Заметки на полях романа

В тот первый жаркий летний день они просто шатались по согретым солнцем улицам, пили кофе везде, где могли его найти, и говорили, говорили, говорили.
В тот летний день они впервые шли под руку. Нет, они не были влюблены. Они были друзьями и знали друг друга давно. Причина была банальна: она стерла ногу и опиралась на его руку, чтобы смягчить боль.
Они болтали о поэзии, хорошо понимая друг друга. Он читал. Она слушала. И расставаться совсем не хотелось. А потому они все бродили и бродили по городу, время от времени заглядывая в разные кафе.
Когда она брала его под руку, ее пронзала горячая волна его силы. Он, ведя ее, ощущал невнятный трепет. Но им некогда было разбираться в ощущениях. Они мерили шагами согретый город.
Вечером он проводил ее. Уставшие, они присели на диван, продолжая нескончаемую беседу под аккомпанемент тихой музыки. Тихие голоса. Тихий взгляд из-под ресниц. Случайное, почти невесомое касание рук...
Он привлек ее к себе, и она прижалась к его груди. Задрожавшие губы, опережая удары сердец, сомкнулись, ослепив фейерверком двух наболевших одиночеств...
В тот первый жаркий летний вечер два одиночества стали одним целым.

Он был нежен и надежен, и она, убаюканная в его ладонях, грезила о счастье. Очнувшись, они смотрели друг другу в глаза, не понимая, как случилось все это, впрочем, ни о чем не жалея.
Они были друзьями. Они были знакомы так давно. Они совсем не знали друг друга.
Когда он ушел в ночь, она перестала верить в реальность вечера. Но он не пропал, и на следующий день снова был рядом. Они заново познавали друг друга, пристально вглядываясь и порой не узнавая знакомых черт. Казалось, время сменило свою неспешную поступь на стремительный бег. И в четвертую ночь он сказал ей СЛОВА.
Боже, сколько ждала она этих слов, как мучилась простой женской жаждой по ним, как давно слышала их, как неправдоподобны казались они теперь!
Она теснее прижалась к его груди, чтобы не потерять чувства реальности происходящего. И, словно почувствовав ее смятение, он повторил их громко и внятно. Он был щедр, и она оценила это.
Ранним утром, когда рассвет оттенил круги под глазами - порожденье бессонницы - они были счастливы.
А днем они снова шли по согретым улицам знакомого с детства города, измеряя шагами свою любовь.

Осень пришла неожиданно. Они обнимали друг друга, чтобы их не разлучил ветер. А ветер гнал клубы пыли и горстями бросал в глаза. Тогда на глазах наворачивались слезы. Таков был октябрь. Они прятались от ветра в кафе и пили кофе, но напиток отдавал горечью и комом слов застревал в горле.
Он был независим и отрешен.
Она тиха и печальна.
Они были несчастны.
Месяц прошел, а в них поселилась боль. Они тщетно пытались помочь друг другу. Они почти разучились болтать. Им стало трудно смотреть в глаза друг другу. Они молчаливо бродили по остывшему городу, измеряя шагами свою боль. Минутами, словно пластырем, они заклеивали раны, пока не притупилась память о боли. Тогда сомкнулись кольца объятий, и встретились взгляды. Им хотелось плакать, потому что они снова были вместе.
- Мы могли потерять друг друга навсегда,- говорила она, ужасаясь собственным словам.
И им становилось страшно. Она была свободна и могла всецело принадлежать ему. Впрочем, молва их обвенчала давно.

Это была неслучайная встреча. Годы, прожитые в незнании друг друга казались им потерянными.
-Вот если бы нам встретиться лет семь назад! - говорил он.
Но она знала наверняка, что это было невозможно, как невозможна была их невстреча.
Они даже не подозревали о существовании друг друга, когда люди,завязывая новые узлы знакомств на нитях своих судеб, готовили их встречу. И все в этих многочисленных узлах могло бы показаться случайностью, но они знали, что вела их чья-то надежная рука.
Полгода прошли. Порой им казалось, что пронеслись, но чаще, что за это время они прожили долгую жизнь, полную невзгод и счастья.

