Воды озер и каналов, и набережные у них

Сергей Донских
«Воды озер и каналов, и набережные у них»

--
bad-habbits.posterous.com
--

Щвейцарские воды озера Леман белой пеной оставались позади; я еще подумал, - с чего это оно так радостно смотрится, погода ведь давно как испортилась. Лозанна была все дальше, все меньше. С ее замечательной выпечкой и вертикальными склонами уютной архитектуры, скрывающей тут и там былые места жительства Марины Цветаевой, Мориса Бежара и Жоржа Сименона. С блошиным рынком на площади перед дворцом Рюмина, попрошайками-цыганами и эфиопами, после наступления темноты навязчиво продающими наркотики прямо напротив здания вокзала и дальше - повсюду: Monsieur, ca va? - на манер whassup?! из фильмов о черных гетто. А также: с первой за последние четыре года банкой пива, с последующим - да какого черта?! - виски, с незначительным скандалом в гостинице, с поспешными сборами, опозданием на паром во французскую сторону и комиссионными книжными магазинами, чтобы убить время... Лозанна удалялась, а озеро становилось все больше - и все шире; и вот солнце показалось в неспокойном горном небе, и заискрилось на волнах, - на какой-то момент. Прозвучал гудок парома – мы прибыли в Эвиан. И в тот же миг все исчезло, стало серым и дождь закапал из складок неба: то ли погода изменилась, то ли я просто стал думать о другом. Я видел теперь озеро Леман - Lac Leman - полностью, я находился у противоположного берега. Тут же вспомнил веселого продавца в магазине карт и сладостей в Монтре. Мне нужна был подробная карта побережья, швейцарской стороны Женевского озера - так я ему сказал - а он, увещевательно подмигнув, ответил: "There is no lake Geneva, my friend, there is only Lac Leman!" Так я узнал, что и тут присутствует некоторая пикантная неоднозначность. "Lac Leman" он произнес в какой-то особой, полной достоинства и нескрываемой радости за то, что и он в некотором роде француз, манере. Я и сам овладел этим произношением спустя несколько дней. Когда в свой последний вечер в Лозанне на скамейке набережной Ouchy я неспешно делил бутылку виски со слегка высокомерным жителем Монтре, - за разговором о Набокове и гомосексуализме, то я не ударил в грязь лицом, а был на высоте, и в моем произношении редких французских слов, что я знал, было ровно столько гордости, сколько нужно. "Lac Leman" - говорил я, а сам думал: везде одно и то же, везде разногласия и трения субъективных окружающих действительностей. Французы, швейцарцы, англичане. И пока я ожидал в хвосте длинной очереди стремящихся побыстрее оказаться на французском берегу, я думал о летней школе английского: "Какого черта?! Чтоб  я больше от тебя не слышал этого поганого названия - Ла-Манш! Запомни - это English Channel! И никак иначе! Еще раз услышу от тебя эту пакость - огребешь." Так меня вспыльчиво поучал весьма старенький, весьма грязный и неприглядный, но совершенно искренний в глубине своего британского патриотизма то ли панк, то ли бродяга. Я проснулся на галечном пляже тихого пенсионерско-курортного городка Гастингс, было утро ближе к полудню, и он стоял надо мной и улыбался грязными попорченными зубами - чем сразу меня к себе расположил. Голова болела. Волны мерно накатывали на пляж, где-то над головой шумели редкие автомобили. И откуда здесь такой панк? - подумал я и дал ему денег на выпивку. Помню, я даже не удивился, когда он вернулся с упаковкой местного дешевого и пачкой сигарет. Мы сидели, смотрели на волны, уходящую вдаль, в серый горизонт, серую воду пролива, выпивали и курили. Дождь все никак не мог собраться из неба, только чайки мозолили уши - от их криков я не мог окончательно достичь умиротворения. Неподалеку находился пирс - тот самый Hastings Pier - где накануне ночью я потерял девственность, за день до своего двадцатилетия, а может быть как раз в ночь своего рождения.

- I fucked this night in a restroom of that pier over there. - почему-то решил поделиться я со своим собутыльником.
- Good man, I'll drink to that.
- This was my first time, you know.
- Cheers mate! Great place for the first time. Not bad, not bad at all. How was it? From old chap like me you might hear that it's never anything new or exciting about it but hey, at your age - how was it?
- Frankly - can't say I feel anything about it. At all...
- Hmm... Isn't it a bit early for you to feel like that? How old are you anyway?
- Just turned twenty, same damn night.
- Wow! Congrats mate! Well, what can I say: it's never too early, never too late for fucking and over time you realize there's not so much good in it. This beer here makes much more sense if you ask me.
- You know what? I know exactly what you mean. Can't say I feel happy about it. Feeling so detached I mean...
- Yes lad, that's a bit scary to hear...

