Легче написать, чем издать

24 августа. Позвонил Скотневскому, чтобы узнать адрес, где они собираются? На Рассадина надежды нет. Неделю назад он позвонил мне.

— Как ты отнесешься к такому предложению? В октябре приезжают писатели из Москвы. Ты напечатаешь три экземпляра своей книжки. Никифоров переплетет их и проставит тираж, будто книга вышла через издательство. На основании этой книги тебя примут в члены союза писателей. Мне нужны писатели. Поэтов много, а писателей нет. Подумай над этим предложением.

Я сказал, что подумаю, хотя предложение сразу не понравилось, членство для меня не главное. Тем более ценой обмана?

1 сентябрь. В среду поехал в Центральный р-н на Ленина 77. Нигде нет вывески, что здесь Тольяттинская писательская организация. Обошел весь дом. Наконец, в бывшем книжном магазине нашел. Увидел Лидию Артикулову, казалось, нисколько не изменившуюся за десять лет.

— Проходи, располагайся, скоро и остальные подойдут.

— Как ваши успехи? — ради приличия, поинтересовался я, чтобы не молчать.

Она принесла две тоненькие книжки-брошюрки стихов. Одну подарила, с заунывными, жалобными стихами на одиночество и старость. Где тот мазохист, который станет это читать? Я, любезно, попросил автограф — обидится, если не возьму. Она надписала: "Удачи и здоровья". Как раз то, что мне необходимо.

Заметил, вокруг много книг местных поэтов и писателей. Время зря не теряли, а нас, Автозаводских, бросили на произвол судьбы, не нашлось лидера, который бы объединил.

Через 20 минут объявились и остальные члены. Люба Бессонова заметила меня и просияла радостью и расположением:

— Целую вечность не виделись!

— Как же, два месяца назад, — напомнил я, вспомнив, как холодно и недоброжелательно встретила меня в гостиной ДКиТ, сразу же, найдя предлог, чтобы отойти к знакомым женщинам.

— Это же, долго, — и в течение последующего часа, то и дело, благожелательно, поглядывала на меня.
—  Ты не хотела бы, прочитать мою новую рукопись? — спросил я, помня, что однажды она читала мою повесть.

Люба замялась:

— Ты хочешь, чтобы я поработала с нею? Нет, просто почитать, у меня нет времени. Но, если ты настаиваешь...

— Нет, я не настаиваю. Просто, предложил.

Борис Скотневский представил меня как знаменитого писателя. Люба, при этом, испытывающее, посмотрела на меня, как отреагирую, не кивну ли, утверждающе?

Спокойно. Я уже заметил, что Борис Абрамович склонен к саркастическим преувеличениям, которые больше смахивают на замаскированную издёвку, этакая ложка мёда с такой же порцией дёгтя.

Они, сразу же, начали обсуждать какой-то случившийся скандал, советовали Вячеславу Смирнову позвонить Кишкурно, в Литературную гостиную, и извиниться, что он и сделал.

Люба, по своему обыкновению, все время встревала в речь Бориса и других, как это делала и 20 лет назад при Валентине Рашевской, отчаянно завидуя той. Стала, обижаться на Бориса, выговаривать, что ее вывели из членов коллегии, и сейчас она — никто.

— Но ты же, сама себе отвод дала. Мы с тобой считаемся. Ты одна на зарплате сидишь и, между прочим, получаешь ставку в полтора раза больше, чем я.
— Эти триста рублей я, который месяц получить не могу, — у неё уже катились слезы.
— Позвони в мэрию. Должны дать. Дело не в коллегии, хочешь, мы назовем тебя генеральным секретарем писательской организации Зимбабве. Ты — Любовь Бессонова.

Улучив свободную минуту, я спросил Бориса, не хотел бы он, ознакомиться с моей рукописью, чтобы иметь представление.

— Нет-нет, я человек сентиментальный, наговорю кучу любезностей, сюсюканья. Пусть лучше, другие почитают.

Я понял, что моя повесть никого не интересует. Почти все поэты, и читать неизвестную рукопись, которая может ничего не представлять, неинтересно, по себе знаю, когда отказал Куликову, догадываясь, что значительное и интересное он не может написать, судя по тем рассказам, что я слышал.

Володя Мисюк тоже замешкался, когда услышал про объем рукописи о царе Соломоне, но, узнав мою фамилию, заметно смягчился, мы, как-то, печатались в одном сборнике.

