Достойная жена? Её добродетель дороже жемчуга!

                Значение непонятных для Вас слов в конце рассказа.


                РУТ ИВАНОВНА

                Кто найдет достойную жену?
                Её добродетель дороже жемчуга.
                "Эшет хаиль"

     Царь Шломо, сын царя Давида, построил на вершине горы Мория, Дом Святости Всевышнему, Всесильному Исраэля. Через четыреста десять лет пришедшая из Вавилона (с территории современного Ирака) армия после долгой осады захватила Ерушалаим и разрушила Дом на горе. Пророк Всесильного, человек по имени Ирмияу, рассказал нам о том, что он видел в те дни.      
     Недавно, перечитывая его книгу, я дошёл до фразы «Охотой охотились на меня, как на птицу, враги беспричинные…» и вспомнил, что стоял когда-то около каменной плиты, на которой были вырезаны эти слова.

       *
     Мой дед со стороны матери жил на Украине, в городе Золотоноша, и одно время состоял приказчиком в посудной лавке. По делам своим торговым ездил он в Черкассы к хорошему человеку по имени Иосиф Эмильевич Кушнир. Этот Иосиф Эмильевич со своим тезкой варшавским, Мандельштамом, не был ни родственником, ни даже однофамильцем и понятия не имел, что тот вроде бы поэт. А был он просто хорошим евреем, у  которого дед забирал товар. И во всех сделках они друг другу всегда верили на слово. Потом дед переехал в Екатеринослав, а Иосиф в Киев, и виделись они уже реже. А потом произошли всякие разные катаклизмы, и Екатеринослав новая власть переименовала в Днепропетровск, чтобы он своим царским названием не напоминал людям о том, о чем им думать не положено и не надо.

       *
     Дед мой слыл среди соседей человеком разумным и знающим. Сейчас его назвали бы хареди, но тогда этим словом так широко еще не пользовались, и просто евреи удивлялись, как это он не боится советской власти,  ходит в таком виде и соблюдает законы Торы.
     А Иосиф Эмильевич был человеком современным, как-то приспосабливался ко всему, и во время нэпа открыл в Киеве свой магазин, торговал в котором его любимый сын Алтер.
     И вот однажды возвращается дед из Киева, раздает всем нам подарки и начинает рассказывать. «Гевалт, – говорит, – страшный ужас и кошмар! Сын моего друга Иосифа влюбился, понимаете ли, в шиксу, которая захаживала к нему закупляться. И собирается теперь, идиёот, на ней жениться. И говорили уже с ним, и к  раву водили, и молились за него, и пугали. Ничего не действует. Лучше этой наглой шиксы, – заявляет, – никого нет. А, если хотите, то, пожалуйста, она готова делать гиюр. Почему нет? Но не лишь бы как, а настоящий! Потому что у шиксы этой – золотая душа. Никто этого не видит, – а уж он-то, шлимазл, этого точно знает. Иосиф Эмильевич и Нехама Яковлевна постарели на десять лет, – сокрушался дед, – немалые деньги шиксе предлагали, но она, стерва упрямая, денег не берет, а только плачет, и ходит потихоньку учить Тору».
 
       *
     – Зачем ей, кацапке, Тору учить, – кричала Нехама Яковлевна. – Она что, не видит, что вокруг делается? Мало нам магазина, так она что хочет, чтобы за Тору эту Алтера нашего в тюрьму посадили?
     – Чтоб все большевички рыбной костью подавились, –  добавляла она невпопад. – И самой большой.
     Какие-то годы выпадали – один страшней другого. «Конец галута, конец галута, – радовался дед. – Самая темень перед рассветом. Это все знают». Дед говорил, конечно, как всегда правильно, но, только потом оказалось, что это мелькали так еще, пестренькие сумеречки, а страшная беспросветная тьма таилась впереди.
     По случаю предложили нам купить какую-то мебель. Наша была старой и помаленьку разваливалась.
     – Зачем  нам мебель, – решительно заявил дед, – скоро мы поедем домой. Куда мы ее денем? Талес, тфилки, Сейфер-Тойра и сидур. Больше ничего брать не надо.
     – А кастрюли? – возмущенно спросила бабушка.               
     До начала большой алии оставалось, примерно, еще пятьдесят лет.

