Старинный городской романс

Старинный городской романс

1

Тридцать лет назад Степан Аркадьевич, в ту пору просто Стёпа, Стёпушка, Степок удивил родных и близких: он поступил учиться. В техникум. Финансово-кредитный. А вышло так.
Степан вернулся в Почекуево из армии, где честно отслужил своё водителем. Возил высокое начальство – генерала авиации, был с ним на дружеской ноге, но главное - проникся искренней любовью к старинным городским романсам...
Посёлок Почекуево, к счастью почекуевцев обойдённый громкой
славой нефтяных и газовых сокровищниц, лежал на левом берегy Оби. Зимой по самые макушки крыш в сугробах, летом – в зелени густого кедрача, Почекуево, казалось, дремало беззаботно все двести лет своей истории. На центральной площади против здания райкома тусклым куполом высилась церквушка, где на загаженном собаками полу хранилась соль в кулях для местного заводика, который, хоть и выглядел невзрачным, в грязь лицом не падал с момента основания, даже экспортировал рыбную продукцию в дружескую Венгрию и чёрную икру в райкомовский буфет. Вблизи теснились, как опята, конторы и конторки, хилый леспромхоз и ветхий краеведческий музей, известный тем, что сохранил до наших дней ценные бумаги декабриста К...
Водителю в посёлке выбирать не приходилось - целил в леспромхоз. Там, в леспромхозовской столовой, работала Верунька. Славная девчушка. Весёлая и с выдумкой. На стене повесила плакат: «В столовой вежливым и
скромным будь и наизусть усвой одно - поел, попил, не позабудь тарелочки подать в окно!» Степан охотно подавал свои тарелочки и донимал любовно повариху:
- Опять, стряпуха, ложки грязные?
- Претензии к машине! - Верунька горячилась, и под её халатиком приятно волновалась розовая грудь.
Степан с Верунькой соглашался.
- С машины взятки гладки!
Целил в леспромхоз, но угодил в райфинотдел. Там, подсказали ему вовремя, уволился водитель. Пришлось опять возить начальство. Полный, большеротый и задумчивый заведующий райфо оказался парнем свойским, хоть и без вежливых манер. Он мог и нахамить под настроение, но, нахамив, переживал, поскольку был отходчив.
За рулём водитель от избытка сил и чувств постоянно пел, и городской романс сдружил его с заведующим.
- Спел бы, Стёп! - просил начальник в светлую минуту.
Степан не заставлял себя упрашивать.
- Любимую?
- Ну да.
Водитель с чувством запевал:

Я встретил ва-ас – и всё былое-е
В ат-жившем се-ердце а-жи-ло,
Я вспомнил вре-е-емя за-ла-тое,
И сердцу ста-ала так тепло…

