Прости меня, дедушка!

Прости меня, дедушка... (рассказ)

На дворе цвела многоцветьем осень, покрывая мягким ковром из жёлтых листьев больничный двор. Моросил мелкий холодный дождик, а у главного входа радовала посетителей огромная клумба алых, белых, жёлтых роз, по краям которой росли астры, хризантемы необычайных цветов, как будто это был не октябрь и до зимы ещё далеко. Обычно между корпусами старой городской больницы можно было видеть отдыхающих в этом райском уголке больных, сотрудников в белых халатах, но в эту дождливую погоду все попрятались в своих отделениях.

Карета скорой медицинской помощи подъехала к хирургическому отделению. Фельдшер и доктор бригады высадили худощавого седого старика в чёрном костюме и, подхватив под руки, осторожно повели в здание.

– Там сумка с моим барахлом… – сказал старик.

– Сейчас. Проводим вас в палату и принесём…

– Ну да… ну конечно…

Илье Григорьевичу Воробьёву выделили одноместную палату с душевой кабинкой и туалетом. В отделении таких было две. Их называли коммерческими и клали туда больных, способных платить немалые деньги за то, чтобы лежать в таких условиях. Но поступил приказ главного врача госпитализировать Илью Григорьевича бесплатно и на неопределённый срок.

Ни бригада скорой помощи, ни те, кто его принимал, не знали, с каким заболеванием кладут старика. Приказы начальства не было принято обсуждать. Между тем, когда-то Илья Григорьевич заведовал этим отделением, но было это давно, и в отделении не осталось людей, кто бы об этом помнил. Много воды утекло с тех пор. Страна, в которой он тогда жил, исчезла. Постепенно ушли люди, с которыми работал. Времена стали другими. Когда-то врачам вменяли в вину, если они принимали в знак благодарности бутылку коньяка, коробку конфет, даже цветы, а сейчас… Другая страна, другие правила игры… Илья Григорьевич даже удивился, как легко пошёл на его госпитализацию новый главный. Он его уж точно не знал. Сколько после его ухода сменилось главных, и не сосчитать! Но, видно, всё же слышал о нём. Не отказал… Правда, Илья Григорьевич обещал больнице отписать свою трёхкомнатную квартиру. Главный обрадовался:

– Мы сделаем общежитие для медсестёр. Их у нас катастрофически не хватает…

Когда-то Илья Григорьевич был успешным и весёлым человеком, неплохим хирургом. В быту легкомысленный и расхлябанный, он менял жён как перчатки, так и не нажив с ними наследников. Прожив долгую и богатую приключениями жизнь, на старости остался совсем один. Какое-то время ещё легко и ненадолго сходился с молоденькими сестричками, санитарочками. Об этом сплетничали, но никто жалоб не писал. Ему всё прощалось, потому что хирургом он был, как говорится, от Бога! Легко и с удовольствием делился опытом, знаниями, и многие считали себя его учениками… Но прошло время, и те врачи тоже постепенно ушли, а их ученики не знали даже имени доктора Воробьёва.

Много лет назад, после инфаркта, он вышел на пенсию. Его место занял молодой талантливый хирург из варягов. Главный познакомился с ним где-то на съезде и пригласил на заведование…

Как Илья Григорьевич провёл все эти годы, известно мало. Богатства не скопил, жил скромно. Родственников у него не было, многие друзья ушли из жизни.

В последние годы пытался экономить, копил деньги, прятал их так, что потом приходилось долго искать. Думал, что за деньги можно купить всё… Но, как оказалось, не всё!

Потом была последняя неудачная попытка создать семью… Вскоре он ощутил свою беспомощность. Накопления исчезли быстро. Нужно было покупать продукты, лекарства, цены на которые взлетели до небес. А когда стало невмоготу, он позвонил главному врачу. К удивлению, тот о нём слышал и быстро решил все проблемы. Вызвали нотариуса, оформили дарственную… Ему выделили палату в его родном хирургическом отделении…

Оставшись один, Илья Григорьевич внимательно огляделся. В его бытность таких палат не было. И что в ней хорошего? Маленькая, мрачная, с одним окном, затенённым огромным тополем. «Летом совсем темно будет, –  подумал он. – Впрочем, до лета ещё нужно дожить!».

