Давай, вывози, 110-й!

Когда-то дорога, по которой мы ходили к своему дачному участку, была еще не заасфальтирована, и мы с Борисом зачастую почти с час «месили грязь». Потом до соседней деревни со странным названием «Путёвка», что слева от нашего дачного, протянули асфальт, пустили старенький ЛАЗ, стали ездить на нём. И этот автобус был не только нашей радостью, но и мучителем, - часто ждали его и по часу, и по полтора, а иногда он и вовсе мог не жаловал. Но когда наконец-то его рыжий лоб медленно всплывал над подъёмом дороги, потом показывались темные глазницы передка с открытой «пастью» моторных внутренностей (капот почему-то был всегда поднят), а потом он и сам приближался словно побитая и заискивающая дворняжка (вот-вот еще и хвостом завиляет!), то ждущий дачный народ вначале испускал выдох облегчения, - прибыл всё ж! – а потом вдыхал, хватал сумари и устремлялся к нему. Помню тихую, незлобную реплику одной старушки:
- Во, змей, приполз! Что б ты и вовси провалилси! Уж и не надеялися б, а пяшочком, пяшочком, как и всю жисть.

Протянули асфальт до следующего посёлка, а наш ЛАЗ заменили на новый жёлтый автобус с радостно трепещущими на пахучем ветру яркими шторочками, который к тому же и бегает туда-сюда часто. Но сегодня я припозднилась и поеду 110-м, который ходит по иному маршруту. Почёхивая, покашливая и издавая перепоясывающей его резиновой гармошкой скрипящие звуки, к нашей остановке подъезжает он, чтобы не торопясь, с ленивым достоинством, отвезти в город отработавшее на своих участках садово-огородное «племя». Обычно люди начинают сходиться к нему еще за полчаса, и за это время столько загорелых лиц увидится, столько разговорчиков и реплик услышится!
- Ну такие ранние, ну такие обильные! - лопочет, умиляясь, суховатая бабулька в пёстром платьице: - Только соберу, приду, опять красные!
«Это она о помидорах» - догадываюсь я.
- Ой, что ты! И не говори…
И это ей вторит трубным голосом громоздкая пожилая женщина, «приросшая» к такому же толстому, как и она пню, и который ... похоже, мучается под ней.
Но слышу и другой голос:
- Ну, пришла я, значит, на дачу, копаюсь на грядке, смотрю так-то… сосед мелькнул в своём парнике.
И это она весело рассказывает стоящая напротив меня женщина в пестром платье и пёстрой панамке той, что сидит ко мне спиной:
- «Здравствуй, Петрович!», кричу ему по-громче, что б услышал. «Здравствуй», отвечает. – И смеется, вовлекая этим в свой рассказ ту, что ко мне спиной: – Так вот, буркнул Петрович в ответ, а я и думаю: чтой-то тут не то, голос, вроде бы не его. Только хотела спросить: что, простудился, мол чтоли?.. а он выскочил из парника с пакетом огурцов, да скорей уходить. Понима-аешь?
И снова смотрит на молчаливую подругу, ожидая эмоций, но не дождавшись, завершает:
- Ну, тут я и поняла, что это вовсе и не Петрович был.   

Дослушав огуречную истории, вижу старушку, которая, пошатываясь под тяжестью сумок... и всё больше вправо (наверное, та, что тяжелее, и сталкивает её в сторону), подходит… нет, приближается к остановке, и другая женщина, всё это время молча стоящая над своими, изрекает:
- Во, навьючилась, старая! Ну, куда тебе такие сумки таскать-то!
Но «старая», плюхнув их на траву, только ответно улыбнётся и со вздохом присядет на кстати подвернувшийся пенёк.

А вот к остановке быстренько семенит молодайка в обрезанных джинсах, черной обтягивающей майке с оскаленной мордой льва на бюсте (Подумаю: «Наверно её большим грудям не очень-то и уютно под этой пастью») который, подскакивая и мечась из стороны в сторону, словно норовит выскользнуть из-под под майки. В автобусе усядется она как раз впереди меня, и в моих глазах блеснёт золото, - два массивных кольца в ушах и такая же цепочка на шее, - но мой взгляд всё будет спотыкаться на её упитанные, отливающие гранатом волосы, хищно схваченные «крабом», и мне будет казаться: лишь только ослабит краб свои крабовые щупальца, и её тёмные волосы, погасив золотой блеск колец, «девятым вылом» хлынут и на плечи этой упругой молодайки, и на соседку… и даже мне кое-что перепадёт от их мощной волны. Но тут вдруг услышу:
- Ой, какой зрелый арбуз кондукторша ест! Красный, сочный! У неё даже до локтей сок течёт, - засмеется женщина.
И точно. В кабине, рядом с шофером... вся из себя такая вальяжная!.. сидит кондукторша, вгрызаясь в яркий кусок арбуза. Запах его тут же долетит до нас и мои заплечные соседки станут развивать «тему»: уже продаются?.. и где же это она его купила?.. ох, а я ж так люблю их, аж слюнки текут!.. а какой сочный, красный!

Итак, через три остановки автобус уже набит по завязку и дачники, судорожно ухватившись за металлические поручни, плотненько стоят даже на вращающейся круглой (жутковатой!) платформе, которую заботливо укрыла та самая чёрная резиновая кишка, соединяющая его с хвостовой частью. Но я - не на этой пляшущей платформе. Я сижу в салоне и, чтобы избавиться от арбузного обаяния, отвожу взгляд от кабины, на которой прилеплены три мордочки щенков и в нале под ними вижу седой ежик волос над черными бровями, потом «банан» носа, а под ним во весь рот улыбку обладателя этого «банана». Да, сейчас этот симпатичный пожилой мужчина немного пьяноват… «А совсем недавно так-то хорошо копалось ему в земле, так-то отрадно и уютно сиделось с соседом за бутылкой вина и помидорчиками со своей грядки, и так-то не хотелось спешить к последнему 110-му, но и теперь…» И как же весело, открыто смотрит он вокруг, словно призывая всех участвовать в своём маленьком празднике жизни.

