Деревенская любовь и смех и грех

Лето решительно шло к осени, тянуло прохладой с реки. Вера уже не расхаживала в открытом купальнике по огороду. Надевала теплый халат с глубокими карманами, а поясок очерчивал талию, резко выделяющуюся на ее стройной фигуре. В ее спокойствии чувствовалась, плавность движений. В глубокой уверенности светились зеленые глаза. Стойкий сибирский загар осенью не исчез с лица, и грудь ее дышала свободой и миром.
Площадку у ворот дома отсыпали гравием, и разровняли. И в огороде отмечена была дорога затасканная огромными колесами «кировца». Величавого ярко-желтого трактора, красивого и гордого как хозяин. Тракторист Петя был здоровым мужиком и заикался страшно. Гравия навозил уже достаточно, но все продолжал приезжать каждый день и привозить с речки чистый гравий, промытый водой. Ехать трактору с центральной улицы было не сподручно. И все решили, что он просто деньги зашибает, лишний раз на бутылку. Но мужик не пил, никто его не видел пьяным. Значит, скупердяй, раз не пьет, или больной. Моментально дали определение новые хозяева. Не пьют в деревне, только городские, которые приехали сюда попробовать жить за счет ведения своего хозяйства.
Этот же Петя был какой-то странный. Его благородная, задумчивая наружность выдавала чужака. Печальные глаза, грустная, вместе с тем добродушная улыбка, не оставляла равнодушным собеседника. Мельком взглянув на него, Вера почувствовала в нем внутреннюю силу. Но не только вид и взгляд тракториста, трепетное молчание тоже вызывало у окружающих симпатию. К концу лета, отказавшись от услуг тракториста, семья Веры готовилась к уборке урожая. А Петя все равно приезжал и предлагал свою помощь.
Тогда впервые они с Петей встретились у них на участке. Дело было вечером. Он пришел, в чистой одежде, с хорошо причесанными вьющимися волосами. Чистый взгляд, русые волосы и стройный стан все это придавало мужественности, и нельзя было остаться равнодушной к его простой красоте. Но в тот момент Вера решила, что он просто не знал, что мужа нет дома, и пришел по делу. С приятной улыбкой предупредила, что мужа не будет дня три, не меньше.
– А помощь не требуется по строительству, – спросил тракторист, заикаясь.
– Нет, пожалуй, мы своими силами справимся, – ответила она, решив, что он пришел на работу наниматься.
Он еще что-то сказал, но Вера уже не слышала, думая, что при его внешней силе, он что-то уж слишком застенчив. Это, скорее всего от его заикания, и списав все на дефекты речи, не придала значения его замешательству. А он, то краснел, то бледнел.
– Вы что так поздно пришли? – взглянув на него, неожиданно для себя, заметила, что он как-то странно себя ведет
А он смотрел на Веру, упиваясь ее красотой, и взволновано, полусознательно положил ей руку на плечо.
– Что это вы? – проговорила она медленно, взглянув в его глаза, и отвернулась. А он в это время сунул ей руку в карман. Рука коснулась тела, в ту же минуту Вера отстранилась, будто в этом было что-то безнравственное и оскорбительное. Как будто что-то мешало им обоим. Вмешались какие-то силы, останавливающие чистоту отношений. Он быстро ушел. Она еще долго стояла, ошарашенная происходящим. Ей показалось, что в кармане осталось его тепло, и она опустила руку в карман халата. Там был листок. Она не помяла бумажку, и, подержав руку в кармане, словно обжигалась. Хотела уже бросить бумагу в огонь печи, но, взглянув украдкой на не знакомый почерк, решила прочесть. Ничего не поняв, в этом калейдоскопе букв, еще раз пробежала глазами текст, будто зашифрованная запись. Упрекая себя, отчасти не понимая, честно страдая, но уступая факту, прочла из любопытства несвязный текст на клочке бумаги. «Я люблю тебя, приходи вечером на реку». Без подписи и обращения. Ее рука словно обожглась, и лицо вспыхнуло огнем.
Что это? Объяснение в любви? Блажь? Но в чем можно упрекнуть мужчину за его взгляд на женщину, как на природу. Его исповедь и страсть, не приняв серьезно, она, все же, бросила бумагу в печь. Думая, что огонь можно потушить огнем. Она все поняла, но это было так неожиданно, и было что-то не так. Она пробовала дать оценку этому возмутителю спокойствия. Это было так неожиданно! Хотя, может быть, ей было, лестно, но она никогда бы не пожертвовала миром семьи. И записка эта, написанная для легкой женщины, коей она себя не считала, даже не разбудила ничего кроме улыбки. Случившееся вызвало краску на щеках и огорчение… Не делая никаких различий между тем, что было в записках, которые она находила в бардачке у мужа, ей стало смешно. Какая то борьба шла внутри ее. И если прежде она ни разу не посмотрела даже в его сторону, теперь думала о трактористе…

