Роковая размолвка

Детективная газета, № 13 (49), июль 1997 г.

Роковая размолвка
В. Тарасов

Смерть жены настолько круто изменила жизнь домовитого шестидесятилетнего старика, что буквально в считанные недели он превратился сначала в заурядного пьянчужку, а в конце концов совершил тяжкое преступление.

.. .Деревня Комсомолец, что под Минском, уже засыпала, когда пряную тишину позднего вечера разорвал заполошный крик пенсионера Владимира Дивеля. Старик бегал от дома к дому, отчаянно колотил в оконные рамы и запертые калитки:
— Ратуйте, людцы добрые! Грабят! Христом Богом прошу, помогите, спасите!..
Наиболее смелые и решительные мужики повыбегали на улицу.
Дивель, почувствовав людской отклик на свою беду, частил плачущей скороговоркой:
— Трое их, сволочей, было, никак не меньше. В сарай полезли, видать, коровенку увести хотели, а, может, поросят прирезать да вынести... Одного я — ломиком, у сарая валяется...
Когда на улице собралась солидная компания односельчан, скопом двинулись на стариковское подворье.
У добротного еще хлевушка, в грязи и навозе и впрямь валялось неподвижное тело.
Кто-то попытался чиркнуть спичкой, но та погасла.
— Пропустите, мужики, я с фонариком, сейчас посвечу...
Неуверенный луч, поплутав по ногам и туловищу скорчившейся фигуры, выхватил-таки окровавленное лицо злоумышленника.
— Это ж сосед твой, Никифорович. Адам Акулич!
— Не может быть, — удивился старик. — Я только что от него вернулся, пляшку вместе распили, он спать лег...
— Адам это, глаза тебе что ли застило? — грубо оборвал Дивеля кто-то из толпы. — Что-то тут неладно, мужики, милицию надо вызывать...
...Адам Акулич и Владимир Дивель прожили всю жизнь, считай, бок о бок, в одной и той же деревне.
Мальчишками, еще до войны на пару бегали в подпасках, подростками поддерживали друг друга в годы, военного лихолетья, вместе отслужили ‘срочную’, а, демобилизовавшись, почти одновременно обзавелись семьями и по соседству же срубили себе просторные хаты.
Жизнь постепенно налаживалась, подрастали детишки у повзрослевших одногодков. Но судьбы с каждым годом все дальше разводили все-таки разных по характеру, привычкам и образу жизни односельчан.
Рассудительный, неспешный и основательный Дивель накрепко прикипел к семье, души не чаял в жене и старался всеми силами обустраивать дом и быт.
— Крепкий хозяин, — говорили о нем в деревне. — Слов на ветер не бросает. Правда, прижимистый немного, так не сэкономишь — не проживешь.
А экономить крепкому хозяину приходилось не только на ведение хозяйства, но и на лечение своей половины, у которой врачи обнаружили сахарный диабет. Лечение в копеечку влетало.
Зато простодушный Акулич денег не копил и не считал. И не потому, что не испытывал в них нужды. Какое уж там богатство при жалких трудоднях вначале и скудной зарплате потом? Просто считал, что нелегкое детство и проведенная в лишениях и трудах юность дают ему полное право распоряжаться зрелыми годами по своему разумению и усмотрению. А смотреть он предпочитал все больше в рюмку или же в граненый стакан.
Правда, в отличие от многих своих собутыльников, выпивши, Адам не буянил, не дебоширил. Его конек — занудная беседа, нередко с обидными выражениями в адрес собеседника. Наверное, именно по этой причине не выдержала со'вместного житья с вечно пьяненьким и болтливым не в меру муженьком его законная жена: плюнула на такое ‘счастье’ и переехали жить к младшей дочери в соседнюю Вишневку. И больше в свой бывший дом — ни ногой. Так и мыкался на старости лет непутевый Адам бобылем.
Как раз к шестидесяти годам овдовел и Владимир Дивель: отмучилась жена-диабетчица.
Скорбное это обстоятельство вновь сблизило Адама с Владимиром.
На нескупых поминках, изрядно хлебнув водки, Акулич долго ‘висел’ на плече горевавшего соседа, говорил сбивчиво, много и нудно, а в конце заключил:
— Вишь она, судьба, какая, Никифорович. Вместе, значит, поднимались, вместе и к земле клониться будем. Заходи почаще, не стесняйся, вдвоем оно веселее...
— Спасибо, сосед, — смахнув слезу, поблагодарил Дивель. — Ты уж тоже не об¬минай мою хату. Посидим, поговорим, все легче...
На том и расстались.
После поминок одинокие соседи стали встречаться почти каждый день. И с непременной бутылкой горячительного: то вина, то самогона, то ‘Русской’.
Сидели, вспоминали детство и молодость, поругивали жизнь и местное начальство, считали дни до очередной пенсии...
Заводной Адам постоянно предлагал ‘догнаться’, но более ‘устойчивый’ Владимир не соглашался. Нередко ссорились по этому поводу, но беззлобно, скорее давая разрядку нахлынувшим чувствам, чем от обиды.
Сорокавины по жене Дивель справил скромно: и в средствах появилась стесненность, и печаль утраты стала притупляться — к этому времени появилась в его жизни другая женщина.
Раиса Шиманская, работница местной птицефабрики, была намного моложе вдовца. Одинокая, неустроенная коротала свой затянувшийся бабий век с престарелыми родителями. При случае не прочь была опрокинуть чарочку-другую практически в любой компании, лишь бы наливали. В первую очередь именно это и отваживало ее потенциальных кавалеров.
