Рассеянный вор - Глава 2

Глава 2

Несмотря на поздний час, в доме у бывшего председателя талгудинского колхоза-миллионера, а ныне удачливого фермера, Тимофея Силантьевича Козарчука, свет ещё не гасили.
Деревня Талгудино, в которой Тимофей Силантьевич провёл почти всю свою жизнь, давно  превратилась в модный посёлок городского типа – хоть и небольшой, но зато со всеми признаками цивилизации. Было здесь и кабельное телевидение с несколькими десятками каналов, и интернет, и сотовые базы ведущих провайдеров России, и даже своё, талгудинское, казино. А на краю посёлка, у речки Ледяжихи, возвышался огромный спорткомплекс.
Под вечер к Тимофею Силантьевичу вполне ожидаемо явились Гришуня Дедыкин, по прозвищу Хренобль, и Витька Полыхаев, которого все местные звали Кубинцем. Дед выставил два литра чистейшего, как слеза, «элитного» самогона из пшеницы-однодневки, распределил каждому по обычной мере и нежно провозгласил:
– Рюмочка-каток, покатися мне в роток.
Едва все трое махнули по первому шкалику и потянулись к разложенным на столе овощам, как несмазанная дверь в сенях противно скрипнула, зазвенела посуда, и в комнату вошла жена Силантича, Пелагея.
– Вы чего это удумали, алкаши проклятые?! – завопила она сходу. – Время двенадцатый час, добрые люди спать ложатся, а они водку жрать сели!
– Мы, Палаша, ночью на дело идём, – заговорщицким тоном сообщил ей Силантич. – А водка, она ведь старухе ноги подымает, а старику глаза протирает.
Успокаивать бабку пришлось, тем не менее, коллективным почином. Целых двадцать минут понадобилось на то, чтобы фонтан уничижительных бабьих сентенций, наконец, истощился, и Пелагея, осуждающе кряхтя и недовольно охая, залезла на печку.
– Гришуня, – вполголоса пробормотал Силантич. – Давай-ка, милый, беги за Федоренкой. А то уж скоро крутить начнёт. Он ведь посмотрит, что нас нет, и чего доброго, спать бухнется.
Дедыкин неслышно поднялся, на цыпочках прошлёпал к двери и мигом исчез.
По уговору на дело выходить предполагалось не меньше, как вчетвером. И Дмитрий Исаакович Федоренко, он же долговязый Интел, он же деревенский интеллигент, в прошлом учёный, а ныне вольный художник, был для сегодняшнего предприятия фигурой, едва ли замещаемой.
Во-первых, у Интела в хозяйстве имелось ружьё. Во-вторых, ещё до того, как в районе возникла КА-ситуация, он был заядлым охотником (теперь, соответственно, браконьером), и лучше него местный лес и тайные приметы не знала в посёлке ни одна живая душа. И, наконец, в-третьих, как всякий позитивный художник – а рисовал бывший учёный действительно отменно и с глубоким чувственным жаром – Интел был на редкость приятным собеседником. Не так давно разменявший пятый десяток, он отлично находил общий язык и с молодёжью, типа Хренобля или Кубинца, чей возраст едва перевалил за тридцатку, и с более старшим поколением.
Когда ровно в час на улице, будто по расписанию, загудела «кругомыльня», вся четвёрка была уже в сборе.
– Эх, братцы! Нынче ж ведь и малосолу обыкновенного, самого простенького сготовить не удаётся, – подняв новую рюмку и глядя на скудное угощение, пожаловался Силантич. – Ни тебе капустки бочонок поставить, ни грибцов к Новому году. Вон даже по банкам овощей закатаешь, так они, проклятые, остынуть не могут, уже взрываются.
