Киносеанс

Киносеанс

   Бесшумно открылись двери вагона выпустив наружу гудящий рой разномастных людей -  пчел, спешащих со всех концов поля в уютный улий (у человека, правда, все наоборот - из улья во все уголки поля). К семейному очагу, к любимым детям, родителям  или к той самой единственной, по крайней мере на этот вечер, даме сердца. Мите сложно было представить, что кто-то сейчас направляется в объятия не женщины, а тишины холостяцкой квартиры, не к торжественному семейному застолью, а к холодному свету телеэкрана или удушливому теплу компьютерного корпуса. И уж тем более он не представлял себе, что кто-то может не торопиться. Конец рабочего дня, метро гудит от неудержимого потока, трещит по швам. С трудом удалось влететь в вагон так, чтобы не наследить на чьей-то обуви, не повредить рисунки в огромной картонной папке и не разлучить пакет и руки потоком вечно спешащих горожан.

    Мите было 23 года, душе его - вечные семнадцать, а таланту - опытом умудренные 40. Не так уж и редко человеку случается переживать одно мгновение в разных временах или разное время в одно мгновение. Он чувствовал мир за троих, потому и писал самые живые картины, которые можно было увидеть в отживающих свой век музеях. Все движется, все меняется, очень многое остается в прошлом, а оставшись, неумолимо скрывается в придонной мути памяти.

На улице - Восточное, а в метро - Марокко, долой шапку, куртку. А в руках уже пакет и папка. Митя возится с вещами, пытается найти мало мальски устойчивое положение, вцепившись зубами в перчатки. Перед ним сидит женщина, лет сорока. Здесь её сапожки, позади караулят ботинки стоящих позади, бока стоящих по бокам... Двадцать второй век на носу, только вот в каменном было комфортнее... А творческим личностям, между прочим, нужен простор, простор космических масштабов, чтобы фантазия успела набрать не одну космическую скорость в своем боязливом полете. Метро, конечно, не тот масштаб - 10 минут, 4 остановки - даже не экспресс до альфа-центавры.

-- Давайте я Вам помогу, - произнесли сапожки впереди.
Парень поднял голову, взглянул на пассажирку и...
-- Давайте куртку подержу, Вам же неудобно, - повторила свою попытку женщина лет пятидесяти? ничуть не смутившись Митиным смятением.
-- С-спасибо, нет необходимости, - выползая из ступора произнес паренек.
-- Ну я же вижу, что неудобно, а мне не сложно, - произнесла женщина и очень тепло, очень солнечно улыбнулась, подавая сбежавшие перчатки.

    Митя обнаружил чувство, которое едва ли может вызвать приветливая улыбка женщины. От ледяных иголок-мурашек, устроивших марафон по спине, перекосило плечи, куртка стала выскальзывать из под руки. То ли в попытках прогнать неожиданное чувство страха, то ли силясь предотвратить побег куртки, Митя ежился, не спуская глаз с женщины.

-- С-спасибо большое, все в порядке, спасибо, - ответил Митя, не зная куда деть
себя от неприятного чувства и его причины.

"Вот ведь неймется, ну предложила помощь, спасибо, зачем же приставать", - подало голос раздражение, которое всегда приходит на выручку, когда разум не справляется с интерпретацией происходящего. “Странно, очень странно, готов поспорить, я ее знаю! Но от куда?..”

Куртка, перчатки, папка, пакет незаметно перестали отвлекать внимание. Никогда еще ощущение того, что знаешь незнакомого человека не охватывало Митю так основательно, разум попал в тотальное окружение, во всех четырех измерениях (время стало вести себя релятивистски). Он не спускал с обладательницы сапожек глаз. Женщина, очевидно, чувствовала себя неуютно: глаза метались из стороны в сторону, натыкаясь на свисающих из-под крыши вагона людей, ей тоже бежать было некуда.

Ленивый гул торможения состава оживил толпу, половина вагона тронулась к выходу: цепляясь руками-рогами за поручни-провода засуетился троллейбусный парк пассажиров. Сапожки резко вскочили и попытались скрыться по ту сторону окна. Митя не думал, ноги просто понесли куртку, пакет и папку, а заодно и недоумевающую голову за женщиной. И вот уже печальные перчатки прощаются со своим хозяином по ту сторону бесшумно закрывшихся дверей вагона.

-- П-постойте, - крикнул Митя, робко потянув за рукав беглянки.

