Инструментальный этюд-3

Продолжение старомодного рассуждения

«Свой угол имеет ведь и прямое, и символическое значение»
(Алданов, с.101).

Позволю себе повториться.
Тося Кислицына, самостоятельная и решительная, первый раз уехала так далеко. Она совершенно не беспокоится. Заходит в общежитие, в комнату, она здесь впервые. Ее никто не знает, она никого не знает. Ее это не останавливает, она болезненно самостоятельная, она не позволяет жалеть себя. И вот она устраивает чаепитие, проявляя при этом неслыханную щедрость. Душа ее отягощена щедростью. Да, поначалу такая щедрость проявляется в отношении к себе. Но это только начало, затем, автор тому порукой, эта щедрость обернется на ее подруг. Хорошо жить с ощущением своей щедрости.
Но как она кружит по комнате, полет младенца.
Плита, дрова. Чайник и кипяток. Горбушка и масло. Варенье и объеденье. Жизнь должна начинаться щедро. Подъем, воодушевление, эти слова не подходят, не могут передать возникшее состояние. Какое-то упоение вдруг охватило Тосю. И понимаешь: пародия, нечаянная, разумеется. На дворе 61-й, уже готовится исторический съезд, будет принята Программа. И через двадцать лет, каких-то двадцать лет начнется совсем иная, коммунистическая жизнь. Весь народ во власти роскошного светлого упоения. В переводе на бытовой язык, откроются, то ли житницы, то ли закрома, то ли невиданные дворцы. И щедрым потоком прольется богатство, хоть купайся. И этот поток уже пролился. Хлеб, масло, варенье, в каждой тумбочке, и толстым слоем, и густо, когда такое было. Как передать всеобщий восторг? Лучше всего, посредством добродушной иронии, когда еще ирония превратится в пародию.
Но есть еще зыбкость начала, она возможна, ее надо преодолеть.

Пародия (и упоение?), едва начавшись, заканчивается, обрывается.
Пора ей превращаться в утопию.
Человек опутан инструментами. Вот зубная щетка, чайник, тумбочка. Щетка, понятно, о зубах нужно заботиться, нужно чистить, инструмент в чистом виде. Чайник, в нем можно хранить кипяток, давайте и его отнесем к инструментам. Но тумбочка, здесь-то что инструментального? Вы полагаете, что тумбочка – лишь простое средство для хранения ненужных вещей? Радуйтесь, на деле тумбочка – тот инструмент, благодаря которому человек разделяет пространство. В большом пространстве, где так много действующих лиц, герой выделяет кусочек, свой кусочек пространства. Он закрывает это пространство, оно становится закрытым для других. Видимо, человек и начинается с этого, с разделения (= закрытие) пространства.
Ну, а Тося?
Почему один человек, Бог весть, откуда, Бог весть с каким багажом опыта и знаний, почему вот этому человеку суждено перековывать (= переделывать) сознание людей, коллектива. Не дети, опыт есть, людей повидали немало, положение завоевано, пусть и не самое высокое. Автор приходит на помощь, главное, не выпендриваться. Рассказывай как есть, как было. При случае можно вывернуться, но побольше правды, и оппоненты будут повержены, девчата потянутся к тебе.

Есть мир внутренний, он может быть закрыт, как тумбочка.
Как ведет себя Тося, как ей надо вести себя, закрыться? Напротив, ей надо открыть себя, для других, вот она щедрость, самая высокая щедрость, души. Не закрываться, а открыться, втянуть (= включить) новых знакомых в свое пространство. Как же образовано ее пространство? С помощью некоторых правил (личные убеждения?). Как говорили тогда, принципы. А уж если новые подруги войдут за частокол ее принципов, куда они денутся. А если принципы – на принципы? – с них все и начинается.
Опустим детали. Даже столь колоритные, как телевизор. С помощь телевизора, которого Катя, самая любопытная в новом окружении, в глаза не видела, можно завоевать авторитет только в глазах этой самой Кати, она «была родом из ближней деревни и никуда дальше райцентра не ездила» (Бедный, с.14).
Райцентр = Районный центр.

