молча, танцуя

Он молча произнёс - я люблю тебя, только, давай,так или иначе, выберемся отсюда. Серо-голубые. У неё есть и были серо-голубые глаза, она пахла доверчивостью. Когда на вдохе, стоило положить ей руки на талию, становилось темно, на выдохе мы куда-то бежали.
И единовременно не бежали - иначе каким образом я мог ощущать её бёдра? И снова вязкое, невозможно возможное, желание падать в темноту, на грани запаха доверчивости и того, что заставляло бежать на выдохе, когда между нами вспыхивало желание - исчезнуть, убраться, унести ноги и зачать новую жизнь - там, где оставлено большинство этих грёбаных игрушек.
Но как долго мы не смели отпустить друг друга в этой тьме - а значит, не могли , не смели бежать в этот момент. Это было очень грустно, резью отдаваясь в открытой полуулыбке, так как в темноте, прозрений возможности побега не так уж и много, а мы свели их - все - к любовной игре.
Бегство, бегство... Чтобы понять, нужно непременно вспомнить обряд из "Смерти в Вегасе", наполненную кровью ванну, гулко пульсирующие внутри нелепых мыслей, верлибры Брамса, и двоих, всё ещё детей, сидящих в ней, как дома, как в материнской утробе, и слегка трогающих друг другу запястья. Ритуалы горячих муссонов и пассатов, время сквозь полузакрытые веки, в кромешной темноте, на бегу в никуда. Роскошная ночь города призрака - с каналами, мостами и белым платком, на котором она оставила, как на душе - след. Витиеватую букву с вензелями, твоё тело и запах спермы, перемешанный с доверчивостью.
Удивительная девчоночья стройность, белые трусики, светлое полукаре, открытая шея, прямой и медленный взгляд. И такой же прямой, медленный мальчик.
И всё м о л ч а, т а н ц у я.