– А это, Силантич, никакого прямого отношения к климату не имеет! – уверенно ответил на его воздыхания Интел. – Притом свежая зелень, она ведь куда полезней консервов да квашни. Вон у тебя и лучок, и редисочка, и огурцы, и помидорчики молодые только что с грядки, а ты всё по кислятине разной скучаешь. Не цепляйся за былые порядки, Силантич! Всё, что было, прошло – теперь новое время. Скажи по-честному, думал ты когда-нибудь, что станешь урожай почти каждый день собирать, и так круглый год? Утром семена или клубни в землю бросил – к вечеру еда на столе. Теперь же любой из нас своими пятью сотками целую деревню прокормить может!
– Что верно, то верно, Демьян, – неохотно улыбаясь, ответил Козарчук.
– Скажите спасибо, что продукты хотя бы час-полтора на столе лежат и не тухнут, – добавил аргументов в пользу прогрессивного мировоззрения Витька. – Могло ведь и похуже завернуть…
– Кубинец вон точно не жалуется, – похабно скривил физиономию Гришуня. – Он у себя в теплице финики с мандаринами из косточек выращивает, когда лето дня три-четыре стоит. Родину вспоминает…
Витька Полыхаев действительно был урождён на Острове Свободы. В конце семидесятых его папа уехал трудиться в благодатной вотчине Фиделя по контракту и, как только представился шанс, тут же вытащил для райской жизни под тропическим солнцем молодую жену.
В первые три года своей интернациональной биографии Витька Полыхаев не имел даже эфемерного представления о том, что такое снег, и что такое морозы. Вечно-зеленое кубинское прошлое всегда являлось для него предметом особой гордости и тонкой психической ностальгии.
После развала Союза Витькин отец потерял козырную должность в министерстве и с горя увёз жену с тринадцатилетним сыном в Талгудино – что называется, поближе к природе. Вначале такой шаг родителя мог показаться кому угодно жестом отчаяния, но теперь, по нынешней ситуации, ни Витька, ни кто бы то ни было ещё упрекать папу в недостатке прозорливости уже не осмеливался.
– Я как-то раз даже манго вырастил! Чего уж там финики с мандаринами… – Кубинец любил, когда тема приобретала некоторую «южную» тональность.
– А бананы или ананасы не пробовал? – тут же подначил его Хренобль.
Дедыкин, как и Витька, был из пришлых, но относительно старых талгудинцев. Восемь лет назад, окончив институт, он по наследству получил здесь собственный дом и хороший участок. А в новое время прикупил на сельскохозяйственные заработки ещё и две квартиры в посёлке, которые удачно сдавал теперь внаём и жил припеваючи.
– Кстати, о тропиках, – вмешался Интел, неопределённо почёсывая бороду. – Давай, Силантич, не жмись! Тащи сушёнку-то новую – будем качество пробовать.
Дед хитро сощурился, вылез из-за стола и пошёл в дальний угол комнаты к самодельному шкафу. Из нижнего отделения он вытащил фактурный жестяной короб и с этой ношей вернулся на место. Рундучок оказался доверху набитым резанными сухими листьями. Городской человек мог бы подумать, что это какой-то редкий чай, трава для микстуры или восточная пряность. Неопытный и к тому же близорукий курильщик, возможно, принял бы сушеную россыпь за табак. Но, несмотря на знакомый облик, типичный способ хранения и принесённые дедом лоскуты папиросной бумаги, в сундучке находилось не что иное, как высушенный для личных целей сбор папоротника обыкновенного.
Компания мигом свернула каждый по самокрутке, заботливый и щедрый Интел обнёс всех огоньком, и четвёрка с довольным видом вкусила первую, глубокую затяжку.
– Одна-а-ако... – прохрипел Витька-Кубинец. – Силантич, ты – гений! Такую махорку можно на Филипп Морис сдавать. Они тебе за неё как за самый дорогой табак платить будут.
– Скажу по чести, ни Мальборо, ни Парламент тут даже рядом не стояли, – охотно согласился Интел.
– Да уж вы споёте, не пожалеете. Ржаная каша сама себя хвалит… Тут ведь главное – по самому всходу папоротничек-то забрать. И «живой» ещё в пустом горшке пропарить. А уж потом можно и к печке, на добрый часок да на слабый огонёк. И после этого всяко – на солнышко.