А вот и смысловой центр. До лесопункта Тося работала у «добрых научных работников», зарплата приличная, доверие, ушла. И вот, все та же Катя сгорает от любопытства, почему ушла? Кате не терпится, она теряет терпение, сжимает и даже показывает «литой свой кулачок». Как всякий голос снизу, она ждет разоблачений. А Тося все мнется, мямлит, любопытство сменяется разочарованием. И Тося не выдерживает. В ее голосе презрение, «здоровая выросла», очевидных вещей не понимает: «На производстве я любую работу делать согласная, потому – что для всех» (Там же, с.15). Переломный момент, в разговор вступает неформальный лидер, староста, она же Вера: «Правильно, – поддержала ее Вера. – Частный сектор!» (Там же). Большая Вера, пока еще большая Вера. – Ба, да это же ее родственники, ближайшие.
«Входя в свою комнату, я блаженствовал» (Зорин, с.139).

Случилось маленькое чудо: Тося искала близкую по духу общность, надо ведь куда-то прислониться, и нашла ее, здесь в этом общежитии. Понятно, почему ей, с ее могучим зарядом энтузиазма, пришлось ехать так далеко. Где еще найдешь близкие души, на краю земли. Здесь, на краю стоят, не гнутся, самые лучшие, а значит, самые близкие люди. А Тося, она всегда, по своим убеждениям, на самом краю. Сначала в совхозе, в котором ее не уважали, потом у этих научных работников, которые ее уважали. Нет, игры в демократию не для нас. Есть еще места, где не перевелись открытые и щедрые люди, ценящие общность (= коллектив) выше собственной ценности. Вот они скрепы, инструменты, человеческого общежития.
Хорошо жить с ощущением своей избранности.

2.
Ай, да Катя, сколько людей она повидала, от электриков – до «летчиков лесной авиации».
Как кружатся многочисленные образы, 20 лет, полет мечты.
«Ведь на всем готовом…» (Бедный, с.15).
Поневоле вспомнишь кинематограф 30-х, сколько тогда было счастливых людей, упоенных мечтой о будущем. Они буквально заполонили экраны кинотеатров. У них много инструментов, кувалды, молотки, лопаты, тачки, косы. Эти люди много работают, рубят, роют, катят, косят, жнут. Физический труд, но «мы никогда не увидим усталости, тем более изнеможения работников» (Маматова, с.106). У них нет обычных проблем, с одиночеством, с детьми, они не болеют, разве что старики, не умирают. Им не нужны муки «философских поисков истины» (Там же), достаточно писка реальности. Люди действия, строители, они «много строят, но это всегда железные дороги, мосты и электростанции, но не дом, не жилье» (Маматова, 1990, с.106). Действительно, зачем инструментам дом, жилье, когда есть общаги, бараки, землянки.
Люди, посвятившие себя строительству нового общества.
Отсюда «невиданное напряжение сил».

Но есть, должно быть, и второе, это их время, оно всегда занято. Возможно, поэтому они никогда не тратят время на покупки (разве что мороженое), никогда ничего не продают. Передовики труда, совершают трудовые подвиги, но зарабатывают ли они, хоть сколько-нибудь? Стоит ли отвлекаться на второстепенные вещи, в сущности, уже ненужные вещи: «Ибо деньги не входят в круг их забот и размышлений» (Там же). Рабочая сила стала настолько дешевой, что презренный металл можно открыто презирать. Рождался особый шик: "Один из высокооплачиваемых ребят приходил после получки, выкладывал монету на стол и говорил: «Кому нужно – подходи!»" (Поколение, с.46). Конечно, подходили.
Нет, никогда мы не устанем от нашей коллективности.
Если угодно, соборности.