Сидя рядом с ним там и то болтая, то замолкая, я чувствовал себя как после укола новокаином в душу. Я был нем и отстранен внутри, как много раз до и после того, - с самого, казалось, момента рождения, - и даже не мог удивляться тому, как поразительно мало значили для меня и секс, и потеря девственности, и новый день в календаре. Свинцовое небо отражалось в моих пустых глазах отстраненного наблюдателя, так раздражавших всех моих близких. Всех, рассчитывающих на мою любовь. Я снова был в тех местах не так давно, сидел примерно там же и смотрел в ту же точку. Годы не пошли пирсу на пользу. Брошенный, обветшалый и изувеченный пожаром, он отвратительным скелетом торчит из воды. Специальные плакаты предупреждают об опасности и запрещают подходить близко. Наверное брошенные аттракционы индустрии развлечений Кони-Айленда выглядели так же. English Channel... "There is no lake Geneva, my friend, there is only Lac Leman!" - в тот раз я не стал рассказывать молодому жителю Монтре об Англии, Гастингсе, Ла-Манше, и о том, как провел день своего двадцатилетия…

Все те, с кем я плыл на пароме, мгновенно куда-то рассосались, и не успел я опомниться, как Эвиан показался мне скучным - как раз то, что надо. Съездить на воды в стиле европейской чопорности XIX-го века, отрихтованной банкоматами, микроволновыми печами и сотовой связью. Красиво, спокойно и удобно - вот каким я увидел Эвиан. В своей поездке по Европе я уже изрядно утомился и был рад двум дням сонной передышки. Все тихо, все чинно - ощущение курортного города в дореволюционной России, какого-нибудь Кисловодска, каким его еще успел застать Гайто Газданов, все никак не покидало меня. В своей поездке по Европе я много времени провел в поездах. Я мало спал, и вот теперь я надеялся наверстать упущенное. Дома, во Львове, меня ждали обязательства, дома у меня были установки, и принципы, и Sofie с ее разговорами о праве, Достоевском, современной журналистике и о том, что еще мне нужно сделать - все это было уже так быстро. И нужно будет опять трезветь и бросать все это к чертям собачим. И снова устраиваться на работу. Терпение послезавтра.

Эвиан: по-европейски пустынный в сепии моросящего дождя, ожидающий в тени облаков. Фильмы братьев Люмьер и Марсель Пруст. В плане заботы о среднестатистическом туристе Франция, в отличие от такой близкой географически и в памяти Швейцарии, была, как обычно, беспощадна. В этом скрывалось что-то знакомое, какой-то протест, какая-то уверенность: в том, как непросто было найти стенд с картой города, в отсутствии указателей и табличек на английском, в жизнерадостном нежелании прохожих отзываться на английскую речь. Я все это помнил и мне это было в чем-то даже приятно. Час на пароме - и вот, первая за сегодня усмешка на моих губах. Мой отель находился на rue Nationale и кое-как мне все-таки удалось сориентироваться. Пока я добирался к нему, надо мной сквозь взвесь дождя прошла полоса теплого света, - как сквозь стекло. И я понял - это было последнее солнце на сегодня.

За стойкой регистрации дежурила колоритная madame. Я затруднился определить ее возраст; может быть лет 35-37, но я не был уверен. На ней были очки и просторное темно-зеленое платье; стоя, она иногда как-то переминалась с ноги на ногу, как бы покачивалась, и ее округлые формы прислонялись изнутри к тяжелой ткани платья и становились немного видны - как намеки. "Француженка", - отметил я про себя не совсем равнодушно, с некоторой едва уловимой окраской, вызвавшей почему-то смущение; потом тут же представил ее тело в разрезе возраста - уже слегка оплывшим и дряблым, и начал думать о Sofie. Пока она сообщала мне, что обслуживания в номерах и стирки у них не предусмотрено, что завтрак происходит с восьми до десяти, и что курить в номере нельзя, ее лицо оставалось безучастным и отстраненным, а уголки губ опущенными. Но что не давало мне покоя и даже слегка волновало, так это периодические проявления особенной глубины в ее глазах и блеск в этой глубине, несколько раз показывающийся из-под бликов на стеклах очков. В этом было что-то неподобающее, неуместное для стойки регистрации в отеле, или для офисной работы. В глазах Sofie я никогда не видел подобной глубины. Напоследок madame рассказала мне о прачечной самообслуживания неподалеку; я поблагодарил ее, забрал ключи и поднялся в номер.