Новогодняя ночь. Многоцветье огней на елке, украшенной их руками. Бой часов, возвестивший о приходе Нового года и чего-то неведомого. Загаданные желания, которым, быть может, суждено сбыться. Зажженные свечи, согревшие, кажется, целый мир своим послушным дыханию пламенем.
Они еще не знали, чем станет этот год для каждого из них. Они еще верили случайному счастью их встречи и принимали друг друга как бесценные подарки судьбы.
А ночь расточала себя вспышками фейерверков и взлетами ракет, и шел какой-то нереальный снег, скрывая ночные следы. Снег шел по следу ее сновидений и превращал их в белый лист. Она пыталась что-то вспомнить, но, глядя на белизну листа, вновь закрывала глаза, боясь ослепнуть.Она совсем разучилась помнить и писать. День ослеплял ее так же, как лист или снег, и она звала ночь на помощь.
Он, очарованный белизной снежного листа, тонкой веточкой чувств выводил слова, и они складывалась в строки стихов, а он все писал и писал, и это было просто.
А за окном январь, и холод пронизывает до сердца, и лю- бовь, словно древо, застывает в оцепенении в ожидании тепла.

И конца не видно стуже.
И воздух сырой простужен.
И тихо сводит с ума
белым цветом зима.

А под ногами хлябь вместо тверди.
И у соседей - реквием Верди.
Цепь ожиданий в сумраке стылом,
и снег, парящий над миром.

И остановка уже невозможна.
Сон, как поезд, быстр и тревожен.
А за стеною реквием Верди.
И хлябь вокруг вместо тверди.

Они пробирались по лабиринту слов к Свету. Свет ускользал, увлекая все дальше. Долог был путь, но они были тверды, уверены в удаче и не торопили время. А время, расточая капли минут, не подгоняло их, а вторило их шагам по гулким лабиринтам осознания. Время было с ними заодно.
Она расставались и вновь встречались. Так было всегда, и им было странно, что этого может не произойти. Иногда им казалось, что время испытывает их, метя прямо в сердце часами ожидания. Но зная, что обречены на терпение, что лучше терпеть, чем терять, они смирялись.

Серый город таял на глазах и обретал краски, еще робкие и неброские. Ее рука была в его руке и, казалось, не будет конца пути. Но солнце заходило рано, и они согревались в объятиях вечера, которому не суждено было стать ночью. Их ночью. Умирающий вечер гнал их из тепла комнаты на улицу, и они шли по ломкому льду луж. А в воздухе носился призрак весны.
Он был много выше. И когда, прощаясь, он обнимал ее за талию, ей приходилось вставать на цыпочки и вытягиваться в струнку. Его глаза были очень близко и излучали тепло и нежность. В такие минуты она ощущала себя маленькой девочкой, совсем беспомощной и робкой, но надежность спасительного круга его рук окрыляла. Но это было всего лишь мгновение. Прощание. Потом - два пролета лестницы. И последний взмах руки в освещенном окне. Он уходил по остывшим февральским улицам, и стареющая луна смотрела с неба ему вслед.
Теперь они виделись редко, и ей казалось, что впустую проходят годы, и капли минут, превращаясь в потоки дней, готовы поглотить их. Так было в разлуке. Ей думалось, что искусство разлуки ей хорошо знакомо, но ледяной ее холод проникал в сердце. И было знобко. Февраль. Заморозки. И призрак потери. Призрак вечной разлуки...
Потом были встречи. И призраки отступали. И аномальный февраль ступал по кромке ночного ломкого льда.

Она привыкала к одиночеству, как привыкают ко всему в этом мире, ко всему, что проявляет хоть какое-то постоянство. Она привыкала, испытывая странные чувства утраты и освобождения одновременно. Именно тогда, когда ее любовь достигла апогея, он оцепенел, и, казалось, его вовсе не интересовали ее чувства. Он с головой уходил в работу, и там была его жизнь. Но там не было места для нее. Она осознавала странность положения и еще большую странность своего отношения ко всему происходящему. Она не ощущала пронзающей боли или жгучей обиды, а хладнокровно наблюдала , как ученый, поставивший эксперимент.
Она умела ждать и ждала. Дни шли. Светило солнце. Хотелось любви и тепла, и неуемного счастья, чего-то фантастически-романтического. И нужен был он - осязаемый и близкий,а не голос его в завитушках телефонного шнура, звучащий из мира шорохов. Она закрывала глаза и не могла представить себе его лица. Лишь пальцы хранили память о линиях и помогали воссоздавать образ. И она знала, что мечта о том, чтобы быть вместе, сейчас почти нереальна.