Немного реальности, из 30-х.
«На стройке было двести двадцать тысяч человек. День и ночь рабочие строили бараки, но бараков не хватало. Семья спала на одной койке. Люди чесались, обнимались и плодились в темноте. Они развешивали вокруг коек трухлявое зловонное тряпье, пытаясь оградить свои ночи от чужих глаз» (Эренбург, с.217).
И даже там, где только одна койка, люди пытались оградиться.
Выгородить свое пространство.

Обратная сторона трудовых подвигов?
Она есть, даже самая легкая медаль (от искусства) не может быть односторонней.
Люди физического труда, живущие в этом труде и этим трудом, все они – простые люди. Даже самый закаленный, самый старательный передовик начинается как самый простой человек (увы, передовиками не рождаются). Что на открытом лице простого человека? Неумение, нерадение, даже склонность к выпивке, попадаются еще. Идти на трудовой рекорд, с таким-то багажом? К счастью, не вырублено, лишь написано, еще можно переписать. Поэтому первый подвиг (= шаг?), который предстоит совершить простому человеку, куда деваться – преодолеть собственную неготовность, даже отсталость.
Достигается это с помощью особых людей, партийных лидеров.

Об этих людях невозможно сказать, работают.
Тут не труд, миссия: «Функция партийного лидера … состоит в том, чтобы заботиться о повышении квалификации и укреплении производственной дисциплины простого человека» (Маматова, с.107). Здесь трудно говорить о лице, скорее это фигура «в полувоенной форме». Иногда на ней ботинки, но чаще сапоги. Из одежды – френч, «изредка сменяемый гимнастеркой». Ему не нужна жена, его не интересуют дети, тем более, ему не до прочих общечеловеческих ценностей, ибо «он целиком отдается партийной работе» (Там же). Остается добавить, что перед нами «новая людская порода», прославлять которую начал еще Горький: «Так шествует мятежный человек вперед! И – выше! Все – вперед! И – выше!» (Алданов, с.99).
Люди, брошенные на строительство нового государства,
Простые люди, им повезло, они превратятся в новых людей, скоро.
Над ними (и за ними) люди, созидающие новых людей. Эти уже стали новыми людьми, «похожими на справку из партархива» (Эренбург, с.277). Люди-инструменты, создающие людей-инструментов. Откуда они пришли, эти люди-инструменты? Видимо, придется признать, не рождаются солдатами, или передовиками, а вот инструментами (как и предателями) рождаются. Но от рождения – до обретения требуемой формы? Как всегда, на помощь приходят книги: «С удивлением он почувствовал, что его горло сжимается: ему хотелось плакать» (Там же, с.275). Плакал русский интеллигент, после прочтения Мопассана, ему было жалко бедную Пышку. Чем закончился приступ жалости? Он обругал сам себя и «взялся за Энгельса».
Чем партийные лидеры отличались от простых людей?
Первые не успели обзавестись биографией, вторые – квартирой.


Раздел 2
1.
Заглянем, ненадолго, в самое начало 70-х.
Дискуссия, широкая. Социолог рассказывает простую историю.
Человек всегда связан с некоторой социальной общностью, или уже, с коллективом. Кажется, никто не оспаривает, это же очевидно. Но социолог вводит понятие – «доминирующий коллектив», что это такое? Он прибегает к сравнению, по контрасту, с прошлым веком, с 19-м: «Да, в литературе прошлого столетия таким генеральным, доминирующим коллективом … таким фокусом, в котором собирались все конфликты эпохи, была семья» (Янов, с.40). Такова была и жизнь, ее течение несло крестьян, дворян, буржуазию, все прочие (бюрократия, военные…) составляли меньшинство. А большинство – «все народ неслужащий» (Там же). И вот собственно контраст, 20-й век, СССР (= Россия): «А ведь мы-то с вами, мы, потенциальные герои сегодняшней литературы, – мы все служащие» (Там же). Статистика: 92 процента взрослого населения – в составе производственных коллективов, то есть на службе практически все взрослое население страны. Ибо, что такое производственный коллектив? Государственное предприятие, других не было. А колхоз, а Устав этого колхоза? Все та же служба Государству, достаточно вспомнить первую заповедь.
Мы все на службе Государства.
Не в колхозе, так в союзе, неважно, композиторов или художников.