3аведующий вздыхал о чём-то потаённом.
- Эх, Степа-недотёпа, счастливый ты мужик. Потому что ни хрена ещё не петришь!
- А чего тут петрить? – удивлялся Степан. - Мне пока всё ясно. Газуй себе по жизни!
В один из coлнечных погожих дней, когда Степан, вернувшись от Веруньки, намурлыкивал под нос весёленький мотивчик, заведующий райфо откинулся на спинку мягкого сиденья, раздумчиво спросил:
- Что, Стёпа, так и думаем всю жизнь крутить баранку?
- А чё? - захлопал Стёпа длинными ресницами.
- Да как же это «чё»? Тебе учиться нужно.
- Я одиннадцатилетку кончил!
- Глядите на него! То разве грамотёшка? Горе с тобой, Стёпа!
- С меня и этого довольно. Звёзд с неба не хватаю, в начальники не рвусь… Век живи, век учись, а результат известен.
- Брось, Стёпа, эту философию! - осадил начальник. - Она для дураков.  А ты, я вижу, парень правильный. Голова набита не мякиной, видишь много,
спрашиваешь мало... С твоим-то, Стёпа, котелком не за рулём сидеть бы, а по праву руку... около меня. Уважать себя, Стёпушка, надо!
- Я и так уважаю.
- Уважает он, глядите на него! - Заведующий прищурился и выпалил внезапно. - Хочешь, Стёпа, замом сделаю? Зама, понимаешь, сотворю! Чуешь, как звучит?
- Да бросьте вы смеяться!
- Я не смеюсь - всерьёз предлагаю. Давай учиться будем, парень. Шоферить - ума не надо. И медведь сумеет, только покажи. Я сам когда-то начинал с руля. Крутил-крутил баранку, а потом дошло: одно дело -
шоферить, другое - ездить на машине. Чуешь, Стёпа, разницу?
Стёпа хмыкнул и пожал плечами.
3аведующий печально резюмировал:
- Ничего-то ты не понял, потому что зелёный ещё. Но когда-нибудь поймёшь. Ещё и обо мне не раз вспомянешь. Вот, скажешь, был начальник, так начальник, на путь-дорожку истинную вывел. Короче, Стёп, подумай хорошенько.
Ни хорошенько, ни плохонько водитель думать не желал, к вечеру забыл о разговоре. А начальник, оказалось, помнил.
- Ну как? - спросил через неделю. – Надумал или нет?
- О чём вы, Пал Матвеич?
- Да всё, дружок, о том.
Стёпа рассмеялся от души.
- Да ну, - сказал он, - что вы! Тут женитьба на уме, а вы ко мне с учёбой!
Начальник психанул на Стёпино «Да ну!», аж весь побагровел.
- Остановись, жених!
Степан притормозил.
- Чтоб завтра документы в техникум послал! Не пошлёшь - уволю. Из него, из недотёпы, человека лепят, а он – «Да ну!». - И, не дав опомниться Степану, закруглил спокойно.  - Не сомневайся - запросто поступишь. Сдай на троечки, и всё. Остальное - дело техники. Отучишься - к себе возьму. Мне молодёжь толковая нужна. А ты, я вижу, прирождённый зам. Лови момент, пока я добрый!
- Так ведь свадьба на носу!
- Ты, Стёпа, баб ещё не видел. Погоди. Невелика потеря - повариха. Ведь ты орёл!
- Ну-у, знаете!
- Знаю, знаю! Потом вспомянешь про мои слова.
Вечером Степан крутнулся перед зеркалом, оглядел себя в анфас и профиль, в глаза поглубже заглянул. Ничего орлиного в себе не обнаружил. Нос как нос. Утиный. Подбородок круглый, пухлый. Волосы -  прямые, брови - коротышки. Глаза какие-то бесцветные... Словом, не начальник. Даже и не зам.
- Чёрт его, начальство, знает, - бормотнул он неуверенно. - Со стороны, наверное, видней.
В тот же вечер он всерьёз задумался о будущем. А почему не поступить, пока предоставляется возможность? Котелок не заржавел, думать в состоянии. Диплом не помешает. Какое-никакое, а всё ж - образование.
Поехал.
Поступил.
Но пока учился, свойского начальника уличили в махинациях, перевели куда-то на другую должность. К новому - вальяжному и строгому - Степан пойти не пожелал. Свежеиспечённый финансист устроился в инспекцию госстраха. Когда друзья осведомлялись, где и кем он трудится, он простодушно отвечал: инспектором госстраха. Друзья хватались за животики: как Деточкин, ага? Инспектор не на шутку распалялся и, заикаясь от волнения, сбивчиво и путанно объяснял им разницу между страховым инспектором и страховым агентом. Когда же надоело отвечать на подковырки, стал представляться всем подряд сотрудником райфо. Так звучало более внушительно. И главное, почти без дураков: райфо и райгосстрах ютились под одной дырявой крышей.
К новой должности нужна была привычка. Степан сначала уставал от писанины и даже, было дело, подумывал уволиться - скучной показалась работёнка. Тянуло всё-таки к машине. Когда же, наконец, освоился, стал рассуждать примерно так: работа как работа, с рядом преимуществ. Шоферил – царапины и ссадины с пальцев не сходили, мазут, бывало, не
соскоблишь, теперь же руки как у пианиста. Да и кем он был тогда? Стёпой-недотёпой. Мальчиком на посылках. А теперь кой для кого и Cтeпaн  Аркадьевич. Мелочь, но приятная. Диплом, опять же, не права - не потеряешь.
С годами незаметно Стёпа стал Степаном Аркадьевичем даже для друзей. К сорока годам он заимел солидное брюшко, глубокие залысины и троих детей: двух девочек и мальчика. Когда они ходили в школу и, случалось, схватывали двойки, он доставал диплом, где чёрной торжественной тушью старательной рукой были выведены круглые пятёрки и, тыча в них пухленьким пальцем, внушал: вот папка ваш учился!
Лишних денег в доме не водилось, жили скромно, на зарплату, но дети вышли в люди. Старшая жила на юге, преподавала в институте, младшая работала врачом, а сын служил в погранвойсках. Жена работала  учителем, она была покладистой, с ней жилось легко. Степан Аркадьевич числился в ударниках, его портрет бессменно красовался на  Доске почёта. Инспектора
ценили в женском коллективе за добросовестность в работе, смысл которой заключался в том, чтоб взять побольше платежей и меньше выдать возмещения с целью превышения доходов над расходами, от чего зависела зарплата. Ещё - за безотказность, редкую усидчивость и красивый почерк. Он, бывало, и открытки к Дню Советской Армии подписывал себе собственноручно. От командировок не отлынивал. Женщины просили: Степан  Аркадьич, родненький, съезди за меня туда-то и туда-то, сделай то-то и то-то... И Степан Аркадьевич, хотелось или нет, сдвигал на край стола
бумаги, собирался, ехал. Конечно, не совсем за так. Надо было на рыбалку или на охоту, без обиняков выкладывал: девоньки, прикройте! И «девоньки»  без всяких прикрывали.
К своим за пятьдесят он сохранил отменное здоровье. До тридцати лет не курил. После, правда, на рыбалке-охоте крепко пристрастился. Зато зимой ходил на лыжах, летом бегал вокруг дома...
Так вот и жил. По вечерам любили помечтать с женой, как, выйдя нa заслуженную пенсию, уедут к дочери на море, купят скромный домик, стануть жить-поживать, внуков наживать. Хорошо мечталось.

