Завтра, которое

                Есть острая забава в том, чтобы,
                оглядываясь на прошлое, спрашивать себя –
                что было бы, если бы… заменять одну
                случайность другой, наблюдать, как из
                какой-нибудь серой минуты жизни,
                прошедшей незаметно и бесплодно, вырастает
                дивное розовое событие, которое в своё время
                так и не вылупилось, не просияло.
                Таинственна эта ветвистость жизни: в каждом
                былом мгновении чувствуется распутие, –
                было так, а могло быть и иначе, – и тянутся,
                двоятся, троятся несметные огненные
                извилины по тёмному полю прошлого.
                В. Набоков



                I

               Это было завтра. Чешуйчатую спину площади облепили сотни пар обуви. Раскалённый вековой булыжник, конечно, помнил, что означает этот топот.
               – На казнь! – ревела разъярённая площадь. Король в бешенстве сжимал кулаки. Мой дорогой король.
               Завтра для нас троих было приготовлено пышное торжество поражения. Ты поплатился честью, остальные двое – правом дышать. А всего-то – укрытый в тайном сыром подземелье твоего замка беглец. Рикошеты взглядов и синяя нитка в моём кармане.
               Синяя нитка с одежды твоего пойманного узника.

                ***
               Грань между притворством и разгаданностью тоньше мозаичного стёклышка. И завтра мы её разбили. Завтра мы разгадали в нас больше, чем следовало, – и были, конечно, разгаданы сами.
               Теперь ничего не останется от нас, мой несостоявшийся странник. Только память о вине твоих рук на моих плечах. Но ты ведь совсем не преступник. А если и обманщик – разве что Гудвин. Значит, и я никакая не королева. Почти Элли.
               И почему нам нельзя теперь бежать?.. Ты же знаешь, как сделать воздушный шар…


                II

               Небо билось в предгрозовых судорогах. По тёмным, грузным телам облаков бежали бледно-сиреневые нервы. Подслеповатое вечернее солнце ещё боролось за право прощупывать лучами каждый камешек, но постепенно мохнатые синие лапы залепили его, и оно сдало позиции.
               Это было сегодня. Вполне настоящее сегодня. Облезлые лавочки остановки и алая клякса светофора на мутном аквариуме неба. Мятые рекламные листовки в карманах.
               «Пропащее занятие – торчать на остановке, когда никуда не надо ехать».
               Я усмехнулась этой своей мысли, но никто не заметил.
               Рядом прошуршало мёртвыми листьями большое незримое животное – поднялся ветер. Стая воробьёв с шелестом и пылью взлетела с асфальта и умчалась.
               Интересно, сидящие рядом и этого не замечают?
               – Ты веришь в родственные души? – у моей доброй приятельницы, видимо, тоже было лирическое настроение.
               Но мой ответ был заглушен первым серьёзным раскатом. Грозовой сгусток теперь висел прямо над нами. Трубы завода кашляли на него гарью.
               Козырёк остановки вполне мог бы защитить нас от дождя, но мне показалось, что дождь будет, только когда настанет завтра. А пока яблочным огрызком под моей лавкой догнивал последний вечер моей непричастности.
               – Приходите ко мне завтра, – сказала я.
               Но никто не придёт.

                III

               Это было завтра, которое настало. Один из считанных дней, когда мягкая глина памяти особенно податлива и чувствительна к мельчайшему отпечатку. Пройдёт время – отпечатки застынут, и их можно будет легко читать пальцами с глиняной дощечки.
               Мы идём по каменной спине огромного зверя. Твои кроссовки решительно преодолевают неровности, мои сланцы постоянно соскальзывают с крупной нагретой чешуи. Не надо, Гудвин, не придерживай меня, когда я начинаю падать. Ты ведь не знаешь, что происходит со мной при случайном твоём касании.
               И хорошо, что не знаешь.
               – Куда дальше?
               – Туда, где горит зелёный!
               Это так странно – праздно шататься по улицам утром. А утро выдалось довольно жарким. Ночью так и не случилось грозы, и сухая кожа зверя под нашими ногами, кажется, так и клянчит влаги.
               – Слушай, а давай ему поможем!
               – Кому? – спрашиваешь ты.
               – Зверю!
               Можно щедро выплескать всю воду из ближайшего фонтана ради ощущения прохлады. Но фонтан почему-то выключен, и белые лепные рыбы как-то глуповато смотрятся без воды с трубками, торчащими изо ртов.
               Что ж, не судьба.
               Ты снимаешь кепку и создаёшь себе ветер. Ты рыжий…
               Слегка. Настолько слегка, что это заметно не сразу. Сразу можно было бы сказать, что просто тёмный.
               Но я отважилась и рассмотрела. Я не могу долго задерживать на тебе взгляд, потому что тогда где-то в грудном отделе моего позвоночника происходит реакция «зависания в воздухе» – как будто лифт начинает движение вниз. Пальцы ног дико вжимаются в сланцы, и я боюсь, что это меня выдаст.
               – Ты веришь в родственные души? – спрашиваю я тебя.
               Мы уже сидим на кованой ограде у фонтана.
               – Думаю, да… А что?
               Мы с тобой так похожи, Гудвин.
               – Вот смотри, я знаю одного человека…
               И я делаю отвлекающий манёвр: рассказываю тебе о тебе, заменяя детали, чтобы ты ничего не заподозрил. Ты слушаешь внимательно, веришь мне и… в упор не узнаёшь себя в себе. Это так забавно!.. Но я не для забавы, не подумай. Мне просто хочется выговориться и при этом не сболтнуть ничего лишнего. То есть, ничего личного.
               «Ничего личного, Элли. Осторожней!»
               И я настолько увлекаюсь выдумкой, что ты, по-настоящему сидящий в этот момент здесь, начинаешь мне казаться.
               – У тебя развязался шнурок…
              Ты прыгаешь вниз и возишься со шнурком. А я замечаю, что с твоего рюкзака, висящего рядом на колышке, спускается большая синяя нитка. Я незаметно отрываю её и кладу в карман. Пусть у меня останется от тебя хоть что-то вещественное. Вещественное доказательство твоего существования.
              Вечером, когда уже стемнеет, из-за угла покажется узколобая, близорукая морда последнего трамвая, и ты исчезнешь так же просто, как и появился. А я пойду домой и никому про тебя не скажу. Да и о чём говорить? Я ведь не сделала ничего дурного.
              Но если бы я только могла сейчас рассказать тебе о тебе, не меняя деталей! (Конечно, я могу. Только вряд ли потом сама в это поверю).
              А ты так и не разгадал меня. И хорошо, что я не хочу этого всерьёз. Наверное, это было бы слишком мучительно, если бы было правдой.
              И хорошо, что ты не зовёшь меня с собой. Хотя, мне послышалось…

              – Погоди, Гудвин. Позволь мне в последний раз взглянуть на спящего моего короля…
              Ветер обрывает верёвку, которая крепит к земле твой воздушный шар.
              – Что ж, лети один, Гудвин. Лети…

      
             декабрь 2011