Номер мне достался крохотный - комнатушка с минимально-совмещенными удобствами, кроватью, столом, половину которого занимал телевизор, и единственным стулом. Мыла и шампуня не было, но была туалетная бумага. И все-таки мне повезло - номер был высоко и обращен окном к швейцарской стороне, так что над изломами крыш с куполом Казино и башенкой собора мне было видно немного озера и небо. Едва войдя внутрь, я распахнул окно, бросил рюкзак на стул, расстегнул ремень и закурил. Я тут же понял, насколько сильно я устал и просто стоял, облокотившись на оконную раму. Сигарета истлела и пепел упал на подоконник, а я все стоял и смотрел на дождь. Потом с трудом почистил зубы, осел на кровать, закурил очередную сигарету и, спустив штаны до колен, включил телевизор. Так я и сидел в этом промежуточном положении некоторое время: одной рукой держа дымящуюся сигарету, другой механически переключая каналы. Я тупо отметил, что три из них названиями намекали на порно, или хотя бы эротику. Все три были, по-видимому, заблокированы: темный экран, no signal. Я выключил телевизор и усилием воли заставил себя подняться и подтянуть штаны: город, мыло, шампунь, алкоголь и набережная. И стирка.

Прихватив грязное белье и траву, я спустился по лестнице мимо старых фотографий и пасторальных рекламных зарисовок с видами Эвиана начала века. Madame была на месте, в отеле было тихо, никто не приезжал и не уезжал - не знаю, был ли там еще кто-либо кроме меня.

- Madame...
- Oui, monsieur.
- Так где, вы говорите, та прачечная?
- В конец улицы и направо. Потом спуститесь немного по направлению к набережной. Небольшая улочка направо. Там на углу магазин: продукты и прочее. Не пройдете мимо. Прачечная сразу за ним. - она весьма неплохо говорила по-английски, с характерным акцентом, от которого, казалось, намеренно не желала избавляться.
- Спасибо. И да, вот еще что...
- Да?
- Нельзя ли мне включить каналы для взрослых?
- Каналы для взрослых? - я не успеваю понять, есть ли в ее тоне ирония и появилась ли та самая глубина в глазах.
- Да, madame. Каналы для взрослых. Я хочу посмотреть порно. Это проблема?
- Проблема? Нет, это пять евро в сутки дополнительно.
- Замечательно. Вы сможете удержать при расчете? Я буду платить картой.
- Конечно. Всего хорошего, monsieur.
- Au revoir.

Я вышел под дождь. Время шло к вечеру - будет удачей, если я успею скупиться до закрытия. В руке у меня был кулек из Gap с грязными шмотками. Я поспешил в прачечную по пустеющему провинциальностью городку: дневные зеваки разошлись по домам и только готовились превратиться в вечерних гуляющих и посетителей ресторанов. Ощущение "без людей, но постоянно в поле зрения людей", успевшее стать знакомым в Швейцарии, не покидало меня. В каждой вековой заброшенности периферийного города Европы и на периферии городов значительных ты можешь найти лишь временное уединение. Ты так никогда и не остаешься один. Ранним утром, сидя под мелким дождем в сквере, глядя вокруг, и не замечая ни одной живой души, слыша дыхание времени, - пять, десять минут, - и уже почти уверовав в спокойствие, вдохнув тишину, отражающуюся от каменной кладки улиц, и расслабившись, и уже скрутив косяк, ты внезапно замечаешь радостную и зачастую довольно симпатичную личность, появляющуюся прямо из живой изгороди в пяти метрах от тебя, из прохода, о существовании которого ты даже не подозревал. Ты прячешь косяк в руке: Bonjour, monsieur. - Bonjour. Так было и сейчас. Я чувствовал это во всем городе. Повернув направо на небольшой площади, я увидел набережную, как раз там, где ей и надлежало быть, а на углу магазин - тоже на своем месте. Внутри мелькали лица и фигуры, и я подумал, что успею - или просто надеялся на это. Мне хотелось организовать время оптимально. Первая в моей жизни автоматическая прачечная действительно располагалась за магазином, вглубь по узенькой улочке и прямо напротив пиццерии, где официанты разминались, готовясь принимать посетителей. Выносили на улицу столики, взмахивали скатертями. Прачечная чем-то напоминала сцену из "Бойцовского клуба": ряд больших, надежно выглядящих стиральных машин, функциональные стулья с бежевой дерматиновой обивкой, газеты на столике. Все надписи и инструкции были, естественно, на французском. Единственный, кроме меня, посетитель, по-английски, естественно, не говорил. Но кое-как, при помощи жестов, улыбок, здравого смысла и тех немногих фраз по-французски, что я понимал, ему все-таки удалось помочь мне и моя машина - номер семь - заработала. На табло отобразилось время до окончания - полтора часа. Я обрадовался этому нехитрому достижению, как ребенок.

Мне даже удалось успеть в магазин. Никто, казалось, никуда не торопился. Эвиан - как исполненная достоинства роскошь Royal Hotel и как даосский ритм жизни поселка на западной Украине, где родился мой отец. Тут, как и там, все друг друга знают и не знают тебя. Я купил мыло и несколько бутылочек, одна из которых - я искренне на это надеялся - могла оказаться шампунем. Еще я купил восемь банок пива и 0.7 «Джека». Еще я купил веревки, так как не знал, как иначе можно пристроить для просушки белье в комнате. Упаковав все это в пакет, я побрел по направлению к набережной - у меня была масса времени. Я сел на скамейку с видом на озеро и занялся "Джеком".