– Вот то-то и оно, Силантич! – уважительно заявил Хренобль. – Как в папоротнике никотин завёлся, его тут каждый на цигарки пытался приделать. Но настоящая «фирма» только у тебя выходит.
За редкое искусство Силантича грянули ещё по одной. Старик вынул из холодильника недавно сваренный Пелагеей коровий язык, схватил нож и приготовил мясную закуску.
– Налетайте, хлопцы. А то замешкаемся – в момент протухнет.
– Хорошо сидим, мужики! – ублаготворённо отметил Кубинец после новой стопки пшеничной. – Хотя я, если честно, теперь и подорожничком бы немного раскумарился…
– Да ты ж в момент окосеешь, романтик! – неожиданно воспротивился его новой идее Гришуня. – До лесу ведь не дотянешь.
– Эх, молодёжь! – неодобрительно вздохнул Силантич. – Всё бы вам на пакость разную подсаживаться.
– Так ведь, где щи – тут и нас ищи! За добротную коноплю в старые времена люди, знаешь, сколько денег отваливали? А теперь на неё никто и не зарится – куда ей с нашим подорожничком тягаться!
– Язык надо скорей доедать, – упредил эскалацию наркотической темы Интел. – Запах уже пошёл.
Мигом налили ещё по одной, съели язык. Хренобль тут же принялся рассказывать, как в соседней деревне (он туда по делам мотался) с утра бабка одна померла. Так вот от неё к полудню такой запах стоял, что в дом войти невозможно было. Самые здоровые с ног валились. Благо из райцентра машина пришла, цинковый гроб завезла - губернатор, оказывается, распорядился в течение пяти часов каждого покойника обеспечивать.
– Ну, тут, как говорится, дело не малина, в лето не опадёт: мужики респираторы на моськи натянули, разожгли паяльную лампу и, перекрестясь, закатали бабку, точно консерву… Говорят, напугал её кто-то очень, аж до полного разрыва сердца: то ли маньяк-оборотень рожу свою в окно показал, то ли кроты-гипнотизёры в постель залезли. Они ж ведь, эти кроты, глазищами своими как зыркнут, так у любого душа в пятки уйдёт.
– А помните, в прошлом году старик Никодим у нас в мир иной отошёл, Царствие ему Небесное? – воодушевился Кубинец. – Так ведь тоже насилу зарыть успели. Гробов-то цинковых тогда ещё не было. У могилы на кладбище все столпились, тряпками мокрыми носы прикрывают. Один поп без «химзащиты» остался – ему ведь читать надо было. Отец Варсонофий глаза пучит, слезу утирает, морщится, но всё же голосит: «… да упокоится душа раба Твоего, Никодима, и прибудет в жизнь вечную, отныне и присно и вовеки веков, аминь!..».
– Угу! – неприлично цыкнул Хренобль. – А Интел ему на ушко: «Какого чёрта вы эту ахинею гундосите, батюшка? Вы же сами и не задумываетесь над тем, что говорите. Вы же делаете всё это как автомат. Вам не священником надо быть, а актёром в театре!».
С печки стал доноситься здоровый и апатичный ко всему происходящему в комнате храп Пелагеи.
– Ну, а какой толк с пафосом говорить о вещах, смысл которых от тебя далёк? – заявил Интел в оправдание своих нападок на отца Варсонофия. – Душа человека – это символ и квинтэссенция вечного Бытия, и у неё нет никакой смерти. Она существовала и будет существовать всегда. По определению. В жизни каждого из нас приходит момент, когда тело ослабевает и утрачивает связь с разумом, – тогда наступает кажущаяся смерть. Вернее, то, что все по привычке называют смертью.
– А ты, стало быть, не называешь? – ехидно перебил его Гришуня.
– Да погоди ты, Хренобль, дай сказать человеку! – вмешался Витька.
Интел, однако, и ухом не повёл – все недоверчивые и скользкие ремарки были ему как с гуся вода.
