Осенняя грусть и смех и грех

Вот уже третье лето подряд проходило для Веры в трудах и заботах в этом милом уголке природы. И прежнее очарование к здешней красоте несколько притупилось. Она никак не могла понять, как это люди живут в безделья. Бродят по улицам без всякой на то причины. Или еще более странно проводят время за рюмкой водки. Ее же семью никто не мог упрекнуть в праздности. Все, начиная с родителей, трудились с раннего утра и до позднего вечера. На огороде работы хватало, возили на своем грузовике уголь, песок и цемент. Нагружали лопатами кузов «газика» доверху шлаком, перегноем и навозом. Если днем не успевали, то работали ночами при свете прожектора.
А когда первым летом, заливали фундамент для дома, четырнадцатилетний сын по целым дням копал траншею шириной более шестидесяти сантиметров и глубиной не меньше. Вывозил плодородную землю в большой алюминиевой ванне, вставленной в тачку на огород, а гравий рассыпал вдоль забора. Работа была нелегкая, но он старался. Александр пообещал сыну, когда построят дом, подарить машину. Да сын и так не был лентяем, трудился, что было сил. С раннего детства руки познали принцип: «бери больше – кидай дальше». Еще десятилетним мальчишкой водил легковую машину не играючи, а как заправский водитель. Да мог справиться и с грузовиком, который был подарком отца Веры для хозяйства.
Дня на три они спокойно оставили сына один на один со всем огромным хозяйством. И пятьдесят бойлерных цыплят не остались голодными, и сам не пропал. У вас не парень растет, а золото, часто слышала Вера похвалу соседей. Дед и сестренка Катя обожали Сашу. Дед сварил из тонкой трубы лестницу метра четыре с половиной в длину и «с дуру» как он выразился, показал трехлетней внучке, как забираться по ней на второй этаж строящегося дома. Она в пять минут научилась и лазила по лестнице как бесенок. Беленькая головенка ее только мелькала туда-сюда. Не успевали сообразить, а она уже на самом верху. Сердце у всех замирало от Катиной забавы. Дед давай снова, да ладом, ее уговаривать, что лестница опасная и что нельзя занимать ее без надобности. И грозил, и уговаривал.
– Я только Саше слово скажу, и сразу больше хватит, – бесхитростно заверяла деда внучка.
Угасала буйная радостная пора лета, вместе с ней немного затихла деловая суета и шум на стройке дома. Вскоре потянуло прохладой, напоминая, что весна отцвела, и лето прошло И яркие краски его плавно переходили в осенний колорит. У Веры появилось свободная минутка, и промелькнула как бы невзначай мысль. Будто муж сторониться ее, и нет той теплоты, которая смогла бы заглушить недомолвку.
Все случилось неожиданно, правда она иногда замечала за ним некую задумчивость, а однажды нашла странные клочки бумаги, где было написано его рукой: Ира, Ирочка, Иринка. Но Александр ловко выходил сухим из воды, на ходу придумав себе оправдание, дескать, попутчики-пассажиры оставили эти записки у него в бардачке.
Подруга Веры предупреждала, что видела Александра с молодой женщиной. Он будто приезжал с ней на дачу в Верино отсутствие. «Попутчицу подвез по пути, – ускользал муж от ответа». Помнилось, голос его провел больно по сердцу, «загубила мужика», говорил он, когда Вера прижималась к нему ночью, отворачивался к стенке. Она тихо вздыхала, думая, на самом деле заездили мужа с этим домом и с работой в ночную смену.
Не виделись неделю, больше. Хотелось прижаться щекой к его фланелевой клетчатой рубашке, как прежде в его глазах увидеть свое отражение. Не было сил, голова кружилась от запаха сигарет. Но когда он поднимался со стула и уходил, она тоже вставала, шла за ним, думая только бы не разминуться на пороге. Прижаться, ощутить состояние невесомости, оказавшись в его руках.
Вера не могла больше выдержать, решилась проверить догадку. Придумала игру – напоить мужа – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. И он опьяненный игрой забылся, стал говорить другое имя. Вера с удивлением спросила:
– О чем это ты?
– Да это я так, я вас всех обеспечу.
– Кого и чем?
– Всем и всех! – гордо заверил подвыпивший муж.
Затем вдруг взглянул на нее с удивлением, и побледнел, видимо внезапно вспомнив свой обет или уговор. В глазах появилось виноватое выражение, как у побитой собаки, губы задрожали и прошептали:
– Нет, нет, мы поставили у иконы двести свечей, простите меня, – и тут же продолжал другим голосом. – «Свекровка бл-дь – снохе не верит»! – словно отбивался хлестким выражением от жены, резко уходя от ответа, изображая обиженного.
Вера думала, что трудности и преграды были временные. Тут было не до разборок. И мимолетное подозрение исчезало в ярком свете радостей за детей, а иногда и их проделки. Полнота семейного счастья, как высший предел личного счастья отводил предчувствия неверности. Молодость, силы, энергия и мысли вновь влекли Веру вперед в светлое будущее. Не хотелось омрачать отношения низменными чувствами и подозрениями. Но загадка не давала покоя, и нет-нет, а все, же напоминала холодом, не прошеной скорбью в душе…