2

Однажды приснился Степану Аркадьевичу сон. Он увидел себя молодым, за баранкой райфовской «Победы». Весёлым Стёпой-недотёпой. И рядом – бывшего начальника. Павел Матвеевич был необычно угрюм.
«Спел бы, что ли, Стёпа»,  - попросил он тихо.
«Какую, Пал Матвеич?»
«Любимую, дружок».
«Сейчас изобразим». - Степан расправил плечи и выдал в полный голос:

Я встретил ва-ас – и всё былое-е
В ат-жившем се-ердце а-жи-ло…

Как иногда во сне бывает, песня зазвучала сильно и свободно. Как бы сама по себе. Повисла, отделилась, поплыла:

Я вспомнuл вре-емя за-ла-тое,
И се-рдцу cтa-лa mак  тепло...

Павел Матвеевич прискорбно вздохнул.
«Душевно, Стёп, поёшь!»
Степан Аркадьевич-Стёпушка довольно усмехнулся и... открыл глаза. И тотчас впал в уныние. Как если бы во cнe явилась к нему первая любовь...
Весь день преследовала песня. По дороге на работу, в душном кабинете, в тиши пустой квартиры. В ушах звучало неотвязно:

Как поздней о-осенью па-рою
Бывают дни, быва-ает час...

