Медовый год, продолжение Если любишь

Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
А. С. Пушкин.
 
Преодоление

Володина дорога от Иркутска до Москвы и обратно была трудной, как и мое ожидание. Все померкло и стало почти бессмысленно: и картины, освещенные щедрым закатным солнцем, и людской говор, и смех, и резкие звуки трамвая за окном. Любимая пора – золотая осень – была прекрасна лишь, когда Володя был рядом.
Как нельзя более понимая Володино горе, я испытывала то же самое, что и он. Пытаясь отвлечься от печальных мыслей, бралась за какое-нибудь дело, но все валилось из рук. Лишь милая Катюшка возвращала меня из задумчивости:
– Мама, а почему папа нас с собой в Москву не взял?
– Я собиралась сказать ему об этом, но ничего не поделаешь, он решил ехать один.
– Вот и сказала бы, а то, как мы тут одни, без папы…
– Пойми, Катя, в таком состоянии он себя не помнил. Да и денег нужно много на самолет.
– А на поезде сколько надо?
– Поездом не успеть, – не сразу отвечала я.
– Вот я ничего не пойму. Если я папина дочь, то его сын Миша – мой брат, значит, и значит – твой сын? – спрашивала дочь, заглядывая мне в глаза.
«Мой брат, мой брат, значит, твой сын» – застряло у меня в голове. Боже мой! Час от часу не легче. «Мой сын, мой сын» – твержу про себя, но Володиного же Михаила своим сыном представить не могу, а вслух:
– Мой сын! Господи, спаси, сохрани и помилуй наших детей! Но я, Катя, ни разу не видела Михаила.
– Видела, видела! Мы альбом вчера смотрели, там помнишь, фотография Миши была. Я сейчас найду! Найти?
Все слышу, все понимаю, а в голове моей сумятица. «Найти – идти»! Куда идти? В церковь! Но какому Богу молиться, когда случилось непоправимое горе. В церкви при венчании свеча погасла… «Мой сын!» И тут же приходит на ум всегдашняя молитва бабушки: «Молиться за сыновей надо. Дай Бог детей и дай им, Господь, ума».
«Ума, ума», – напрягаю сознание. Я что-то не успела, что-то не сказала, забыла, выпустила из головы. – Что ж это я про сына забыла! «Мой сын!» – осенило меня после напряженной паузы. Кровь прилила к лицу. Тут же нахожу в Володином столе бумагу и сажусь писать письмо родителям. Мысли путаются, цепляются одна за другую и бегут, бегут куда-то…
Память возвращает меня в другую осень – радостную и счастливую, когда мы с мужем Александром выбирали имя первенцу. Если родится девочка, то будет – Вика, Виктория. А если будет мальчик, то, разумеется, – Александр в честь победителей: Невского, Македонского, Суворова…
Володя, наверное, назвал сына в честь деда Михаила. Сколько же Володе было лет, когда Михаил родился? Что-то около тридцати. Задумалась, а сама вывожу на бумаге:
«Здравствуйте, милые, родные мои. Доехали мы нормально».
Катюшка тут как тут, спрашивает:
– Кому ты пишешь письмо?
– Бабушке и Саше.
– А я думала – папе…
– Папе! Я адреса не знаю.
– Мама, напиши Саше большими-пребольшими буквами, что я его очень сильно люблю и скучаю.
– Сама, доченька, и напиши. Подожди, не мешай, возьми себе авторучку и листок.
Продолжаю писать: «Но не успели мы приехать в Иркутск, как Володя получил телеграмму о страшном известии. Погиб его сын, Миша. Бедный Володя, как тяжело ему. Он полетел в Москву на следующий же день после приезда. Вот как бывает в жизни – все вперемежку. И надо же было такому случиться. Михаилу всего двадцать один год был. Казалось, вся жизнь впереди. Но Михаил попал под влияние жутких людей, окруживших его «заботой» и неземной «любовью». «Белое братство» называется. Вот и «побратались»!