Был солнечный день, и деревья, пугаясь собственной наготы и собственной тени, трепетали на ветру, силясь оторваться от земли и взмыть в небо. А солнце, согревая землю, заставляло кипеть в их жилах кровь.
Но уже через минуту мир становился черно-белым, а небо роняло бескрылых бабочек, и они умирали, соприкасаясь с землей. Как тут взлетишь!
Она смотрела в окно, и обнаженные деревья, и безжизненные снежинки были ей так близки и понятны. Все они с сомнением взирали на это солнце и этот февраль, пугаясь мысли о завтрашнем дне, том "завтра", которое неминуемо наступит, том "завтра", которое предложит выбор. Она боялась остаться один на один с этим "завтра".
А он уходил все дальше и дальше, и она не пыталась его удержать. Он был рядом, иногда стоило лишь протянуть руку, но между ними простиралась пустыня, осваивающая с каждым днем все новые пространства.
Она писала в круге лампы под покровом ночи. И казалось, все некогда ушедшие слова возвращались к ней, чтобы вновь зазвучать. В них была гармония потопа, гармония хаоса, гармония бессильного отчаяния. Он слушал слова из своего близкого далека, но они касались его лишь вскользь, и вскоре он забывал о них. И уходила жизнь, разводя их на полюса, подальше от экватора.
Она совсем не роптала и, казалось, была спокойна. А утром солнце заглядывало в окно, и она пугалась собственной тени, и так хотелось взлететь...

Когда стихли его шаги в пустом парадном, она все еще чувствовала его прикосновенье. В руках догорала, тлея, сигарета. И желтый фонарь сквозь мутное стекло пытался заглянуть ей в глаза. А она - в ответ - вызывающе смотрела в его единственный. Когда сигарета догорела, и серый столбик пепла упал к ее ногам, скрываемый темнотой, она закурила вторую, застыв в оцепенении.
В последнее время она часто застывала вот так, о чем-то задумавшись, потом спохватывалась, пытаясь продолжить движение, и вновь каменела. Сейчас, стоя у окна в темном парадном, она думала о нем, о них. Еще вчера она почти поверила в то, что их отношения вскоре закончатся, как-то сами собой, без насилия и будто бы случайно. Она была готова принять все без объяснений и вновь уйти в себя, как это случалось раньше. Но сегодня он был таким близким и родным, таким восхитительно любящим, что ей горько было даже думать о разрыве.
Сигарета догорела,и, отчаявшись, она вошла в квартиру. Все здесь хранило память о нем. Но его не было, и квартира показалась ей пустой и холодной. Лишь настольная лампа очерчивала одинокий круг на письменном столе и стала тем островом тепла, который манил ее к себе.
Она открыла тетрадь. Хвост вчерашнего отчаяния промелькнул на последней исписанной странице, но она тотчас же перевернула ее. Она смертельно устала от отчаяния, ей хотелось надежды.
Она стала писать и вдруг осознала, что ее любовь отравляет страх - страх повседневности, обыденности, невозвратно уходящей свежести, и в страхе она разрушает его и себя, и их, еще не ставшее обыденным чувство. И это полночное открытие наполнило ее стыдом и раскаянием. Он ушел так поспешно, а она не успела прошептать ему "любимый", не успела прижаться к его груди, не успела сказать ему слишком многого. Он ушел.Но пустота внутри исчезла. Сердце ее бешено билось, готовое помчаться за ним вслед. А ручка, немного подрагивая, танцевала по линованному листу, цокая при соприкосновении с бумагой.

Наутро она проснулась с ощущением счастья. Так было впервые за этот месяц, показавшийся ей долгим. Открыв глаза, она думала о нем. Казалось, что и не было пеперыва на сон в ее мыслях.
-Так просыпаются только дети,- подумала она,-только им даровано счастье, открыв глаза, ждать продолжения чуда.
Весь день он занимал ее мысли, и она торопила время. А вечером они встретились, окруженные множеством очень милых людей, а ей хотелось лишь одного: немедленно убрать всю эту массовку и утонуть в его объятьях. Но они продолжали вести беседы, разделенные частоколом спин, и жаль было уходящих минут. Когда все закончилось, и они остались одни на улице под покровом сумерек сырого февральского вечера, их губы, наконец, встретились. Они шли, поминутно останавливаясь, чтобы взглянуть в глаза друг другу, выговаривая слово "люблю",и произносящие его губы ждали ответа.
Он не понимал происходящих в ней перемен и удивлялся им, не находя разумного объяснения. Ответа и не было. Просто ее захлестнуло волной всепоглощающего чувства, и она, не сопротивляясь, пыталась одаривать им.
Они шли, и вдруг он произнес слова, которыми так часто она укоряла себя:"Ты, кажется, сама не знаешь, чего хочешь?"
Да, не знала. Не по сути, а по действиям не знала, что нужно сделать завтра или послезавтра, через месяц или через год. Она знала лишь одно, что хочет его прежнего, летнего, восторженного и любящего, хочет быть с ним каждую минуту, хочет любить его и быть любимой без всяких "но". Она хотела, чтобы он просто любил ее и просто был рядом. Она хотела слишком многого!

