Невиновный

В подземелье было холодно. Хотя, наверное, просто кажется. Любому станет холодно, когда вокруг тебя лишь каменные стены и крысы. И ни одного живого человека. Даже поругаться не с кем, душу отвести. Можно, конечно, попробовать говорить самому с собой, а там, дай Бог, или сойдешь за умалишённого, или в самом деле рехнешься. Безумие – вполне достойная плата за жизнь. А ведь сумасшедших не казнят.
Над потолком было маленькое окошко с решеткой. Заключенный видел ноги проходящих мимо. Свободных. Счастливых. Живых. Детей и взрослых, бедных и богатых, честных и не очень. Они шли, куда хотели, хоть на край света. И не задумывались, что в этот самый момент кто-то с завистью смотрит на их ноги. Ноги, которые свободно гуляли по мощеным улицам города.
А город, наверное, готовится к празднику. У градоправителя день рождения через два дня. Казалось бы, что особенного. Но самолюбие этого лорда просто не ведало границ. Он даже из пошива нового камзола мог сделать событие. Народ ведь должен радоваться, что у их правителя новый шикарный наряд. За который, кстати, платили они, горожане. Но никто ведь не заметил, что в этот раз налоги были чуть больше. Заключенному было противно думать, как его жена платит вдвое больше из-за этого праздника. Все во благо самодура-лорда.
Под ногами пробежала крыса. Заключенный не выдержал и пнул ее. Попал. Крыса зашипела и с гневным писком убежала куда-то в темную половину камеры. Туда, куда мужчина никогда не ходил. Он и так слышал, как умирает половина преступников, которые имели неосторожность уйти в тень. Крысы ведь не особо любят нападать на свету, а вот в тени…
Мужчина отогнал эти мысли от себя. И вновь посмотрел в окошко. Как же ему захотелось выйти на эту улицу, на солнце, расправить плечи свободно и дышать, дышать, пока не закружится голова. Ведь на свободе воздух совсем другой.
По коридорам тюрьмы ходили стражники. Им нравилось издеваться над заключенными, принося тем еще большие мучения. А особенно доставалось обреченным на смерть. Уже спустя пару дней некоторые не выдерживали и вешались на этих самых решетчатых окошках. Им было все равно, что это грех, они знали, что хуже уже не будет. Хуже просто быть не может. Поговаривали, что в коридорах этой тюрьмы можно даже встретить призраков. А особые сочинители даже уверяли, что они помогают умереть своим братьям по несчастью. Забавно, еще неделю назад мужчина не верил таким баюнам и готов был поднять их на смех, но теперь молился на какого-нибудь блуждающего призрака, что унесет его с собой. Потому что было очень страшно.
Он запретил жене и детям подходить к тюрьме ближе, чем на пол улицы. Им ни к чему видеть, как он страдает, медленно умирая уже в этих застенках. Он не хотел, чтобы в их воспоминаниях он остался как изможденный, будто постаревший узник, истощавший и покрытый язвами и кровоподтёками. Пусть хоть в их памяти он останется прежним, как до ареста. Светлые воспоминания – это все, чего он просил. Но ему было так одиноко, холодно и страшно, что он готов был душу дьяволу продать, чтобы еще хоть раз увидеть лицо жены, услышать смех сыновей и дочери. «Папа». Весь мир сбросить в Бездну, но только бы еще раз услышать это слово.
Узник подтянул колени к подбородку. Так было чуть теплее.
«Господи, как же мне холодно…»
Он чувствовал себя эгоистом. Если ему плохо, то каково его семье? Они лишились опоры, а ведь сыновья еще малы. Старшему, Роберту, едва исполнилось четырнадцать. Он не сможет кормить семью. А его ненаглядная Элизабет больна, ей еле хватает сил на то, чтобы за детьми уследить. А если и она уйдет вслед за ним? Ребята останутся сиротами. Более страшной участи для детей преступника и придумать нельзя. Ведь все родичи уже отказались от них в случае чего. Им не нужно такое черное пятно на репутации.
Вдруг к окошку подошел какой-то юнец, судя по обуви –оборванец. Он наклонился и будто бы случайно обронил в камеру кусочек пергамента, перевязанный зеленой лентой. А затем так же незаметно ушел.
Узник рванулся к этому клочку и поскорее развернул. Это было наспех написанное короткое письмо.
«… А также я уговорила моего дядю, священника, чтобы он пришел к тебе завтра вечером. Я знаю, что тебе отказали в последней исповеди, но прогнать уже пришедшего Святого Отца они не смогут.
С детьми все хорошо, ты можешь не волноваться. Роберт смог напроситься к кузнецу, чтобы смотреть, как тот работает. Возможно, когда-нибудь он станет учеником.