Мы познакомились с Sofie на шумной вечеринке в Москве. Стояло душное лето, я гостил у своего приятеля, скрывался от заботливых друзей и родителей. Размывал расстоянием ужас своего пьянства в глазах близких. В то время я вновь не работал, у меня оставалось немного денег, а приятель неплохо зарабатывал на бирже. Весь день я просиживал в кресле-качалке на балконе, потягивая пиво и читая. Бердяева, Достоевского, Платонова. По вечерам мы выбирались в Битцевский лес и бродили там до темноты. Я сторонился центра и людей, но приятель все-таки иногда вытаскивал меня социализироваться в порядке профилактики. Ничем хорошим это, как правило, не заканчивалось. В тот раз он сказал: поехали, там будет богема, убийцы и наркоманы. Кажется, я обратил внимание на Sofie за ее хрупкость. Она вела себя неестественно сдержанно и тихо. При ней был неприятный тип с накачанными банками – или, скорее, это она была при нем. Мне он сразу не понравился - чувствовался в его отношении к людям какой-то имущественный, барский вектор. Было видно, что Sofie его боится. Так что я решил с ней поговорить. Мы сели на балконе, и курили шмаль, и я постепенно вытягивал из нее улыбки и скупые сведения. Тогда я крепко пил и сердобольно чувствовал в душах забитых участливый интерес. Я узнал, что ее зовут София, что она родом изо Львова, но уже три года живет в Москве. Ничем особым не занимается, но хотела бы заниматься журналистикой. Она много читала, похоже, у нее на это было время. Я не успел выведать большего, так как с красными глазами ярости на фоне взрывов хохота из комнат, где шумели и веселились, к нам ворвался тот мудак. "Какого хрена, почему я нигде не могу тебя найти?!" - маленькая София сразу как-то сжалась и чуть не заплакала. "Чем вы тут занимаетесь?! Ты что, курила эту дрянь?" Он называл траву "эта дрянь" - "Ты что, давал ей эту дрянь?!" - заорал он и на меня. Я предложил ему остыть и расслабиться. Проговорил: "Дрянь", и идиотски захихикал. Он остолбенел на мгновение, а потом ткнул меня пальцем в грудь и стал орать, кто он, и что он вот сейчас вернется и мы поговорим, вот только отправит эту прошмандовку домой. "Эту прошмандовку" - так он сказал. Будь мне двадцать, я бы наложил в штаны от страха. Когда мне было двадцать, я только и делал, что напивался и рассказывал всем своим приятелям, как пойду заниматься боксом. Я был неплохо теоретически подкован и зол на весь мир от страха и обостренного чувства справедливости. Но потом я подвязал с выпивкой на время и действительно пошел на бокс. Не могу сказать, что я был особенно хорош, но я заметно успокоился и перестал бояться. У меня был замечательный учитель. Я как-то прочел, что бокс - это умение совладать со страхом, "расслабься, сынок, это просто драка, ничего больше". Сейчас мне кажется, что это одна из главных вещей, которые нужно усвоить, и я ее усвоил. Ну и научился кое-чему, конечно. Плохие новости заключались в том, что спустя некоторое время я опять начал пить. Теперь когда я был пьян, я был невменяем, ничего не боялся - совсем ничего - и умел драться. Я, конечно, не ввязывался в потасовки направо и налево, что-то во мне изменилось - у меня был замечательный учитель, - но и смирения во мне в пьяном виде не было. Несколько раз я мог отступить, но не делал этого и жестоко бивал людей. Проблема была в том, что если уж я начинал драться, то спускал себя с цепи и резвился по-полной. Проблема была в том, что мне это нравилось. На той вечеринке в Москве, когда я увидел, как тот хрен отвесил Софии оплеуху и схватил за руку, намереваясь тащить за собой, я почувствовал знакомый привкус, привкус не совсем во рту, а глубже внутри головы, где-то в основании черепа, и темный человек начал вставать во мне. И я позволил ему, я встал следом и огрел того парня по голове бутылкой. Когда он упал, я сел ему на грудь и начал не торопясь бить по лицу: с левой, с правой, с левой, с правой. София куда-то убежала. Мне, конечно, не стоило этого делать. Приятель срочно меня эвакуировал, он беспокоился и все говорил, что тот хрен - не просто хрен, а серьезный хрен. "На хрен," - сказал я. Но спустя пару дней, когда я один пошел прогуляться в Битцевский лес, меня подловила компания, в том месте, где потише. Они крепко меня отделали, не знаю, почему не убили. Но не убили. Я недели три провел в неврологии. Ко мне тогда пришла Sofie и рассказала свою историю. Ее воспитывала мать, отца не было. С тем парнем, а звали его, как выяснилось, Максим, она познакомилась на отдыхе в Турции. Он был старшее ее и вскоре она переехала жить к нему в Москву. Она была молода и, наверное, хотела приключений. Так, наверное, это называется. Он был бандитом средней руки и поначалу все шло хорошо. Дерзость жизни щекотала Sofie ноздри. Но он был парень ревнивый и несносного характера и вскоре это начало проявляться. Он относился к ней, как к вещи. Она не могла уйти от него - было некуда. Мать не хотела принимать ее после выходки с отъездом в Москву. Sofie забеременела и сделала аборт. Все становилось хуже... Было там, по-видимому, что-то еще... Что-то еще... Но я не стал расспрашивать. Наша встреча на вечеринке, полагаю, не укрепила их отношений. "Ладно", - сказал я, хотя даже не был уверен, что верю ей. Я попросил об одолжении одного своего знакомого по путешествию в Индию. Он был человеком хорошим, но опасным, и когда я познакомился с ним, я дал себе слово, что одолжения буду всегда делать ему только я, но никак иначе. И вот теперь я стал ему должен. Максима привели ко мне в больницу. Выглядел он неважно. Полагаю, его обработали еще и после меня. Он сказал, что Sofie свободна. Хмурый парень по имени Семен, поверенный, сказал: "Ну и заебись", и все они свалили. Sofie забрала меня из больницы. После этой истории я опять бросил пить. Мы с Sofie переехали во Львов, даже с мамой ее помирились. Позже она поступила в университет.