Он долго ждал ее на реке. Когда огней в деревне погасли, стало совсем темно. Она не пришла. Тишину пустых улиц нарушал лишь лай собак. Это сильное чувство как мольба или зов к сердечному, родному. Слышно было, как стучит его сердце и неужели правда ничего нельзя сделать, думал он. А как жить и за чем я только встретил эту женщину. Я ведь сам не свой. Пойти к бабушке Ульяне, может чем поможет, снадобье какое даст, отведет от этой невыносимости. Что это такое со мной твориться? Должно же быть средство, человек погибает. Надо потушить огонь! Да это, пожалуй, хуже огня. Огонь водой залить можно. А этот пожар внутри палит. Ведь был прежде живой веселый человек, думал про себя Петя, а теперь, куда веселье делось? По ночам душа стонет, а как утро ближе, тихо – тихо. Похолодеет душа, и пот холодный на лбу выступит, в глазах слеза застынет. Он болезненно сморщился, словно от боли. Мечтал только поцеловать, а теперь жить не смогу без нее. Ходить бы с ней по деревне в обнимку. Все бы, кажется, отдал, если бы она согласилась. Он улыбнулся, представив. Хотел рассказать ей про счастье и осекся. С горечью заметил, ни то хотел сказать. Сразу надо было при встрече не молчать как телок…

А она почувствовала, что все стало не так. В ней шла борьба внутри, ей казалось, что-то надо сказать, чтобы не обидеть человека. Или не говорить ничего. Ах ты, Господи, видно не смогу не сумею, до боли затаившись в себе, думала Вера. Да она никогда бы не решилась пойти на реку и потому больше никому не рассказывала, тем более что никто и не спрашивал. Ей казалось, что ее кто-то подслушивает, подозревает в чем-то. Только вот в чем? Пробовала поделиться новостью с мужем, он только посмеялся, сказав вечно в тебя «недотепы» влюбляются, типа в «вонючих шкурах». Вспомнил он признание в любви одного закройщика модного красивого парня, который признался в своих чувствах к Вере еще на заре их юности. Закройщик из ателье, в котором Вера проходила стажировку. Он ходил в модном жилете из овчины. И чтобы как-то унизить его, муж назвал закройщика «жилет в вонючей шкуре».
Вера заглянула в свою душу, и, подумав, не перед мужем или людьми, а перед самой собой оставила мысли и занялась полезным делом. Стала связывать лук в косицу. Катюшка крутилась тут же, приглашая спеть песню. И они тихонько запели вдвоем «цыганка гадала, за ручку брала»

Осень была особенно хороша, урожай был обилен и радовал. Огород размером в сорок соток требовал огромных усилий, и Вера трудилась, не покладая рук. Родители уехали в город собирать урожай со своей дачи.
Теперь вся семья трудилась усердно, только Вера даже, пожалуй, сверх силы. Глаза бояться, а руки делают. Все лето Вера старалась, заготовила на зиму варенья и соленья. А главный урожай осени еще был впереди, уборка картофеля. И королева осени морковь с капустой оставались дозревать: толстеть и наливаться до первых заморозков.
Втягивалась в работу, и мысли уходили куда-то вовнутрь. И там, в глубине души жили своей жизнью, мечтой. И время уходило не задерживаясь. От непрошенных мыслей притуплялось очарование осени, любимой поры. Толкая впереди себя тачку с навозом подбирая коровьи и конские лепешки. Заквашивала это добро в огромных бочках, и поливала пятнадцать грядок виктории. Поднималась на заре и ложась в постель почти с первыми петухами. Помнилось, как-то свекор, который любил невестку за ее веселый нрав сказал:
– Что ж ты себя не жалеешь, Вера.
– Вот построим дом красивый и светлый и заживем, – ответила невестка с улыбкой.
– Глаза у моих внуков светлые как у тебя. Только вот…зачем вы затеяли этот дом? – спросил с горечью в голосе свекор.
– А как же? Мы будем жить в этом доме! Дом большой будет, места всем хватит. Детям раздолье: летом река, зимой тоже воздух. А, как дети малинку с молоком любят! Овощи опять тоже свои, можно и скотину держать. И счастья будет полный дом и у детей, чтобы жизнь настоящая была и любовь, чтобы настоящая...
Осеняя, прелестная прохлада чувствовалась по утрам, уже появлялась холодная изморозь всюду: на траве и дорожках, изгороди и тряпках, не просохших за ночь. А у Веры на огороде еще росли крепкие зеленые огурцы. Висели как груши на плетях, поднявшись высоко, и плелись на проволочных каркасах. Вера принесла Людмиле большую миску ровных зеленых пахнувших летом огурцов. Та посмотрела с восторгом, спросила:
– Ты где взяла такую роскошь?
– На огороде.
– У меня уже и гряды убраны, а ты все собираешь урожай.
– А у нас и виктория еще краснеет на грядках…
– Ну, ты мичуринец, насадила плантацию
– «Семиделуха», так меня муж называет.
– Все были бы такие семиделухи! – с улыбкой произнесла Людмила.