Расставание их в этот вечер было громким, и хлопанье многочиленных дверей, словно цепочка выстрелов, эхом отдавалась в темном парадном. Он ушел озлобленный, с намерением никогда не возвращаться. Ему очень хотелось распалить свою обиду, и она, глядя ему вслед, подумала, что можно говорить на одном языке и не понимать друг друга.
Еще вчера ей казалось, что все их проблемы решены, и уже через несколько дней они смогут не расставаться. Сообщив ему об этом, она была не уверена, что он хочет этого так же, как и она, что заставляло ее мучительно сомневаться.
А может быть, причина нынешней ссоры была как раз в этом чем-то, что возникло еще вчера? Каждый миг все больше утверждал ее в этой мысли, и злоба его, так легко выплеснувшаяся сегодня, крылась, видимо, именно в этом. В сущности, она уже целый месяц сомневалась в его стремлении быть вместе. Казалось, его устраивает ситуация, в которой можно быть свободным, не будучи одиноким. И еще. Пока совместность была невозможна по целому ряду обстоятельств, можно было к ней стремиться. А теперь...
Теперь было совсем иначе. А в перспективе - до конца жизни или терпения быть рядом, вместе, в одной квартире.
Ей вспомнился их летний разговор, когда она спросила, смогут ли они жить вместе, не имея возможности разбежаться в разные норки. Тогда он был оптимистичен.
Сегодня же ее мучил вопрос: почему бы просто не сказать: думал, что смогу, но кажется, нет, не смогу, почему нужно обвинить ее в их ссоре, в разрыве. Она знала, что, культивируя свою обиду, он забудет детали и убедит себя в своей правоте, а потом, если случиться , будет обвинять ее.
Ей хотелось спросить: зачем? Но вместо этого вопроса, который уже не к кому было адресовать, она вновь и вновь слышала их последний диалог:
- Ты хочешь заниматься этими текстами, я не пойму?
- Если бы не хотела, я бы уже бросила их тебе в лицо.
- Так брось, если хочешь, брось!
- Господи, как это надоело.
- Я надоел, ну тогда, до свидания!
И эти звенящие, грохочущие, злобные двери, распространяющие скрежет и визг...

Когда казалось, что вот она жизнь, что уж теперь они не упустят счастья, он исчез. Вернувшись вечером домой, она еще не увидела, но почувствовала пустоту, некий холод, исходящий из всех углов, вакуум, давящий своей безвоздушностью. Она задохнулась еще на пороге. Потом пошла по квартире, обнаруживая следы его отсутствия. В голове монотонно звучала всего одна фраза: вот он конец... Потом вопрос: чего? И ответ: жизни. Но она говорила себе: не торопись с выводами, нужно во всем разобраться, зная уже, что ей ни в чем разбираться не придется. Она просто ждала, когда объявят ей о ее участи, как смертник, ждущий казни, зная, что она неминуемо свершится. Время ожидания шло невыносимо медленно. Потом был объявлен приговор, следом - новый и новый... Надежда сменяла отчаяние, и наоборот, и все казалось Долгим, странным и абсолютно нереальным сном. Она ждала, что вот-вот проснется и прекратится этот кошмар, и снова луч солнца, прорвавшись сквозь темные шторы, возродит ее к жизни. Но сон длился уже целый месяц, и она не знала наверняка, где сон и где реальность. Она все еще пыталась цепляться за надежду, но солнце затягивалось паутиной осени, и гас последний лучик надежды.