– Так вот. Когда умирает тело, душа продолжает накапливать жизненный опыт, но теперь она может опираться только на один носитель – на разум, который содержит в себе свой собственный мир – сознательные и подсознательные впечатления, собранные во время жизни на земле. Если эти впечатления были полны света и чистоты, тогда новая обитель становится раем. Если в них преобладала печаль, тревога, злоба и горечь, то мир, в который погружает душу свободный от тела ум, превращается в ад. Когда же, после долгой жизни по ту сторону нашего мира, ум слабеет и теряет связь с хозяйкой-душой, для души наступает «конец света». Но и это тоже иллюзия. Умирает индивидуальность, а вечный Дух освобождается, возвращаясь к источнику.
– Я чего-то не пойму, Демьян, – осторожно глянул на него Силантич. – По-твоему выходит, за гробом человек продолжает мозгой шевелить – коль ум-то у него смерть не отбирает?
– Да какой ещё ум?! – взвился Хренобль. – Где он в пустой черепушке жить будет?
– Ум, Гриша, и в полной черепушке не живёт, – многозначительно изрёк Интел и взял из табакерки щёпоть папоротника, чтобы скатать новую самокрутку. – Не так давно в научном мире стала популярной гипотеза о том, что мозг человека - только лишь hardware, «железо», по-русски. Вот у тебя дома компьютер есть?
– Ну, предположим.
– А если тебе на него изначально ни DOS, ни Windows, ни какую другую операционную систему никто бы не загрузил, стал бы он тогда функционировать?
– Ты куда это клонишь?
– В момент рождения человеку ставится «голая операционка» и абсолютно чистый блок памяти на миллиарды гигабайт. После того, как ребёнок выучивается говорить, читать, писать, производить калькуляции, сопоставлять и анализировать факты, память его заполняется.
– А потом «железо» приходит в негодность, и все накопленные данные – коту под хвост! – обрадовано закончил его мысль Гришуня.
– Это только в том случае, если за компьютером сидел чистый ламер, которому никто не объяснил, что есть такая вещь как back-up.
– Ну, и куда же человек бэкапит свои впечатления, по-твоему?
– Сперва нужно понять, дорогой мой, ЧТО такое человек!..
По лицам было видно, что тройка слушателей за столом отчаянно боролась с желанием воспринимать лекцию Интела как обыкновенную пьяную казуистику.
– У человеческого тела есть органы чувств: глаза, уши, нос, язык, кожа. Они собирают информацию о внешнем мире и событиях. Ум эту информацию обрабатывает, укладывает в понятную форму и отдаёт на сохранение душе, «внешний отсек» которой работает по типу гигантской библиотеки. Таким образом, у ума есть как бы два интерфейса: один – для связи с органами чувств, другой – для связи с душой. Когда первый разрушается вместе со смертью физического тела, другой остаётся неповреждённым. А сам ум, то есть, операционная система, может работать и на плотном «железе» – мозгах, и на более тонком – душе. Вот и выходит, что после смерти ум превращается в эдакий play station, который качает записи из библиотеки, конструирует из них игры – что-то наподобие кинофильмов или снов – и играет в эти игры сам с собой.
Пару минут в комнате царило молчание.
– Ты, Демьян, верно, с такою наукой и смерти не боишься? – сделал, в конце концов, наиболее простой для него вывод из этой малопонятной терминологической каши Силантич.
– Боится! – убеждённо-нахальным голосом заявил Гришуня. – Ещё как боится! Оттого и теории всякие выдумывает.
Интел снова не обратил на его реплику никакого внимания.
– Смерти боится только тот человек, который живёт единственно в своём теле. Люди испокон веков говорят о душе, но реально в её существование никто не верит. Ведь если бы человек верил, знал, что тело – всего лишь одежда, разве мог бы он так унизительно трястись и цепляться за эту бренную, ненасытную оболочку? Живущий не только внешней, но и внутренней, душевной, жизнью глядит на смерть как на тень, как на крохотное, незначительное изменение, равноценное повороту головы справа налево.
