Глава 26. Манкировщик третьего класса

                Скоро мать сняла комнату у своей коллеги, и меня перевели в другую школу, на противоположном конце станицы, тоже начальную, стоящую наособицу, поодаль от жилых изб.

Неподалеку река Кубань, метров сто до неё. Деревянный дом из пяти комнат с дощатыми полами, больших и светлых. Окна с двух сторон, сзади и слева. Достаточно, чтобы обходиться без искусственного освещения, которое и не включалось за ненужностью. Классы объединяло большое помещение, служившее фойе.

Многолюдность в классе угнетала. Количество парт поражает. Чувствую себя неуютно и потеряно.

Посадили в крайний ряд возле стены, посередине, с симпатичной девочкой, но ростом намного выше, что неприятно для любого мальчишки.

Мало кто отважится дружить с такой девочкой, выше всех в классе. Фамилия под стать — Гулливерова. У неё уже и груди начали формироваться, что-то менялось по отношению к мальчикам.

Я ей понравился, и она начала оказывать посильные знаки внимания, которые я, по-наивности, не понимал, и не принимал.

После звонка на урок и привычной толчеи в дверях класса, прибежал с перемены одним из последних: на своей половине парты обнаружил две монеты по 20 копеек.

             Взглянув на соседку, понял, что это её деньги. Молча передвинул на её сторону. Она, так же, молча, вернула их на мою половину, мол, это тебе мой подарок. Я снова отодвинул.

Это продолжалось несколько раз, пока она не поняла, что не возьму монеты.

Это не значило, что деньги не нужны, хоть какие, не велика сумма. Другой мальчик, на моем месте, конечно же, взял бы их, не мучаясь угрызениями совести, но я понимал, точнее, не понимал, с какой стати мне предлагаются эти деньги? Я же, ничем не заслужил.

На уроке мы и не пытались друг с другом разговаривать, не знали о чём, не было предлога, а с моей стороны и желания.

На переменах Гулливерова с двумя подругами, и ниже ростом, довольно некрасивыми, пытались заигрывать со мной, вступить в непосредственный тактильный контакт, но делали это своеобразно — неожиданно, толкали с невысокого крыльца в снег, что неприятно, и я, разозленный гонялся за ними.

Потом они, втроём, легко валили меня возле крыльца и «кормили» снегом, запихивая за ворот рубашки, отчего становилось холодно, неуютно, и бесила собственная беспомощность.

Это уже никак не способствовало моему понятию о дружбе и какой-либо сердечной взаимности.

Впредь я стал более осторожен на крыльце, не задерживался на нем.

Впрочем, скоро нас рассадили, и она перестала меня задевать, и замечать, как и я её.

За зиму она ещё больше вытянулась вверх. Возможно, в каком-то классе была второгодницей?

Для мальчишек рост всегда ассоциируется с силой, а какой мальчишка станет дружить с девчонкой, которая сильнее его?

Да и время ещё не подошло. На большинстве наших девчонок мой глаз не останавливался – были заурядными, если не сказать, некрасивыми.

Лишь у одной — кукольное личико, круглые глаза, как у совенка, всегда очень опрятная, и, едва ли, не единственная из девочек, ходила в школьной форме с белым фартуком.

Маленького роста. Держалась обособленно, за что и получила прозвище – Чита. Чтобы не зазнавалась. Она с подругой сидела на Камчатке, за нею окна, то есть далеко от меня.

                Идти в школу можно мимо речки, которая покрылась, экзотическим для меня, льдом.

В некоторых местах лёд, до синевы, тонок, угрожающе прогибался, что холодило сердце страхом и восторгом от собственной смелости.

Я знал, лёд может обломиться подо мной, но не понимал, насколько это реально, и, кто бы смог спасти, вокруг безлюдно. Взрослым в эту пору здесь делать нечего, все работают, а ученики на уроках.

Выходили на лёд после школы. Мало у кого из мальчишек есть коньки. Некоторые обходятся одним коньком, второй ногой отталкиваясь.

Ни у кого из моих друзей коньков нет, поэтому я, даже вблизи их не видел, и не представлял, как с ними обращаться.