И вот, сидя в парке на берегу Женевского озера, я вспомнил всю эту историю. Наверное потому, что я снова пил. А может еще и потому, что в голове у меня было пусто и я ни о чем не беспокоился. В такое-то время человек и вспоминает о долгах. А я знал, что рано или поздно с меня спросят.

Вернувшись в номер, я натянул веревку поперек комнаты, развесил белье, включил телевизор и обнаружил, что порно-каналы работают. Все три были примерно похожи - действительно, что нового можно придумать в этом смысле? Так что я выбрал тот, который показался мне побрутальнее и поциничнее, оставил его работать без звука, разделся догола и сел писать отчет за последние несколько дней своего путешествия Sofie - я знал, что иначе она может начать обижаться. От всех этих мокрых вещей в комнате стало невероятно влажно. Я ощущал тяжесть испаряющейся воды на волосах и при дыхании. Со стороны открытого окна через неравные интервалы времени доносилось дуновение и холодило мне кожу, от чего конденсат стекал  по шее и бокам и казалось, что дождь, все так же уныло продолжавший моросить на улице, моросил у меня прямо в комнате. Эвиан издавал совсем мало звуков и огней в поле зрения тоже было немного. Вскоре я закончил писать, лег в постель и просто смотрел в телевизор и пил пиво. Простыни быстро стали влажными. На третьей банке я задремал.

Проснулся я от легкого стука в дверь. Некоторое время понадобилось мне, чтобы прийти в себя. Стук повторился. Я не знал, кто бы это мог быть, но в голове у меня было мутно, так что я просто поднялся и пошел открывать. Телевизор все так же работал без звука животной страстью, ноутбук стоял рядом и, скользнув по нему взглядом, я отметил, что Sofie успела ответить на мое письмо.

Я открыл. На пороге стояла она. На ней был халат, я был голый и мокрый в свете из коридора. Я молча пустил ее внутрь и захлопнул дверь. Я никогда не изменял Sofie. Вообще никому никогда не изменял. Мне всегда казалось, что это немного неправильно - а в остальном я почти не думал на эту тему. Но она была француженкой и ей было хорошо за тридцать. И она просто скинула халат, а под ним осталась в лифчике цвета темно-зеленых глаз из которого выпирали действительно слегка мягковатые, но сочные груди, и в черных чулках в мелкую сетку, сдавливающих ляжки. Она бросила на меня всю свою женственность, без сомнения, без остатка, и была так чертовски уверена в себе! Но самое главное - в ее глазах, теперь без очков, была та самая глубина. И я просто не смог устоять. Теплый запах ее тела смешался с воздухом комнаты. У меня мгновенно встал. Задевая веревку и теряя стиранное белье, я неловко опрокинул ее на кровать. Черт, я все еще был пьян.