– И кто ж ей, интересно, живёт, этой внутренней жизнью? – попытался снова задеть его Хренобль.
– Увы, Гришуня, почти никто, – спокойно ответил Интел. – Не успевают люди за жизнь свою недолгую проснуться. Так запуганными и слепыми в мир иной и отходят.
– Ну, вот с этого бы и начинал. А то взялся тут, понимаешь, огород городить: впечатления, интерфейсы, душа, загробная жизнь… Скажи нам лучше, какого дьявола к тебе сегодня утром менты приходили? Поди насчёт Светкиного хахаля опять расспрашивали?
– Какого хахаля? – поинтересовался Витька. – Которого на той неделе с перегрызенным горлом в лесу нашли? Майора из оцепления?
– Его самого, кого же ещё! Майору в тот день на ночное дежурство надо было заступать, а он, дурак, всё от бабы уйти не может. Глянул в окно – там уже крутит по полной. Ну, деваться некуда, прямо так, в кругомыльню и выехал. Едва только в лесу оказался, мотор у него, видимо, заглох. Ему бы в машине сидеть и не рыпаться, а он, идиот, наружу полез. Капот открыл, зажёг лампу, стал ковыряться. Тут его какая-то гадость и прищучила.
– А Демьян-то наш здесь причём? – недоумевая, скривил губы Силантич.
– Господи, да чего ж тут неясного? У Интела ведь со Светкой дома бок о бок стоят, и между участками ни забора, ни сетки. Для виду плетёнку чахлую в полметра от земли натянули, а с других сторон загородились от мира, что твой Константинополь от диких кочевников во времена Римской империи. 
– Ну, и что?
– Как «ну, и что»?! Может, Светка по вечерам Интелу через их плетёнку стриптиз показывает, откуда мы знаем? Сам факт, как говорится, наводит на мысли!.. А чего ты лыбишься, Интел? Ты ж ведь сам рассказывал: пока хахаль тут живёт, Светка с ним день и ночь милуется, и до шибко умного соседа ей и дел никаких нет. А чуть только «любый» за дверь, она мигом к тебе: то ей, видишь ли, керогаз починить надо, то крышу поправить, то гвоздь в стену вбить. Офицерик, вроде того, ко всем этим делишкам хозяйственным совсем бесталанный был.
– Эх, Гришуня, слов нет, фантазёр ты у нас искушённый!.. Но только утром сегодня не менты ко мне приходили. И с майором Светкиным давно уж всё ясно.
– То есть, как не менты? А кто же тогда?!
– ФСБ…
Услышав такой ответ, Гришуня осёкся и на целую минуту потерял способность разговаривать. Витька поначалу тоже оцепенел, но быстро пришёл в себя. 
– Силантич, плесни-ка нам ещё по маленькой, – сказал он хриплым голосом. – А то, чует моё сердце, мы это дело всухую не переварим.
– И чего они от тебя хотели? – проснулся, наконец, Гришуня после того, как новая порция алкоголя обожгла ему пищевод.
– Да так, поинтересовались, какая я стихия по гороскопу?
– А ты чего? – не разобрав подвоха, спросил Кубинец.
– Сказал им, что я «эфир»…
Витька и Гришуня засмеялись.
– Тоже мне, юморист… – неодобрительно поглядел на Интела старик. – Какого лешего им от тебя нужно было?.. И чего это вдруг Контора вообще к нам пожаловала?
– А пёс их знает, Силантич. Я так понял, они «базу» найти хотят – источник, от которого климат у нас каждый день меняется.
– Да разве есть такой источник? Вон эти, под Крёкшином, учёные, мать их туды, – который месяц уж ищут. Весь Губов луг распахали, вышки поставили, колючей проволоки везде понавесили, как будто концлагерь у них там какой. И хоть чего бы нашли!
– В науке, Силантич, как и везде: поспешишь – людей насмешишь. Я тут недавно в городскую библиотеку ходил и из одного журнальчика модного статейку тиснул. Про нашу климатическую аномалию, про растения, живущие по нескольку дней, а также про всякие «околонаучные» теории по данному поводу. Если хотите, могу зачитать.