Женщина резко обернулась, лицо ее выражало муку, столь неприкрытую, столь ярко выраженную, что Митя отступил на шаг.

-- Я хочу Вам что-то показать. Давайте отойдем к скамейке, - с невесть откуда взявшейся уверенностью и настойчивостью произнес Митя.

С облегчением освободившись от вещей Митя открыл папку и достал карандашный портрет молодой девушки. Рисунок не представлял какой-то особой художественной ценности, фотореалистичный портрет был достаточно прост и правдоподобен, чтобы быть по-настоящему искренним.

Женщина едва взглянула на портрет и медленно отвела взгляд в сторону.

-- Вам знаком этот человек? - после некоторой паузы спросил художник.
-- Ты подаришь его сегодня... и...
-- Лера? Это.. П-правда... Это ты? Но... К-ка-а-а-ак!? - Митя жадно глотал воздух перед каждым словом, забывая выпускать смесь десятка газов обратно, весь воздух вырвался с последним слогом.

-- Давай присядем... Я тебе все расскажу.

Совсем бледный паренек опал на скамейку словно осенний лист, которому очень не хочется возвращаться к истокам - к земле. Краем сознания он заметил, что станция незаметно опустела, совсем опустела. Это тот род пугающей пустоты, когда пустеют не только перроны, эскалаторы и туннели, но даже звуки.

-- Кажется я по-настоящему теперь понимаю, что такое оглушительная тишина... Что здесь происходит? - прошептал Митя, будто опасался голосом расколоть застывший хрусталь пространства.

-- Да, на час пик не похоже, - вздохнула женщина, очень медленно, сосредоточенно разглаживая юбку ладонями. - Помнишь я... Т.е. Лера рассказывала тебе о своей научной работе?

-- Д-да. Копирование мозга или что-то в этом роде, я не люблю  ее рассказы... Т.е. видимо твои рассказы. Постоянно чувствую себя рядом с ней... Эммм... Туповатым...

Женщина улыбнулась и посмотрела Мите в глаза. Митя стойко держал взгляд, глаза блестели страхом и любопытством. Любопытство странное явление: умещает в себе тягу к познанию и глуповатое выражение лица любопытствующего.

-- В каком-то смысле да, копирование. Мой профессор работал над устройством для высокоточного чтения структур памяти и записи их в цифровом виде. Не имея четкого представления о принципе работы памяти нам в итоге удалось создать почти идеальную копию информации, содержащейся в человеческом мозге.

-- Как это все может быть связано с тем, что здесь происходит? С тем, что ты здесь и тебе... столько... И ты такая... - затухал Митя, совсем теряя почву под языком.

Лера опустила голову, щеки тронул едва заметный румянец.

-- Сегодня ты зайдешь за мной в лабораторию и мы с профессором уговорим тебя принять участие в эксперименте. Мы сделаем... Мы сняли копию... твоей памяти... - Лера замолчала и втянула голову в воротник полу-пальто еще глубже.

-- И? - сухо бросил под хрустальные своды станции Митя, на глазах сотворяя невозможное - становясь бледнее, чем был.


-- Все, что сейчас происходит, во всяком случае до того, как ты вышел из вагона, все это - запись, воспроизведение твоей памяти, это виртуальная реальность и я, Лера, которой ... Уже столько вот лет, я просматриваю эту запись.

-- Х-ха, что за бред Вы несете? - Митя вскочил.

-- Это не бред, - сама себе ответила женщина и судорожно вздохнула.

-- Что Вы себе позволяете? Что за дурацкие шутки?

Хрусталь пустой станции оказался ватой, громкие резкие выкрики Мити безвозвратно терялись в поисках эхо.

-- Это она, что ли, шутки эти устроила? - кричал парень грубо потрясая уже изрядно измявшимся портретом - Вот сволочь! Кто Вы такая?

-- Послушай, - женщина, умоляюще сведя брови, пыталась пробиться сквозь истерику мальчишки.

-- Передай этой стерве, что у нее проблемы с чувством юмора! - бросил Митя в лицо женщине, скомкал портрет и бросил его к сопожкам, к ногам Леры.

Неидеальный шарик, дважды творение творца - двумерный в прошлой и трехмерный в этой жизни, отскочил от сапожек. Женщина подавилась всхлипом и бросилась за серым комом на колени. Она заплакала, почти в голос, руки тряслись и тщились вернуть прошлую жизнь несчастному воплощению гнева создателя.

