Красота человеческая

 Люди, как звёзды. Одни сияют, переливаются цветами, другие тусклые, как керосиновые фонари, третьи, чуть видны. Пророков, мужичонка едва заметный. Лицо, как гриб сморчок, всё перепахано морщинами. Зубов нет. Сжимает челюсть, лицо складывается, в гармошку, с кулачок, будто исчезает. Пьёт беспробудно. Запахи пивных бочек - духи, в сравнении с ним. Ужас! Как-то ехал на пароконной в Верховье, остановился пообщаться. Любил антимонии разводить. Слова искажал до неузнаваемости. «Я – грит – её загновал, загновал, а она не загнуётся!» Это он из проволочки крючок гнул. Сам под передком бутылку водки, припрятал, достал, газетную пробку вынул, голову задрал и забулькал, как воду. Говорю:
- Ты с ума сошёл Фёдор в такую - то жару из горла водку пить?!
- А-а-а! Ништа! Пока до Верховья доеду всю её, родимую, выдую! А пока взад возвернусь, вторую приговорю! Один раз живём!
Однажды задумал я печь в подсобке сложить. Впервые. Хитрое ли дело!? «Не боги горшки обжигали! – думаю – Раз развалю, два, а на третий получиться!» Сложил. И на третий, хоть топор вешай! Знания и опыт понятия неотвратимые. И в сотый раз бестолковая печь задымит.
Объявился Пророков.
- Ты, Петрович, какую хреновину затеял?!
- Печь кладу.
- Да разве это печь? Это ж одно горе, а не печь!
- А ты лучше умеешь?
- Давай струмент, покажу!
Он молча, внимательно осмотрел инструмент, глину, песок, воду. По тому, как он всё раскладывал, смешивал, месил, догадываюсь – руки нашли своё. Кирпичики ровной кладкой быстро и ловко выстраивались на место. Аккуратная печка росла на глазах, в больших и красивых руках мастера. Вот где скрывался талант! Я смотрел то на печку, то на Фёдора. Вроде бы и морщины разгладились на его лице. Оно изменилось, порозовело, облагородилось! Как бы и не Пророков вовсе. Он так увлёкся делом, что не замечал и меня. Не думал я, что из пустяка такая красота получиться! Ай да Пророков! Вот мастер! Окончил работу, зажёг бумажку, проверил тягу. Пыхтел и укладывал дровишки. Растопил. Печка радостно загудела. Сырая глина парила, но это был уже не дым и, через время, стала просыхать, но всё это уже не имела никакого значения. Мы молча сидели, смотрели на печь. Он стал вдруг каким-то скромным, застенчивым и непохожим на себя. Я щедро оплатил его работу деньгами. Он их не брал, долго и, кажется, искренне застенчиво. В нём проснулось какое-то давнее, щедрое и бескорыстное начало когда-то красивого человека. Я настоял. Он ушёл не как всегда говорливо и суетливо, а каким-то скромным и задумчивым. А потом, как обычно, запил, навсегда.

23 декабря 2006 г.Пушкарёв Ю.П.