– Валяй, – равнодушно сказал Хренобль, глядя на часы с кукушкой, висевшие между шкафом и большой иконой Казанской Божьей Матери на стене. – Всё равно нам тут ещё полчаса кантоваться.
Интел мигом вытащил из внутреннего кармана охотничьей куртки сложенную вчетверо фотокопию, снятую с какого-то широкоформатного издания, деловито поправил очки, нашёл в тексте, видимо, заранее помеченный абзац и принялся читать:
«…Суточные и сезонные колебания в жизни растений и животных – это два главных цикла биологической активности, которые соответствуют переходам между условными энергетическими уровнями: «зима-день», «зима-ночь», «лето-день» и «лето-ночь». Понятно, что для перехода из состояния «зима-ночь» в состояние «зима-день» потребуется куда меньше энергии, чем для подъёма с уровня «зима-день» на уровень «лето-день». Временная и, в какой-то смысле, энергетическая дистанция между этими состояниями слишком велика: суточные изменения происходят раз в день, сезонные – раз в три-шесть месяцев, то есть частота колебаний отличается в 90-180 раз. Именно в такое количество раз сократилась средняя продолжительность жизни растительных организмов внутри кольца ВКД.
Животные имеют на порядок более высокую адаптивность к климатическим изменениям, и поэтому на них биотрансформирующего воздействия как бы нет. По крайней мере, его эффективная сила оказывается гораздо меньше, нежели сила воздействия на растительные организмы. Полевые наблюдения не выявили никаких существенных изменений средней продолжительности жизни у основных классов хордовых, однако у более примитивных существ, таких как насекомые и ракообразные, этот показатель сократился приблизительно на 12%, у червей – на 28%, а у простейших одноклеточных и многоклеточных – на 54%.
Подобные цифры позволяют утверждать, что, с момента запуска климатронного калейдоскопа Сахимова (феномен назван по имени руководителя научной группы, впервые описавшей это явление на теоретическом уровне), весь очаг ВКД перманентно обрабатывается неизвестным для современной науки излучением биорезонансного типа, которое позволяет синхронизировать суточный и сезонный циклы активности у всех форм растительной жизни и, как побочный эффект, вносит существенный дисбаланс в сезонные циклы низших животных организмов, что ведёт к сокращению срока жизни последних. Величина данного сокращения однозначно связана с уровнем развития конкретного класса животных, а точнее, со степенью его эволюционного удаления от растительного мира.
Можно с уверенностью говорить, что излучение направляется на КА-территорию в виде определённого спектра, с фокусом на растениях. Человека и животных, относящихся к типу хордовых, специально не трогают. Уже один этот факт свидетельствует о том, что климатронный калейдоскоп Сахимова – это в высшей степени разумный эксперимент. Вопрос только в том, кто данный эксперимент проводит? И с какой целью?..»
Интел на секунду прервался, нашёл другой абзац, показавшийся ему, видимо, более интересным, и тут же возобновил чтение:
– «…Не менее любопытным феноменом представляются также и сами суточные колебания температуры в зоне КА. Наивные предположения о том, что укороченная в десятки раз жизнь всех растительных организмов на КА-территории есть прямое следствие «взбесившегося климата» не выдерживают критики. Ежедневная чехарда сезонов буквально за пару недель привела бы к тому, что 90% флоры в кольце ВКД неминуемо вымерло. Сам факт выживания растений (хотя многие из них необъяснимым образом мутировали) свидетельствует о существовании двух независимых источников воздействия – на климат и на биологические системы. 
Давайте зададимся вопросом: что именно потребовалось бы для того, чтобы в разгар лета температура вдруг упала ниже нуля, и пошёл снег, или чтобы зимний холод буквально за несколько часов превратился бы в летний зной? И самое главное, каким образом такое воздействие можно было бы сфокусировать в пределах кольца диаметром сто километров, пусть и расширяющегося с постоянным радиальным ускорением 45 км/год;?