И ведь как на грех и соблазн выдалась такая чудесная теплая осень! Одевая в янтарные, золотистые и багряные краски деревья. Пышными клумбами цветов, украсив огороды и сады. Вознаградив труд людей созревшим картофелем в огромных бело розовых клубнях и толстой упругой морковью, налитой оранжевым цветом, и красавицей белокочанной капустой, видневшейся роскошными кочанами за заборами.
Днем улицы были совершенно пусты, все, от мала, до велика были на огородах. А ночи темные, сонные спускались на тихую деревню. И пробуждалась она под утро хлопотливая с петухами и мычанием коров, криками и предрассветным шумом хозяек во дворах.
Вера жили в деревне до глубокой осени. Чувствовалось окруженная полями и лесом тишина и спокойствие. Изредка приходили соседи. Друзья не ехали в эту даль. Вера была здесь одна. И ей этот одинокий мир стал казаться пустым, она задыхалась от скуки. Ближайшие друзья и подруги были далеко. Монотонная работа, отчуждение мужа, пропасть росла, оскорбленное самолюбие было задето. Привыкшая себя останавливать, наконец, душа вырвалась, оказавшись лицом к лицу к своему миру.
Как-то раз тихой ночью очень уж злобно залаяла собака, срываясь с цепи. Впрочем, Вера спала всегда чутко, но тут долго сообразить не могла, что происходит, и особо не разбираясь, чувствуя тревогу, мигом в сорочке выбежав, спустила с цепи очумевшую собаку. Странная суматоха, тревожная возня, повизгивание. И возвращение пса с опущенным хвостом. Потом еще долго ночью, лежа в постели, слышно было чье-то ворчание. Казалось, это было во сне, сквозь дрему… и ароматное прохладное утро, казалось, унесло тревогу…

На другой день дети во главе с Катей устроили игру возле старого дама. Соорудили из досок печку, затопили ее, по правде. Поставили кастрюли сверху с водой, а когда загорелось «правдишным» огнем игрушечная печь, то ребятишки постарше разбежались в разные стороны, а у Катюхи вспыхнуло платьице… Кое-как потушили не на шутку разгоревшийся огонь. Старый дом вспыхнул бы как факел. И если бы не сын, который во время приехал от бабушки, то быть бы беде.
А тут еще пошли из дома в дом слухи, что, дескать, воры залезли и убежали. Оставив огромные следы на свежевыстроганной перекладине забора, на грядках, и дорожках. А Вера думала, что еще на руках должны быть следы, царапины, но умолчала. Там куда кинулся убегать вор, валялась колючая проволока. И в этом мотке колючей проволоки остались клочья тряпочек и ниток от одежды, характерные зеленые защитного цвета от Петиных штанов, в которых он приходил на свидание с Верой. Она прикусила язык и больше не проронила ни слова. С глубокой горести  думы и мысли сходились к тому, что был тут не вор, а влюбленный. Но для чего он лез через забор. Что двигало им, желание встречи, в которой ему было отказано. Вера стала забывать признание в любви, и приглашение на реку, а тут с новой силой пришлось думу думать. В своей семье не разберешься, а тут еще с не прошенной любовью. Трудны такие исповеди, но надломился не характер, а жизнь.