«Одним словом, это доминирующая сфера нашей жизни» (Там же).
А где же семья, забудьте, у детей свой путь – ясли, детский сад, школа.
Коллективы, то есть «принцип коллегиального руководства», неужели возникло коллективистское Государство? Иначе говоря, как возникли коллективы, по поводу которых так жарко спорят в начале 70-х? Возникали они как раз в юные 30-е. Хороший пример (= рассказ): «Она привыкла к тому, что люди – враги» (Эренбург, с.372). Она – совсем еще юная девушка, чтобы не остаться в деревне (= сдохнуть), перебралась в Кузнецк. Боялась людей, но «больше людей ее страшили машины» (Там же). И тут ее выручил, помог войти в курс дела, старый слесарь. Она задает какой-то нелепый вопрос. Старый слесарь «рассмеялся, но смех его был необидным» (Там же).

Юную девушку звали Груней, начался рост, быстрый.
Курсы повышения квалификации, комсомольская ячейка, и вот первое собрание, как университет. Познакомилась с молодым человеком, он «дружески улыбнулся и дал ей книгу». Прочитала, «уверовала в коммунизм твердо и страстно» (Там же). Конечно, могли быть плохие комсомольцы, но за комсомол «Груня была готова отдать свою жизнь» (Там же). Да, все сошлось. Служба, которой нужен служивый люд. И люди, которые хотели служить. А служба тем и хороша, что все поручения, поначалу небольшие, надо «выполнять немедленно и тщательно». Прямая роста: слово – вера – служба: «Ничто не могло поколебать ее веру» (Там же). Точно так же ничто не могло поколебать тягу таких людей к службе. Груня «никому не говорила о том, как она счастлива» (Там же), зачем, она нашла себя, нашла дело чести, то есть стала своей, стала большой.
Государство порождено коллективом, единственным коллективом, Партией.
Партия, превратила государство в инструмент, а уж государство добралось до всех нас.

Но если люди, все, превратились в инструменты.
Тогда они – инструменты в руках других людей? На деле, в инструменты превращаются все люди, без исключения. Неравенство людей – из неравенства инструментов . Можно прорваться к таким инструментам, например, вступить в партию (= организация), дойти до высот известных. Можно сделать такой инструмент самому, скажем, создать для себя организацию. А высшая власть? Находясь на вершине, ты можешь творить совершенно особые инструменты.
Простые люди вступают в организацию, для этого есть ячейки.
Над партийными и комсомольским ячейками другие люди – держатели государства.
Они же держатели партии. Численность их невелика, да и зачем лишние рты. Три слоя (три уровня) – простые люди, среднее звено управления, высшая номенклатура. Пирамида возведена, нужно что-либо еще? Нужно завершить пирамиду, что для этого требуется? Высший авторитет, лишь носитель такого высшего авторитета может играть роль всеобщего арбитра, поддерживать равновесие.

2.
Восхождение арбитра (= правителя) – как всегда, в два этапа.
Наиболее четко это отразил кинематограф, новому обществу – важнейшее из искусств.
Знаменитый режиссер Михаил Ромм, дилогия о Ленине , каким предстает отец-основатель? «Ленин изображен лидером большевистской партии. И вместе с тем – Мессией» (Маматова, 1991, с.92). Мессия – тот, кто является народу. Он полон смирения, его слова, напротив, гнева. Он окружен апостолами, конечно, ближе всех Сталин, Свердлов, Дзержинский. Свердлов и Дзержинский уже давно ушли из жизни, они не опасны для главного апостола. Посмотрите, как он заботится о вожде, как они близки.
Россия 30-х, частью малограмотные, в большинстве своем вовсе неграмотные люди.
Объяснять им сущность теории Маркса, тайну капиталистической эксплуатации, законы диалектики? Нет, пусть смотрят и видят, и пусть увидят своими глазами, пришел Спаситель: «Приход Мессии на экране сразу же означает и наступление Страшного суда» (Там же, с.93). На то и Мессия, он разделяет, отделяет «праведников-трудящихся от грешников-эксплуататоров». Остальное (= черная работа) поручается самим трудящимся, их дело «покарать грешников своею собственной рукой» (Там же).

