Дом, в котором я родился

 До семи лет я с родителями, бабушкой и двумя сёстрами проживал в селе, расположенном в южной части Кировской области России.  Село было большое и чистое, заросшее всегда зелёной травой и лишь посередине дороги была небольшая колея наезженная тракторами и автомобилями, которые не очень – то баловали наше село своим появлением, но у нашего дома во дворе автомобиль стоял.  Находился он там, в основном  только ночью, так как поздно вечером приезжал и рано утром уезжал.  Это был ГАЗ 69, служебный автомобиль отца. Мой отец был председателем колхоза, а потом когда,  колхозы укрупнили, парторгом и центр нашего колхоза переехал из нашего села за восемнадцать километров в  более крупное село Лаж.
  Я почти не помню те времена, по причине малого возраста, но я отлично  помню наш дом, деревянный сруб под крышей накрытой тёсом, большие  глухие ворота и рядом калитка, которая закрывалась на кованную металлическую щеколду, и нужно было нажать на большой круглый язык этой щеколды, что бы её открыть.
  Дальше был двор поросший травой, всегда зелёной, но не росшей большой и её не нужно было косить. Эту траву ни кто никогда не сеял, она росла  сама по себе, и  по ней было приятно ходить босиком, но по нашему двору это было делать опасно, так как у нас были куры.  Они вечно бродили и что- то искали  постоянно в той траве, не забывая после себя оставлять следы своей жизнедеятельности.
  Ещё у нас были гуси, но с ними проще. Они утром уходили к речке под предводительством  большого и важного гусака, а вечером  возвращались. У них был свой вход в углу двора, и они жили до глубокой осени своей жизнью. Гусака я побаивался, так как он иногда расправлял свои большие крылья,  вытягивал шею параллельно земле и шипел и если зазеваешься в этот момент, то мог и ущипнуть своим клювом больно до синяка.  Так он защищал своё стадо. Я, правда, не помню, что бы он меня ущипнул хотя бы раз, наверное,  с детства я хорошо бегал.
  Рядом с курятником у нас  жил поросёнок, его не когда не выпускали во двор, и он лежал и хрюкал в своём хлеву.
  А ещё у нас была корова, с огромными умными глазами и звали её Зорька.   Рано утром Зорьку выводили за ворота, когда вдоль села гнали стадо коров, телят и тёлок, а так же там были и овцы, бараны и кажется козы, хотя на счёт последних я не уверен. Стадом  руководил пастух, матюгливый  мужичок. Он пронзительно кричал на стадо и щёлкал своим очень длинным хлыстом, который назывался бичом.  Он чаще всего шёлкал просто в воздухе, для острастки, демонстрируя жителям села своё умение обращаться со стадом.  Меня эти щелчки приводили в восторг и немного пугали, одновременно. Когда он не щёлкал своим бичом, то он волочился сзади за ним, и я с опаской смотрел, как он извивается по траве и пыли. Впрочем, утром я всё это видеть не мог, так как всё это происходило довольно рано с рассветом, и я естественно спал, только  иногда, сквозь сон мог слышать пронзительные выкрики пастуха, мычание коров и щёлканье бича.   
   Вечером же все встречали своих животных, сидя на лавочках  и на завалинках, перед своими домами. Мы тоже всегда встречали Зорьку, но с ней никаких проблем не было она приветственно мукнув, сама заходила в открытые ворота. Но это было ещё не всё. В стаде был бык, огромный, как он мне казался, всегда недовольный он шёл, низко наклонив голову и с его морды  всегда капала тягучая слюна. Если он шёл по нашей стороне улицы, то я со страхом с ногами забирался на скамейку и сердце моё замирало. Когда бык прошёл, и Зорька зашла домой, больше смотреть  было не на что, разве что дождаться внимания проходящих овец или баранов, которые могли близко подойти поднять голову и заблеять прямо тебе в лицо, но это зрелище меня уже не захватывало.
