Плен

 Наполненный скучными окопными днями Северный фронт перекрывающий противнику путь на Петроград, неожиданно  расшевелился.  Внезапное тактическое наступление немцев на двинском направлении, после неудавшихся сепаратных переговоров в июне 1916 года, вынудило русские военные части отойти; разместиться на  прежние, внутренние укрепления.   Завязавшаяся позиционная перестрелка, и не частые, беспорядочные разрывы пушечных снарядов, в сравнении с кровавыми боями 1915 года  под  Преснышем, казались капризным дуновением надутых кайзеровских щёк на тлеющий, северный огонь войны.  Пули играли поверх насыпи, не задевая живую силу вылёживающую дни в безопасном  окопном дне.  Иногда ещё перелетали, свистели, разрывались где-то пушечные снаряды.  Потом  снова полдня тихо.  Заскучавший от долгой тишины конопатый зырянин бездумно рвётся наверх.  Стефан стягивает ошалевшего друга обратно в ров, укрывает от шипящих, косящих  траву пуль.  Зырянин снова вылезает на поверхность, высматривает место прицелу в окопном бугре, хочет поразить мазилу стрелка.  И опять вынужденно ссовывается вниз, выкуривает порцию махорки, и беспрестанно поливает нетерпеливыми словами врагов; вдруг резко выпрыгивает, стреляет по германцам, - хлопок, хлопок…   Хлопок!.. и смертельная, жутко горячая капля метала, сваливает фронтового друга в надёжную защиту земли, - мёртвым.  Его личный рок нашёл конец в сумерках дня; с наступлением ночи заканчивается перестрелка, - игра с жизнью замирает до утра.  Темнота обезличила всё заросшее военное поле: окопы, блиндажи, пушки, живых солдат, и искавшего смерть друга - зырянина, тоже.  Их благородие ротмистр, оставляет в окопах одно отделение, остальных, куда-то уводит.  Гром не выверенных взрывов озаряется мерцанием далёких огней.  В ближних заросших укрытиях - тихо.  Здесь, в темени, никто больше не выдаёт себя искрами пороха.  Неожиданно вся затихшая округа оглушается ужасно хлёсткою струёю грунта, боль ударяет в лицо и в груди, забиваются жгучим сором глаза, уши, нос; плывёт кругом глохнущая пустота, всё замирает, больше ничего нет.  … Когда Стефан из-под завала, пахнущего травой и сыростью земли, начал осознавать своё положение, стряхнул с лица сыпучую тяжесть, и режущими глазами увидел чёрную мглу новолуния со звёздами, он решил, что главное предназначение жизни, - видеть туман ночного неба.  Из глубины рва он смотрел в необычайное отсутствие звуков во всём мире.  Неведомо сколько неподвижного времени прошло, но когда ему всё, же удалось окончательно вытряхнуть утерю памяти, первым пробудившимся решением было, - ползти по изуродованному окопу.  Никто не остался жить, всё отделение присыпано землёй, лежат убитые спрятанные темнотой окопники.  Стефан потрогал каждого в отдельности, все они содержали одновременный холод; он нащупал ещё съестные остатки, необнаруженные внутреокопными врагами, видно крысы убежали заранее.  Из бережливости набрал патроны, оглядел темноту ужаса и выполз, направился вглубь тыла, откуда недавно с песней, строевым маршем рота вышла на сменную позицию.  Теперь  бывшие люди своими остывшими телами оставались навечно беречь назначение этой фронтовой траншеи.  Куда пропали остальные предварительно уведенные из места неминуемой погибели?..  Уходя на поиск роты Стефан, понемногу растерял вялость в росистой траве, стал обретать состояние нужное для окончательного выхода из смерти, он возвращал организму жизненную силу и решительное определение по темноте летней военной ночи.   Он шёл на восток, длинным плавно сползающим склоном, ведущим в расположении тылового постоя, именно по этому холму все, недавно шли с мелодичным подъёмом.  Вскоре блуждающий солдат оказался в перелесье, местности непохожей на ту, что помнил при свете дня.  Тишина тьмы стыла влажной прохладой.  Сотрясённая взрывом голова мучилась сообразить, - куда идти, а может война навсегда прекратилась, тогда следует взять южнее, и окончательно забыть этот чужой, опечаленный враждою край, где только: хвоя, берёзы, осина, и очень редкие, совсем могучие грабы и дубы, которые видно принялись расти, когда вся эта местность стояла пустой.   Ночное перелесье, в котором Стефан стал выискивать свою личную дорогу, запутывало шаги необыкновенно обильной травой, которой не хватает его засушливому краю, где много виноградников, баштанов, садов, орешников; много тёплой земли с пшеничными, ячменными и кукурузными полями, - зреющими в сухой духоте.  Сквозь разнообразие урожайного переживания памяти, при насыщенном постороннем  запахе хвой и необычайной свежести уминаемого пырея, овсюга, осоки…, Стефан уловил близкую тяжесть крупноживотного дыхания.  На пригорке, сглаженном темнотою, стояло едва узнаваемое привычное очертание телеги.  Крестьянин непроизвольно изменил направление ходьбы.  Прикованная завившейся шлеей к дышлу, гнетуще пыхтела лежащая лошадь.  Место второй лошади пустовало.  Спутанный, замотавшийся шорный расклад гужа, переплетенные натянутые постромки вдавливали туловище животного в землю.  Стефан отцепил с кобылок телеги ворванную пристяжь, скинул оголовье, - освободил полностью лошадь от упряжи, и слегка хлестнул её вожжами, помогая понять, что она совсем свободна.  Изнурённое войною животное зарыло копыта в смятую траву, напрягло распластанные ноги и, почувствовав действительно пропавшее бремя лямок, шатаясь, выпрямилось.  Стефан смутно разглядел в темноте пробитый кровоточащий бок лошади.  Он отобрал у вырванных корней травы глину, перемял её с  шариками лошадиного помёта, разжижил подручную мазь росой, и покрыл рваную рану, вместившую в тягловом теле, чужеродный метал войны. Не в силах противиться, покалеченная лошадь вяло щипала траву.  Стефан вымыл руки  в обильной росе, понюхал на ладонях водянистый злачный сок, и обрадовался наступившему миру в предстоящей жизни.  Он сложил упряжь в кузов повозки, осмотрел её колёса, подушки, дроги, рукава; остался доволен неповреждённой целостью извозной телеги.  Озадаченный дальнейшей неопределённостью нужной дороги, шумом в голове, разволновавшись воспоминаниями унаследованной привычки, крестьянин решил выждать свет дня, чтобы потом пойти по видимым травяным колейницам.   Стефан забрался в кузов телеги, сдвинул под голову упряжь, постелил снятую с облучка гуню, переместил в угол дна убивающую тело винтовку, и довольный ожившим шуршанием пасущейся лошади определился поспать до наступления нужной видимости.
 