Цель ясна: «Обожествить Ленина и придать происходящему сакральный характер» (Там же).
Недосягаемый для простого смертного Ленин становится инструментом. Инструментом утверждения авторитета нового вождя. В самом деле, Ленин – там, на экране. А подлые троцкисты здесь, срывают планы строительства новой жизни. Но инструмент в надежных руках, в руках его самого верного ученика. Пришел черед Сталина (= второй этап), и Сталин начинает неудержимое восхождение.
Результаты? Они не заставили себя ждать.
33-й, парад Красной армии, прекрасная маршировка. Что-то новенькое? «На протянутом вдоль стены полотне два огромных портрета: слева Ленин, справа Сталин» (Алданов, с.98). Действительно, ранее рядом с Лениным, именно рядом, помещали разве что Маркса. Вот выходит новый вождь, уже диктатор. Он идет к Мавзолею, останавливается перед «священной могилой». Да, мы должны говорить о лице, на его лице «есть и сила, и значительность». Он окружен соратниками, тоже вождями? «Другие лица в большинстве серые, не злые, не добрые – никакие» (Там же, с.99).
В стране осталось единственное лицо, лишь оно имеет право на неповторимость.
Он был в тени Ленина, теперь Ленин за спиной.
Божественный тандем.

Если мы в 33-м, Сталину пятьдесят четвертый .
В этом же возрасте Ленин ушел из жизни, после долгой болезни, а, сколько было врачей, надежд, слез. Понятно, новому вождю нужны иные символы (= инструменты), несущие противоположный смысл. Сталин стоит на площадке Мавзолея, вокруг него малые вожди (покаялись), прочие сановники, жмутся. Перед ним Красная площадь, она вся «залита народом», ближайшая аналогия, народное море, ликующее, расцвеченное знаменами. «Картина получается символическая: скала на море» (Там же, с.102). В целом, их немного, этих людей, «жаждущих бури на окруженной морем скале» (Там же). Но Сталин обещает им много, очень много: «…если он не спасет, то уж другой не спасет никто» (Там же).

Сталин взошел благодаря Ленину.
А сам Ленин? Леонид Зорин передает рассказ старого большевика, ветерана, участника всех съездов, «начиная с памятного второго». Вот слова ветерана: «…вид у него был неказист, мятый пиджак, шарфик на шее, кто-то даже расхохотался» (Зорин, с.136). Харизматический лидер, он может себе позволит шарфики, уступки, ибо «даже в час поражения он был победитель» (Там же). Он отделялся, был выше, но и его несли, поднимали люди. Их отличала особая психология, что в ней характерно?
Ветеран, он был упомянут вождем в собрании сочинений, отсюда нотка гордости: «…вы понимаете, он забирался рукой вам в голову и все расставлял по местам» (Там же). А вы возражали? «Было смешно ему возражать» (Там же). А как же ваша личная автономия, духовная независимость. Нет, такой человек готов к вторжению в свой внутренний мир, он эмоционален, движим чувствами. Вождь уже вооружился линейкой, а ученики подставили руки, сейчас их будут «бить по пальцам линейкой» (Там же, с.137).
Адепт готов открыть свой внутренний мир, вождю.
Я открыт, пусть чужая рука наведет порядок в моем внутреннем мире. Нужно ли рассуждать, нужно ли спорить? Нет, нужно лишь довериться. Потому, что он «умней и лучше знает» (Там же), что мне надо.