Нет никаких сомнений в том, что на КА-территорию ежедневно осуществляется подвод и отвод энергии, или, если говорить более определённо, тепла. Однако прямых потоков инфракрасного или какого бы то ни было ещё электромагнитного излучения, направленного к кольцу или от кольца ВКД, учёным обнаружить не удалось.
Гипотеза о том, что такое излучение могло бы направляться из-под земли, так же не получила экспериментального подтверждения: прорытые в нескольких местах глубинные шахты никаких аномальных тепловых потоков, выходящих на земную поверхность, так и не засекли.
Версия некого источника, расположенного в космосе и подвергающего Землю «точечному» облучению, могла бы быть признана целесообразной, если бы на орбите Земли вдруг оказался неизвестный спутник, зависший над ВКД-областью, но такового тоже не нашлось.
Остаётся только лишь передача энергии так называемым «надпространственным» способом – таким, какой был изобретён в своё время Николой Тесла, и над которым сейчас бьются учёные из Альтернативной Российской Академии Наук. Однако сразу стоит заметить, что установка, позволяющая воздействовать и на температуру, и на растения, должна быть гораздо более продвинутой, чем «дистанционная бомба» Теслы, подарившая миру, согласно одной из гипотез, феномен Тунгусского метеорита. И всё же принципиально такое возможно.
В интервью, которое дал нашему специальному корреспонденту академик Сахимов, говорится, что в аномальных зонах – в горах Тибета, в Бермудском треугольнике и некоторых других точках планеты – также были обнаружены случаи неизвестного, но вполне физического воздействия на живые организмы, в результате которого процессы старения значительно убыстрялись. «Любая жизнь – это ритм, а любой ритм можно ускорить или замедлить, – утверждает академик Сахимов. – Работы по созданию первого биорезонансного излучателя, также как и работы по воздействию на климат, ведутся в нашей стране на протяжении нескольких лет. Теоретическая база для этого проекта готовилась ещё в Советском Союзе, при участии вашего покорного слуги, а также академиков Скрипова и Ширяева. Ещё каких-нибудь три-четыре десятилетия, и мы научимся управлять погодой с самыми минимальными затратами энергии и сможем воздействовать на процесс старения на клеточном уровне».
Возможность того, что Соединённые Штаты обогнали Россию в этом направлении и теперь тайно экспериментирует на русской глубинке, академик Сахимов категорически отрицал. По его словам, финансирование аналогичных проектов в США прекратилось ещё в восьмидесятые годы прошлого столетия, не успев тогда даже начаться. Американским военным авторитетам, не в пример нашему Министерству Обороны и Комитету Государственной Безопасности, сама идея «надпространственной» передачи энергии и информации показалась надуманной и слишком фантастичной.
Высказывать какие-либо предположения относительно «автора» нынешнего эксперимента, проводимого в зоне КА, Сахимов не счёл целесообразным, хотя дал понять, что источник теплового и биотрансформирующего воздействия вряд ли имеет земное происхождение…».
На этих словах Интел ещё раз прервался, поднял голову, убедился, что его по-прежнему слушают, и продолжил читать с другого абзаца:
– «…Третьим загадочным эффектом, повсеместно наблюдающимся в зоне ВКД, является ускоренное разложение всех трупов животного происхождения и необычайно быстрое гниение мёртвой растительной массы. Здесь учёным пока не удалось набрать точную статистику: скорость данного процесса в значительной степени плавает от случая к случаю. На текущий момент, с уверенностью можно говорить лишь о том, что такие объекты, как палая листва, снятые с деревьев и кустарников плоды, равно как и тела умерших животных разлагаются в 20-50 быстрее, чем вне кольца ВКД.
У академика Сахимова было что сказать и по этому поводу. «В египетских пирамидах, – заявил он нашему корреспонденту, – свежее мясо способно лежать годами, не обнаруживая никаких признаков гниения. Такой факт, с научной точки зрения, пока ещё не объясним, но вполне подтверждается экспериментом. А если разложение мёртвых биологических тканей можно замедлить, то почему, спрашивается, нельзя его аналогичным образом ускорить?..»».