    Митя смотрел на эту картину широко раскрытыми глазами и молчал широко раскрытым ртом. Вновь к чувствам его вернула оглушительная тишина, в которую бессильно долбились всхлипы стоящей на коленях женщины.

Минут десять они сидели рядом и рассматривали бессмысленность мраморных узоров, заливавших пол станции. Похожий мраморный узор испещрил уже не белый лист портрета, лежащий на коленях Леры. Но этот узор смыслом обладал, и, кажется, он был похож на старость.

-- Забавно, я - собственное воспоминание, - произнес Митя, на мгновение замер и неожиданно добавил, - Отсутствие эхо там, где оно обязательно должно быть, сводит с ума.

Лера неровно вздохнула.

-- В-валерия... Нет... Лера. Можно тебя так называть?
-- Да, пожалуйста, зови меня так. Знаешь, мне всегда нравилось, как ты обращаешься ко мне по имени. Даже когда рядом никого нет, ты всегда начинал разговор с обращения ко мне по имени. Это... Это так...
-- Интимно...
-- Да, близко...
-- И искренне...
-- То есть честно?
-- То есть - как есть...

Лера наконец улыбнулась, но продолжала прятать взгляд.

-- Что случилось, почему ты... с-смотришь на мои воспоминания? - будто одними глазами произнес Митя, всматриваясь в глаза Леры.
-- Не знаю... - вздрогнула женщина,сапожки засуетились, - Не знаю, зачем я здесь, зачем я вообще сейчас с тобой говорю... Ты сейчас даже не ты. Этого разговора никогда не было, это лишь моделирование, возможное твое поведение в такой ситуации... Мне, наверное пора...
-- Ты не имеешь права вот так уйти. Расскажи мне. Пусть я лишь эти проклятые ноли и единицы в электронных жилах компьютера. Но неужели бы ты так поступила со мной с настоящим?.. - тараторил Митя, крепко держа Леру за рукав, хотя она вовсе не собиралась вставать со скамьи и куда-то уходить, - Что я несу...
-- Хорошо... Я расскажу... Почти 30 лет назад ты проехал мимо этой станции в том самом вагоне из которого я вылетела сейчас как пуля, предвидя то, что в итоге сейчас происходит. Ты зашел ко мне в лабораторию, а я заставила тебя забраться в сканер, сказала, что мы никуда сегодня не пойдем, если ты не залезешь.
-- После такого я не мог отказаться. У меня были планы...
-- Я... Я знаю... Я сказала “да”, - Лера почти проглотила это самое “да”, вместе с солью, которые рвались наружу.
-- Мне кажется на сегодня хватит слез, - мягко произнес Митя и осторожно коснулся руки Леры, - ведь это же не настолько плохое решение, чтобы плакать, я надеюсь?
-- Нет, это был самый счастливый день в моей жизни, - улыбнулась Лера, а по щеке скатилась мутная слеза, за ней вторая, слезы полились ручьем, - Потом был следующий день... Тогда тебя сбил мотоциклист...

Митино сердце колотилось бешено,будто сотни вагонов отстукивали своими тележками по стрелкам десятком путей. Весть о собственной смерти не стала сюрпризом - все стало очевидным, когда удалось помирить сознание с мыслью о кинофильме из воспоминаний. Но услышать об этом от другого - совсем не то, что предугадать самому...

-- Я любила тебя... Все следующие годы я могла жить только благодаря работе. Я хотела увидеть тебя еще хоть раз. Я хотела вернуть тот вечер после лаборатории. Я хотела знать, о чем ты думал тогда, о том, как прошел твой день до того момента, как ты протянул мне этот портрет, свернутый в трубочку и скованный колечком... Я жаждала всего этого, потому что у меня была запись всего, что ты видел и помнил в тот день... У меня была запись, но не было технологий. Мне оставалось либо ждать их, либо создавать самой. Ждать было невыносимо, нужно было занять себя, отвлечь от мыслей.. Наверное, о смерти... Поэтому я работала. Чужие прорывы в области искусственных нейронных сетей и мои достижения в понимании устройства человеческой памяти породили вот эту лабораторную экспериментальную установку... Виртуальный эмулятор одного дня из жизни человека, которого я люблю...
-- До сих пор... - не спросил Митя.
-- До сих пор... - не ответила Лера и решительно отодвинулась от Мити, который было потянулся к ней.

Мне пора, время, отведенное для симуляции подходит к концу.