Есть люди, рвущиеся к власти, и люди, готовые принять их власть над собой.
Люди, вооруженные инструментами, и люди, готовые к применению этих инструментов на себе.
А еще есть поколения людей-инструментов. Пригнанные к вождю, отобранные им, заразившиеся им, заслужившие его полное доверие, они уже не способны быть инструментами другого вождя. Соратники, гвардия, старая гвардия или просто «лично известен», они застыли, уже не могут измениться. Или хотя бы сделать вид, что могут измениться, они не подходят. Точно так же и новый вождь, который требует от них нового поведения, он им не подходит. И не подойдет, даже если бы очень захотел сработаться.
Они несут в себе, в своей башке, опасный образ-память.
А, следовательно, возможность опасного действия, опасного не для партии, как раз они-то и есть опора партии, если угодно, гарантии ее существования. Нет, действие опасное для нового вождя. Понятно, почему Сталин уничтожил старую гвардию, ему нужны были новые инструменты.
Должен же быть, последний владелец всех инструментов.


Раздел 3
1.
Где же начала, некоторые отправные точки?
«Дело в том, что человек, будучи изначально свободным, одинаково открыт добру и злу» (Свинцов, с.11). Человек изначально открыт, человек суть открытое существо. Понятно, он открыт другому. А дальше? Дальше знаменитая железная воля отца-основателя. Начать строительство нового мира, с чего начинать? С самого начала, с чистого листа, с нуля. И в этом своем качестве основоположника Ленин входит в длинный ряд отцов-основателей. Иначе говоря, он оказывается в историческом контексте. И одновременно, своей претензией он порождает (вернее, возрождает) старую проблему: если человек – открытое существо,
откуда же берется закрытое общество?

Эдип, Моисей, Тесей, Ромул…
Знаменитые (многократно воспетые) исторические персонажи. Или, выражаясь современным языком, акторы. Что за ними? «…эти и другие персонажи данного ряда стоят у истоков как власти, так и морали…» (Франц, с.4). Говоря коротко, они стоят у истоков европейской культуры. Каждый такой актор есть носитель авторитета и власти, вернее, власти и морали. Происходит соединение (или рождение?), в человеке, власти и морали, хорошо известное нам морально-политическое единство. Философ особо подчеркивает: «Здесь все всерьез: власть оказывается практической реализацией морального авторитета, последний же не ситуативен, но трансцендентен, либо обусловлен особой духовной организацией морального героя» (Там же; курсив автора – В.Л.).

Отношение большевиков к метафизике хорошо известно.
Остается особая духовная организация лидера, в данном случае, Ленина.
Этот особый дух Зорин описывает следующим образом. «Он был органически убежден, что все, кто его окружают, – дети, все – нерадивые ученики» (Зорин, с.137). А значит, нужна линейка, нужно ставить в угол, наказывать. Стоит ему отвлечься, «тут же они наломают дров, наделают глупостей, нашкодят» (Там же). Как все люди они стремятся к счастью, к благополучию. «Меж тем быть счастливыми им несложно, нужно лишь делать то, что он требует, втолковывает, внушает, велит» (Там же). Конечно, потребуется терпение, придется умерить нетерпение, гонор. «Только не рассуждать, не спорить. Довериться тому, кто умней и лучше знает, чего им надо» (Там же).
Да, опекать больших детей, удерживать их, направлять.
А еще «всякий раз всей пятерней лезть в их головы и все расставлять по своим местам – тяжелый крест» (Там же). Действительно, крест, миссия. И Ленин добровольно взваливает на себя этот крест. Все одно, никто кроме него, с этой ношей не справится, «все глупее его». Он понял это, он принял это, тут же «поняли остальные, все заразились его уверенностью» (Там же). Приятно сознавать, что и ты приобщен к избранным.

Ленин уже не просто человек.
Это особая смысловая фигура, соединяющая (= начинающая) власть и мораль. А что Ленин? Он и не сомневается в своем предназначении, он должен осуществить Исход. Он понимает, в этом смысле, он сам – инструмент. Но он и владелец этого инструмента, самого себя. Ему остается перенести инструментальный подход на своих соратников, сделать их исполнителями своей воли, инструментами.
Ради их же блага.
Взамен они смогут обзавестись своими инструментами, личными.
А ведь в начале были только книги, точнее Книги.