Сегодня она появилась в салоне впервые после их разрыва. Идя туда, она знала наверняка, чувствовала всеми своими чувствами, что не встретит его, но, подходя, поймала себя на том, что сердце бешено колотится о ребра и трудно дышать. Вдруг войдет, а он там... Она была удивлена. Ей казалось, что время притупило боль, и она сможет встретиться с ним легко. Неужели игла их разрыва, причинившая ей столько боли, так глубоко засела? И спо- собно ли время исцелить ее? С такими мыслями она вошла в салон, куда прежде приходила с ним, и вздохнула с облегчением: его не было.
Сегодня она была чрезвычайно хороша: высоко поднятая голова, одежда, подчеркивающая стройность фигуры. Она прошла в бар, привлекая к себе всеобщее внимание. Никого из знакомых она пока не встретила, да ей и не хотелось неминуемых вопросов и невразумительных ответов. Глупейшее словосочетание: не сошлись характерами! Она сидела за стойкой бара, пила крепкий кофе и хороший коньяк и никак не могла заставить себя не обо- рачиваться всякий раз, когда открывалась дверь, впуская очередного завсегдатая. Ведь она никого не ждала, да и не желала никого встретить здесь, хотя это-то и было почти невозможно. Она постоянно поворачивала голову, даже осознав, что, не рассчитывая встретить его здесь, все же ждет именно его и только его хочет увидеть. Конечно же, пришли другие, знакомые и малознакомые, и задавали вопросы, и получали ответы, но все это уже почти не касалось ее, и, ведя совсем не значащие беседы, она была далеко, внутри себя, пытаясь разобраться в том, что же все-таки происходит.
Взяв напитки, она раскланялась и вышла. Сейчас ей необходимо было уединение, но курилка, увы, была полна, оставляя ей единственную возможность - уединение в собственной раковине. И она закрыла створки.
Из состояния отсутствия вывели ее интересные наблюдения. Мужская половина курилки явно интересовалась ее особой, но каждый, кто пытался приблизиться к ней и начать пусть незначащую беседу, когда первые слова уже готовы были сорваться с губ, а лицо озаряла улыбка, останавливался, не в силах сделать больше ни шага, и слова, так и не высказанные, застревали в горле вязким комом. Сцены эти сменяли друг друга и продолжались довольно долго, настолько, что вывели ее из состояния оцепенения и сделали наблюдателем. Она с интересом следила за тем, что происходит, и казалась самой себе лишь зрителем, но никак не участником. Она улыбалась, чувствуя, как на смену унынию приходит азарт игрока. Но каждая следующая попытка знакомства с нею, снова наталкивалась на невидимый барьер. Почти сразу она поняла, что находится под его защитой и опекой. Его не было здесь, он даже не знал о ее здесь присутствии, но сознательно или подсознательно оберегал ее, словно заключив под стеклянный колпак, чтобы могли любоваться, но не смели тронуть.
От этого открытия на сердце потеплело.
Взглядом естествоиспытателя она осматривала зал. Здесь было много молодых, стройных, красивых и талантливых мужчин, но сейчас они казались ей мелкими и неинтересными, и она, почти не задерживаясь, скользила взглядом по лицам. Трезвым рассудком она понимала, что в зале есть мужчины, которые должны ей нравиться. Должны. Но не нравились.
Должно быть, он околдовал ее когда-то, если даже теперь, после их разрыва, не находится никого, кто смог бы сравниться с ним.
И еще она вдруг поняла, что не осталось в душе и сердце ни обиды, ни злости. Все ушло. Остался только абсурд - их разрыв.
Возвращаясь одна по асфальту Страстного бульвара, освещенного редкими фонарями, она совсем не боялась. Теперь она была уверена, что он не даст ее в обиду никому. Ей было ничуть не жаль, что не провожает ее какой-нибудь подающий надежды талант. Ей было хорошо и спокойно одной, а рядом с собой она хотела видеть только его, ощущая рукой и плечом его всегдашнюю надежность.

