Очередь

                Очередь.

   Косорукий, болтанец из будущего, принес весть, и очередь в секторе забурлила. Длинный Петерсен махал руками и бубнил свое: - Я же говорил, я же говорил…
   Всем он давно надоел со своей историей, но сейчас она кстати вспомнилась. Многие уже не верили, что существует конец очереди, но, то ли по привычке, то ли вообще по-другому не представляли себе возможности жить, ритуал худо-бедно соблюдали.
   А в секторах прошлого, говорят, появились люди, которые открыто говорят о том, что это никакая не очередь, а форма существования. Мол, материальный мир, жестокая действительность и никуда не прыгнешь. Но и они тоже стояли, потому что реалисты и про болтанцев говорили, что их нет, а если и есть, то жулики и шарлатаны, потому что передвижение во времени ни вперед, ни назад, минуя очередь, невозможно, это научно обоснованный закон бытия, а те, что бродят вдоль очереди, двигаются, мол, только в пространстве, а никак не во времени.
   Правда, люди эти были далеко в прошлом, практически никто из болтанцев их не видел своими глазами, все только со слов, поэтому мало кто верил в такую концепцию.
   У большинства все же теплилась где-то в глубине души надежда, но они ее никак не высказывали и вообще старались не думать о ней. Так вот как-то – и верили, и не верили.
   Петерсен же верил истово.

   А история его совсем простая: тогда ходила вдоль очереди некая побирушка без определенного места в очереди и предсказывала: кто достоит, а кто нет. Все ее гнали со смехом и улюлюканьем, втайне боясь пожалеть и впустить вперед себя в очередь, как приживалку, ведь все видят, сколько потерявших свою очередь мечется в отчаянии в поисках места, пропадая потом неизвестно куда. А Петерсен тогда был молодой и наивный (он и сейчас наивный, хотя и постарел, но выглядит опытнее и наивность свою научился маскировать), он только-только получил право на самостоятельное место взамен подопечного, вот и пустил бабку пожить.
   Такое неоправданное доброхотство вызвало немалый переполох в стане задних соседей: воинственной семейки Пуков, тетки Бозы и, конечно, Толстого.
   Толстый, тот сразу заорал: выгнать, мол, этого щенка и дело с концом. Болтанцы из прошлого вон что говорят – у них там порядок сейчас новый, чуть что – катись к такой-то матери. Дисциплина и улучшение жизни большинства. И нам давно пора такой порядок, а то, глядишь, эта оборванка и семейку свою притащит. Так мы никогда очередь не достоим.
   А бабка пожила у Петерсена пару дней, почистила свои лохмотья, подремонтировала, где чего можно да и пошла себе. Только на Толстого глянула напоследок с прищуром, - А ты ведь и не достоишь, - говорит. – Вот он дойдет, паренек этот хороший, а ты – нет. Помрешь. И жены у тебя нет, и детей нет… - Так, бормоча, она и ушла. Больше ее никто не видел и не вспоминал.
   Но когда вскоре Толстый умер от внутренней болезни, кое-кто начал поговаривать, что может она и знала чего. Зря, мол, не расспросили ее. Ну, поговорили немного и все. Всегда так бывает. Только Петерсен с тех пор другим стал.

   Жизнь потихоньку все вокруг меняла. Менялись соседи по очереди. Кто-то умер, не дождался. Пуки каким-то образом вперед пролезли. Ну, на то они и Пуки, конечно, да и не жалел никто, больно уж скользкие были. А Петерсен зациклился на одном: - Достою и достою. Я свое знаю. – И взгляд у него было при этом такой, как будто он действительно что-то знал, скрытое для всех остальных в глубинах веры.
   Вот он и старый уже стал совсем, а все свое твердит. Посмеиваться над чудаком соседи устали давно, так отмахнутся разве, как от надоевшей мухи, и живут себе дальше, все глубже падая в безнадежность.

   А вот теперь Косорукий объявился с новостью. Тут уж самые, что ни на есть скептики смеяться перестали. Ведь что он говорит, Косорукий-то: мол, болтанцев из будущего к ним в сектор в последнее время все меньше ходило. А тут, почитай уж месяц, как вообще никто не объявляется. Никогда такого не было. Значит все у них там, наверное. Дошли.
   Тут Петерсен опять своими длинными замахал, как мельница: - Конечно, - кричит, - и разговору нет. А у нас-то что, у нас-то ты один, Косорукий, и болтаешься. Из прошлого вон сколько: и Рыжий Мак, и старик Ферапонтыч, и девчонка эта, как ее там, все замуж выйти за кого-нибудь впереди ищет. А из будущего нету. Нет. Все. Конечно, дошли. И я дойду. Я свое знаю.
   Болтанец молча кивал головой, пока люди сектора, лениво споря, соглашались и не соглашались с их доводами. И все смотрели уже какими-то новыми глазами, и боясь, и желая конца.
   Потом его проводили, заторопившегося. Он все боялся опоздать. И началась новая, беспокойная жизнь с ежедневным ожиданием и страхом за будущее.

                --------------------