Расцвели, как воровские малины, всякие секты да сборища, наобещали райскую жизнь нашим детям. Оказавшись ненужными государству и отцам, у которых «седина в бороду – бес в ребро», дети и поверили сомнительным лицам. Мамочка, если бы ты только знала, как я боюсь за Сашу. Передай ему письмо и привет от нас.
«Сынок, Сашенька! Почти восемнадцать лет назад ты появился на свет и своим появлением принес много радости нам, и особенно дедам, которые мечтали о внуке – продолжателе рода. Саша, ты был мечтателем в детстве…
Сейчас, в трудные для нас всех времена, для того чтобы мечты осуществились, сосредоточиться надо и держаться друг друга. Всем вместе легче переносить невзгоды. Ничего не поделаешь, вся Россия попала в черную полосу. Но надо верить и знать, что человек – кузнец своего счастья – так всегда было и есть. В трудную годину, в беспросветной тьме наши отцы и деды находили силы, поднимались из хмури и тянулись к свету, проламывая мрак».
Мысли мои, как ручейки одной реки, стекались в поток, то бурный, то спокойный. Вспомнилось вдруг, как Саша десятилетним мальчишкой рисовал электровозы – один в один как настоящие, прорисовывал цветными авторучками мельчайшие узлы и детали, склеивал тетрадные листы в разворот, цепочкой друг за другом: как лист – так вагон. И получался целый состав: или пассажирский, или товарный, с цистернами нефти, бензина, с платформами военной техники, танков и ракет.
Однажды зимой сын пришел с улицы весь в саже, одни глаза светились. Я ворчала: «Где можно найти столько грязи зимой!» Оказалось, Саша ездил в кабине электровоза, знакомился с профессией машиниста. Он знал все станции наперечет, спуски и горки. Десятилетним мальчишкой умел водить машину. Дед научил внука сваривать железо. А как мне научить сына правильно жить? Как уберечь его от темных сил? Защитить одной лишь своей любовью? Но убедишь ли на расстоянии, чтобы сын не совал голову в пекло жизни! Кто-то из великих сказал: «Не дай Бог жить в стране в период перемен». А горячая юность наших детей пришлась как раз на пик глобальной перестройки. Но как перестроить общество, не разрушая сознание детей, да еще когда на глазах у них рушатся семьи?
Думами заполнена голова моя, а рука продолжает выводить на листке:
«В тебе кровь отца моего и деда, а в нашем роду не было слабых духом мужчин. Запомни, Саша, какие бы трудности ни встречались на пути, надо находить силы преодолевать их с честью».
Пишу, но легче мне не становится.
«Мамочка, сердце мое разрывается от мысли, что оставила сына, взвалила на тебя весь груз. Но знаю, что только ты меня поймешь и простишь».
Саше через месяц будет восемнадцать, – думала я. – Что-то надо предпринять, остановить, оградить от страшного чего-то. Написала четыре листа: просила, умоляла быть сильным, благоразумным. Еще и еще писала и писала. Меня будто прорвало. На расстоянии я вдруг поняла, как должно быть тяжело сейчас сыну. Отец ушел к другой женщине. А мама?! А мама вышла замуж!
Вот так, смешивая всё и вся, моя исповедь превратилась в длинное письмо. А сама как на иголках. Мамаша! – корила я себя. Если бы не Катюшка, и не подумала бы, как сейчас трудно сыну без меня. Но ничего, все будет хорошо, – думала я. – Все утрясется, и мы с Володей заберем Сашу к себе, и родителей поселим в «половинскую» квартиру».
Катя написала брату письмо печатными буквами так же, как писала на маленьких листочках Володе. Вдобавок обвела красным карандашом свою маленькую ручонку на листке. Рядом изобразила сердце, пронзенное стрелой. Затем, поерзав на стуле, обиженно протянула:
– Плохо, что адреса папа нам не оставил, я бы ему тоже сердце нарисовала.
– Ты и нарисуй и напиши, он приедет и прочитает…

