И ягоды, и черти

В национальной трясине трудно торить дорожку. Куда не ткни – топь. Вытянешь шест из месива, – и мурашки по коже: такие наслоения, такой смрад, такая геология…
     Одним словом – торф. Поднеси спичку – и вспыхнет, и займётся, и полыхать будет долго, пока весь не выгорит. И потому идти по трясине надо медленно, обозначая дорожку вешками.
     Но власть - поспешна и непоследовательна. То предлагала гатить, то осушать, забывая, что на болоте растут ягоды и водятся черти…
     В национальном частоколе равенства не было. Равенство декларировалось – на бумаге. В реальной жизни по устному сговору всё решали квоты, лимиты, должности и места, навечно закреплённые за аборигенами. Противоречие слова и дела видели все. Причины объясняли по-разному. Принимали или отвергали правила игры в зависимости от национальной принадлежности. Поборников национального равенства не было. Посмотрел бы я на правозащитника, посмевшего вякнуть в национальной глубинке…
     Между тем, республиканские газеты трубили о новых интернациональных семьях. Кровяная смесь кочевого разлива играла компонентами, число которых неуклонно возрастало к каждому юбилею. По официальной статистике туркмены становились советскими. В реальной жизни этот привкус не ощущался. Да, смешанные браки случались, но в таких мизерных пропорциях, что о них не стоило говорить. И не говорили, - осуждали, предрекая горькую судьбу. В основном мешались городские жители, отравленные русским языком. И, тем не менее, русскую женщину, загулявшую с туркменом,  именовали ****ью. Русские ребята смотрели на аборигенок с презрением и редко женились. Лишь один из моих знакомых осчастливил туркменку брачными узами, но счастлив ли он сегодня, - не знаю.
     Межнациональные отношения таили опасность. За каждое неверное слово приходилось отвечать, и отвечать сурово.
     …Я долго искал преподавателя. Наконец, увидев его в конце коридора, бросился к нему со словами: "Ну вот, на ловца и зверь бежит". Обида - смертельная, непреходящая, до конца учёбы в институте…
     …У меня был знакомый, татарин. Имя у него не мусульманское – Марс (жену, кстати, татарку, звали Венера). Марс обожал нарды, и потому имя его ассоциировалась с этой игрой – "Марс, вставить марс?" И отчество ему мы придумали подходящее, звучное – Марс Оюнович. Ему нравилось, он не обижался.  Но однажды дёрнул меня чёрт прибавить к его имени уменьшительно-ласкательный суффикс. Получилось: Марсик. Боже мой! Какой он поднял шум, куда только не обращался, кому не писал, жалуясь, что я оскорбил его, приставив к имени – "сик" – матерное слово…
     Осторожность в общении с представителями иной национальности стала естественной, инстинктивной. Я считал этот навык главным приобретением за годы учения. (Вот и сейчас, я пишу "абориген", и соображаю, – не обижу ли кого из близких знакомых, но другого, тождественного слова - не нахожу).
     Конечно, учитывать нюансы взаимоотношений архисложно и обременительно. Иные опять предложат гатить или осушать. Ни в коем случае. Национальное многообразие - высшая ценность современной цивилизации, несмотря на удручающую картину сегодняшних межнациональных отношений. Мир без шотландской юбочки, русской матрёшки, японской сакуры и туркменского дутара – скучен, туристические агентства разорятся. И, несмотря на все сложности, так не хочется превращаться в американского терминатора.  Или, хуже того, - в конгрессмена.
     И ещё о национальном вопросе…
     Учились со мной два приятеля. Один из них считал себя азербайджанцем. "Одинокий как перс" – его любимое выражение, хотя одиноким он не был. Соблюдал мусульманские обычаи, ценил общность по вере, а она – эта общность, чтобы не говорили, - была, есть и будет, пока существует разное вероисповедание. Пришли другие времена и оказалось, что мать его – еврейка. И приятель мой засобирался в дальние края. Пришёл ко мне. "В чём, собственно, ты просишь совета: остаться азербайджанцем или объявить себя евреем? Я – ни тот и ни другой, и потому ничего тебе посоветовать не могу". Он уехал в Израиль. Через год позвонил, и столько тоски слышалось в его голосе, что не приведи Господи. Я не хочу пересказывать наш разговор…
     Другой приятель носил русскую фамилию и обличие. Был умеренным антисемитом, тем, кого волнуют перемещения исключительно в верхних эшелонах власти. Любил анекдоты – опять-таки те, в которых иудеи выставлены в неприглядном  свете. Сочинял безобидные байки. Одна из них называлась "Загадка". Вот её текст: "Библейский царь сорок лет водил свой народ по пустыне – следы заметал. Наконец, вывел к людям, и первый же встречный воскликнул: Ба! Да это - евреи! Вопрос: как он их узнал?"
     И вдруг выяснилось (во время перестройки многие заинтересовались своей родословной)… Так вот, выяснилось, что отец его – еврей. Тогда он пошёл в гараж и…
     Поторопился, должно быть. Сейчас бы не повесился…
     И была у меня знакомая. Отец – украинец, мать – еврейка, по паспорту она – русская. Меня это жутко забавляло, пока я не задумался: история наша, говорят, начиналась с Киевской Руси. Боже мой, чем же она кончится?..