Тоска свербила сердце. Сны, как ни cтpaннo, повторялись. Степан Аркадьевич видел себя молодым и беспечным, ветреным немножко Стёпой-недотёпой за баранкой любимой «Победы». Её давным-давно списали, свезли нa переплавку, взамен приобрели «Москвич», но снилась лишь «Победа». Он будто въяве ощущал тепло баранки, кислый запах папирос угрюмого  начальника, и эти ощущения будили в нём тревогу. Утром через силу плёлся на работу, сидел мрачнее тучи. С девяти до восемнадцати корпел он над бумагами, звонил по телефону, вёл с кем-то разговоры и курил, курил...
Новая начальница, а их сменилось на его веку немало, впервые изъявила недовольство:
- Вам, Степан Аркадьевич, не с бумагами б работать, а прям не знаю, с чем. Все документы пересыпали вонючим табаком. Я вас не узнаю.
- Вы сильно не ругайте нашего Аркадьича! – полушутя-полувсерьёз вступились сослуживицы. – Он всё-таки у нас единственный мужчина. Обидится, уйдёт, что делать станем без него?
Степан Аркадьевич робко улыбнулся.
- Всё, девки, может быть. Возьму вот и надумаю.
- Уж не в райфо ли лыжи навострил? - насторожилась новая начальница.
- Можно и в райфо. Давно к себе зовут.
- А что в райфо-то? Что - в райфо? У них оклады меньше наших!
- Да так оно, - кивнул инспектор, - от добра добра не ищут.
Но и через месяц тоска не унялась. Степан Аркадьевич раздражался по любому поводу.
Однажды неожиданно забрёл в ту самую столовую, где так любил обедать Стёпой-недотёпой. Столовая ничуть не изменилась, разве что вместо вазочек с рябинами стояли вазочки с салфетками да на стене висел плакат иного содержания:  «Хлеба к обеду в меру бери, хлеб -  драгоценность, им не сори!».  Степан Аркадьевич постоял посередине зала и подошёл к раздатчице.
- Чего тебе? - буркнула девица в замызганном халате.
Степан Аркадьевич стушевался.
- Здесь работала когда-то поварихой Вера... Вера Парамонова... Не помните? Весёлая такая!
- Много здесь перебывало весёлых и находчивых! Разве что посудомойка? Тоже Верка. Ветеранка... Но не Парамонова... А сами поглядите!
В амбразуре для посуды маячила косматая старуха…
Степан Аркадьевич с минуту постоял, повернулся, вышел...
Супруга вечером спросила:
- А ты зачем в столовую сегодня заходил?
- Да так, - пожал плечами, - шёл мимо и зашёл.
Жена подозрительно хмыкнула:
- Странно!
Как-то душной белой ночью он вышел покурить, и ноги понесли его через дорогу. Он очутился подле гаража, дрожащими руками вынул из пробоя проржавленный замок, не закрывавшийся на ключ беспечным
нынешним водителем, по-воровски - с оглядкой и на цыпочках - прошёл вовнутрь, в сыром тяжёлом полумраке бетонированного склепа разглядел райфовский «москвичок», нащупал сверкнувшую никелевую ручку и, повернув, легонько дёрнул на себя – дверца мягко отошла. Он сел на пассажирское сиденье, обтянутое пледом. Когда глаза привыкли к полумраку, увидел в гнёздышке панели кругляшок брелка. Холодный крупный пот покрыл глубокие залысины. Степан Аркадьевич безотчётно передвинул своё тело на водительское место и тут же испугался дерзкой мысли, вывалился боком из машины. Сердце учащённо билось... Он закурил и успокоился. Затем, раздвинув обе створки сырых ворот, обитых жестью, втиснулся в машину... «Москвичок», как сытый кот, лениво заурчал, дёрнулся и плавно покатился, пересёк райфовский двор, выехал на главную дорогу. Будто оттолкнувшись от неровности асфальта, помчался, набирая скорость, в сторону шоссейки. Степан Аркадьевич вёл автомобиль уверенно, рисково, точно никогда не выпускал руля из рук. И всё в нём пело, ликовало…

Я всmреmuл ва-ас - и всё было-ое
В аm-жившем се-ердце а-жu-ло!..