Но у меня – свои праздники, а посему возвращусь-ка вон к той пожилой интеллигентной женщине, что - напротив. «Как же к лицу!.. к её тонкому лицу жемчужное ожерелье! И настоящее ли?..  или бижутерия?» - всё бьётся во мне вопрос до тех пор, пока не махну мысленно рукой: «Ну конечно настоящее!.. по наследству переданное от благородных предков… носи, мол, и никогда не снимай, мол… чтобы помнила о нас даже тогда, когда поедешь на дачный участок огурцы поливать».

И четвертая остановка 110-го. Подталкивая в автобус корзину и ведро с огурцами, по ступенькам, держась за поручни, подтягивается суховатая пожилая женщина, благодарит девочку за уступленное ей место, плюхается со мной рядом на сиденье:
- Что ж вы так нагрузились? - сочувствую ей.
Но она, обернувшись ко мне, светясь загорелыми морщинками лица, лишь рукой махнёт: а, мол, ничего, мы привычные… и тут же, доверительно приподнимет чистую тряпочку, прикрывающую корзину, шепнёт:
- Во, посмотри-ка, какой огурец вырастила!
- Да-а, - удивлюсь: - наверно, сантиметров тридцать.
- А то и больше… – рассмеется.
И на этот её смех с соседнего сиденья обернётся молодайка, заглянет в корзину, ахнет и окликает грудастую толстушку, стоящую впереди:
- Надь, посмотри-ка какой фрукт тётя Настя вырастила!
И та, взглянув, удивлённо взметёт брови, усмехнётся, протянет руку к моей соседке с корзиной:
- Дай-ка, теть Насть, своему покажу.
И с шутливой интонацией крикнет через головы соседок молодому мужчине, стоящему на вибрирующей платформе под резиновым укрытием:
- Вань, видишь какой!..
И Ванька взглянет на огурец, но, словно не услышав, отвернётся, а автобус наполнится смешками, весёлым говорком, намёками, которые будут порхать и порхать аж до следующей остановки.

Когда, засуетившись, наконец-то устоится пятая посадка, то до меня с сиденья, что по другую сторону прохода, долетит:
- Нет, нет! Это совсем не «Красная шапочка», это вспышка!
«Шапочка, вспышка. Какая связь?» - подумаю, но тут же услышу:
- «Красная шапочка» зреет медленно, а вот «Вспышка» сразу краснеет!
Да это опять та старушка рассказывает о своих помидорах! И захочу взглянуть на неё, но мои глаза наткнутся на голубой джинсовый зад. «Неужто напрочь запер меня на моём сиденье?» Ведь левый «берег» зада упирается в поручни ряда напротив, а правый – моего, и принадлежит молодой блондинке с толстой шеей, которой худенькая женщина с увлечением… «Ах, с каким же блеском в глазах!» рассказывает что-то.

И удивительно! Как же запросто сплетаются эти несуетные дачные разговоры с чиханиями старого автобусного механизма, со скрипами и плачем соединяющей его резиновой гармошки: ничего, мол, ничего!.. я хотя и жалуюсь, но всё будет ладненько! И как же завораживающе дразнящ этот запах укропа, петрушки, огурчиков, малины, смешанный с бензинным потом разогретого автобуса.
Ах, как же хочу вписаться, вплестись в эту автобусную ауру, чтобы стать не только случайным наблюдателем! И как же нов, мелодичен многоголосый хор «землепашцев», в который лишь иногда вплетаются отдельные слова или незатейливые мелодии мобильников! Где вы, композиторы, София Губайдулина, Гия Кончели? Загляните из своего зарубежного «прекрасного далёка» в Россию и напишите симфонию моего 110-го, чтобы слушала её не только в эти минуты, но и когда захочу. А еще мне кажется, что в цифре 110 есть что-то старинное и даже древнее, - ушедшее?.. нет, всё еще живущее, и даже цельное, настоящее, - незыблемое, - то, во что верю и на что надеюсь. Так что, давай!.. вывози нас, 110-й, из лабиринтов дачных улочек, мимо осиротевших участков, мимо садовых домиков с робким взглядом подслеповатых окошек, мимо уверенных в себе особнячков. Вывози в мой шумный город с надеждой и упованием на еще более обустроенную жизнь.

И автобус уже неторопливо выезжает на широкую трассу, где его пожилое достоинство неожиданно вспыхивает еще ярче, - рядом-то шмыгают пёстрые автомобили и с его высоких сидений они кажутся совсем игрушечными. «Ну, да, да! Те, что у 110-го «под ногами» - так себе, ноль без палочки, а этот автобусный мир с запахами клубники, огурчиков, петрушки, укропа, букетами вызывающе огромных ромашек в натруженных руках усталых тружеников, только что прикасавшихся к земле, как раз и есть моя Россия, её ядро, которое было, есть и будет во веки!»

Итак, я приблизилась к финалу своего фантазийного повествования, как и мой неторопливый герой, незаметно подплывший к автовокзалу. Сейчас из его чрева, цепко придерживаясь за поручни и улыбчиво кивая друг другу, -  до завтра, мол! - неторопливо выйдут с корзинами и пакетами загорелые пассажиры, а он, пустой, поползёт дальше, к своей конечной остановке, чтобы отдохнув, - как и они, - а завтра продолжить рутинное, но извечное дело.