В эти считанные дни произошло еще одно не приятное событие. Где тонко, там и рвется. Муж тянул кабель высокого напряжения и получил ожог лица. Вера не могла сразу понять, как это произошло. Надо было решать в доли секунды
– В воду быстрее … – отозвалась хриплым криком, застрявшим в горле.
Только в ведре с ледяной родниковой водой и спасал лицо Александр, обожженное до волдырей.
Белым днем, в синюю высь неба Вера редко поднимала глаза. А ночное бархатное с огромными осенними звездами и звездопадами светящимся мерцанием, словно подмигивало, звало. Но даже этот случай с ожогом и тот не сблизил, не остерег Александра от выбора, перед которым он стоял.
Дня через три она с глубокой горечью стала замечать, что ей осточертели, и работа и забота. Сначала начались полушутливые подтрунивания и споры, потом муж открыто смеялся над женой: «Полюбила тракториста, один раз ему дала.Три недели титьки мыла и саляркою сала…»
Такого язвительно отношения к признанию она просто не ожидала. Что это с ним? Ревность? Нет тут что-то другое. И вдобавок муж вспомнил про закройщика.
– Вечно к тебе пристают какие-то недоумки. То первый дурак, то первый красавец.
– Себя тоже к их числу относишь
Можно было догадаться, что на шутках такое существенное оскорбление долго не продержится.
Вера, будучи чуткой по природе и смелой в теоретических суждениях, а, практически боясь обидеть своим внутренним темпераментом, вместо простых объяснений, замкнулась в себя. И ходила печальная, и тихая. Понимая, что у них с мужем много общего, которое нельзя променять на интригу или обман, только больше задумывалась.
Как-то зашла вечером Ульяна, и, заметив перемены в поведении Веры, спросила:
– Что стряслось?
Вера, потупя взор, ответила:
– Все это боль и думы у меня болезненные.
– Так уж и болезненные? Я это давно замечаю, даже и не думала, что ты так переживаешь. Подумай о себе. Я пришла затем, что я вот тут много думала, и знаю, о его намерениях. Он ведь был уж у меня Петя то, просил помочь. И что я скажу тебе, девка. Вот ведь дед Спас, возьми ты его судьбу. Это же выстоять в такой крайности не всякий сможет. Он, по крайней мере, своему Спасу молится и в своем круге вертится всю жись. Оно ведь только время пособит, а без времени не наломайте дров. Петя тут жалился, как ему быть. Жись! Она ведь только тогда бойко идет, кода не вода по жилам течет, а кровушка. Вот сама и посуди где, тут, правда жизни…
– Но ведь порой приходиться сдерживать свои чувства…
– О, хо-хо! Не очень ли часто нам в жизни приходиться сдерживать чувства, девонька.
– Что же мне броситься в омут любви и забыть про близких дорогих и любимых родителей, детей своих и мужа. Я вот больше сейчас о муже думаю.
– Почему же бросить. Им от твоей любви только лучше будет. И нашла о ком думать. Разве это муж? Это…, он ведь тут без тебя привозил эту… – и она осеклась.
– Может быть вы и правы, но как я могу предать мужа, – не вникая в смысл сказанного Ульяной, –продолжала, – получится, что имеем – не храним. Муж мне доверяет и я ему. – Сказала, а сама задумалась, что в этом доверии друг к другу и есть общая любовь к детям, родителям, к земле русской. К матери, зародившей в них эту любовь. Одну любовь, но не одинокую. А вслух продолжила, – Мужчины они слабые. Опомниться, будет головой об стену биться. Я ведь ради детей стараюсь, чтобы у них было все как у людей. Чтобы дом был, и чтобы у них настоящая жизнь была и любовь, чтобы настоящая.
– Вот и я говорю, девонька, любить должна баба, вот и все бабьи хитрости и радости. А не так только пришел, уже ушел, что я слепая, не вижу что ли? Вот приехал к твому друг на машине, и я услышала, как он его обихаживал. Давай говорит на «****ки» поедем, Санька». А то ему « поедем, поедем, только не сегодня, я и так почти дома не бываю.
– Баба Уля, вы скажите, мой муж сказать даже так не может.
– И сказать, и сделать может, сама видела. Бывают в жизни черные полосы, но чтобы создать новое, надо сломать старое.
– Ломать, не строить, – сумрачно протянула Вера
– Горбатого могила исправит, нечего горевать девка.
Вера бы просто позабыла этот минутный разговор, но случаю было угодно, чтобы на следующий день, она лицом к лицу встретилась с Петей в магазине. Узнав друг друга, они сдерживались и старались скрывать невольную улыбку. Как два заговорщика в каком-то поступке, известного только им, они избегали говорить друг с другом. Что, впрочем, все равно не удалось бы, поскольку тут разгорелся жаркий спор. Предметом спора как это часто случалось в эти времена, были талоны на водку, выдаваемые на душу населения по два литра в месяц. Сама атмосфера, наполненная тревогой, что водки не хватит всем желающим в очереди. Этот самый факт, выведший из терпения Веру, заставил ее выйти из очереди. Она решила зайти в хлебный магазин, чтобы не слышать страстные негодования мужского большинства по поводу алкоголя.
Купила хлеба и шла по дороге домой, как вдруг он ее окликнул. Она, вздрогнув, приостановилась. Неожиданно для себя посмотрела на его руки, они были в глубоких ранах, очевидно от колючей проволоки.
– Что случилось? Что у тебя с руками?
– А, ерунда! Ты не поняла, я люблю тебя!
Вера, побледнев, спросила:
– О чем это ты сейчас сказал? О какой любви?
И с силой оттолкнув его от себя, стремительно пошла прочь. А он все стоял и смотрел ей вслед.
В течение тысячелетий, в тяжких муках, наши предки, познали силу любви. А мы их потомки ошибаемся, верим, любим и надеемся. А жизнь не прощает ошибок...