Когда он проснулся, редкие звёзды совсем тускло удерживались на небе.   Раненая лошадь пропала, узкая луна говорила, что он совсем мало поспал, но польза рассвета дороже сна.  Стефан соскочил на землю, ощутил зуд в подошвах сапог, освежил лицо  мокрой травой, ещё раз убедился что ход и стан повозки надёжно прочны, обшарил всё дощатое дно ящика в котором спал, подобрал мешок, винтовку, не увидел на местности ничего знакомого, и зашагал по обозначенным тележницам, в сторону светлеющего горизонта, - в глубь мирной жизни.   Вскоре, колей стали петлять, ушли по скошенному склону вверх, заблудший ходок нашёл правильным спуститься в долину, и передвигаться по обозначенным уклоняющимся неровностям, по заросшей деревьями низине.  Мирная тишина с надпивающимися  птицами, после вечернего неожиданного взрыва  умертвившего его товарищей в окопе, и пропавшая ночью лошадь с пробитым боком убеждали его, что война не тот рок, который нужен человеку.  Стефан определил для себя окончательно мирный путь - идти на юг. Поющие,  свиристящие, щебечущие птицы утешали неуставную мысль, ему ещё послышался тревожный крик кречета,  где-то трепыхающегося  хищными крыльями, он посмотрел вдаль своего пути.  Из глухой сумеречной низины, навстречу неслась красиво  виляющая запряжённая пара коней.  Едут прибирать остановленную взрывом повозку, решил обмундированный  крестьянин, надо подсказать им, что вторая лошадь тоже будет полезной, он поспешил обрадовать свою догадку.  Вороные кони кичливо резвились, раскачивали рессорный фаэтон, своим  стремительным бегом вытягивали непроизвольный крестьянский восторг.  Стефан остановился, чтобы шире разглядеть живую красоту в ещё не проснувшейся впадине.  Кони высоко задрали головы и замедлили своё устремление;  возничий поддался назад, удерживаясь на натянутых вожжах, оглядывался, похоже намерился изменить направление коней.   По упряжи, по коням, и плавающей лёгкости фаэтона Стефан определил, что экипаж этот, - немецкого снаряжения.  Он стал спешно уходить из видимости, зашёл за объёмным стволом дерева но, похоже, его заметили.  Кони рванули прямо на него.  Караковая пара с подпалинами в ногах и  мордах, пускала туловищами уморенный пар, согревала прохладу ушедшей ночи. Экипаж остановился за рытвиной, невдалеке от чужого солдата. Трое начищенных, щеголеватых военных из немецкой фронтовой разведки изучающей походкой, направились к вооружённому противнику.   Огромный усатый правитель гужа, оставался удерживать рвение коней: беспрерывно перебирающих ногами.