Он-то и согласился, почитать мою рукопись, и даже поговорил со мной об её издании, мол, они могут написать рекомендательное письмо в дирекцию ВАЗа, чтобы помогли деньгами, попросил месяц на прочтение.

— В дирекции я уже был месяц назад, и мне ответили: — Вот, если бы ты написал книгу о директоре производства.

А с какого бодуна я стану о нём писать роман? Царь Соломон намного интереснее, значимее.

 Подъехала «двойка», и я быстро добрался домой, разочарованный писательской организацией, где никто никем не интересуется. На таком фоне Валя Рашевская выглядела идеалом.

                Через месяц я снова у них появился. Накануне, Мисюк позвонил мне и сказал, что прочитал 25 страниц и сделал 15 замечаний. 

Я сел не за стол, где у каждого могли быть свои любимые места, а в стороне, обособленно. Так и получилось, все расселись на стулья.

Мисюк принёс мою рукопись, сел рядом и, сразу же, открыв первые листы романа, заявил:

— Не почувствовал никакого библейского колорита. Какой из Соломона божий помазанник? Помазанниками были русские цари, это греческие переводчики…
— Вы Библию читали? — спросил я.
— Читал, — недовольно ответил он, с вызовом. — Зачем в таком тексте современные слова?
— Вы последнюю страницу не читали, вот, посмотрите.

Я нашел страницу и дал ему. Он быстро пробежал глазами.

— Это надо было дать в аннотации, — сказал он, понимая, что это всё объясняет.

Он учился в литературном институте, но не имел представления о многообразии литературы, что можно писать по-разному, и внедрять любые слова, что и сделает позже английский писатель Кристофер Мур в романе «Агнец»: Евангелие от Шмяка, друга детства Иисуса Христа. Стёб на стёбе.

Я настроил себя, не спорить, понимая, что это бесполезно и никому же нужно, скажи спасибо, что хоть кто-то заинтересовался рукописью!

По заметкам, карандашным подчеркиваниям, увидел, что он прочитал, всего 13 страниц. И все сделанные замечания касались непонимания создавшейся ситуации, которая его покоробила.

Поэтому, впоследствии, я перенёс послесловие в предисловие, чтобы обезоружить взыскательного читателя. И после этого уже никто не предъявлял мне каких-либо претензий. Спасибо Мисюку.

                Нежелание печатать мою повесть «Ошибка царя Соломона» разными издательствами, куда я предлагал, позволило мне семь лет работать над нею, и, незаметно для меня самого, превратить в роман, в который я уже не мог вставить ни одного слова, так всё было вылизано и притёрто.

Позже, Мисюк, стоя рядом со Смирновым сказал:

— У тебя там много штампов.

Смирнов кивнул головой, и сочувственно, соглашаясь, мол, да, так оно и есть.

 Я, озадаченно, не знал, что и сказать: им виднее, литературный институт закончили, с ними не поспоришь. Пытался вспомнить, где же в романе могли быть штампы? Но не смог. Роман на историческую тему. Штампы нужно ещё, уметь писать.

После некоторого размышления пришёл к выводу, что им, просто, хотелось, хоть как-то уязвить автора, чтобы не зазнавался. А что ещё можно сказать, тем более если не читал рукопись, а упрек в штампах, можно прилепить к каждому автору, поди, докажи, что это не так, буквально, в любой строке можно найти штамп.

В августе собрался поехать в Старый город в клуб. Позвонил Володе Мисюку. Он сказал, что встреча состоится.

Временами накрапывает дождь. В 16-15 вышел на остановку, опоздав на проехавший автобус. Через пять минут показался 13-й, но промчался мимо на всех парах. Странно. Прошло ещё минут 15, пока не подъехал 13-й. Раздражающе медленно ехал по улицам, делал частые остановки, благо час пик прошёл, заторов не было. К 18 часам наконец-то приехал.

В клубе Скотневский, Володя, Смирнов подстрижен наголо, Артикулова и Дина моют тарелки, готовят еду на стол. И я поставил свою бутылку. Володя, желая сделать мне приятное, громко объявил, что я принес вино, чтобы это не прошло незамеченным.