Прошло совсем немного времени, это все еще продолжало происходить. Не совсем соображая, что делаю, я накинул мокрую футболку ей на голову, а потом, уже через футболку, засунул несколько пальцев ей в рот, стараясь нащупать основание языка. Она давилась и кашляла и я слегка ее придушил. Пытаясь вывернуться, она как-то по-особенному прогнулась, впустив меня еще глубже - совсем глубоко - и именно тогда я отключился: я осознавал, что продолжаю неистово трахать ее, все крепче сжимая за горло, не давая вырваться, а свободной рукой теребя ее широкий сосок, до боли сжимая и выкручивая его, - но это был уже не совсем я. Две минуты. Пять. Она билась подо мной, пытаясь высвободиться и сдавленно рыча - не знаю, на это ли она рассчитывала, идя ко мне. А потом я кончил - с такой силой, что чуть не потерял сознание - забился в конвульсиях, опустил ее горло и прильнул к ее губам через футболку. И почти сразу она задергалась подо мной и застонала в оргазме, и укусила меня за губу через футболку, причиняя невероятную боль, и не ослабляя хватки, пока ее тело волнами прижималось к моему. Потом мы лежали на мокрых простынях не в силах отдышаться. Я снял футболку с ее лица. Она хватала ртом воздух. Я лежал на боку, машинально гладя ее волосы, и смотрел в ее глаза. Там было уже пусто. Она смотрела в потолок. Момент. Еще момент. А потом она встала, набросила халат, стоя спиной ко мне, развернулась и наотмашь ударила меня тыльной стороной ладони по лицу. И еще раз. От удара я стукнулся затылком о стену. А потом она ушла, закрыв за собой дверь в свет коридора. Все произошло без единого слова, она могла бы и совсем не говорить по-английски. В отеле по-прежнему было тихо. Я совсем не удивился. Было ли все это со мной? И когда это было? За день до моего тридцатилетия, а может быть как раз в ночь моего рождения? Я не смотрел на часы. Спустя пару глотков "Джека" и одну сигарету я уснул.

Воскресенье - день своего рождения - я решил провести в номере. Проспал до двенадцати. Sofie позвонила и поздравила меня - я отвечал сухо, но не потому, что стыдился. Я вообще ничего не чувствовал - внутри меня было так тихо, что я слышал стук дождя по жестяным крышам за окном нашей львовской квартиры. Sofie и ее забавные маленькие дела: университет Франка, лекции по мировоззренческой публицистике и ее роли в современном мире, и ее указания, и ее планы. Я со всем соглашался, а затем положил трубку. Хотелось есть и, не успев сообразить, что делаю, я позвонил на ресепшн.

- Bonjour, madame.
- Bonjour.
- Madame, это... эээ... Джон... Из номера 509.
- Джон?
- Да. Джон... эээ... Свифт.
- Ээээ.. Да. Чем могу быть полезна, сэр?
- О, madame... Послушайте... Сегодня ведь выборы?
- Вы правы, сэр.
- Вы уже голосовали?
- Да.
- За кого, если не секрет?
- Это секрет, сэр, но вам я могу сказать вот что, на условия конфиденциальности, конечно. Я всегда была неравнодушна к социалистам.
- О, madame, вам нет причины скрываться. Я всегда голосую за лейбористов и понимаю вас полностью.

Я на секунду замолкаю и слушаю, как она дышит в трубке. Голос другой, это какая-то новая девушка.

- Послушайте, madame...
- Да.
- Я не знаю, насколько это практикуется, наверное это не практикуется... Но... Не могли бы вы сообразить мне завтрак в номер?
- Сэр...
- Понимаю, madame, понимаю... Видите ли, я не очень хорошо себя чувствую. Кажется, ночью меня продуло из окна. Я не прошу ничего экстраординарного, просто сообразите мне сэндвичей из того, что есть у вас на завтрак: с сыром, колбасой, ветчиной, горчицей и уксусом. Из ваших замечательных местных багетов.
- Сэр...
- Я вам, естественно, заплачу. Как насчет евро двадцати?
- Что ж, сэр, думаю, это можно устроить. Я поднимусь к вам минут через пятнадцать.
- Спасибо, madame, спасибо.

Минут через двадцать в дверь действительно постучали. Я успел принять душ и почистить зубы. Немного привести себя в порядок. Телевизор я переключил на Euronews и прибавил звука. Стало деловитее. Пустые банки убрал в мусорное ведро. Солнце немного посветило за окном, отмечая место для нового дня, но затем небо опять нахмурилось. Белье чуть подсохло и воздух почти не пах застоявшимся сигаретным дымом, потом алкоголя и сексом. Все было в порядке, за исключением моих глаз, красных от ночи. Обернувшись полотенцем, я пошел открывать. Забрал сэндвичи. Новенькая была симпатичной, а больше я ничего не отметил, так как смотрел в пол и по сторонам. Я успокоился еще после телефонного звонка. Хорошо, что сегодня дежурила не вчерашняя моя посетительница - я не знал, что полагается делать в таких ситуациях и так рано.

Я свернул косяк и открыл пива. За окном пошел дождь. Воздух над озером был наполнен тьмой, а швейцарского берега и вовсе не было видно. У меня оставалось еще пять банок, шмаль и сигареты. Да в придачу еще и книги, и рама окна, чтобы сидеть силуэтом. И постель, чтобы спать. Шаги в сторону. Каждый новый раз. Каждый первый раз. Я поискал сожаления - хоть что-то, - по углам своего маленького номера, но не нашел. Почему-то вспомнилось: когда совсем недавно в Лозанне я дернул чеку на банке "Хайнекена" и пиво от неожиданности залило мне руки, а потом я сделал первый глоток - я подумал, ну вот, опять ты не продержался пяти лет. И все.