Поразмыслив о происходящем, она вдруг поняла, что обречена на невыносимую муку ожидания, которая никогда и ничем не закончится. Она слишком хорошо чувствовала его незримое присутствие, его боль и любовь, и также хорошо знала, что даже если он начнет умирать без нее, он не придет и не позовет на помощь. В себе же она находила лишь пустоту, образовавшуюся со дня его молчаливого ухода и знала, что эта ее болезнь становится уже хронической, и лекарства не помогают, а посему - последний и радикальный способ лечения - хирургическое вмешательство.
Все это время она мучительно пыталась понять: что это - любовь или оскорбленное самолюбие говорит в ней? Ее вдруг покинули - небывалый случай! Но вновь и вновь мысленно возвращаясь к происшедшему, она напрочь отмела "самолюбие" и поняла, что нужен ей действительно только он, без всяких "но"...
Она позвонила ему, собравшись с духом, но то, что она услышала сначала вселило в нее смятение: в его голосе были паника, страх, даже грубость, но в недрах всего этого она уловила и внутреннее удовлетворение: позвонила, значит, думает, значит, не забыла. Она же решила, что настало время встретиться и разобраться. Или они действительно должны и могут быть вместе, или нужно непременно разомкнуть их отношения, освободиться друг от друга, и каждому начать независимую жизнь. Она чувствовала, что любое решение - это выздоровление, а нерешение - неминуемая гибель для обоих.

После разговора с ним она уже не знала, а был ли он когда-нибудь другим, тем мягким и нежным, кого она любила. Он никогда не был мягкотелым, в нем были воля и та мужественность, которую она так ценила и которая встречалась не слишком часто у представителей мужского пола. Но сегодня он был неузнаваем: жесток, категоричен, глух. Все месяцы, проведенные в невидении друг друга, она помнила его тем, сильным и нежным. Она знала, что он способен на убийство собственного чувства, она чувствовала, что он стремится забыть ее, вычеркнуть из жизни, как неудачную строку стихотворения. Но ощущала она также и то, что не очень-то ему это удается, что вспоминает он ее слишком часто, что не хватает ему ее участия, что счастье, бывшее у них, не так-то просто забыть, а чувство - убить. Свое же чувство она не пыталась уничтожить. Может быть, проще было бы попробовать освободиться от него, а не проводить дни и ночи в мыслях о нем. Но ей это не удавалось вовсе, и она полагалась лишь на Бога. Пусть будет так, как должно быть!
Она слушала его голос в телефонной трубке и ловила себя на том, что она не обижается на него, несмотря на то, что он очень хочет ее бидеть. Она прекрасно осознавала степень своей вины в их разрыве, но он обвинял ее совсем в другом, поэтому она смиренно слушала, не пытаясь ничего объяснять. Да он и не желал объяснений. Ее просьба о встрече отвергалась уже в сотый раз, отвергалась категорически, и она понимала, что причина в том, что ему так и не удалось убить свою любовь. И ей это ничуть не льстило, напротив, видеть, то есть ощущать его страдание, было больно. Ей хотелось видеть его счастливым, но он не давал ни малейшего шанса на освобождение ни себе, ни ей.
Повесив трубку, она могла лишь представить, какая буря разразилась в том, кого она любит. Ей было безумно больно, и боль ее усиливалась физическим ощущением его боли, и надсадно ныло сердце от безысходности. Ей снова не удалось докричаться, дошептаться до того, чуткого и чувствующего, без кого жить ей было так невозможно.
Абсурд их разрыва вызывал досаду, поскольку причины и следствия были вовсе потеряны, а вместо - возник какой-то фантастически-мистический клубок, который, сколько не мотай, все путается. Как ту что-нибудь объяснишь! Да и стоило ли объяснять? Лишь любовь могла что-то прояснить, а там уж не нужны никакие логические построения: все рассыпается само, все - нежизнеспособное.
И, кажется, он вовсе не почувствовал, как мало в ней осталось ее прежней. За прошедшие два с половиной месяца она пережила столько, что, если и была ее вина в их разрыве, она заплатила сполна. Но он ничего не заметил. Он лишь разозлился на свою слабость и еще на то, что она вдруг начала снова писать. Ее долгое мучение - молчание окончилось , и она вновь обрела дар речи. Слова складывались в строки, строки в строфы, рождались новые ритмы и созвучия нот, исписывались страницы прозы, и это было легко, но больно, потому что не было рядом его. Традиция первого прочтения, закрепленная полутора годами жизни, влекла поделиться с самым близким, с тем, кто поймет и оценит, и, может быть, поправит. Она рванулась к нему, чтобы поделиться всем, что вылилось в стихи, музыку, песни. Но он отгородился стеной и не принял, не понял, не почувствовал. Это было уже действительно крахом. Крахом того, кого она называла Поэтом, независимо ни от чего. Она была убита тем, что он не смог подняться над личным чувством даже ради Поэзии. 
Неужели он никогда не сможет писать так, как писал, ведь Поэзия не прощает измены? Неужели мир лишится его как Поэта, которым восхищались даже собраться по перу, не склонные расточать похвалы.
Личная боль отступила. Ей показалось, что она вдруг вовсе перестала понимать его. Неужели все то, чем так щедро одарил его Всевышний, будет так легко зарыто в землю?
Она думала: неужели ему нельзя помочь? И отвечала: можно. Но захочет ли он принять помощь? И знала ответ: нет!