Домой пришёл под утро. Осторожно лёг, закрыл глаза. Но было ощущение полёта! Будто всё ещё он мчался по шоссейке, и вот уже
послушная машина взмыла над асфальтом и понеслась навстречу ветру, а он, не видя полотна дороги, упругой силой запрокинутый назад - летит, летит, летит!..
Ночная вылазка успешно повторилась через месяц, через две недели, через день…
Степан Аркадьевич как с ума сошёл! Всё, что было им заслужено по праву за годы безупречного труда и трезвости мышления - почёт и уважение, - с невероятной лёгкостью ставилось на карту. Всего лишь ради нескольких минут неизъяснимого восторга! Он сознавал, что совершает глупость - да что там глупость! - преступление, ведёт себя как бесшабашный малолеток,
искатель приключений! Но, увы, не мог остановиться…
Гром грянул осенью, в начале сентября, дождливой тёмной ночью.  Степан Аркадьевич вёл машину по уже привычному маршруту, весёлый перепляс дождя по крыше «москвичонка» ему казался музыкой восторга. Он вдохновенно пел:

Я всmреmuл ва-ас - и всё было-ое
В ат-жuвшем ce-eрдцe а-жи-ло!..

Невдалеке от аэропорта, из-за крутого поворота, скрытого стеною кедрача, ударил ослепительный сноп света, и в тот же миг через дорогу метнулась чья-то тень...
«Пеше..!» - молнией сверкнуло в голове. Рывком крутнул баранку влево и даванул по тормозам. Машину бросило в кювет и развернуло, ударило о столб. Раздались лязг металла, треск разбитого стекла...
Утром был переполох. Райфовский шоферюга с пеной на губах кричал нa виноватого инспектора. Новая начальница сосала валидол. Женщины испуганно шептались. Степан Аркадьевич с гипсом на руке, с разбитыми губами, безмолвный, бледный и подавленный, сидел в углу, не поднимая глаз. Днём с Доски почёта испарилась фотография лучшего инспектора. Партийная ячейка родного учреждения готовила суровое собрание. Супруга, не способная принять на веру робкие попытки объяснений, впервые усомнилась в порядочности мужа. Назревал скандал в семье и судилище с
райфо. До суда, однако, дело не дошло. Ущерб Степан Аркадьевич сразу возместил, но вскоре вновь напомнил о себе: вздумал увольняться.
Новая начальница, приняв заявление за обиду на строгач, что влепила сгоряча лучшему инспектору, стала отговаривать. Уверяла, что всё давно забылось, что она способна где-то и понять, бывало с ней такое - хотелось сотворить бессмысленную глупость. Бросить все бумаги, полисы, свидетельства, засесть за выкройки и швейную машинку. Выговор она готова
снять хоть сию минуту, выговор - пустяк, тем более, ему до пенсии всего-то ничего...
Степан Аркадьевич был неумолим.
- Уж вы, прошу вас, не держите, - отвечал на уговоры. - Поеду к старшей дочке, внуков буду нянчить... Поеду, не держите.
Расстались хорошо. Степан Аркадьевич угощал шампанским. Женщины просили написать, как только доберётся и устроится. Он всем всё обещал.
Через год в инспекцию пришло письмо из Симферополя. Степан Аркадьевич слал сердечные приветы, сознавался, что скучает. Но в коллективе ему сразу не ответили, а потом, как водится, забыли...
А Степан Аркадьевич на новом месте жительства в должности вахтёра общежития благополучно доработал до законной пенсии. Недавно он осуществил заветную мечту - с рук приобрёл автомобиль. В хорошем
состоянии. Дети помогли. По воскресеньям он, супруга, дочь с семьёю выезжают за город. Там он уединяется, лежит на пахучей траве, подолгу наблюдает облака. И с грустью думает о том, как, в сущности, нелепо прошла жизнь.