Попытка захвата власти

      Лёня Тененбаум так и не приходит ко мне. Я не хожу к Ямпольцу, хотя иногда, когда есть время, так и подмывает, пойти и поговорить с ним, но останавливает гордость — я ему не нужен, он никогда не приходит ко мне, а всё я лезу, навязываюсь. Конечно, это не так, он рад моим приходам, у него такой характер — обижаться на всех, и всех винить. Нина Бузынина снова повторяет:

— Я бы всех расстреляла, так зла на всё общество. Кто-то в туалете вмазал дерьмо в ручку. Моя знакомая схватилась за ручку, не поняла и размазала повсюду.

— Не обращай внимания, как говорят, не бери в голову, — сказал я, переводя тему, которая может оказаться бесконечной.

Я, в свою очередь, мог рассказать, как вчера в троллейбус вошли два мальчика, один восьми, другой 11-ти лет и стали громко блеять по-козлиному, и посмеиваться.

Они, явно, ждали ругани взрослых, чтобы потом посмеиваться над их возмущением. Бедные дети, которые не знают, чем заняться, и развлекаются в меру своих умственных способностей.  Нельзя видеть только негативное, так можно и сойти с ума. Сейчас никто не в состоянии предсказать, чем все это закончится, слишком всё непредсказуемо.

Жена Володи Семенова заявила:

— В нашем отделе женщины решили голосовать за Союз.

Он психует. Весь вечер доказывал жене глупость такого решения.

Окружение делает человека. Посади человека на десять лет в камеру к уголовникам. Выйдет уголовник. Посади к пэрам. Выйдет пэр.  Можно согласиться с таким утверждением. Но не всегда и не со всеми.

23 марта пошел в лито.
Худой прочитал скучный рассказ, но монолог старушки великолепен. Я посоветовал убрать героя и оставить одну старушку. Многие со мной согласились.

Гришмановский сказал:

— Я слушал невнимательно. /Он читал сборник стихов Бориса Соколова/. Рассказа, по сути, нет,  есть обыкновенная зарисовка.

Я не выдержал:

 — Если слушал невнимательно, то неэтично высказывать мнение о рассказе. 

Он легко покраснел. Я напомнил о статье Ст. Рассадина, который признался, что Андрей Битов для него скучен, но это не значит, что он не имеет право на существование. Битов элитарный автор. Гришмановский заметил:

— В этом рассказе нет ничего элитного.
— Ты меня не понял. Автор пишет не для всего населения Советского Союза, а для определенной группы людей, для своего читателя.

Толстов тоже сказал, что рассказ показался ему скучным.

Боже! Почему никто не говорит об убожестве наших разборов? Разве это критерий — скучно? Для тебя это скучно, а другому — понравится. Я видел бессмысленность своего прихода, месяц не ходил, еще бы столько не ходить. Лишь узнал, что на будущей неделе должен поступить наш сборник. Ради этого стоило прийти.

Мырсин рассказывал, что японцы поражались демократичности в нашей армии, офицеры не бьют солдат, а наши солдаты удивлялись, что американские генералы запросто сидят со своими солдатами, даже по одежде их трудно различить.

Все зашли в комнату слушать стихи, а я ушел. Не могу понять, зачем Свешникова приезжает, что ей это дает? Уж ей-то не нужны наши сборища. А я легко  раздражаюсь, глупые рассуждения меня бесят. Кретинизм в квадрате. Идиотские обсуждения в нашем идиотском обществе — это невыносимо. Мне  хочется порядка, которого нигде нет.

4 апреля. Прочитал в лито новый рассказ "Пойдем дальше?" Мне интересна реакция, поэтому и прочитал, хотя до этого говорил себе, что больше не буду читать, чтобы не выслушивать идиотских замечаний. Все слушали с интересом, хотя было 30 страниц.

http://www.proza.ru/2012/05/17/493

Кудряшову не понравилось, стал говорить, мол, зря автор распыляет свои силы на пустяки, которые ничего не стоят. Почему-то кажется, что он завидует мне, опережаю его, у меня уже написано, а он, может, только собирается. Старики высказались, что уж больно мрачно всё написано.

Большинство, как и Фонфора, признали, что рассказ не получился. Алексей, услышав, что я собираюсь читать свой рассказ, вышел в соседнюю комнату вместе с симпатичной девушкой, с которой пришел, вероятно, для того чтобы похвастаться поэтическим признанием среди литераторов. Я обрадовался, понимая, что он скажет обычное: Скучно.

 После перерыва и обсуждения рассказа собрались читать стихи, и Свешникова сказала:

— Я стихи не понимаю.  Пойду, далеко ехать.