И снился ей страшный сон: он лежал, сомкнув веки. Лицо сводила судорога боли. Он был жив и дышал, но голова его была разбита, будто кто-то острой косой срезал макушку. Тело обмякло. Руки безвольно повисли. Она закричала. И проснулась от собственного крика. Очнувшись, она вновь поторопилась погрузиться в сон, чтобы дотянуться до него и помочь. На мгновение она вновь увидела его лицо, но железная маска отрицания помощи и ее самой вытолкнула ее в явь. Она, дрожа, сидела на кровати, пытаясь в темноте зацепиться за что-нибудь реальное, чтобы поверить, что это был всего лишь сон.
Встав и пройдя по комнате, она раздвинула шторы и посмотрела в окно. Ночь была такой же серой, как эти нескончаемые серые ноябрьско-декабрьские дни, когда хочется только одного: зарыться в подушки и одеяла и спать, спать, спать... Серые дни убивали жизнь. А сегодня – еще и серая ночь. И ей захотелось поскорей задернуть шторы, влезть с головой под одеяло и забыться, но тут она вспомнила про сон и остановилась, держа в руке край занавески.
На серый город падал серый свет, тусклый и невнятный, источаемый фонарями, не свет, а воспоминание о том, что когда-то было светом. Громады серых домов с погашенными окнами, обступающие со всех сторон. Мертвый город.
Она часто сидела ночами и, выглянув в окно, всегда находила несколько светящихся . Так было всегда... Сегодня же она попала в совсем незнакомый ей мир.
Было холодно стоять у окна и смотреть в эту ночь. Холод рождался где-то внутри , распространяясь по всему телу и сковывая движения. Она пыталась сдерживать дрожь, но, казалось, тело вышло из подчинения, когда непослушными руками она пыталась завернуться в одеяло. Думать о том, чтобы вернуться в теплую постель, она не могла. Ей было страшно вновь вернуться в сновидение в роли наблюдателя. В экстремальных ситуациях в жизни она всегда действовала, поэтому страха не было. Страх наступал потом, когда вспоминала, уже успев помочь, предотвратить несчастье. Наблюдать за чужимы страданиями, будучи не в состоянии помочь, было выше ее сил.
Она бродила по квартире, в бессилии придумать себе занятие в эту серую ночь. Безумно хотелось курить, но она сдержалась - сработал внутренний запрет: не курить по ночам.
Войдя на кухню, она включила свет (пусть хоть одно окно светит!) и села в кресло, подобрав под себя ноги и вжавшись в одеяло. Дрожь постепенно унялась, и стало тепло. Она попыталась увидеть его лицо, то, которое было ей так знакомо в яви. Черты то вырисовывались очень четко, то расплывались, точно клякса от чернил. Она снова закрыла глаза, слепила его образ и сказала: "Я люблю тебя, милый! Мне так хочется, чтобы ты был счастлив. Прости меня за ту боль, что причинила я тебе. Прости. И пусть будет мир в твоей душе." Образ исчез, растворился, ничего не ответив, но она знала, что он услышал ее. И она уснула, завернувшись в одеяло, на освещенной кухне, свернувшись калачиком в кресле. А утром солнце опять не взошло.

Дни тянулись мучительно медленно, и, казалось, конца не будет этой серости и тьме. Декабрь - сумеречный месяц. А она все ждала, ждала чуда его появления, хотя и прошло уже три месяца с того дня, когда он исчез. Она не могла поверить в то, что это навсегда. Ей казалось, что он вот-вот поймет всю нелепость случившегося и появится, и просияет улыбкой, и не нужно будет никаких слов... Но он все никак не мог решиться на это, а она ждала, а дни тянулись, ускользая, и близился новый год. Что-то он принесет ей?
Она никогда не верила в то, что любовь можно убить. Как любое сильное чувство, любовь не поддавалась насилию над собой. И если отступала, то всего на полшага, чтобы потом сделать три. То, что их объединяло слишком сильное чувство, она осознавала все яснее и яснее, и ощущала, что он, попав в силки собственного чувства, злится, пытаясь вырваться и обрести свободу. Для нее плен тоже был безрадостен, но что толку рваться, лишь крепче затягивая узлы? Безнадежнее и больнее! Она смотрела на телефон с отчаянием и надеждой. Но в точности знала, что звонит не он, а сама уже и не пыталась набрать номер.