После письма мной овладела еще большая тревога: нет вестей от Володи, мы одни в большом городе.
В мастерской холод – не включено отопление; нет света – перегорели пробки, и нет денег. Лишь на третий день после Володиного отъезда, оставив Катю в мастерской, я отправилась искать музей на улице Ленина. Шла пешком, ветер разносил редкие сухие листья по тротуарам. Глядя под ноги, не заметила, как очутилась в той части города, которая была мне знакома.
Шумный говорливый базар отвлекает меня от тягостных мыслей – появился интерес к окружающему миру. Я где-то слышала, что рынок сродни хорошему музею. Поздней осенью это просто вернисаж! Где еще можно увидеть такое количество «натюрмортов»? Но никакой рассказ не дает столько впечатлений, как наши глаза. Только глаза могут охватить разом то самое важное, что запоминается при передвижении по незнакомому городу.
На уличных прилавках старого рынка уложены горками оранжевые апельсины, возвышаются пирамидами лимоны и хурма, краснощекие яблоки. Удивляют размерами огородные красавицы – оранжевые тыквы, восточные полосатые арбузы, запашистые продолговатые дыни. Ярмарка-продажа овощей и фруктов, как на заморском базаре. Тут же свежая байкальская рыба разложена кучками: серебристый омуль и жирный хариус.
Прохожу через базарную площадь, удивляясь обилию запахов. Продавцы, не переставая, расхваливают свой товар, зазывают покупателей: «Позы горячие, сосиски в тесте». Тут же на улице торгуют вещами. Китайский товар привлекает разнообразием, но не радует.
Все внутри меня дрожит от печали и любви к Володе и сыну, которые одинаково далеки. К городу Иркутску испытываю смешанные чувства.
Снуют под ногами чернявые, чумазые ребятишки, мужчины с прожженными лицами в теплых халатах с тюбетейками на голове. Восточные женщины сидят прямо на земле, словно на паперти. Лица и головы прикрыты цветными блестящими платками. Все это похоже на цыганский табор. Слышна русская речь с кавказским акцентом. Иду, и странное чувство овладевает мной: нет знакомых лиц, а я, не переставая, ищу хоть одно такое лицо. Куда, зачем иду я через толпу неизвестных мне людей? На площади, на лестницах Торгового центра – везде «тряпки» развешаны. Изумляясь, я думаю: русский народ терпелив. Странно все это, и очень похоже на сон – будто кричишь, а тебя не слышат.
Деревянная резная архитектура старого города привлекает мое внимание. Смешанные стили в центре города поражают: небольшие деревянные домики, вросшие в землю по самые окна, старинные купеческие усадьбы и рядом многоэтажный торговый комплекс, дворец спорта, памятник Ленину, бассейн с фонтаном. Не знаю, смогу ли я полюбить этот город. С интересом наблюдаю за людьми, вглядываюсь в лица. Надеюсь встретить знакомое лицо, увы, его просто нет.
Возвышаясь на пригорке, переливается золотом куполов в осеннем небе старая церковь. Чудится или слышится мелодичный перезвон колоколов. У входа сидят нищие и калеки, заглядывают в глаза прохожих. Я положила монету, отвела глаза, стесняясь смотреть на обиженных людей, поднялась по ступенькам и тихо вошла в храм.
Солнце, попадая в маленькие оконца, слабо освещает старинные иконы. Веря в святость и необходимость происходящего, с трепетом к потустороннему, я поставила свечу за упокой, помолилась, шепча одними губами «Господи, упокой душу раба Божьего Михаила», – и опустилась в глубоком поклоне.

На улице прохожие подробно объясняют мне, как добраться до музея. И я иду, ощущая особые запахи города. Пахнет опавшим осенним листом, старым городом и свежим морским ветром. Этот запах есть только здесь от бегущей где-то поблизости стремительной Ангары. Наконец подхожу к музею. Огромное старинное здание, железная ограда и массивная скамья навевают раздумье, но думать некогда. Открываю высокие тяжелые двери, поднимаюсь по широкой лестнице, спрашиваю Настю, передаю записку от Володи, написанную им второпях перед отъездом.
– Картины еще не проданы, – участливо отвечает приятная женщина с темными волосами, зачесанными на прямой пробор, собранными в тугой узел на затылке. Она еще раз внимательно смотрит на записку и разводит руками. – Ничем не могу помочь.