Около семи, успев вздремнуть, я увидел, что у меня заканчиваются сигареты. В пачке оставалось всего несколько штук. По опыту я знал, что в это время и в этот день, в городе подобного рода задумчивости с покупками могут возникнуть проблемы. Но я все равно вышел и прошелся по rue Nationale - безрезультатно. Две свои последние сигареты я истратил на прогулку по окрестностям. Я обнаружил приятный маленький сквер на развилке дорог и посидел там, покуривая. Сквер как бы скрывал свое присутствие кронами деревьев - его легко было не заметить с улицы - и определял свои границы маленькими калиточками, которые всегда держали закрытыми. Я и сам аккуратно притворил створку за собой. Будь я в Лондоне, на калиточках этих были бы установлены замки, а ключи присутствовали бы в карманах и на цепочках жителей окрестных домов. Для защиты от произвола молодежи и всех тех пришлых переселенцев, к которым колониальный строй имел сочувствие, но в которых не имел уверенности. Эвиан же, создавалось такое впечатление, был уверен в своих посетителях, как и в детях соседа, как и в пекарнях на углах улиц и в извечности своих источников. Посидев немного, я вернулся в гостиницу.

- Хей, это снова я.
- Да, Джон Свифт. - она улыбается.
- Точно, из номера 509. Скажите, нельзя ли купить у вас в гостинице сигарет?
- Боюсь, что нет. Это не так просто, как с сэндвичами. - снова улыбка.
- Хм... Так как же мне быть? Я в затруднительном положении. - и это было правдой, без сигарет, укуренный и пьяный, я начинал ощущать приближение зудящего нервного тика.
- Ну, вы можете купить сигареты в Казино. Дороже, конечно.
- Да, казино... Заведение для туристов.
- Pardon?
- Я имею в виду, что казино хорошо для туризма.
- А, конечно, сэр, Вы правы. Не забудьте паспорт, на входе проверка.
- Вы ходите туда играть?
- Я? Нет, я еще слишком молода.
- Как? Вам явно больше двадцати. И вы можете голосовать. Склонность к социализму - я все помню.
- Это приятно. И все-таки я не в том возрасте, чтобы просиживать свободные дни за игровыми автоматами.
- А, ну да... Раз так... Эээ...
- Да?
- Не хотите ли заняться сексом?
- Прошу прощения?! - ее глаза возмущенно распахиваются, а я думаю, какого черта я сказал это вслух. Зачем я вообще это сказал?
- Ладно, забудем об этом.

И я выскочил под все тот же моросящий дождь. Паспорт у меня, благо, был с собой.

До казино было не так уж и далеко, но дальше, чем до прачечной. Здание располагалось на набережной, кто-то проходил мимо, плеск воды, то и дело доносившийся со стороны озера, гладил его купол. Старик, - рассуждал я, - зачем ты говоришь всякие глупости незнакомым молодым девушкам? С лица мне делалось неуютно и я хмурился, как небо. Первый раз в своей во многих отношениях беспутной жизни я собирался войти в игорный дом. Я ощутил внутри неловкость и легкий трепет. Мой отец был азартным человеком. Я на секунду замешкался перед входом и сделал шаг. Потом другой. Внутри было пафосно. Можно было бы даже сказать, что роскошно, но я подозреваю, что это был эрзац. Один из высших сортов недорогой роскоши под роскошь, балансирующий на грани с пошлостью. Стояла какая-то суетливая атмосфера, все были подчеркнуто вежливы. Мне пришлось сдать куртку в гардероб. Солидного вида джентльмен в неплохом пиджаке проверил мой паспорт и подверг меня регистрации. Уточнив путь к бару, я ступил в зону риска и в зону везения.