Дина пила только моё вино, больше никто не прикоснулся – пили водку. Скотневский заметил, что я не пью, пригласил. Я отговорился, мол, здоровье не позволяет, ты же врач, понимаешь.

Но и Володя ничего не пил, но изредка что-то ел. Позже подошёл Фонфора, Игорь. Новичок сидел молча, ему не предлагали выпить, мол, ещё молод, незачем спаивать. Хотя, думаю, он был бы не против. Володя Мисюк вышел на улицу курить. Я подошёл к нему, спросил, как там Бессонова?

— Молча спивается в нищете и бардаке. Я уже устал её жалеть. Стихи не пишет, хотя и утверждает обратное. Обиделась на Смирнова, что он назвал её сборник «Депрессия». Сын умер в тюрьме. Третий раз сидел. Наркотики. Молодым умер, в 30 лет. Хоронить приезжал отец. Ты зря в своём рассказе выводишь молодежь, которая говорит как 60-летние старики. Они по-другому сейчас рассуждают. Я долго бился, чтобы привести его в порядок. Там есть хороший кусок, ни слова не убавить. Ты посмотри, что можно сделать. Я пришлю тебе завтра, куплю карточку. У меня нет выделенной линии. Хотел напечатать рассказ, но Артикулова дала воспоминания о войне, неудобно отказать.

Вернулись в помещение. Скотневский рассказывал о своей поездке в Адлер, восхищался.

— Там всё дешевле, чем у нас. Я ожидал, что будет обдираловка, но нет, всё нормально. Огромные бассейны. Сто на тридцать метров. Два бассейна поменьше для детей. И всё бесплатно. Родители сдают своих детей, а сами идут развлекаться. Ездил на подъёмнике на Красную поляну. 800 рублей в оба конца. Два здоровенных эмчээсовца ставят тебя на точку, подъезжают кресла и подхватывают тебя под зад, успевай только пристегнуться. Туда поднимают, будто над равниной, но назад – паришь над Кавказом один в вышине. Был там, где катался Путин. Коровы по горам бродят. В сутки дают три литра молока, но жирного, на порядок выше.

— Это были быки, — заметил Иван.
— Сперма обошлась бы дороже. Иной мужик за всю жизнь ведро не наберёт.

Лицо Дины было непроницаемым. И не такое слышала.

— Замучили уже оплаченные проститутки. Уже в годах, одна – ничего, молодая, 19 лет. Стучат и стучат в номер: Открой. Я им: Здесь никого нет. Отговаривался, мол, хочу, но не могу. Угощать стал, расспрашивать. Разговоры тяжелые, за них нужно брать деньги. Потом незаметно улизнул в свой номер. Смирнов пришел просить 800 рублей на минет.

Артикулова тоже пыталась что-то рассказать из своей жизни, какие чувства она недавно испытала, но её никто не слушал, до того повествование было нудно и неинтересно. За столом царствовал один Борис Скотневский, остальные подыгрывали — то есть внимательно слушали, изредка пытаясь и самим вставить словечко. Но не надолго, Скотневский вспоминал своё, перебивал, и снова игра была на его поле.

Пошлость Скотневского поражала. Пишет лирические стихи, а в душе пошлость на пошлости. Потом он сказал, что впервые горд за наше правительство, правильно сделали, наказав Грузию. Перед прощанием он приглашал меня приходить почаще, и вылечиться, чтобы пить наравне со всеми.

Я тоже не стал задерживаться, взял две пустые бутылки, чтобы потом вернуть их полными.

 22-й номер журнала с новой вещью Минеева. Минаевых-Минеевых развелось как собак нерезаных, невозможно отличить друг от друга. Только имена разные.

Дома прочитал его рассказ. Бьёт по нервам одним эпизодом, думаю, надуманным: не может невеста в брачную ночь пускать оператора в спальную, чтобы он заснял все подробности соития. Это уже цинизм автора. Показывает его отношения к своим героям, и к людям вообще. Мол, вы все – дерьмо на палочке.

Иван Егоров перед уходом на столе сделал стойку на руках. Держался минуту. Сильный парень. Худощав. В спортивной форме, не только в одежде. Каждый раз приносит мороженое. Обычно крем-брюле, на этот раз – в пачках.

Сумерки медленно накрывали город. Автобус ждал долго. Лишь газельки мелькали. Муниципалитет окончательно плюнул на граждан, сократив количество автобусов.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/01/830