Вместе с ней вышел и я. По дороге она рассказала, как был выбран Фонфора весной прошлого года. Выставлял свою кандидатуру и Костя, сказав в своей программе, что разгонит стариков и сделает ставку на молодых. Алексей Алексеев привел своих друзей, сказав, что они тоже пишут стихи и имеют право голосовать. Но Валя сказала, что будут голосовать только члены объединения, только так прошел Фонфора.

Гришмановский снова, хотя и застал конец моего рассказа, выступил с глупой критикой. И вновь я сделал ему замечание, что нужно прослушать весь рассказ, чтобы критиковать. Свешникова сказала, что Валя выгнала его за то, что он ничего не хотел делать, если делала замечание, начинал грубить. Приводил своих друзей, и, кажется, употребляет наркотики. Не замечал, но всё возможно.

7 апреля. Сборника снова нет. Фонфора читает стихи, не обращая внимания на пришедших, которые ведут свои разговоры. Врач рассказывает о новом сборнике воспоминаний современников о Есенине.

 Я напоминаю тот факт, когда Есенин приглашал своих девиц полюбоваться расстрелами в ЧК, где у него был знакомый Блюмкин, можно ли говорить о его порядочности?

 Толстов вспылил:

— Я тоже люблю смотреть. Видеофильмы, там внутренности пожирают вампиры, кровь течет. Что же, я тоже плохой?

— Нашел что сравнивать.

И потом не обращал на него внимания, хотя он всё не мог успокоиться, заступался за Есенина.

Рассадин разоткровенничался:

— Сейчас честнее, ни во что не вмешиваться. Я во всем разуверился. Замкнулся в свой мирок и не высовываюсь, не рефлексирую, получилась ли жизнь, что я в ней стою?

9 апреля в цехе на контейнерах, подложив на них трубу,  повесился мужчина 55 лет.  Миша Расторгуев рассказала, что он был со странностями, поменял много рабочих мест, работал наладчиком на 21 участке, перешел в Ш-7. В объяснительной, по поводу брака, мог написать: Прошу расстрелять за сделанный мной брак.

Я бы тоже мог так написать. Зачем нужны объяснительные? Коль решили наказывать, то наказывайте штрафами, а не писульками. Последнее время часто отлучался с рабочего места после обеденного перерыва. Мастер спросил, где это он гуляет так долго?

— Место ищу, где можно повеситься.

Конечно, никто не принял его слова всерьёз, мало ли кто чего скажет. И вот, такой исход.

Заехал в "Русь", где по-прежнему нет товаров, полки зияют пустотой. Увидел Сашу Арндта, который стоял в дверях склада, загружали наш сборник упаковками в машину.

Взял для себя упаковку из 12 книг за 25 рублей. Зашел в кабинет Кудряшова, который усадил за свой стол, мол, посиди с нами. Но он и Фанфора заняты делами, и я скоро ушел.

Расул Гамзатов направлен послом в Люксембург,  Айтматов — в Бельгию. Как всё это понять? Награда за долгий творческий труд? Откупились? Во всяком случае, несет от всего этого чем-то нечистоплотным.  Настоящего поэта нельзя купить.

Советский Союз гениально просто решил проблему занятости населения — поставил всех в очереди.

20 апреля. Пошел в лито, где Саша Фонфора прочитал рассказ Николая Трофимовича из военных воспоминаний, "Уют". О том, как морозной зимой 41 года наши солдаты соорудили укрытие, стены из вражеских трупов. Зрительно впечатляет.

Рассадин опоздал на половину рассказа, но это не помешало полчаса менторским тоном разглагольствовать, мол, надоело читать про жестокость. Радиостанций на машине в то время не было, появились позднее, в 43-м.

 Слушать его было до того утомительно, что я едва сдерживался, чтобы не сказать об этом. Вдруг услышал его слова:

— Удивительно, как наш знаменитый прозаик умолчал об этом.

Костя улыбнулся и посмотрел на меня, ожидая, что я скажу на его комплимент, который показался очень сомнительным, если не издевательским. Я решил ничего не говорить, хотя все смотрели на меня. Фонфора проговорил:

— Возможно, Вячеслав Иванович потом скажет.
— Извини, Костя, но я полчаса тебя слушал и ничего не мог понять, отключился. О чем ты говорил?

Но он молчал, то ли не ожидал, что я так скажу, то ли не хотел повторяться.
Николай Трофимович сказал:

— Напутал он много. И радиостанции тогда были, сам служил на такой. И 34-е были — две тысячи. Некоторые не верят, мол, если бы они были, то так бы погнали фашистов. А мы же, как воспринимали первые немецкие самолеты? Радовались, глядите, немцы летят.

Весь оставшийся вечер он рассказывал, что видели в Румынии, Венгрии, Югославии, о тех лишениях, которые довелось перенести, и кормили ужасно, часто голодали.