       *
     В Киеве, у Иосифа, давно уже поставили хупу. Молодая зачем-то обивала пороги и писала заявления, чтобы ей в документах изменили имя и отчество. Но ей, естественно, отказывали. Тогда, посоветовавшись со свекром, она «отнесла», и ей, естественно, тут же поменяли. Но только имя.
     – Ты имя меняешь, – перемежая человеческую речь матом, разъяснял косноязычный мусор, – а отец-то твой, не меняет. Поняла?! Как же я Ивана Абрамом напишу?             
     Так она оказалась Рут Ивановной Петриковой.
          
       *
     Каждый день Иосиф Эмильевич звонил с поставленного за большие деньги телефона в магазин, справиться, как у молодых идут дела. А несколько раз в неделю он подходил проверить, посоветовать, подсобить. В первый шабес после свадьбы он, как обычно, тоже позвонил, но никто к телефону не подошел. Потом он перезвонил еще, и еще раз. Пусто. Иосиф Эмильевич испугался. За сына. И за себя тоже. Власти давили нэп. Налоги умножались быстрее, чем жабы, посланные наказать Египет. Ему не хотелось попасть в гепеу или на Соловки за торговлю посудой, вилками-ложками, скатертями и мочалками. Он не мог по-другому связаться с Алтером, так как на съемной квартире телефона не было.
     – Пойду, прогуляюсь, – сообщил он жене. – Может задержусь.
     И, не желая ее пугать, больше ничего не добавил. На дверях магазина, который должен был вовсю торговать, висел обычный замок. Но, к счастью, поганых печатей на петлях не было. Иосиф Эмильевич побежал на съемную квартиру. Подергал за шнур – увы, звонок не работал. Он стал стучать. Громче. Еще громче. Наконец невестка открыла дверь. Она была в выходном закрытом платье. На груди приколота золотая брошь, подаренная Нехамой Яковлевной. Сзади, в глубине коридора, маячил Алтер.               
     – А гит шабес, татэ! Что случилось? – спросила Рут.
     – Что случилось? – спросил взволнованный Иосиф Эмильевич.               
     – Проходи, папа, – пригласил Алтер.
     Отец прошел в комнату. Увидел накрытый стол. Графинчик с вином. Халы. Серебряный бехер, который он подарил сыну на бар-мицву. Присел к столу.
     – Что случилось, Алтер? – спросил он. – Почему закрыт магазин? У тебя все в порядке?
     – Татеню! Ведь сегодня праздник! Суббота сегодня. – Ответила за мужа Рут. – Вы хотите сделать кидуш?
     Татеню онемел. Потом закряхтел, поёрзал, уселся поудобнее, молча налил бокал вина, взглянул на сына и начал: "Им тасив ми шабес раглеха, асос хафацеха б йом койдши…" Дети дослушали до конца и дружно сказали: "Омейн!"
     – Как же так? – спросил он и хитро посмотрел на Рут. – Ты что же теперь каждую субботу магазин открывать не будешь? Это ж какие убытки?
 
       *
     Как и предполагал осторожный Иосиф Эмильевич, нэпу вскоре пришел конец. Молодым пришлось все бросить и в спешке бежать в Москву. Старики остались в Киеве. Алтеру, правда, повезло. В Москве он устроился в сапожную артель. Рут сидела с ребенком. Алтер ухитрился при устройстве на работу чуть-чуть изменить фамилию. Писался он раньше Кушнир, а теперь стал Кушнер. Вроде похоже, да  не совсем. Так же воробей и курица – обоя птицы! Ну и что? Вот он я: сапожник, пролетарий. Никаких нэпманов не знаю. И раньше тоже жил сапожником.   
    Но на новом месте молодым не понравилось, и через несколько месяцев, когда Рут родила второго сына, они уехали к дальней родне в Астрахань. Рут Ивановна Петрикова и её муж Альберт Осипович Кушнер. Сандлер – сапожник.