2.
Мессия, назначил сам себя, вручил себе власть, завоевал моральный авторитет.
Люди-инструменты созданы, можно отправляться, начинать Исход.
Но инструментов много, исполнителей еще больше. Образно говоря, всю эту массу инструментов нельзя удержать в одной руке, даже в двух. Как нельзя вести прямой контроль над всей кучей исполнителей, число которых к тому же все время растет. Нужно? Нужен особый инструмент, особые инструменты. Они есть, когда еще Моисей озадачился наведением порядка.

Что нужно, чтобы привлечь человека, подчинить его.
Помочь ему справится с первой проблемой всякого начала – проблемой выбора: «Человек уклоняется от мучительного нравственного выбора» (Свинцов, с.12), затеряться бы в тени коллектива, скрыться. Слаб человек, освободим его от мук, в том числе от мук совести. Их примет на себя коллектив, раскроет зонтик, защита есть. Теперь в дело вступает «естественная склонность индивида к душевному комфорту» (Там же). Естественный шаг, если я "как все", тогда мне "больше других не надо". Но, бывает, попадаются упорные, принципиальные. Не желают идти на компромиссы. Не желают становиться конформистами, даже под знаменем коллективизма, коллективной ответственности (на деле, безответственности). «И тогда вступает в силу старый, как мир, прием любого тоталитаризма – страх» (Там же, с.13).

Избежать, уйти от выбора, понятно, нежелательного.
Освободить себя от ответственности, достигнуть душевного комфорта. И наоборот, поставить перед выбором, возложить ответственность, лишить душевного спокойствия. И, наоборот, откликнуться, прийти на помощь, выручить, снять бремя ответственности. Сколько инструментов в руках человека, желающего утвердить свою железную волю. Вместе взятые они составляют (= образуют) так называемые механизмы, если угодно, инструменты второго уровня. Главная их особенность – обезличенность, бездушность. Они действуют помимо человека, если можно так сказать, не обращая внимания на человека.
Скажем, «механизмы коллективизации совести» (Свинцов, с.12).
Я возражал, доказывал, но коллектив решил. Когда еще Понтий Пилат "умыл руки".

Что позволяют механизмы?
Защита, своего рода доспехи, смягчить, погасить силу ударов.
Для этого: закрыть посторонним доступ в группу, общность, организацию. А если таковой и появится, будет перемолот этими механизмами. Извинится, признает вину, покается, будет осужден, понесет суровое, но заслуженное наказание, вариантов немало. Или, в предельном случае, будет разоблачен, затем выброшен.
Да, механизмы защищают общность, но они же и закрывают ее.
Предел? Об этом сказано много, человек-винтик.

Кусочек истории. Октябрь, большевики взяли власть.
Что происходит с партией? Она быстро растет: «форсированный рост партии начался сразу же после октябрьского переворота: с 17-го по 21-й год она выросла в тридцать раз!» (Свинцов, с.13). Почему? Свет нового учения, мотыльки полетели? Все гораздо проще, заработали те самые механизмы: «Прежде всего это известные привилегии…» (Там же, с.14). Доступ к материальным благам, еще важнее, доступ к служебному продвижению, карьера, как напевал Высоцкий, «а после до министра дорастешь».
А моральная сторона дела, моральная атмосфера?
Тот самый моральный стимул.
В центре – красная книжечка коммуниста: «За утерю партбилета, даже если бы он сгорел вместе с домом, автоматически полагался выговор» (Там же). За утерю бдительности, а лишиться билета? Вдруг обнаружить, что перед тобой закрытое общество. Превратиться в маргинала, проще говоря, в изгоя.