А Генри уже рвется стать стражником, чтобы наказывать только виновных. Над ним только смеются, но я не сомневаюсь в его уверенности, пусть ему только и десять лет.
Пока надежда остается, а наша репутация не загублена окончательно, я попыталась вести переговоры с несколькими людьми касательно Каллисты. Может у нас получиться выдать ее замуж за не самого обреченного бедняка».
Заключенный перечитал письмо несколько раз. Этот клочок пергамента был для него как тоненькая ниточка, что связывала его с теми, кого он любил. Он даже пах духами жены: чуть заметный аромат, который пропадал, если нарочно начинать принюхиваться. Он  был рад видеть, что семья не начала окунаться в пучину уныния и угасать на глазах. Даже дети стараются сделать все возможное. И все же жаль, что его с ними уже не будет.
Мужчина спрятал письмо в камзол, который служил ему покрывалом холодными ночами. Красивый, но не роскошный. Узник не любил демонстрировать то, что он богат. И это часто играло ему на руку. Но сейчас, видимо, его удача отвернулась от него.
А ведь он был банкиром. Причем весьма успешным банкиром. У него были деньги, хороший большой дом, дети учлись у личных учителей. Жена и дочь всегда ходили в красивых платьях и украшениях. Но, как глава семьи, он воспитывал в детях скромность. Поэтому внешне их семья никогда не казалась такой богатой, какой она была в действительности. Элизабет была особенно хороша. Ею часто интересовались художники, в их доме было несколько десятков ее портретов. Также она занималась благотворительностью, о ее доброте ходили легенды. Она выходила на улицы и дарила игрушки и сладости детям-оборванцам. Она приглашала бедный семьи на обеды и ужины, стараясь накормить всех. Элизабет пыталась сделать этот город чуть лучше, а узник радовался, что у него такая замечательная жена. Их семья была идеальной, порой градоправитель намекал, что монарх думает, а не дать ли заключенному и его жене титулы. Слишком важную роль играл мужчина в экономике целой провинции.
А потом его подставили. Он потерял все. Его обвинили в мошенничестве и многочисленных кражах денег. Оказалось, что его личный помощник и один мелкий клерк настолько искусно манипулировали всеми отчетами, что в итоге загнали банкира в ловушку. Все доказательства были на руках у суда, а потому адвокаты не могли ничего сделать. Его приговорили к повешению, а так же отобрали дом и большую часть денег, якобы в уплату ущерба. На оставшиеся деньги Элизабет купила небольшую хибарку на окраине. Это был верный ход: суд намеревался отобрать и остальное. Но женщина была умна, а потому даровала украшения и драгоценности храму, настоятелем которого был ее дядя. Суд не смог ничего сделать с церковью, а потому пришлось отступить.
А банкир теперь сидел в застенках тюрьмы, ожидая казни, которая была назначена на послезавтра, на закате солнца.
Наступала ночь. Очередная ночь. Он уже пережил семь, а в начале десятой ему надо было умереть. Обидно было дать другим убить себя. Он до последнего не желал позволять другим крутить его жизнью, как им захочется. До последнего принимал все, даже самые мелкие решения банка самостоятельно. Он был осторожен, наверное, даже чересчур. Не доглядел за тем, кто был ближе всего. А теперь вот расплачивается.
А если бы ему успели дать титул, его бы не посмели тронуть. Он бы и сам мог вздернуть этих предателей еще до того, как те успел бы хоть рот открыть для доноса. Но теперь его убьют, а семья останется без денег и крова. Все рухнуло.
**
На следующий день узник снова сидел напротив окна и смотрел на ноги проходящих людей. Ему стало казаться, что он сходит с ума. Уже восемь дней он сидел и думал, сожалел, бил стены в слепом гневе и угрожал стражникам. Одного даже покусал, когда тот сунулся побить буйного заключенного. Узника негласно нарекли бешенным и оставили в покое.
Но мужчина ощущал, что разум плавно утекает, как песок сквозь пальцы. У него даже начались галлюцинации. По ночам ему мерещились то жена, то дочь, то сыновья. Однажды появились родители, которые умерли десять лет назад от страшной болезни. В свете луны все казалось призрачным, а потому потихоньку он перестал этому удивляться. Он был счастлив, хоть и понимал, что это лишь иллюзии больного человека. А стражники обходили странную камеру стороной, где заключенный по ночам смеялся, плакал и разговаривал с воздухом.
Вечером действительно пришел священник. Он отослал стражу прочь из камеры, заявив, что исповедь, пусть даже и обреченного на казнь мошенника, - тайна.
Узник сразу кинулся расспрашивать о доме, о жене и детях. Священник рассказал, что все плохо, но семья пока держится. Элизабет работала служанкой у богатого торговца, Роберта взяли в ученики кузнеца, а Генри и Каллиста ходили по улицам и просили милостыню.
