на стол и ждал, оставив чемоданчик у порога. Хорошо, что не стал вводить хозяйку в расход, вот она плачется, что по нынешним временам и кусок хлеба купить для пенсионерки — проблема.
Потекли дни и месяцы. Минул год.
Скандалы с сестрой начинались всегда одинаково. Когда старику было невмоготу — хотелось выпить, требовал у прижимистой бабы:
— Дык на бутылку дашь? Знаю, что есть деньги.
— Потом хлеба не за что будет купить.
Кончалась распря тоже одинаково. Пугала:
— Пока есть прописка — живи. Сама разрешила. Кончится срок временной, не нравлюсь я, ищи другую дуру кормить и обстирывать. Твои пьяные руки в хозяйстве больше беды наделали, чем пользы. Не пропишу второй раз.
После ссоры душа долго не лежала работать. Несколько дней ходил Владимир Александрович смурной, глаз не наводил на сестру, будто не замечал. Бегал жаловаться по соседям, чтобы посочувствовали и налили стопку. Потом сникал.
Пришло новое лето. На горизонте колосились озимые, и роскошным поясом, смыкаясь с небом, темнел лес. Приехали внуки из города. Опять каникулы. Раз в неделю, иногда реже, родители навещали детей в Дунайцах.
Дед хмуро наблюдал, как сестра разоряет накопленные за зиму сбережения, покупая детям то конфеты, то белый батон, то запасает сахар и сметану, чтобы сдабривать созревшую клубнику.
На завалинке делился горем с соседскими пенсионерами:
— Стал я много курить, а это вредно для здоровья. Опять же лишний перевод денег. Пенсию-то не повышают, лиходеи. Переживаю за свою чрезмерно тяжелую жизнь. От этого сильно волнуюсь. Желающие выпить найдутся?.. Вот и говорю, сволочь сестра. Отказывается продлить прописку за то, что пью и буяню. Погодите немного, устрою ей праздник — повешусь.
— Охолони. Давай лучше скинемся на бутылку...
В то утро сестра, как обычно, крутилась по хозяйству: нарвала детям клубники, посадила смотреть мультфильмы на кушетке перед телевизором. Успела выслушать мат от трезвого брата, который твердо пообещал не тянуть и “устроить праздник", и ринулась на больных ногах в огород пропо¬лоть бураки.
Часы показывали 11.00.
Минут через двадцать раздался крик с соседней усадьбы:
— Бабка Луцко, твоя хата, что ль, горит, глянь?
Из-под крыши действительно выбивались веселые завитушки дыма, уносимого озорным ветерком. Старуха охнула, на негнущихся ногах побежала вперед, думая, как бы не упасть и успеть: “Внуки!!!”
Сосед ломом сбил со входной двери навесной замок, невесть как оказавшийся теперь на двери, и опасливо отодвинулся в сторону от дыма. Ба¬бушка успела удивиться: только что у телевизора оставила внуков и деда. Откуда замок? Не рассуждая, бросилась через дверной проем в дым.
Перед телевизором на кушетке в разрывах дымовой завесы обнаружила внука. Одного. Разглядела окровавленную головку. Тельце обхватила, метнулась к окну и сунула в разбитый вовремя проем. Повернула обратно.
В лицо ударил шквал пламени. Загорелись одежда и волосы, старуха упала, скрываясь в дыму. К окнам бежали деревенские.
...Ребятишки уткнулись в телевизор, удерживая глубокую миску, полную клубники.
— Щас перекрещу, — скривил губы дед и занес над головкой младшего, семилетнего Жени, обух топора.
Все происходящее потом было бы непонятно и жутко даже ему, дедушке, если бы не железные оправдания, которые он выдумал: он, Бич, старый, больной и несчастный человек, стоит одной ногой в могиле. Шустрым прожорливым пацанятам предстоит очень долго жить, жрать, да-вясь, клубнику и сметану, радоваться всему-всему, что старику уже недоступно. Нигде ему нет места, Никому не нужен, никем не любим.
Тюремная психология подсказывала Бичу: зло можно вымещать на самых слабых и безответных.
Сестра хочет выгнать, чтобы внуки не видели вечно пьяного деда, не слышали мата! Ах, волчица!
— Вот тебе первому крест.
Дед трусливо скрывался от детских глазенок, стоя сзади и слева. Четыре раза опустил обух топора, метя внучонку в голову. Удары дробили висок. Первоклашка сразу обмяк и не двигался...
Клубника в миске прыгнула к потолку, сок облил до локтя руки убийцы.
Боком-боком отодвигался старший Андрейка от крови, вскочил и сделал попытку убежать. Трезвый, и оттого страшный еще больше, дедушка догнал парнишку у дверей, матерно выругался. Обух опустился на голову второго пацана...
Из банки убийца облил вещи в этой комнате и перешел в детскую спальню. Припасенного бензина было много. Долго смотрел на истлевающую спичку, коробок сунул в карман и бросил вперед локоть, заслоняясь от огненного смерча.
Запер дом с беспомощными детьми снаружи на замок. Оглянулся, прежде чем перебегать через двор к сараю. От локтя к ладони с зажатым топорищем стекала струйка клубничного сока, перемешанного с детской кровью и бензином...
Срочно прибывшие спасатели обнаружили в доме и в сарае три тела. Евгения, переданного бабушкой через окно, уже увозила “скорая”.
Медики оказались бессильны помочь только Андрею, умершему в пожаре от ран и удушья, остальных спасли.
Дед твердил, что ничего не помнит. Очнувшаяся со страшными ожогами ослепшая женщина рассказала о пламени, возникшем сразу в двух комнатах. Специалисты подтвердили — это поджог.
Встал вопрос: кто мог средь бела дня так зверски поднять руку на детей и деда? Завертелось следствие...
Все рассказанное — результат скрупулезной работы десятков людей, подтверждено фактами, добытыми прокуратурой, милицией и в суде. Одного недостает: Бич так и не сознался в преступлении, твердя о плохой памяти после легкого сотрясения мозга.
Суд сказал свое слово в приговоре; убийцу приговорили к расстрелу.

Старик волен еще подать кассационную жалобу, молить о пересмотре дела Верховный Суд, просить помилования у президента. Так предусматривает закон.
Но знайте, люди, решающие его судьбу, и вы, читатели, за что судили изверга в первый раз: более десяти лет назад ножом в затылок отец Владимир Бич убил сына, вступившегося в ссоре за мать…