Медсестра, девушка лет двадцати, внесла его сумку и поставила у кровати.

– Вам помочь? – спросила она, равнодушно разглядывая старика и даже не представляя,  что когда-то он здесь был полновластным хозяином. Но слышала, что кладут его сюда надолго… и он страдает неизлечимой болезнью: старостью.

– Спасибо… Я сам…

Первым делом он достал толстую тетрадь и шариковую ручку, положил на край стола, объясняя наблюдающей за ним медсестре:

– Старики любят писать мемуары, с высоты прожитых лет давать оценки происходящему. Одни пишут, чтобы оправдаться, другие – чтобы войти в историю. Но есть и такие, которые хотят просто рассказать о давно минувших событиях, чтобы молодые могли лучше понять прошлое.

– Потом вы издадите свои мемуары? – спросила девушка.

– Вряд ли… Но, может, кто-нибудь прочитает…Время безжалостно. Оно подобно прибою, стирающему узоры, написанные на песке. Остаются  легенды, домыслы, фантазии.

– Но голую правду писать нельзя! – возразила девушка. – Разве у вас не было, что скрывать?

Илья Григорьевич внимательно взглянул на неё.

Совсем юная, в хирургическом халате, с косынкой на голове, на которой красными нитками был вышит крестик, девушка смотрела на него и улыбалась.

– Как звать-величать тебя, прелестное создание? – спросил он.

– Зовут меня Еленой. Так, может, всё-таки вам помочь?

– Спасибо, Леночка, – ответил Илья Григорьевич и сел на стул, чтобы передохнуть. – А что касается голой правды, так если врать, это будут уже не мемуары, а художественное произведение. Кто их сейчас читает? Сейчас телевизоры, компьютеры… да и жизнь пишет нам такие шедевры! Кто с ними может соперничать? А история, какой бы она ни была: ужасной или прекрасной, позорной или героической – неприкосновенна! Это то, чего можно стесняться или чем нужно гордиться, но нельзя забывать.

– Это правильно… – сказала Елена, заинтересованно взглянув на старика.

– Важно в любом возрасте и в любых ситуациях находить в себе силы оставаться Человеком, – продолжал Илья Григорьевич. – Жить только воспоминаниями нельзя. Если такое происходит, значит, ты уже умер. Воспоминания должны облегчать душу, чтобы давать силы жить!

– Конечно, вы правы, – почему-то смутившись, произнесла девушка. – Так, может, что-нибудь принести?

– Ничего не нужно… А вот если будет свободное время, приходи… Мне будет приятно…

Потом Елена помогла старику разобрать и повесить в шкаф вещи. Илья Григорьевич с её помощью надел спортивный костюм, в котором привык ходить дома.

Наконец, сказал, что хочет отдохнуть, и прилёг на кровать.

Девушка потопталась ещё некоторое время, разложила туалетные принадлежности и ушла, предупредив, что в час она принесёт в палату обед.

И потянулись дни, похожие друг на друга. К старику никто не заходил, кроме Елены, которая по неизвестной причине взяла над ним шефство: приносила еду, помогала купаться, рассказывала о делах в отделении… Илья Григорьевич был рад: было кому излагать свои взгляды на происходящее в мире, о чём ещё недавно он узнавал по радио, висевшему у него на кухне.

Елена слушала старика и всякий раз убеждалась, что ни о каком склерозе сосудов мозга, старческой деменции говорить не приходится. «Дед многих наших индюков умнее! – думала она. – С ним интересно…»

Первое время Илья Григорьевич старался держать себя в тонусе: не вставая с постели, делал утреннюю зарядку, тщательно мылся и даже следил за своей бородкой-клинышком. После завтрака что-то писал в своей тетради. Зашедшему однажды врачу признался, что хочет попробовать написать воспоминания, и показал первые страницы, исписанные крупным старческим почерком. Врач взял в руки тетрадь и пробежал глазами.

– Да, это может быть интересно… – произнёс он, положил тетрадь на стол и вышел.