- Я не могу смотреть, как страдают дети из-за честолюбия взрослых, а потому забрал их в храм. Там у них будет кров и еда, а взамен они будут помогать проводить службы и держать храм в чистоте и порядке. Я предлагал и Роберту, но тот отказался. Он решил, что должен помогать матери. Но сегодня и он пришел в храм
- Что-то с Элизабет? – резко подался вперед узник.
Священник опустил голову и сцепил пальцы перед собой.
- Ты же знаешь, что она была тяжело больна. Третьи роды еще больше усугубили положение. А тут еще и это… Она не выдержала, Артур. Я просил ее тоже уйти в храм, а не работать. Я мог помочь всем им, но она думала, что сможет что-то сделать. Я каждый день умолял ее беречь себя, но она не слушала. И этой ночью она умерла.
Узник, стоящий перед Святым Отцом, осел на пол и закрыл лицо руками. Несколько минут он сидел и не двигался. А потом, будто бы переборов себя, убрал руки и бесчувственным голосом спросил:
- Что будет с детьми?
- Они будут жить в храме. Я постараюсь сделать так, чтобы про них больше никогда не вспомнил никто из твоих недоброжелателей. Роберт захотел стать кузнецом, так что он будет учиться дальше. Генри хочет уйти в городскую стражу, но я не хочу его туда пускать. Слишком много греха там. А Каллиста вольна выбирать свой путь. Если захочет, то выйдет замуж. А может стать настоятельницей после меня. Или тоже будет работать. Единственное, что я скажу наверняка – все они очень хотят отомстить. Хоть они и малы, но злости и гнева в них очень много. А после смерти мамы они и вовсе мало кого слушают. Но я постараюсь сберечь их.
Тень улыбки проскользнула по лицу узника.
- Я рад, что с ними все хорошо. И я благодарен тебе, что ты не отвернулся от нас.
- Как я мог? Ведь мы же все одна семья, а они – мои племянники. Такое горе…
В дверь сердито постучали, раздался приглушенный окрик стражника.
- Не бойся, Артур. Тебя ждут ангелы, и Господь примет тебя в свои объятья. Только не бойся, ты уже почти свободен.
Священник поднялся, перекрестил узника, прочитал молитву и вышел. Вслед донесся крик из камеры:
- Только сбереги детей!
**
Наступал вечер. Вот-вот уже должно было сесть солнце. Вот-вот уже должно было все кончиться.
Снаружи доносились людские голоса. Тысячи голосов. На его казнь собрался чуть ли не весь город. Падение великих – едва ли не самое занимательное, что случается в этом скучном мире.
Дверь со скрипом открылась, в камеры вошел тучный, противно улыбающийся стражник.
- Вот и все, твоя очередь. Готов?
Он откровенно издевался.
Но узник действительно подготовился. Он выпросил у какой-то девушки с улицы жесткую щетку и почистил свой камзол. Тот все равно был в плачевном состоянии, но лучше, чем до чистки. Этой же щеткой заключенный расчесал волосы, теперь совершенно седые, и перевязал той самой зеленой лентой жены, что она приложила к письму. Почти развалившиеся сапоги он обмыл водой, которую ему каждый день подавали на обед вместе с хлебом, отчего те стали чуть приличней. Письмо он положил во внутренний потайной карман камзола.
- Разве мой ответ что-то изменит? – спокойно спросил он, помня, что даже сейчас он куда выше и благородней этого стражника.
Толстяк расхохотался ему прямо в лицо и грубо защёлкнул браслеты цепей.
- А ты прав.
Заключенного вывели через специальный ход, прямо на площадь. Стража держала узкий проход, шага в два-три. Толстяк пыхтел, но все же как-то ухитрился провести приговоренного к эшафоту.
Узник не торопясь поднялся на помост и посмотрел на толпу. Он заметил несколько сочувствующих лиц, но большинство торопило палача. Это было лишь развлечение. Детей и священника на площади не было, и от этого на душе мужчины стало легче. Зато он нашел и личного помощника, который ухмылялся во весь рот, и клерка, что стоял за его спиной. В маленьком свободном островке  стоял градоправитель со своей охраной. На его лице отражалась скука.
«Мразь, - думал заключенный. – Наверняка помог этим двум. Конечно, лорд лордом, но независимые барон и баронесса ему в городе были не нужны».
Палач опустил на шею веревку. Узник все еще прожигал взглядом градоправителя, когда глашатай стал зачитывать приговор. Он читал его минут пять, пока не перечислил все мнимые прегрешения банкира.
- Вы имеете право на последнее желание.