      Скользить по льду — наибольшее удовольствие, не сравнить с сидением в душном классе. И я не иду в школу, которая остается справа от меня.

Забираюсь всё выше и выше по течению реки, с холщовой сумкой на плече, где лежат учебники и тетради.

Восторг первооткрывателя. Всё внове: прозрачный солнечный день, голубой прогибающийся лёд с камышовыми, зарослями рогозы по берегам.

Холод и голод давали знать о прошедшем времени, и я возвращался поближе к школе, чтобы не пропустить окончание уроков, и уже, вместе со всеми учениками, прийти домой вовремя.

Никогда не смазанные сапожным кремом сапоги, (я просто не знал, что это надо делать, да и сапожного крема не было) пропускали воду, носки всегда мокрые.

Учительница – сморщенная старушка лет семидесяти, не вызывала симпатии, следовательно, и уважения. Сорок учеников, трудно успевать, всех опрашивать, до меня очередь доходила очень редко. Это расслабляло.

Перестал учить устные уроки, а письменные задания отнимали много времени, не до них.

Разленился до такой степени, что не в состоянии заставить себя выучить, хотя бы одно стихотворение. Учительница наказывала нерадивых, оставляла после уроков.

Однажды оставила и меня, учить стихотворение Лермонтова, на всю страницу.

Не успевал зазубрить больше четырех строк.

Когда принимался за новые, то забывал уже выученные, потому что не видел в них смысла. А если он и был, то так далеко от меня и моих интересов, что не западал ни в душу, ни в реалии.

Мне, всё чаще, ставили двойки. Как-то, учительница нашла способ связаться с моей матерью, и сказала, что я почти не хожу на уроки, много прогуливаю.

Мать удивилась сообщению, так как я  каждый день аккуратно выходил из дома вместе с нею. Проследила за мной и увидела, что я вместо школы, направился на речку.

Вечером был разнос, от которого я уже отвык. Мать не била, но слушать – стыдно.

Пришлось, ходить в школу, прилежно делать домашние задания. Но, по-прежнему, не мог запомнить, хотя бы одно стихотворение.

Для того чтобы, как-то, заставить меня, хоть что-то выучить, учительница поручила мне роль Ивана Сусанина на новогоднем представлении – речь Сусанина перед своими врагами, когда уже завел их в гибельное место.

Я, добросовестно, выучил большой отрывок, но, сколько ни повторял, каждый раз сбивался на середине, в одном и том же месте — повторялась салибаурская история.

Бороду мне приспособили из пыльного пальмового войлока, тулупом послужило моё длиннополое батумское пальто. Нелепое одеяние и видимость бороды лопатой портили настроение.

      Из нашего класса вынесли все парты, в центре поставили высокую, под потолок, ёлку. Много игрушек, мишуры.

Учеников излишек — теснота неимоверная, к ёлке не протолкнешься.

Зачем-то пришла и моя мать, почему-то сильно расстроенная, или кем-то обиженная. Я, невольно, вынужден делать всё, что она говорила, быть всё время рядом с ней.

Ученики отводили хоровод с ведущими. Выступили несколько учеников со своими номерами. Наступил и мой черед.

Меня протолкнули в круг, и я начал барабанить свой текст. В середине монолога сбился, но быстро вспомнил. Под конец, снова сбился, и выбрался из круга, недовольный собой и своим дурацким одеянием, которое, тут же, снял с облегчением.

Мать не захотела ждать, когда дед Мороз вручит мне подарок в порядке живой очереди, сказала учительнице, что мы хотим уйти, и та провела в соседний класс, где на полу, рядами, лежали подарки.

Я взял один пакет и, с испорченным настроением, вышел на улицу. Не понимал раздраженного состояния матери, кажется, я не давал повода, не хотелось отдаляться от товарищей, ни с кем не пришла мать, только со мной, невольно, тем самым, выделив из всех.

Подарок стандартный: два мандарина, один орех, печенье и несколько конфет в шоколадной глазури — на один присест.

продолжение:

                http://www.proza.ru/2018/04/11/996