 - Никольшькаа… - сказал худощавый остроносый солдатик, самый молодой из всех, почти юный.

Он снял с плеча «николяшки» винтовку, осмотрел её, и прислонил к дереву, удостоверил тем службу, что  разоружённый противник, более непригоден для борьбы за эту долину.  Старшим по возрасту был возница, а может щуплый офицер с вытянутыми щеками, чёрными, как чугунные пуговицы глазами, и клиновидными усами под носом.  По переплетениям в пагонах, гранёной фуражке, и излишне важной вытяжке Стефан понял, что в фаэтоне он сидит главным.  Во всяком случае, именно он сделал проницательное заключение, указал на винтовку, и на середину лба обезоруженного без боя противника:

- Естт  зольдатт рус кайзер, естт шпьионн.- И спросил: - Кудта идеошьь?

За два года передовой окопной жизни Стефан научился улавливать избитые немецкие фразы, поэтому ответил почти по-немецки:

 - Таль, лан, таль Вайсал кэшти, домой.

Он показал рукой на юго-восток, как раз по направлению противоположному, откуда приехали полевые разведчики.  Похоже, этот ответ полностью устроил офицера имеющего в распоряжение таких ангельски красивых коней, он решил не задерживаться более, и  потому увёл своих подчинённых к возничему не смевшему ослаблять вожжи  летучей земной силы.  Кайзеровские солдаты принялись советоваться, стали пререкаться; по их жестам, взглядам, кивками в его сторону Стефан понял, что разведчики решают направление своего пути и думают, получиться ли, немного прокатать случайно обнаруженного человека, имеющего очень далёкий путь по нужному ему направлению.  Ему хотелось высказать согласие с сердито  морщинившимся крупнолицым кучером, что действительно ни к чему нагружать уморившихся коней, но не обнаружил знание таких длинных слов, и посчитал правильным не мешать немецкой службе, иметь своё решение в столь раннее время.   Уволивший себя солдат поправил лямку мешка, любуясь конями, выразил восторг достойному кучеру, улыбнулся всем остальным, заверяя их в своём мирном намерений, и… наклонился, чтобы подобрать прислонённую к дереву винтовку.

Най!.. но… нет. Стоп! – закричал неожиданно офицер поставленный надсматривать за обстановкой на местности.