 Узник задумался. Он совсем забыл о последнем желании. Конечно, хотел он очень много. Оставить банк в собственности его семьи, получить титул, хоть и посмертно, с наследованием, присутствовать на похоронах жены – но все это были слишком наглые желания. Над ним лишь посмеются.
- Я желаю написать письмо. Это письмо доставят лично в руки адресату, не открывая, в целости и сохранности.
Глашатай хмыкнул и потребовал принести пергамент, перо, чернильницу и свечу.
Унику разрешили опереться на столб виселицы. Он быстро настрочил несколько строк, а затем запечатал пергамент воском, приложив свое кольцо. Около печати написал адрес и имя.
- Вот. Пусть доставят немедленно.
Глашатай вновь хмыкнул, но подозвал мальчишку из толпы и потребовал занести письмо, благо бегать далеко не надо было.
Рядом с глашатаем стоял священник, но узник его не знал. Верно, из другого храма, а то и вовсе города. Он перекрестил приговоренного, проговорил молитву и закрыл Библию. Палач взялся за рычаг.
Узник посмотрел вверх, в небо. Солнце село, и с запада потянулись тучи. Черные, явно грозовые.
«Значит недолго мне тут висеть» - отстраненно подумал мужчина.
И все же жалко было умирать. Так глупо, по собственной вине. И вот в толпе стоят тот, кто тебя убил, а ты не можешь даже их достать, чтобы взяться руками за горло, зажать, впиться ногтями в кожу…
Рычаг дернулся. Люк открылся. Веревка затянулась на шее. Стало невозможно вздохнуть, было очень больно, казалось, тело оторвётся от шеи. Легкие жгло, хотелось рукам оттянуть петлю. Но руки были связаны. Слезы выступили на глазах, сознание стало ускользать. Отчаянно хотелось вздохнуть. Просто очень хотелось жить…
**
Десять лет спустя.
Роберт подкрался к постели градоправителя. Его заметили, но стража не успеет добежать. Надо только поторопиться.
Юноша подошел к изголовью. Градоправитель спал крепко, на прикроватном столике стоял кувшин с вином и кубок. Он явно его пил перед сном, а значит, от шума не проснется.
Роберт занес кинжал и пронзил шею спящего старика. Тот дернулся и проснулся, из раны хлестала кровь, тело умирало.
- Это тебе за папу.
За дверями послышались крики и топот.
Роберт ударил еще раз.
- А это за маму.
Белье окрасилось красным. Глаза градоправителя закатились. Роберт ударил в последний раз, теперь в грудь, там, где находилось сердце.
- А это - за нас.
Двери  с хлопком открылись, ударившись о стены. В Роберта тут же выстрелили из арбалета. Юноша и не пытался уворачиваться. Все равно знал, что не сбежит.
«Лишь бы они смогли» - промелькнула последняя мысль, перед тем, как в грудь вонзился второй болт.
**
Каллиста смотрела, как дергается тело банкира, который когда-то был помощником отца. В ее руках был кубок с вином. Она задумчиво болтала напиток, глядя, как у мужчины горлом идет кровь, как он захлебывается в ней. Как он хрипит нечто, с трудом понятное. «За что?».
- А ты вспомни события десятилетней давности. Ты решил идти по трупам.
Девушка наклонилась к нему.
- Радуйся, мертвые отомстили.
И она всыпала в вино какой-то порошок. Банкира она тоже отравила, но куда более жестоким ядом. Себе же она обеспечит куда боле спокойную смерть.
Девушка залпом выпила вино.
**
Тому самому мелкому клерку и помощь-то не понадобилась. Генри всего лишь рассказал, что и градоправитель, и глава банка, скорее всего, уже мертвы. И он – следующий в очереди.
Клерк был в банке в этот момент, заканчивал какие-то бумаги. Его так напугали слова юноши, что он решил, что лучше умереть самому. И прыгнул из окна. Судя по тому, что упал вниз головой – умер.
Генри подхватил бумаги, ключи и масляную лампу со стола и пошел в архив. Другие полуночничающие клерки приняли его за мальчишку на побегушках, а потому не обратили ровным счетом никакого внимания.
Генри вошел в архив, бросил на пол бумаги и огляделся. Стойки были деревянные, повсюду бумага. Окон нет, дверь тяжелая. Юноша задвинул засов, защелкнул замки.
«Пусть огонь очистит это место».
Генри разбил лампу, стопка бумаг на полу загорелась. Юноша взял с полки еще несколько листов, скрутил их на манер факела, зажег и пошел вдоль полок, касаясь бумаг факелом. Он продолжал поджигать полки, пока не загорелась вся комната.
«Я отомстил, папа» - с упоением подумал он, когда огонь перекинулся на его одежду.
Он не пытался убежать, хоть и было ужасно больно.
Он лишь надеялся, что теперь они снова будут все вместе.