Но через некоторое время Илье Григорьевичу стало хуже: снова появилась загрудинная боль, слабость и головокружение. Его осмотрела анестезиолог, послушала, измерила давление, назначила какие-то таблетки и ушла, в коридоре сказав Елене, пригласившей её к больному:

– Сделала что могла. А старость лечить не умею...

Привыкший к одиночеству и тишине, Илья Григорьевич постепенно перестал обращать внимание на заходивших людей. Мысли путались. Он лежал в палате, напоминающей ему одиночную камеру, в которой поселились полумрак и сырость. Казалось, солнце сюда никогда не заглядывало…

Персонал относился к его пребыванию в отделении с полным равнодушием. Он давно ничего ни от кого не ждал, и надежда, которая, как известно, умирает последней, для него уже давно умерла.

Однажды, зайдя к Илье Григорьевичу, Елена, встревоженная его состоянием, попросила дежурного врача пригласить кардиолога. Старая полная женщина долго слушала его, потом сняла кардиограмму и написала на листке назначения.

– Что толку. Ни у вас, ни в нашем отделении этих лекарств нет.

– Вы пишите, Валентина Львовна. Я сбегаю в аптеку и куплю…

Елена взяла у Ильи Григорьевича деньги и купила лекарства. Через несколько дней ему стало лучше и он с благодарностью смотрел на свою спасительницу, улыбался, когда Елена заходила в его келью. Вокруг его глаз собирались морщинки радости, но взгляд всегда оставался грустным. Он знал, что всё это ненадолго и когда-нибудь кончится. В мире не существовало слов, чтобы высказать чувства, которые переполняли его душу. Ему почему-то казалось, что это юное существо ему сочувствует так, как никто другой, что они понимают друг друга без слов и что она так же, как и он, – одинока!

Ночное дежурство проходило спокойно, и Елена механически вклеивала в истории болезней результаты анализов, почему-то всё время думая об Илье Григорьевиче. В последнее время она многое узнала о нём: и то, что он когда-то заведовал этим отделением, и что был прекрасным хирургом. Ей было интересно с ним беседовать.

– Ты со своей птичкой уже себя забыла, – говорили её подруги. – Чего это ты к нему прибилась? Или наследство обещал?

– Какое наследство? Воробьёв – это мой крест, и я должна его донести до конца… Жалко старика. Умный дед. Оказывается, когда-то был хирургом и работал в нашем отделении…

Крест, который несла Елена, с каждым днём становился всё тяжелее и тяжелее. Илья Григорьевич, всю жизнь отдавший труду, человек деятельный, не позволявший себе лишний раз расслабиться, чрезвычайно требовательный, прежде всего к себе, перед лицом смерти оказался совершенно беспомощным. И беспомощность вместе с бездеятельностью сначала его выводили из себя, но потом он к этому состоянию привык и последнее время лежал в кровати, тупо уставившись в потолок, ни о чём не думая. Понимал, что угасает. Как свече: пламя уже погасло, но фитиль ещё дымит… Оживал только, когда  в его келью заходила Елена.

– Ну, что у вас нового? Как себя чувствуете? Всё время смотрите в потолок. Вспоминаете что-то для мемуаров?

– Мысли путаются… не могу сосредоточиться… Голова пустая, память слабеет. Даже вспомнить недавнее прошлое не могу… Какие уж тут мемуары?!

У Елены  сжималось сердце. Понимая, что дни его сочтены, она старалась скрасить унылую жизнь, приносила из дома только что испечённые булочки, пирожки, оладьи или печёные яблоки…  Молила Всевышнего дать  сил выстоять, не оступиться в конце пути!

Последние месяцы к нему никто не заходил, кроме Елены. Но, перекинувшись с ним парой фраз, она уходила, и он снова оставался один. В его потускневших глазах поселились страдание и страх. Это был вконец сломленный и одинокий старик. Он уже не мог даже думать на отвлечённые темы. Всё становилось конкретным и обыденным. Просыпался в холодном поту от жутких снов и долго вспоминал ночные кошмары. Вскоре ему показалось, что это вовсе не страшные сны, а реальность, в которой ему приходится жить. И из этой реальности, как из могилы, выхода нет.

Он был благодарен Елене. Стараясь её не обижать нытьём и брюзжанием, пробовал шутить над собой, но у него это плохо получалось.