Молодой немецкий разведчик побежал исправлять свою оплошность, он опередил замысел противника: подобрал с земли винтовку, унёс её с собой, врагу же, показал злой кулак.  Четвёртый разведчик был одного возраста с задержанным солдатом, и держал себя с ним невыразительно. Рассматривая четвёртого со спины, Стефан определил, что при вольной борьбе он, не смог бы положить его спину в росе травы, но и себя бы, не дал побороть.  С сослуживцами четвёртый разговаривал резко, разволновано, его дерзкое рыжеватое как у зырянина лицо, и подтянутая плотность тела тревожили состояние Стефана, он с горечью подумал, что вползающая в утро дня раздражительность может расшатать  изначальное схождение, и пожалел, что двигался не изначальной дорогой. Он даже посмотрел на недалёкий пролесок, что мог бы вместить излишество ненужного столкновения, выражал понимание своей вины, что задержала путь службе. В глубине крестьянского имущественного клокотания Стефан соглашался с возничим, обязанным беречь силу коней, и с солдатом который забрал у него винтовку, и с офицером, выяснявшим безвредность намерений, и даже с излишними переживаниями ровесника, насыщенного как пшеничное поле,  спорящим с разногласием своих сослуживцев.  Он уловил их противоречивые побуждения, и даже почувствовал холод большинства, вызвавший в нём непроизвольную дрожь спины.   Когда все  замолчали, малословный офицер зашевелил удлинёнными челюстями, и выдал твёрдую установку, дал понять что только ему здесь, позволено угадать назначение этому вражескому солдату, вторгшемуся на подконтрольной территории.  Его строгое мертвецкое лицо несло военный вызов времени: солдат противного народа - германский враг, его следует расстрелять, он ненужным присутствием засоряет отвоеванное место.  И видно было, как юный немецкий воин, лично обезоруживший пойманного врага, имел готовность выполнить и это, новое распоряжение своего решительного командира, до конца подчиниться его приказам, с которыми он беспрекословно согласен. Воспринимая дрожью накаляющуюся развязку, Стефан разрушал в себе первоначальное недоверие к среднему по возрасту человеку с пшеничным лицом, и глазами как у погибшего вчера друга. Четвёртый разведчик запутывал распознание истинного начальника экипажа, поскольку даже после твёрдых слов выдающихся челюстей, продолжал пререкаться с коротким во всём офицером.   По жестам и переживанию правильного разведчика, было видно, что он несёт человеческие побуждения, стоящие выше военизированных соображений.  Уверенным ударением голоса,  убеждёнными глазами, какою-то внутренней обязанностью своему сердцу, в прекрасное время перед самым восходом солнца, человек похожий на созревшую ниву говорил остальным: вот этот обыкновенный, вынужденно одетый в иную военную форму крестьянин стоит обезоруженным, для убедительности пхнул чужую винтовку ногой, он нам ровесник…. Правильный человек приблизил к своей выправке, к породистой красоте: замухрышку офицера и грузного кучера; глуповатого солдатика вообще поднял до уровня своего благородства.  Понимающий человек говорил:  как и у некоторых из нас, у него дети, зачем же убивать их кормильца, они живут так далеко, что не станут мешать нашим детям, - быть во всём первыми, самыми образованными и лучшими в мире. Пусть от нашей встречи он уйдет везучим, а когда нам повезёт, мы будем благодарны сегодняшнему утру.  Четвёртый снял фуражку, протёр подстриженные, как стерня волосы, и ухватился за коляску, настоял ехать, он считал, что ни к чему отвлекаться на предрассветное  сопутствие случая, придавать значение одиночному столкновению.  Он давил превосходящим мужским сложением, поочерёдно вглядываясь в безразличные к иной участи, скучные казённые лица сослуживцев.   Тёмные, стеклянные лютеранские глаза короткого офицера, с короткими усиками остались непреклонными, они содержали кайзеровскую установку всей восточной войны, истинный служака не желал сохранять отсталое будущее для крепкого, грязного, непредсказуемого чужака, из дремучего восточного рода людей обязанных всегда быть рабами.

- Поставь его у дерева, и устрани с нашего пути его же винтовкой, - сказал он преданному солдатику, - надо, чтобы немецкий разведчик всегда чувствовал возвышенный долг, при изучении завоёванной местности.

Он поручал свою чёрную мысль, младшему кайзеровскому слуге, потому что видел: в нём зарождается высокосортный, настоящий, непреклонный к чувственности завоеватель.

Начищенный слуга силы подошёл, к испачканному, пропахшему землёй, побледневшему противнику и, подталкивая дулом, приказал встать лицом у огромного дуба, за которым Стефан не успел спрятаться.  Образцовый, высокосортный солдатик, подталкивал стволом захваченной винтовки, - солдата ненужного.  Через убийственный метал, сквозь чужую униформу он нащупывал очень жёсткие мышцы, пригодные для истязания, требующие кнут для покорности.

Давлением сжавшегося времени Стефан, слышал свои последние усталые шаги, прощал им вялость, с которой передвигался к обомшелому, потрескавшемуся стволу, захотевшему служить иной участи.  Он развернулся, и увидел некстати пылающий восток.  Чёрные кони горели рдяным завораживающим очертанием тел выкормленных заботливыми хозяевами.  Они напомнили ему, - его коней, более утружденных: арбой, бороной, диканями,  немецкой жаткой «Герффирнсадт»…

…При восходе солнца в дни жатвы большие губы крестьянских лошадей утоплены в пойник выдолбленный из цельнокаменного ракушечника, его вытёсывают мастере из немецкого села Ташлык, в Бессарабий.  Морды политые водой из глубокого колодца: фыркают, отряхивают чуткие ушки, забрызгивают водою лицо хозяина.  В мокрых глазах Стефана стоит августовский майдан села.  Ровно два года назад мужчины двух поколений уходили на войну.   Площадь у церкви наполнена запряженными каруцами и  двуколками: ревут волы, ржут лошади, плачут женщины, дети…  Рядом с ним на передней люльке повозки, его маленькие полововолосые мальчики, они слезятся вместе со всеми, -  пятилетний Петрик с карими глазами, и трёхлетний Милен, что вместил огромное серое небо в маленьких глазках, годовалый Прокошка на руках у жены сидящей сзади в соломе бестарки, он плачет громко, очень протяжно кричит.  Стефан не помнит его, он не знал, как прощаются с запеленатыми детьми. Старших мальчиков гладит, целует полову их головушек, и их влажные глазки…