       *
     Замели следы, запорошили, обрубили концы и запутали органы.
     А те, кто надеялись переждать очередной катаклизм в своей уютной квартирке (это может в Англии какой-нибудь, твой дом – крепость, а в России, так уж повелось, что человек – никто, а дом его – ничто), уходили из неё на семь, десять, пятнадцать лет. Или навсегда. Оставляя на мучение отчаявшуюся вдову и сирот.
    Правда, через недолгое время в комнатку, которую они снимали в Москве, пытаясь что-то выяснить, заявились два товарища и дворник. Но пьяная соседка, уже второй месяц обитавшая в ней на законных основаниях, уверенно заявила: «Нэпманов тут не было. Вы что? Кто, Рутька? Да, у ей богатства вполне! Аж два гардеропа – п… и ж…!» Товарищи переглянулись.
     – Та нет, из-под Смоленска они. Уж я то знаю!               
     – А уехали куда? – вкрадчиво поинтересовался один из пришедших.               
     – В Смоленск и вернулись. Какие евреи, вы чего? Что ж я русачку от жидовки не отличу? Вон у Захарыча спросите.
     Дворник неопределенно помотал головой, но поосторожничал, и на всякий случай прямо высказываться не стал. Теперь столько евреев  развелось – сразу не разберёшь. Вот, например, вражина бывшая Бухарин, или Киров Сергей (складно болтал, поделом ему), или Ежов нарком, и летчик энтот новый, что на север летал. Да и сама Нюрка-б… подозрительна. Говорила же, что с поляком жила. И энтих выгораживает. А за зря не придут, не спросят. И кажный день пьяная. А где она, жидовка, деньги берёт?               
     Да и самый их главный, рябой, тоже, небось, – подумал Захарыч и опасливо оглянулся. Товарищи постояли ещё немного на кухне, послушали, как поет невнятную песенку коптящий примус, и вышли для чего-то через черный ход, вертя своим курносыми носами от обычных проживальных запахов.

       *   
     В Астрахани, один за другим, родились ещё двое ребятишек. Алтер, то есть Альберт, сапожничал и молился в миньяне. Рут крутилась с детьми, стирала и ходила мыть полы. Кроме этого она посещала то одиноких старушек, то больных, готовила для них у себя на кухне или собирала одежду для бедных семей.
     – Ваш Йоселе уже подрос, – уговаривала она, – а у нее трое. Что значит: пусть немного полежит? Вы еврейка или нет?
     Однажды, летом, оставив детей на мужа и соседку, поехала она навестить стариков. Алтер провожал её на вокзал. Во дворе дворничихины дети, девятилетняя Сашка и её младшие хулиганы-братья, играли в войну: кидали землёй в сидящую на цепи собаку. Собака рвалась и злобно лаяла. Братья шли в наступление, размахивая руками и крича: «Если завтра война, слепим пушку из г…, ж… порохом набьём, всех фашистов перебьём!»
     Поезд, в котором ехала Рут, на рассвете попал под бомбёжку.
     Двадцать второго июня (5701 года от сотворения мира), ровно в четыре часа (утра), Киев бомбили, нам объявили, что началася война.               
     Так она очутилась во взбудораженном, спешащем, и сходящем потихоньку с ума городе.

       *
     Каждый день Иосиф и Нехама уговаривали невестку возвратиться к мужу. Рут страдала о детях, но не могла бросить стариков одних. И в колонне потом они тоже шли вместе.
     – Она гойка, кацапка, – кричала слегка тронувшаяся старуха, в которой трудно было узнать прежнюю, холеную Нехаму Яковлевну. – Заберите её отсюда. Пусть она уходит!
    Идущие рядом тоже стали кричать: «Гойка она, кацапка, заберите её!»               
     – Дочка, где у тебя документы? – спросил Иосиф Эмильевич.               
     – Нет их, татэ, – ответила Рут.               
     – А куда ты их дела?               
     – Утром порвала, татэ.
     Мордатый хохол схватил Рут за плечо и выдернул из колонны. Она вырвалась. Посторонний мужчина не должен прикасаться к еврейской женщине.
     – Не похожа на жидовку, – рассудил хохол, дыша на неё самогоном и луком. – Как звать-то?
     – Рут.
     Хохол скривился.
     – А родителей?
     - Гойка она! – кричала повредившаяся Нехама Яковлевна. – Пусти её!               
 Легкая, как лучик из мира добра, улыбка появилась на губах Рут.
     – Отца моего зовут Аврум. А мамочку – Суреле.
     Мордатый ударил, и она влетела в колонну, упав на людей.               
     – Оставь её! – приказал жене Иосиф. – Это Кидуш а-Шем. Читай Теилим.         
     Но Нехама Яковлевна кричала до конца. До тех пор пока её не убили.
         