   Я вспомнил, как два года назад он убеждал меня, что в армии тогда кормили хорошо. Хотел было напомнить тот разговор, но передумал, чтобы не ставить его в неловкое положение. Он уже понял, что за произнесенную правду его никто не накажет, поэтому осмелел.   

Уроки Карнеги не пошли мне на пользу, я не хочу им следовать. Жизнь была бы пресной, если бы не было врагов и недоброжелателей. Хотя это уже не христианские мысли, толкующие о покаянии и смирении. Мне уже скучно быть в лито, смотреть, а главное, слушать глупые речи, от которых я сатанею, прихожу в тихое помешательство. Добровольно слушать глупости — это уж слишком! Поэтому я уже месяц как не хожу в лито. 

13 мая. Букатов согласился печатать мою повесть "Зимнюю радугу", мол, пока идут материалы к 35-летию завода, а после этого можно будет начать печатать, то есть в сентябре, не раньше. Я набрался нахальства и попросил бумаги, так как в магазинах её невозможно купить. Он с готовностью принялся искать и выделил пачку:

— Если бы я знал, что нужна бумага,  я бы подготовил.
— Я ещё к вам приду, — успокоил я его.

29 мая. Кудряшов отредактировал мою повесть, то есть вычеркнул, заменил все слова, которые хоть чуточку выпирают из стандартной литературы. Посчитал, что знаком с редакторской работой, потому что с ним работала редактор его книги, и он всё постиг. И сам стал так же действовать.

Бедная наша литература, если бы все действовали так же. Он уничтожил даже небольшую индивидуальность, срыв все холмики. Я не стал с ним спорить, бесполезно, он не мальчик, чтобы переубеждать. Любой спор задевает его самолюбие, считает, что я много о себе воображаю. В какой-то мере, он прав. Я не признанный писатель, чтобы с моей манерой письма можно было считаться, поэтому он вправе учить меня, тыкать носом в погрешности, которых не так-то и много, действительных, не надуманных.

Я написал, что ламбаду танцуют раскорячившись. Это действительно так. С авторским преувеличением. Ему не понравилось это слово, не литературное, с его точки зрения, заменил на "расставив ноги". Что гораздо хуже, появляется подтекст, в котором каждый понимает в меру своей развратности. Пожалуй, при другом раскладе, с таким же успехом я мог бы его редактировать.

Стоит очень жаркая погода. Ни дождинки под +30. Он и Фонфора в маленьком кабинетике на четвертом этаже «Руси» читают поступившие на конкурс рукописи, от многих можно только плакать, читать невозможно. Но надо, и они читают. Не завидую им.

Уверен, Кудряшов так много не прочитал, как я, из новой литературы. Он ещё в застойной литературе, где писали приглажено, чтобы не дразнить гусей. Вот и он старается не дразнить, чтобы считаться хорошим редактором, усидеть на теплом местечке.

Это гораздо приятнее, чем каждый день ходить на завод и работать в продымленном цехе, в грохоте, а здесь почет и уважение, в цивильном костюмчике, приятные разговоры. Но это уже во мне говорит зависть. Человек смог хорошо устроиться. Надо ли ему завидовать, если я на это не способен?

13 июня зашел в "Русь" к Кудряшову и Фонфоре, надеясь, что купили бумагу или ленту.  Но нет. Поговорили о прошедших выборах и сложной ситуации, которая ожидает Ельцина и народ: нации перемешаны Сталиным, и это может родить новый Карабах, хотя бы в Татарии. Кудряшов сказал:

— Без этого было нельзя. Существовала угроза пятой колонны.
— Откуда у тебя сведения о пятой колонне? — удивился я, так как нигде не встречал свидетельств о ее существовании.
— Должна была быть. Тогда такое творилось!
— Колонны не было. Были единицы.  Не без этого.

Он не стал спорить. Вошла бухгалтер, спрашивая у них, сколько рублей выписать в аванс.

- 80 рублей.

 Рассказала о стычке Арндта с Валей: он опоздал на 15 минут, ей пришлось ждать. И на проходной, при посторонних грубо начала высказывать ему. Он обиделся и проговорил: «Можно и по-другому было сказать».

 «Какой обидчивый, могу вообще, с тобой не разговаривать».

— Ой, гадюшник у нас. Ты видишь? — сказал Володя, обращаясь ко мне.

Но я не поддержал его — рассматривал "Огонек", надеясь найти свой рассказ. Но пора стать пессимистом, я всё продолжаю на что-то надеяться.

 Володя составлял калькуляцию.

— Сценарий напишем сами? Художник нам нужен? Пишем.

Решил не мешать, им неловко сказать об этом, и так проговорили порядочно.

В Израиль уехали актеры: Каневский, Михаил Казаков, Максим Леонидов.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/01/852