Теперь нужен был его шаг навстречу. Она страстно желала этого, зная, что не сделает ему больно, уже простив ему все: и то, что было, и то, что, возможно, будет. Потому что казалось все это мелким и ничтожным по сравнению с тем, что они потеряли. Жизнь стала проходить стороной. А они всего лишь воздушные шарики, натолкнувшиеся на иголки судьбы, безжизненные и слабые, которым, может, и не суждено никогда взлететь. Она никак не могла научиться жить с осознанием собственной бескрылости. Даже заполнив все свои дни до предела работой, хозяйством, магазинами и прочими самыми немыслимыми делами, она ощущала пустоту, незаполненность. То и дело, в потоке повседневности, она натыкалась на предметы, имеющие непосредственное отношение к нему: его вещи, его книги,его фотографии... Каждый раз она столбенела, словно пронзенная разрядом электричества. Понимая, что подвергает себя пытке, она решала, что все, что связано с ним, надо убрать, уничтожить, вернуть, как можно скорее. Но как? Почему он не забрал все, уезжая? Может, эта пытка уготована им?
Вообще, во всей этой истории что-то все еще оставалось ей совершенно непонятным. Он был рядом, и ничто не предвещало разлуки. У него могли быть проблемы, но о них не говорилось ни слова.В их отношениях в быту было немало шероховатостей, но, казалось, что они уже преодолены. Материальные проблемы? Ответственность, тяжким грузом легшая на его плечи? Ревность? Внутренний конфликт?
Каждое из этих предположений могло быть жизнеспособно, но не хватало каких-то деталей, штрихов. Она упорно ощущала чью-то постороннюю волю, которая, словно Рок, разрушила их счастье. И эта злая воля руководила им, когда он изрекал нелепые обвинения в ее адрес. Она не могла поверить в то, что он мог сознательно произнести все это. Да и то, что все эти три месяца она ждет его, а его нет, можно было отнести только к его отчаянно безвольному положению.

Она ехала в полупустом вагоне метро. Сегодня в третий раз за три месяца она вышла из дома.. Она ехала, чувствуя кожей, что они могут случайно встретиться. От этого ощущения ее знобило, и она ежилась в жарком вагоне. Но вот объявили его остановку, и он не вошел, и она облегченно вздохнула. Но ощущение вновь появилось, чуть позже, на переходе. Подходя к эскалатору, она подумала, что сейчас может увидеть его на противоположном.
Так и случилось. Войдя на эскалатор, она всего на две-три секунды увидела его, не поверив своим глазам, вопреки всем предчувствиям. То, что она увидела, потрясло ее. Болезненная бледность, потухший взгляд, вытянувшееся, похудевшее лицо.
Он скрылся из виду, не заметив ее, а она осталась на движущейся вниз ленте эскалатора, не в силах поверить в то, что наяву видела его. Всю дорогу она была под гипнозом увиденного. Да и дороги самой не запомнила. Совершенно машинально нашла необходимый дом, зашла, и все, что там происходило, могла вспомнить лишь обрывочно. А память, зафиксировав стоп-кадр, возвращала ее к нечаянной встрече. А впрочем, это и встречей назвать было нельзя. Встречаться могли бы как минимум двое, он же в этом не участвовал, а лишь показал себя, сам о том не подозревая.
Но эта невстреча оказалась решающей для нее.
Что-то разомкнулось внутри, потому что в этом отрешенном от всего мира мужчине не было и следа того, кого она так ждала. Наверное, это была всего лишь мечта, иллюзия, рожденная ее воображением. "Романтика",- усмехнулся бы он.



 (©2011 Все права принадлежат автору. Публикуется по тексту напечатанному на сайте поэта, барда Лидии Оганесян. При перепечатке ссылка на PoetLidiaOganesyan.ru обязательна.)