Если бы меня спросили, как это было, я бы затруднился ответить. Я ведь, если задуматься, был уже порядочно пьян, и не мог разобраться с жизнью и со своим внутренним миром. К тому же я был укурен. Я слегка дергался. Не уверен, что и холл-то я хорошо запомнил и дал ему адекватную характеристику. Быть может на самом деле все было не так уж и плохо... Что я запомнил отчетливо, -как воображаемый медитативный момент пронзительной резкости, когда время замерло бы между щелчками колеса Фортуны, - так это то ошеломляюще-внезапно приблизившееся ощущение... Звон жетонов, смешение человеческих голосов и судеб: смех и ругань, и тихие, но громкие вздохи, - все это вдруг стало везде из тонкой точки вместе со взлетом потолка. Внутри действительно было много пространства. Декорации были похожи на "Страх и ненависть". Вокруг толпилось множество стариков и старух, в очках и, наверное, под валиумом. А потом вместе с пачкой "Camel" я взял стакан и выпил. И рулетка крутилась где-то рядом и внезапно я с удивлением осознал, что все стихло, и только этот звук продолжал тянуться, стук шарика - так-так-так – медитативный момент пронзительной резкости – так-так-так - и вновь появился тот знакомый привкус, но как-то немного иначе... Повинуясь странному предчувствию, я повернул голову влево и за одним из автоматов увидел ее – среди стариков и старух, - и я просто опустил стакан на стойку - он соприкоснулся с ней с таким сухим стуком, - и тут же шарик затих - тук! - и все внезапно нахлынуло на меня со звуком "вааах"! И голоса, и звуки, и свет. И потом уже я не очень хорошо помню. Я помню, что мы говорили с ней и выпивали. И играли. Она рассказала, что работает в отеле по несколько дней в неделю, а еще несколько раз плавает работать в Лозанну: на пароме, туда и обратно. Я выиграл, потом проиграл, потом опять выиграл. Мы снова выпили. Я где-то купил ей цветов. Попытался рассказать ей, как однажды ездил за цветами кассиршам херсонского автовокзала. Я застрял там, пьяный и злой, во время очередной своей выходки, добираясь из Одессы до Симферополя на перекладных. Мне с огромным трудом удалось купить необходимый билет, пройдя через хрестоматийное хамство и проявляя чудеся выдержки. А потом что-то во мне щелкнуло, и я подумал - Боже мой, интересно, когда каждой из этих женщин кто-либо последний раз дарил цветы? Ведь это же женщины, когда-то они были молодыми и красивыми, и их кто-то любил и жизнь не сделала из них еще хамовитых стерв с перекрашенными губами. И я купил им цветов. Помню, как они были удивлены и обрадованы и на мгновение в лице каждой из них появилось что-то из прошлого, что убедило меня в правильности моего поступка. Все это я пытался ей передать, но у меня не очень хорошо получалось, у меня уже заплетался язык и образность находила выход в излишней эмоциональности. Потом я остался один. Интересно, был ли у нас еще секс? Надеюсь, что нет. А потом я все играл, и все проигрывал - кажется, - и начал орать и вести себя совсем отвратительно. Меня наверное в конечном итоге выставили вон, не знаю. Я опомнился уже на улице, стоял и смотрел на озеро. Внутри нехотя утихал голод. Ноги мои так и норовили подкоситься. Благо, до гостиницы было недалеко, но дорогу туда я тоже не очень хорошо помню.

Проснулся я в номере. Мне позвонили и сообщили, что выписываться нужно через полчаса. Я выкурил последнюю свою сигарету в окне этого отеля, пару раз взмахнув бутылкой "Джека". Солнце оба раза преломилось в углах стекла и я понял, что день будет, что надо. Вспомнил старого английского бродягу: где ты сейчас, mate? не завел ли себе женщину, старый врунишка? все так же смотришь на Канал? ты постарел? ты жив? Вопреки ожиданиям, чувствовал я себя неплохо. Сравнительно, конечно, но тем не менее. По пути к парому я проверил баланс на карте. Не хватало около трех сотен евро. Странно... Выходит, я не проигрался... Что ж, для начала пойдет. Вот только странно - как так могло получиться? А впрочем, черт с ним. Небо было ясным, а горизонт был чист - только озеро. Мачты яхт покачивались над набережной. Я ступил на борт парома, нашарил по карманам SwissPass, задерживая стоявших за мной людей и подумал, что бы теперь сделать. Глупая дерзость поселилась на моих губах ухмылкой.

Я стоял на пароме, в носу, и смотрел, как приближается Лозанна - борт на носу был высокий и приходилось стоять в неудобной позе. В руке у меня была банка пива из бортового бара, в зубах - сигарета, на носу - очки Ray Ban. Приводя себя в порядок утром и собираясь, я решил, что сегодня, пожалуй, подходящий день для лаконичной футболки от Burberry, которую я купил в Вене и берег для какого-то особого случая - в ней я бы смотрелся обеспеченным сдержанным оптимизмом, а это могло бы мне пригодиться. Кто знал, что я увижу, проверяя состояние своего счета. Нервничать в любом случае не стоило. Так что так я и смотрелся, вглядываясь в вырисовывающуюся из дымки Лозанну через борт парома - холодным оптимизмом со скептически приподнятой бровью. Мой рюкзак лежал поодаль на скамейке. Я улетал из аэропорта Женевы вечером, у меня была еще уйма времени, так что я даже подумал, а не поискать ли мне того голубого из Монтре и не предложить ли ему у меня отсосать, а потом поехать к нему нюхать кокаин? Идея не пугала меня - сейчас не все ли равно? Я достал телефон и написал Sofie: "Вечером вылетаю. Люблю, целую, обнимаю. Жду встречи с тобой, мой милый друг."