  Но вернёмся в наш двор. Над всеми хлевами  и загонами для птиц, сверху был сеновал, и к нему была приставная лестница. Там складировалось на зиму сено для Зорьки, так как зимы у нас были длинные, то сена требовалось много.  Слева шел навес, под которым хранились поленницы дров и стоял отцовский мотоцикл ИЖ 49, но я уже не помню тех времён, когда он ездил на нём, мотоцикл был поломанным и стоял накрытый дерюжкой, обсиженной курами. Рядом с мотоциклом был огромный деревянный ящик с поднимающейся крышкой и назывался он – ларь. Там хранились отруби, используемые в основном для Зорьки, но иногда и для  хрюшки.
  Двор по другую сторону так же заканчивался воротами и калиткой и если пройти через них, то выходишь в наш огород, где росли различные овощи и картошка, прямо перед воротами стояла баня по белому. Так же небольшой  деревянный сруб, крытый тёсом. Справа от бани, ближе к дому был наш  колодец. Колодец был глубокий и можно было заглянуть в него,  на дне чуть различимо поблёскивала вода.

               
  Теперь вернёмся обратно к калитке, ведущей в дом, нажимаем на круглую  часть металлической щеколды и снова входим во двор, но сейчас идём прямо по небольшому деревянному тротуару и попадаем на крыльцо, ведущее в дом. Крыльцо  имеет  крышу  от дождя и обычно в летнее время на крыльце оставляли свою обувь перед входом в дом. Открыв деревянную дверь, мы попадаем в просторные сени, это ещё не сам дом, это своеобразная прихожая.  Сени всегда сияли чистотой и на полу были постелены половики сотканные бабушкой.
   Из сеней вели три двери и лестница на чердак. Сразу налево  дверь непосредственно в отапливаемую часть  дома. На бревенчатой стене по обе стороны от дверей были вешалки для одежды. Прямо была дверь в тёмную кладовку. В кладовке стояла кровать, резервная для гостей ещё там  хранились  разные  непортящиеся продукты, типа муки и круп. На стене  почти всегда висела связка с бубликами.  В кладовке был небольшой стол, а над ним частенько висел ком сбитого сливочного масла в марле и с него стекали остатки жидкости в подставленную кастрюльку.  Масло сбивалось вручную в деревянной цилиндрической чашке, называемой ступой,  деревянным же пестиком, который называли мутовкой. Эти нехитрые инструменты тоже всегда стояли здесь.
  Самое интересное в кладовке было то, что в солнечный день, через дырки от сучков в дощатой стене пробивались лучики солнца, эти лучики падали на стену оклеенную вместо обоев плакатами по гражданской обороне, на котором люди в противогазах, то копали, то ходили строем, то спасали  друг друга, перевязывая раны, носили друг друга на носилках и что-то ещё делали, но при этом противогазов они не снимали.
  Но самое интересное, было смотреть на лучики. В них плавали маленькие пылинки, которые светились на солнце, как маленькие планеты, постепенно опускаясь и выходя из зоны луча, но появлялись новые и этот процесс был бесконечный. А ещё можно было дуть на пылинки, и они взмывали обратно вверх. И меня всегда удивляло, откуда берётся эта пыль, ведь я лежу не шевелюсь на кровати, и больше никого здесь нет.
  Направо из сеней дверь вела в клеть, комнату с маленьким окошком. Там стояло две кровати, одна большая деревянная с резными  спинками, по краям которой были круглые набалдашники, другая маленькая  металлическая, детская.  В клети всегда летом, даже в самую жару, было прохладно, это и было основное её предназначение. Ещё в клети на старом комоде  стояла радиола «Родина», я не помню, что бы она, когда либо, работала,  хотя возле неё  находились большие батареи электрические батареи. Центрального электроснабжения тогда ещё в нашем селе не было.
  Про эту радиолу рассказывали, что она чуть ли не первая в селе и в своё время возле неё собиралось много народу, чтоб её послушать.  Но сейчас она стояла в бездействии, так как радио было проведено в каждом доме и я крутил её чёрные пластмассовые ручки, уж не помню, что себе воображая.