…С  глаз Стефана невольно капают слёзы. Он видит, как стрелок не может разобраться в превосходной винтовке Мосина, винтовке, которая не стреляла ни в одного человека. Тот, кто целился, не видел человека, с гневом на шнеллер, и на весь технический восток солдатик допытывался у патрона, стреляющего гневом двух безжизненных пропастей, тёмных и мерзких глаз, как два дула направленных на смерть восхода. Сквозь, живую росу на лице, и покорной безнадёжности затухающей ожиданием конца, Стефан смотрел, на двоих низких,  что возятся с заведомой простотой, он ещё раз волнением, пересёкся с ровесником, который терзался ограничениями прусской военной дисциплины.  Отборный человек переживал страданием,  за порочное  душеустройство военной наций, волновался за будущую радость всех немецких юнцов.  Он сидел на подножке фаэтона обессиленным от поражения нанесённого гер унтером.  Он, потомственный юнкер, не смог устранить бесчинство выдвинувшегося шпильмана, не сумел помочь человеку, в котором обнаружил близость большую, чем в безликости сопутствующего экипажа.  Ему даже было бы занятно, померятся с обречённым силой на руках, в баре своего посёлка, где никому ни проигрывал.  Виски пульсировали поиском нужной развязки. Тихая даль нарастала, каким то, далёким шумом…

- Стой! - вдруг крикнул Крепкий немец, - Стоп!  Он выпрыгнул из подножки, вырвал оружие из рук молодого стрелка.

- Вот они идут! Пришли! – он показывал рукой на выползающую из пролеска колонну пленённых русских солдат, идущих прямо в их сторону.

Стефан почувствовал, как Человек всё время силившийся удержать в руках лезвие его рока прочертил зарубину на его сердце, он увидел как граница жизни и смерти имеют чётко выявленный горизонт судьбы.  Открыв глаза, увидел на горизонте оранжевое большое солнце, он думал, что оно никогда ни взойдёт. Стриженая округлённая голова Отборного четвёртого человека, прикрывшая Стефану горизонт восхода, искрилась золотящимся колосом, оно прятала волнения внутреннего успеха, что раскрепостили темень его мрачного состояния.   Отборный, мягко и по дружески хлопнул Стефана по мокрой спине, как вроде бы только отогнал псов, желавших разорвать забредшего в охраняемый сад. Человек взялся его проводить, повёл навстречу поднимавших низкую пыль пленённых царских солдат шагающих в освещённую ранними лучами Германию.  Идя по направлению к вынырнувшей участи, родившемуся в новом дне Стефану, захотелось, как то видеть этого человека, в такое же послежатвенное утро у себя, в прохладе под старой грушей, и проговорить весь день про однажды свершившееся противопоставление, об их личном переживании; с охлаждённым вином из подвала.

- Подберите ещё одного, - сказал конвоирам военный из разведки, и ещё раз, надёжнее толкнул пленённого по упругим, выступающим лапоткам, он передавал ему уверенность обязывающую продержаться, не подвести, и выжить для будущего,  его удалённых мыслей которым желал, - всегда выносить уверенность от пережитого.

Два человека разделились, понесли свою различную судьбу в удалении времени. Быстрое летнее солнце ослепило глаза человека слившегося с колонной, не дало ему напоследок излучить благодарный взгляд души, который возможно когда то поддержит душу этого правильного человека, - при неожиданном унынии жизни.  Военный разведчик смотрел на уходящую колонну  изнеможённых чужих людей, в которой затерялась ещё одна обнадёженная участь, с затаившимся переживанием.  Он подумал, что мрачный путь побеждённых солдат всё же обнаружит день, когда они выберутся на волю жизни.
 
- Что браток, пока доля бережёт, - сказал сочувственно кто-то из многих, поделившись своей долей, с новым военнопленным.

- Лучше бы хлопнули, не знал бы мытарства, - прохрипел другой, отчаявшийся гортанный голос.

Стефан шагал, молча, он единственный кто смотрел далёкий пропадающий фаэтон с красивыми конями и одним очень красивым человеком. Потому  ничего другого не соображал, не мог выговорить что-то нужное, только чувствовал, что глаза его просохли, наполнились неожиданной уверенностью от пережитого. И солнце поглотило даль заодно с росой утра.