— Ох, на беду свою связался Дивель с Раиской, — судачили деревенские перечницы.
Более занозистые высказывались куда резче:
— Вползла змея подколодная в хозяйский дом...
А сын Владимира Никифоровича отозвался благодушно:
— Тяжело отцу одному, пусть развеется...
Известен деревенский досуг, тем более, когда все из рук валится: радио, телевизор, подкидной дурачок да вечерние посиделки с неизменной пляшкой.
И все же по первости обрадовался старик Дивель переменам. Вдвоем, оно и хозяйство сподручнее вести: как-никак коровенка имеется, двое свиней в сарае хрюкают, куры во дворе кудахчут. Да и вечерний стопарик с женщиной поднимать куда веселее, чем с болтливым соседом-пропойцей.
Однако жизнь уже неслась по наклонной, без особого удержу и смысла.
Пьянки в доме, некогда считавшемся одним из самых трезвых в Комсомольце, становились регулярными. Не преминал поучаствовать в них и Адам Акулич. Не прогонять же человека, коль пришел хоть и навеселе, зато со своей поллитровкой. А что язык, как помело, несет непотребное и несуразное, да в скупердяйстве обвиняет – эка невидаль? Не он все это говорит, водка в нем бунтует. Вначале неприметно, а потом все явственней принялась бунтовать ‘злодейка с наклейкой’ и в уравновешенном некогда Владимире Дивеле. На хорошем подпитии он мог запросто приревновать Раису к соседу, обозвать грязно и матерно, а потом и руки стал распускать.
Та себя в обиду не давала, хотя в драку не лезла: предпочитала уходить на время к родителям, чтобы старик помучился и осознал, как ему необходимо ее присутствие, ее помощь в хозяйстве.
В такие дни Дивель обреченно брел за сочувствием к Акуличу. Обычно вечернее застолье поднимало настроение, зато утреннее похмелье наводило на грустные размышления. Владимир Никифорович выдерживал разлуку дня два-три, от силы неделю и являлся к своей зазнобе с повинной. После долгих уговоров мирились, возвращались домой и... отмечали примирение. Тут как тут и Адам появлялся.
Последняя размолвка пожилых сожителей оказалась роковой и для них самих, и для их непутевого соседа.
Все произошло, как обычно: выпили основательно, слово за слово — поругались. Адам вставил свои ‘три копейки’ насчет несусветной жадности друга Володьки.
— Вон из моей хаты, нахлебники! — теряя терпение, пьяно скомандовал хозяин.
Те и рады стараться. И пусть бы Раиса одна ушла, как бывало раньше. Так нет  же! С ней вместе подался и Адам. Даже тракторок где-то нанял, самолично помог вещи погрузить и, что особенно ‘дернуло’ Дивеля, вызвался быть ее провожатым.
...Адам появился в деревне ближе к полудню следующего дня, а Владимир все это время места себе не находил, наведываясь на соседское подворье едва ли не каждые полчаса.
— Где это ты пропадал? --подозрительно спросил Дивель.
— Да Райкины родители не отпустили на ночь глядя, ночуй, говорят, хороший человек, — многозначительно улыбнулся изрядно хмельной Акулич. — Вишь, на обратную дорожку и самогончику плеснули. Может, продолжим?
— Иди ты к черту, — хмуро отозвался сосед и поплелся восвояси.
Два дня он капли в рот не брал, колесил по округе, искал встречи с Раисой. Безуспешно. Она его старательно избегала, Дивель и подруг ее просил посодействовать — напрасно...
Ноги сами привели в магазин за бутылкой, а потом и к соседу Адаму.
— Э-э-э, да у тебя и хлеба-то ни крошки на закусь, — миролюбиво пожурил Дивель Акулича. — Айда ко мне, посидим, потолкуем, перекусим.
— Пошли, — охотно согласился Адам.
Выпили в темпе. За окном стремительно темнело.
— Надо бы добавить, — с надеждой посмотрел на Дивеля Акулич.
— Хватит, мне завтра рано вставать, да еще и сегодня надо за скотиной присмотреть.
— Опять жмешься, на бутылку самогонки ‘рваного’ жалко, так?
— Пойду, посмотрю, сарай вроде не заперт, — оставил без ответа обидные слова соседа Дивель.
Акулич поплелся следом, упрекая дружка в жадности и скупердяйстве. Выходя из веранды, зацепился за порог, потерял тапок и на крыльцо вышел в одном.
— А знаешь, как мы с Райкой тогда? — вдруг сменил тему Акулич.
— Брешешь, шелудивый, мозги пропил.
Но Адама понесло...
— Будешь еще вякать, прибью, — мрачно пообещал Дивель.
— Да я тебя первого укокошу, — не оробел Акулич.
Его рука случайно наткнулась на увесистый ломик-гвоздодер. Владимир Никифорович схватил лопату.
Они пошли друг на друга, как заклятые враги. Более проворный Дивель сумел выбить из рук соседа опасный ломик. Схватились врукопашную. И тут перевес оказался на стороне хозяина. В ярости он подмял под себя недавнего собутыльника, нашарил на земле увесистую железяку и бил ей по не¬навистному лицу, пока не уморился...
Когда понял, что Адам уже не дышит, сразу протрезвел. Мысль заработала четко и ясно: надо себя выгораживать.
И он побежал к соседским домам, взывая о помощи...
...Приехавшая из райотдела милиции опергруппа сразу же обратила внимание на ‘недокомплект’ на убитом: он лежал скрючившись в одном поношенном тапке. Другой нашли на веранде Дивеля...
Суд приговорил убийцу к десяти годам лишения свободы...