  Ещё в клети в углу стоял большой фанерный ящик, а на дне его рядами были уложены  коробки со спичками. Легенда гласила следующее, что когда моего отца в 1943 призвали в армию, в возрасте 16 лет, он в то время работал продавцом в сельпо и пред  уходом умудрился купить бабушке, своей маме, ящик со спичками. Это тогда было большим дефицитом. В общем, этими спичками мы пользовались, сколько мы жили в этом доме. Спички были больше обычных   и всегда хорошо зажигались.  Но ввиду своей доступности  они  меня мало интересовали.
  А сейчас  вернёмся в сени и откроем дверь, обитую войлоком, обёрнутым клеёнкой.   Эта дверь вела в отапливаемую часть дома.  Сразу напротив двери стояла большая русская печь, впрочем, других тогда мы не знали, и то, что она называется русской, я узнал много позже. Печь была большая и стояла  посредине помещения, но ближе к двери.  Сразу же при входе справа были вешалки для одежды,  напротив,  у печки умывальник, называемый рукомойник с металлической раковиной и помойным ведром под ней. Вода в умывальник  заливалась сверху и что бы умыться, нужно было нажать снизу на  висячий стержень с набалдашником и вода тогда  польётся через раковину  в ведро. Направо шторка отделяла своеобразную прихожую от столовой – кухни. Посредине столовой стоял большой деревянный стол  с лавками вокруг него.
  Шесток печки также выходил на кухню. Шесток, это большое квадратное отверстие в печи, заканчивающееся топкой. Через него в топку закладывались поленья дров и печь топилась. Когда основной огонь прогорал, в печку ставили чугунки,  в которых   готовилась еда или грелась вода. Ухваты разных размеров, это под хватки для чугунков, на длинных ручках, а так же другая утварь необходимая для печи лежала в специальном  углублении,  выложенном под печью.  Кроме того могла топиться не основная печь а подтопок, для этого дрова закладывались справа в нижнюю топку и тогда шесток превращался в своеобразную плиту.
  Можно долго описывать многофункциональность русской печи, но тогда меня это мало занимало, разве что огонь в печке и угли потом сгребённые в кучу светились  и переливались различными огоньками от жёлтого до синего, постепенно затухали.
  Ещё у печки были полати, это настилы из досок  между печкой и потолком. Они у нас уходили в левую сторону. Но полати хороши зимой, летом они без надобности.
  На стенах кухни – столовой висели полки для посуды, в правом углу бабушкина икона с лампадкой и ещё там стоял посудный шкаф. Прямо дверь завешенная шторкой в дощатой перегородке вела в спальню, небольшую комнату с кроватью столиком и парой стульев. Я не помню ничего примечательного связанного с этой комнатой, разве, что мы, когда болели с сёстрами, то лежали в этой комнате. Слева спальня отделялась дощатой перегородкой с большой комнатой, или горницей, но прохода в перегородке не было и что бы попасть туда нужно было обойти вокруг печки в правую сторону и минуя снова кухню, прихожую и ещё одну маленькую  с низким потолком комнату, так как вверху были полати, попадаешь в  горницу.
   Слева возле входа стоял комод, на котором было трюмо и стояли разные шкатулочки, потом стояла этажерка с книгами. В углу был большой фикус   с мясистыми толстыми листьями.  Потом стоял  большой стол со стульями по бокам. На столе стоял самовар. В углу швейная машинка, а возле правой стенки, диван над которыми висели  большие часы в деревянном футляре.  Здесь  с каждой вещью связаны различные воспоминания, но об этом возможно  расскажу позже.  Ещё справа на стенке висело радио, которое никогда не выключалось и вещало и пело целый день. На стенах висели в рамочках  фотографии родственников. Мужчины на этих фотографиях, как правило, уже не было в живых. Они все погибли на войне. Справа висел большой портрет молодых  бабушки и дедушки, но деда я так же не знал, он тоже погиб. Дом наш  назывался пятистенок, это какие-то особенности в строительстве, чего я не знаю, но слово пятистенок всегда говорилось уважительно, что  означало большие размеры дома.