       *
     Рядом с семьей Кушнир, придерживаясь общего шага колонны, шла большая, прямо таки огромная, хасидская семья из двадцати, а может и двадцати пяти человек. Тридцатого сентября на второй день расстрелов они уже догадывались, куда их ведут. Вечером этого дня должен был начаться Йом-Кипур, и поэтому они достали припрятанные от большевиков свои капоты и шляпы. Мужчины в черном, перепоясанные черными гартл, в свежих белых рубахах, шли, негромко напевая, хлопая в ладоши и слегка пританцовывая. «Ани маамин бэ-эмуна шлема…» (Я верю полной верой в приход Машиаха. И хотя он медлит, я буду каждый день ждать его прихода!), «…ше-яво, ше-яво, ше-яво а-йом!» – «Его прихода сегодня!» – добавляли они от себя.
     Глядя на хасидов Иосиф Эмильевич тоже тихонько запел: «Всесильный! Тебе принадлежат величие и слава. Спаси нас из львиной пасти! Выведи Свой народ из галута…»
     Других подробностей пересказывать не буду. Как начну вспоминать о том, что слышал… Скажу только, что Рут расстреляли одной из первых. Она оказалась среди тех евреек, которые, несмотря на избиения и угрозы, отказались раздеться.               
     "Над Бабьим Яром памятника нет!"

       *   
     А у мордатого украинца, как он тогда думал, наступил в жизни веселый и вольготный период. В гражданскую войну он тоже убивал, грабил и насиловал евреев. Распарывал им, по молодости, животы и вбивал в глаза гвозди. Но то была война, и злоба, и дикость… А сейчас ситуация изменилась. На Украину пришел новый европейский порядок. От немцев, нации, которую он, безусловно, уважал, он получил престижную и нетяжёлую работу. И эта причастность к европейской цивилизации, к многовековой   христианской традиции уничтожения мирного еврейского населения, очень его трогала и позволяла чувствовать себя человеком. После «работы» он прихватывал кое-какие вещички и обменивал их на самогон и продукты. Жрачка и бутылёк на столе, да горячая жинка под боком. Ну, о чём еще стоит мечтать нормальному, здоровому и умеющему за себя постоять казаку! В общем, несмотря на войну, его семья не бедствовала, и, даже, богатела. Что будет потом, через несколько недель или месяцев, когда они расстреляют всех, он особенно не задумывался.

       *
     Два образованных немца, специально приехавшие на Украину, чтобы убивать, с небольшого пригорка второй час наблюдали за проводимой ими «акцией». В общении они пользовались человеческим языком, но обсуждали, как наиболее эффективно и выгодно перевести максимальное количество проходящих перед ними людей в неживое состояние.
     – Порядка у вас нет, – выговаривал старший по званию, окончивший когда-то Берлинский университет. – Исполнители все пьяные. Что, в городе нет трезвых патриотов? Если вы не способны подобрать подходящих людей, отправляйтесь на фронт.
     – Работа сложная, – оправдывался младший, бывший учитель из Дюссельдорфа. – Каждый день такие огромные нагрузки! Как-то же они должны расслабляться.
     – Огромные нагрузки на передовой, – оборвал его старший монстр, – а вы командуете стадом ленивых обезьян и бездельников. Понятно! Обратитесь, чтобы прислали литовцев. Только свинья может являться на работу пьяной!
     Младший промолчал. У литовцев хватает «работы» дома. А здесь, согласно приказу, он должен опираться на национальные кадры. Но лучше промолчать, чем спорить с этой свиньей, с этим образованным абстинентом. Всю жизнь не везет! В школе им, умным и тонко чувствующим человеком, помыкал и командовал тупой, ограниченный директор, дома – злющая, фригидная жена. А здесь, в армии, откуда-то свалился этот заученный, сделавший карьеру кретин.         
     – Обувь и одежда – этого мало. Госпиталям и фронту понадобятся матрасы. Почему вы не утилизируете пригодное сырьё?               
     - Спешка большая, – попытался оправдаться тонко чувствующий учитель. – Я обращался, но сроки утверждены на самом верху. Если всех их стричь… Меня другое мучит. Зубы… Это ж сколько добра бессмысленно уйдет в землю?               
     – Вы с ума сошли, – заскрежетал начальствующий, прервав эти идиотские рассуждения. –Мучит его. Кретин! Переворошить тех, что с утра! Каждый грамм должен усиливать военную мощь Рейха!
     Вечером образованный европеец, плотно поужинав, отстучал на машинке стандартное сообщение о проделанной за два дня работе:  «Совместно с группой «Ц» и подразделениями бригады «Юг», команда 4а ликвидировала 33771 еврея. Золото, ценные вещи, одежда и белье нами сохранены. Часть вещей будет отдана органам социального обеспечения немецкой национал-социалистической партии для раздачи этническим немцам. Другая часть городской администрации города Киева... – он немного поразмышлял над написанным и добавил, как ему показалось, важную для официального отчета деталь, - Проведенное мероприятие прошло спокойно и инцидентов не возникло».
     О чем обирающий покойников мародер думал, когда писал что расстрел «прошел спокойно», спросить теперь уже не у кого. Собранные им когда-то "одежда и белье" давным-давно истрепались. А брошкой, подаренной Нехамой Яковлевной своей невестке, в торжественных случаях украшает себя теперь молодая жизнерадостная фройляйн. Кровь с испачканной брошки пачкает белое платье, стекает на грудь и капает на натертый до золотого блеска паркет. Но окружающие предпочитают этого не замечать. Ведь даже и у проигравших войну солдат должно быть право на добытые в бою трофеи.
   Более миллиона шестьсот тысяч евреев были уничтожены на Украине за три года оккупации. А сегодня  уже новое поколение европейских политиков делает все для того, чтобы уничтожить спасшихся и стереть с карты нашу маленькую страну.