-- Не уходи.
-- Я не могу.
-- Я прошу тебя, не уходи,я  не знаю зачем, но не уходи.
-- Не могу. Я бы хотела остаться здесь навсегда, но это невозможно. Ты можешь существовать в симуляции только в рамках этого дня. Только до эксперимента по сканированию твоего мозга... Мне пора.
-- Мне очень жаль, что все так вышло, - произнес своим ботинкам паренек.
-- Мой милый Димка, не извиняйся за стерву судьбу. Я пошла.
-- Постой, что будет, когда ты исчезнешь? Что будет со мной?
-- Моделирование завершится, тебя не станет, не станет этой станции.
-- Ну да... Меня, в принципе, и сейчас-то не существует... А что ты будешь делать дальше?
-- А я... я больше никогда не смогу сюда вернуться. Я точно знаю. А дальше? Дальше не знаю. Еще вчера меня не интересовало, что будет дальше, лишь бы увидеть тебя. Увидеть и все, увидеть это самое вчера и не думать о завтра. Вот уйду из вчера в сегодня, а что будет затра - время покажет. Мне почему-то кажется, что завтра будет пробирочно точным  близнецом сегодня.
-- Пообещай мне, что не будет.
-- Не понимаю?
-- Зачем себя насиловать? Ты же будешь возвращаться сюда снова и снова.
-- Наверное ты прав.
-- Пообещай мне, что сотрешь запись.
-- Но...
-- Пообещай мне... Нет, не мне, не этой проклятой программе. Пообещай нашим чувствам, что ты уничтожишь запись.
-- Обещаю, - вздохнула Лера.

Совсем не осталось сил на слезы.

--У меня есть просьба... - неуверенно начал Митя.
-- Да?
-- Когда ты уйдешь... Ты можешь перемотать память назад и воспроизвести ее снова, но без своего присутствия? Чтобы я зашел домой, забрать кольцо. Чтобы сходил к цветочнице за охапкой ромашек. Чтобы ты меня снова заставила залезть в ксерокс для мозга. Чтобы в последний раз услышать твой звонкий смех.
-- Я понимаю, - произнесла Лера сквозь слезы.
Она исчезала, растворялась. Или растворялся Митя. Сквозь сапожки проступал бессмысленный узор мрамора.

- А когда кинопленка кончится - сотри. Сотри навсегда! Кричал Митя под растворяющийся хрусталь бесконечности.

Бесшумно открылись двери вагона выпустив наружу гудящий рой разномастных людей,  спешащих с работы домой к семейному очагу, к любимым детям, родителям  или к той самой единственной, по крайней мере в этот вечер, даме сердца. Мите сложно было представить, что кто-то сейчас направляется в объятия не женщины, а тишины холостяцкой квартиры, не к торжественному семейному застолью, а к холодному свету телеэкрана или удушливому теплу компьютерного корпуса. И уж тем более он не представлял себе, что кто-то может не торопиться. Конец рабочего дня, метро гудит от неудержимого потока, трещит по швам. С трудом удалось влететь в вагон так, чтобы не наследить на чьей-то обуви, не повредить рисунки в огромной картонной папке и не разлучить пакет и руки потоком вечно спешащих горожан.

    Мите было 23 года, душе его - вечные семнадцать, а таланту - опытом умудренные 40. Не так уж и редко человеку случается переживать одно мгновение в разных временах. Он чувствовал мир за троих...

   Бесшумно открылись двери вагона выпустив наружу гудящий рой разномастных людей -  пчел, спешащих со всех концов поля в уютный улий (у человека, правда, все наоборот - из улья во все уголки поля). К семейному очагу, к любимым детям, родителям  или к той самой единственной, по крайней мере на этот вечер, даме сердца. Мите сложно было представить, что кто-то сейчас направляется в объятия не женщины, а тишины холостяцкой квартиры, не к торжественному семейному застолью, а к холодному свету телеэкрана или удушливому теплу компьютерного корпуса. И уж тем более он не представлял себе, что кто-то может не торопиться. Конец рабочего дня, метро гудит от неудержимого потока, трещит по швам. С трудом удалось влететь в вагон так, чтобы не наследить на чьей-то обуви, не повредить рисунки в огромной картонной папке и не разлучить пакет и руки потоком вечно спешащих горожан.

    Мите было 23 года, душе его - вечные семнадцать, а таланту - опытом умудренные 40. Не так уж и редко человеку случается переживать одно мгновение в разных временах или разное время в одно мгновение. Он чувствовал мир за двоих...