Не придуманная история из собачьей жизни

В детские годы стал я свидетелем примечательной и непростой жизни одной собаки. Каждое лето проводил я у дедушки с бабушкой в деревне, наслаждаясь прелестями деревенской жизни. Случилось так, что родителям моей мамы уже в солидном возрасте пришлось переехать из одной деревни в другую, продав дом и построив  новый, а незадолго до этого они взяли щенка – на вид обычную дворняжку, чтобы хозяйство охранять. Всё как положено – дали незатейливую кличку «Шарик», соорудили новую деревянную будку. При переезде уже подросший щенок не захотел лезть в машину, и пришлось его оставить новым хозяевам, поскольку, видимо привык он к своему месту жительства, а может, не понял, что хозяева уезжают навсегда. И вот как-то месяца через три приехал мой дед по делам туда, где жил раньше, поставил свой «москвичёнок» у сельсовета, а когда собрался уезжать, путь ему преградил небезызвестный Шарик, глядя глаза в глаза и всем своим видом показывая: «Возьми меня с собой, или дави напрочь!» Дед открыл правую дверь, и довольный пёс тут же запрыгнул на пассажирское сиденье.
       Надо сказать, что к тому времени на новом месте уже начинал свою собачью карьеру другой Шарик, поэтому кличку прежнему обладателю пришлось сменить. Не знаю, чем руководствовался мой ныне покойный дед при выборе имени для собаки, но, да простят его представители гордой южной национальности, пёс получил серьёзное прозвище – «Черкес». К тому времени выяснилось, что и с породой у него не всё так просто. Хоть и был он обычной дворовой масти – коричневый с чёрным – но вот размером явно выделялся, будучи несколько крупнее среднестатистической овчарки. Да и характером он был под стать своей кличке. На цепь его мог посадить только дед, и при этом Черкес становился угрюмым, отворачивался и лежал неподвижно.
       Находясь же в «отвязанном» состоянии энергия, помноженная на хитрость и изворотливый ум, била из него через край. В радиусе пяти километров все хозяйки двадцать четыре часа в сутки внимательно следили, чтобы двери их погребов были закрыты как минимум на засов, а лучше всего на замок. Стоило хотя бы на пару минут оставить дверь погреба открытой, чтобы, к примеру, донести кастрюлю с борщом до кухни, как из погреба мгновенно что-то исчезало. Сам момент кражи никому засечь не удавалось, но потерпевшие всегда знали, как вернуть похищенное – поначалу бабушка сама ходила по деревне и спрашивала, чья это крынка с молоком появилась у нас на крыльце, а потом люди сами, обнаружив недостачу, приходили к нам. Бывали случаи, когда Черкес приносил пятилитровые кастрюли с первыми блюдами, не пролив при этом ни капли. Сам он никогда в жизни ни разу ничего не съел, вся его деятельность была направлена на обеспечение продовольствием своих хозяев. Стоило только кому-то в деревне зарезать поросёнка, как одного лишь предсмертного взвизгивания оного было достаточно, чтобы Черкес резко испарился, а через некоторое время свиная голова уже красовалась на нашем крыльце. Кстати сказать, процесс помещения добычи на крыльцо также происходил абсолютно инкогнито. Ни один юрист мира не смог бы без экспертизы ДНК слюны, которую тогда ещё делать не умели, доказать причастность Черкеса к этим преступлениям. Сколько раз дед и журил, и ругал Черкеса – тот только смущённо садился, потупив морду и озорно и хитро глядел в глаза хозяину.
       В тех местах каждый второй мужчина был охотником, и попытки пресечь незаконную деятельность нашей собаки самым кардинальным образом предпринимались многократно, но при этом, ни одна из них не имела хоть сколько ни будь малейшего успеха. Пули и картечь гарантированно летели мимо, поскольку Черкес успевал исчезнуть из прорези прицела как раз в тот момент, когда мозг стрелка посылал указательному пальцу сигнал прикоснуться к курку. Я даже в шутку показывал своим приятелям фокус с исчезновением собаки, неожиданно для Черкеса прицеливаясь в него палкой, как ружьём. Эту процедуру можно было проделывать даже со спины пса – Черкес не видел угрозу глазами, он чувствовал её и мгновенно рвал когти, даже не оборачиваясь в нашу сторону.
       С Шариком они были, как братья. Отец сколотил для них двухэтажную будку, на первом этаже которой в более просторном отсеке жил Черкес, а в мансарду к Шарику вела лестничка с площадкой перед входом. Шарик был гораздо мельче и неоспоримо видел в Черкесе лидера. Я подозреваю, что Черкес вообще считал себя главным псом во всём околотке. Понять это помогал тот факт, что ночью, когда собак спускали с привязи, на лай Черкеса как по приказу оперативно сбегалась вся честнАя компания.
        Прошло несколько довольно безмятежных лет, и с какого-то момента Черкес стал совершать более серьёзные преступления. Тамошнее отделение совхоза имело мясо – молочное направление, и соответственно, большие стада крупного рогатого скота, которые пасли скотники на лошадях и с овчарками. И Черкес на пару с Шариком повадились резать этих самых овчарок. Путь мимо нашего дома для любой крупной и незнакомой Черкесу собаки становился дорогой смерти. Черкес нападал первым, начиная потасовку с оскалами и злобным рычанием, а Шарик подкрадывался сзади и хватал овчарку за заднюю лапу или хвост. Рефлекторный поворот головы, - и челюсти Черкеса намертво смыкались на шее жертвы. Тут уже никаких доказательств не требовалось, я сам видел такое пару раз, и весь процесс занимал у них не больше минуты. Трудно сказать, что сподвигло Черкеса на столь жестокие действия, но дальше так продолжаться не могло: сколько трудов стоило купить щенка овчарки, вырастить его, выдрессировать пасти скот, а тут на тебе! Вот и дали скотники деду ружьё, и повёл он Черкеса в поле на расстрел. Перед тем, как стрелять, дед отпустил Черкеса с привязи, думал, может, убежит, но пёс отошёл лишь на несколько шагов, встал боком и, повернув голову, посмотрел в глаза хозяину. Они оба всё отлично понимали. После первого выстрела Черкес поднялся и по-прежнему встал боком неподвижно. Второй выстрел стал окончанием его неординарной собачьей жизни.
       В настоящее время я крайне редко бываю в тех краях, но когда приезжаю, хоть на минутку, да подъеду на машине к тому месту, где похоронен Черкес. Думаю, он заслужил, чтобы о нём помнили.