            *
     Сверху было видно, как два неказистых человечка топчутся на покрытом пожухлой сентябрьской травой невысоком пригорке. Их уродливые души, одетые в некрасивые тела и настроенные на подчинение и исполнение, не воспринимали света любви и добра разлитого вокруг. Они были целиком погружены в материальность того мира, в котором им приходилось действовать и существовать. Так из поколения в поколение, меняя внешние обличия, лишенные вертикали, осколки душ Каина, Эйсава и Амалека совершали и совершают свои гилгулим.
   А над ними, в чистом и просторном осеннем небе, настроенные на подчинение и исполнение, мелькали тысячи малахей хабала. Малахим погибели, смерти, суда, оправдания, искупления, милосердия, восхождения. Навстречу им с земли поднимались тысячи очищенных страданием душ праведников. Еще трепещущих и смущенных произошедшим, еще с ужасом оглядывающихся на то, что твориться внизу, но уже одевающихся светом. Здесь же во множестве роились души, покинувшие этот мир вчера. Они пока еще стремились находиться невдалеке от тел, в которых прошла их земная жизнь, но трупы лежали во много слоев, и разглядеть под полу засыпанными сегодняшними вчерашние уже никто не мог.
      Начинающаяся в овраге лестница наклонно взмывала вверх и достигала небес где-то в районе Бейт-Эля и Ерушалаима. Оберегающий евреев страдающий Михаэль и сияющий Гавриэль смотритель Ган-Эдена, мрачный Уриэль управляющий Шеолом и внимательный Иерахмиэль приглядывающийся к достойным воскрешения, а также многочисленная памалья вершащих суд скользили по ней. Но не было вблизи человека, подобного отцу нашему Яакову (не было в живых), способного ее увидеть.
     Это был жуткий и страшный час Сокрытия Лица.

       *
     «…пусть Он вспомнит с состраданием о праведных, прямодушных и непорочных –
          о святых общинах, отдавших свои души для освящения Его Имени.
    Любимы и желанны были они при жизни, и после смерти не  разлучились с Ним…
          Пусть вспомнит Он благосклонно их и всех праведников мира…»*

       *
     В середине пятидесятых, сильно обдирая бока, Алтер вырвался из «советского рая» в воюющий и нищий Израиль. Наша страна – это страна беженцев. Вот и приехал домой ещё один беженец. Немолодой  мужчина, вдовец с тремя детьми. В России застрял его старший сын. Больше Алтер с ним уже никогда не виделся.
    И опять было то же самое под солнцем. Арабы мечтали уничтожить евреев: утопить в море, взорвать, зарезать, застрелить. Каждый день, каждую неделю, месяц за месяцем, год за годом! Гоим их поддерживали. Капиталисты, коммунисты, англичане, французы, русские – все объединились. А первым изо всех выпрыгивал Советский Союз. Гнал бесплатно корабль за кораблём: танки, самолёты, пушки, автоматы.
     Алтер в политику не вникал. Жил один. Учил Тору. Сапожничал.
     – Все в руках Неба, кроме страха перед Небом, – говорил он детям. – Ничего у них не выйдет. Приближаются времена Машиаха. Сейчас важно не то, что делают гоим, а то, как ведут себя евреи. Опасно не оружие, а то, что есть среди нас эта свора невежд – без корней, без памяти, без любви к соседу, которая развращает народ  и позволяет безнаказанно убивать евреев. Но со Вс-сильным Исраэля и этого не страшно. 
     Оба его сына отслужили танкистами и ходили в вязаных кипах. Отец так и остался в чёрной. Дочь жила в другом городе и работала медсестрой. Все они нарожали деду кучу внуков, и каждый первую девочку называл Рут. Так у Алтера оказались три любимые внучки с этим красивым, то ли моавитянским, то ли еврейским, именем.
     Перед войной Судного Дня он, простившись со всеми, ушел к жене, которая уже давно его ждала.
     Алав а-шалом – на нем мир.