Как-то в один из весенних дней, когда деревья оделись листвой и пьянящий воздух разносил запах талой земли, Елена к нему в палату не зашла. Ужин принесла дежурная сестра. Молча поставила на стол тарелку с кашей и котлетой. Рядом – стакан с киселём. И вышла, так и не проронив ни слова, ничуть не тревожась, сможет ли старик сам справиться с этим делом.

В тот вечер Елена шла на первое своё свидание.

Олег пришёл к ним в отделение несколько месяцев назад. Во время совместных дежурств они вели долгие беседы, в которых выясняли взгляды друг друга на жизнь… Потом было объяснение, объятия, поцелуи… Всё как обычно.

– Ты счастлива? – спрашивал Олег, стараясь заглянуть в её глаза.

– Да! – она неумело целовала его, настороженно глядя на дверь. Вдруг в ординаторскую войдут?!

А вчера Олег пригласил её в ресторан. Елена никогда не ходила в ресторан с любимым парнем. И вот теперь…

На следующий день объяснила Илье Григорьевичу, что была очень занята.

– Конечно-конечно… Понимаю, – негромко проговорил Илья Григорьевич, и повернулся к стене… – Извини… ты иди, работай, я полежу…

На улице громыхала весенняя гроза, сверкали молнии, гремел гром, и от этого в его келье становилось ещё неуютнее. Из окна был виден больничный двор, деревья, а поверх них вдалеке новые высотки. Корпус, где расположилось отделение нервных болезней и физиотерапия, казалось, от такого дождя совсем развалится. Старое здание… Сколько себя помнил Илья Григорьевич, его не ремонтировали… «Впрочем, может, и не стоит ремонтировать! Все эти старенькие разваливающиеся корпуса снести, и на этом месте построить новую многоэтажную современную больницу! Жаль, только это уже будет не при мне. А хотелось бы посмотреть…»

Перед холодами нянечка старательно заклеила щели в окне, и келья практически не проветривалась. Тяжёлый воздух действовал, как хлороформ. Илья Григорьевич снова закрыл глаза и провалился в небытие…

Через несколько дней ему стало совсем плохо. В палату зашёл дежурный врач. Взглянув на старика, равнодушно пробормотал:

– Все мы смертны!..

Но когда он вышел из палаты, на него набросилась Елена:

– Но что-то же можно сделать!

Снова вызвали кардиолога, ввели сердечные средства… Дыхание стало легче, и Илья Григорьевич открыл глаза. Взгляд стал осмысленным. Увидев Елену, прошептал белыми губами:

– Зачем? Там было так спокойно…

Елена сидела у старика до глубокой ночи. Потом за нею зашёл Олег, и они ушли домой. Елена теперь жила у него. Ночью их разбудил её мобильный телефон.

– Смирнова! Твой дед просит тебя приехать… – кричала дежурная медсестра.

– Зачем?

– Не знаю… Полюбил, видно… Не спится ему…

– Так что случилось? Сделай ему что-нибудь… Растормоши доктора. Жалко… Хороший старик… Помогите ему, пожалуйста…

– Так ты не придёшь?

Елена посмотрела на часы.

– Сейчас половина пятого. В восемь буду в отделении…
– Ну ладно. Как знаешь…

Когда Елена и Олег пришли в отделение, из седьмой палаты на каталке вывозили труп Ильи Григорьевича Воробьёва, известного в прошлом хирурга и весёлого человека.


Больница организовала и оплатила похороны.

За гробом шли три старушки из других отделений. В катафалк поставили гроб, туда же сели старушки и Елена. Она не могла не проводить его в последний путь.

Не рассчитывая на выпивку, гробовщики торопились. Накрыв гроб крышкой, прибили её четырьмя гвоздями. Потом подвели под гроб брезентовые ремни, ловко опустили его в зияющую бездну могилы и дружно заработали лопатами. Мокрые комки земли стучали по крышке гроба, и Елене казалось, что это стучит её сердце. Она вдруг поняла, что Илья Григорьевич стал ей родным. Глаза затуманились от слёз, и сквозь слёзы она снова и снова повторяла только три слова:

– Прости меня, дедушка…