Выше я говорил, человек опутан инструментами.
На самом деле, он опутан механизмами. Без них шага не ступить. Но и через них не переступить. Рост (+ развитие) механизмов никогда не останавливается. Совершенствуются, усилиями многих специалистов, всегда на радость простым людям. Обещают облегчение условий человеческого существования. Но главное, несут освобождение, как так? Готова на любую работу, заявляет Тося, но для всех. На всех? Значит, и на «добрых научных работников», работа на которых для нее означала, что «человеческое достоинство твое там унижалось»? Вот эти безличные механизмы и освобождают «малоначитанную Тосю» (выражение автора) от подобного унижения, делают ее равной другим, делают равными всех. Какой ценой? Не поднимают Тосю до уровня других, но всех прочих опускают на ее уровень. Механизмы задают ориентиры всему обществу. В данном случае, это ориентация на минимум. Начнем с аристократов, заслужили, перейдем на интеллигентов, не нужны гнилые, потом доберемся до крепких крестьян, не нужны темные. Такова цена, страшен маленький человек, «которому отказали в величии» (Зорин, 1997, с.217).
Ну, что касается цены, мы за ценой не постоим.
Что за этим следует, нечто грустное (и даже страшное?). Неизбежное превращение механизмов – в машину, если продолжить аналогию, инструменты третьего уровня. Организационные машины, партийные, политические, вневедомственные, корпоративные. По месту работы, по месту жительства, по месту учебы, по месту прохождения воинской службы. Везде надо тянуться, перед начальством, перед помощниками, перед секретарями, перед завхозами, завгарами и просто перед кладовщиками.
Человек перед лицом Машины.
«Как пастух, Эдип – не царский сын» (Франц). "Сдайся враг / Замри и ляг" (Маяковский). «Ты понял или ударить тебя?» (Свинцов). Этому пастуху, превращенному во врага, крупно повезло, он видел только полет бича и не увидел того, что возвышается над центурионом Марком Крысобоем.

Человек открыт, если не добру, то злу.
Почему же тогда Дидро повторял, вслед за Декартом, хорошо живет тот, кто хорошо спрячется.
Может быть, все очень просто.
Если бы человек не был открыт, он не стал бы и закрываться. Ведь это самый простой (и доступный!) маятник. Закрыть – открыть, закрыть – открыть, даже дверца не нужна, нужно лишь чередование состояний. Самый первый доступ, который имеет человек, это возможность закрыть свой собственный внутренний мир. Но быть закрытым всегда и во всем невозможно. И вот здесь решающее, чему открываться (философ бы сказал, добру или злу). Можно открыться в частной жизни. Но кто-то бросается в политику, я изменю мир. Ибо я умею: Учить + Наставлять + Звать, стандартная интеллигентская претензия. Скоро, очень скоро он обнаруживает, нужны инструменты. И тут происходит неожиданное. Новоявленный учитель слышит, ведь он всегда прислушивается, высокий голос. Готов «стать, – шпагой, стилетом, смертельной пулей» (Зорин, 1997, с.233). Меня прокололи – теперь я проткну. Родился герой? Нет, вовсе нет, это неудачник. Но за ним претендент, на власть.


Литература:
1. Алданов М. Советские люди (В кинематографе) // Искусство кино, 1991, № 3.
2. Бедный Б. Девчата // Знамя, 1961, № 7.
3. Виноградов И. Лик, лицо и личина народа // Искусство кино, 1991, № 5.
4. Зорин Л. После беды // Искусство кино, 1991, № 9.
5. Зорин Л. Авансцена. – М.: СЛОВО, 1997.
6. Маматова Л. Модель киномифов 30-х годов // Искусство кино, 1990, № 11.
7. Маматова Л. Модель киномифов 30-х годов: гений и злодейство // Искусство кино, 1991, № 3.
8. Поколение первой пятилетки. Страница истории комсомола // Коммунист, 1988, № 15.
9. Свинцов В.И. Коллективизация совести // Философские науки, 1992, № 3.
10. Франц А.Б. Мораль и власть (полемические заметки) // Философские науки, 1992, № 3.
11. Эренбург И.Г. Собрание сочинений в 8-ми томах. Т.3. День второй. – М.: Художественная литература, 1991.
12. Янов А. «Производственная пьеса» и литературный герой 70-х годов // Вопросы литературы, 1972, № 8.