       *
     Я решил проведать знакомого художника и поехал в небольшой  городок, заброшенный, то ли случаем, то ли прихотью чиновников из министерства строительства, в просторную и каменистую пустыню Негев. В жаркий зимний полдень, у автобусной станции, я столкнулся с молодой, радостно улыбающейся женщиной.
     – Шалом, – крикнула она мне, – как ты здесь оказался?
     – У-враха, – обрадовался я, узнав дочь Алтера. – Знаешь, Хава, я помню много свадеб, но твоя была, наверно, из самых весёлых.
     – Мы и сейчас не скучаем, – засмеялась она, оглядывая окружающих её ребятишек.
     – Все твои?
     – Ну, почему же все, остальные дома.
     – А кто из них Рут? – полюбопытствовал я, вспомнив об их семейной традиции.
     – Рут уже в армии. А вон тот, маленький, Алтер.
     Прошлое ворвалось в жаркий солнечный день. Украина и галут, ненависть и злоба.
     – А Иосиф и Нехама у тебя есть? – спросил для чего-то я.
     – В проекте! – весело засмеялась Хава.

       *
     Однажды сын Алтера встретил меня в Хайфе, подвез к еврейскому кладбищу и проводил до могилы отца.               
     – Когда придёт Машиах, – рассуждал он, – в земле откроются особые каналы, и мама из Бабьего Яра по одному из них переместится сюда. Тогда они с папой встанут, и другие тоже встанут, и все вместе мы пойдём в Ерушалаим. А там уже будет сиять Дом Вс-сильного, который в языках пламени, готовым спустится с неба. А в нём будут осязаемо пребывать Ш-хина, и любовь, и Тора.
     Мы стояли возле плиты из иерусалимского камня. На ней крупными и красивыми еврейскими буквами было вырезано:

        "Здесь должны были лежать
     Залман-Алтер сын Йосефа Кушнир
  и его жена Рут дочь Авраама Петриков
    да будет благословенна их память

      Охотой охотились на меня,
          как на птицу,
      враги беспричинные".

     тамуз 5763 – кислев 5764, Долев, Мате Биньямин, Эрец-Исраэль
     Из книги А. Фильцера "Еврейские истории или то что вы не знаете о иврим", 2016

* Хареди – дословно «трепещущий», еврей, тщательно соблюдающий волю Всевышнего
* Гевалт – караул
* Шикса – девушка - не еврейка
* Гиюр – принятие на себя не евреем законов Бога записанных в Торе
* Шлимазл – растяпа
* Галут - изгнание
* Талит или талес – молитвенная накидка
* Тфилки – правильное название «тфилин». Молитвенные принадлежности.
* Сефер-Тора – свиток Торы написанный от руки
* Сидур – молитвенник
* Алия – "подъем", переезд из любой другой страны в Эрец Исраэль
* Поставили хупу – сыграли свадьбу
* Мусор – от «мойсер» - доносчик. Милиционер.
* Шабес - суббота
* А гит шабес, татэ! – Хорошеой субботы, папа!
* Бехер – бокал
* Бар-мицва – религиозное совершеннолетие мальчика
* Кидуш – обряд освящения субботы
* Если дашь покой в субботу своим ногам, не занимаясь делами в Мой святой день…
* Омейн – аминь - верно
* Сандлер - от «сандали», – сапожник
* Миньян – десять совершеннолетних мужчин
* Кидуш а-Шем – освящение Имени Вс-вышнего путем самопожертвования
* Гилгулим – перевоплощения душ
* Малахей хабала – ангелы разрушения
* Ган-Эден – Сад неги, рай
* Шеол – чистилище
* Памалья – свита
* Сокрытие Лица – время, когда Вс-вышний «отворачивается» от этого мира
* Из молитвы «Ав а-Рахамим», написанной в 1096 году после уничтожения европейцами        еврейских общин северной Франции и Германии.
* Шолом у-враха  – мир и благословение
* Шхина – Божественное присутствие