В комнате опять воцарилась тишина.
– Я тут недавно в интернете читал, – сообщил Кубинец, – что наша Земля – это огромный живой организм, и она, «испугавшись» глобального потепления, ну, и разного там ухудшения экологической обстановки, начала сама собой «очищаться». Довели мы Землю – мораль такая. А годиков через восемь доползёт климатическая аномалия к северной полярной шапке, и вот тогда начнётся...
– Да уж… – меланхолично цокнул языком Гришуня.
На губах Интела обозначилась мягкая, снисходительна улыбка.
– Давайте-ка, я почитаю вам ещё немного из этого же издания. Про страсти-мордасти и научную этику, – сказал он негромко и вытащил другой листок из бокового кармана. – «…Чего стоят одни только мутанты, заполонившие очаг ВКД: все эти говорящие и светящиеся рыбы, гигантские ядовитые жабы, летающие термиты, двухголовая саранча, взрывающиеся черви, зайцы-хищники, зрячие кроты, заползающие в сельские дома, длинноухие еноты, кидающиеся на собак и волков? А повышенное содержание этилового спирта в коровьем молоке, а сильный наркотический эффект от курения обыкновенного высушенного подорожника, а изменение вкусовых качеств у многих грибов (некоторые из них, бывшие съедобные, вдруг стали ядовитыми, а волнушки, рыжики и грузди превратились в галлюциногенные) – кому и зачем всё это было нужно?
Ведь не одна только природа страдает от этого чуждого ей, непонятного вмешательства. В человеческом мире также происходит много странных и пугающих явлений. Зарегистрированы, к примеру, десятки случаев необъяснимых отклонений у младенцев, рождённых на КА-территории: это и дауны со слабо выраженными телекинетическими способностями, и дети-счётчики, и начало хождения в пяти-шестимесячном возрасте, и появление речи в семь-восемь месяцев, и странная, невозможная физическая сила у грудничков, и откусанные соски матерей, и сломанные детские кроватки, и необъяснимая агрессивность, а также психическая нестабильность у отдельных малышей. Все это, вроде как, побочные эффекты невиданного доселе экономического «прогресса», о котором власть имущие кричат теперь на каждом углу, но нам, рядовым участникам и зрителям этого жуткого эксперимента, делается страшно…».
– А всё-таки, Интел, зачем к тебе фээсбэшники приходили? – остановил его Хренобль. – Почему это именно у тебя им захотелось про аномалию выспрашивать?
– Дело в том, что я единственный человек, постоянно живущий на КА-территории, который имел в прошлом хоть какое-то отношение к науке.
– Да? А мне вот кажется, что дело здесь как раз не в науке! – хамовато заявил Гришуня. – Ты ведь фамилию свою не иначе как по мамке выбрал?.. А, может, и не твоя это фамилия вовсе. Может, Федоренко – это у тебя псевдоним такой творческий? Художники ведь любят псевдонимы разные для славы выдумывать… Папашка-то твой, Исаак – чистокровный еврей, разве нет? А сынок еврея, стало быть, в деревне живёт, как Левитан, картины маслом пишет… Прокол, нестыковочка тут, однако. Подозрительный это фактик для Органов. Весьма подозрительный! Я бы даже сказал, вопиющий…
– Заткнись, Гришка! – сжал кулаки Силантич, и лицо его тут же стало багровым. – Демьян, ты не слушай этого обалдуя. Чуть за ухо попало, так и чёрт ему не брат – пьяный, что бешеный.
– Только вякни ещё чего-нибудь в этом духе, Хренобль – в твоём же сортире утоплю! – сурово пообещал Кубинец.
– А часики-то у нас давно стоят, – неожиданно произнес Интел без какой-либо тени обиды в голосе. – Они половину третьего показывали, когда я статью из кармана доставал, и до сих пор на них половина третьего…
– Мать честная! – заволновался дед. – А ну-ка, тихо!
Все тут же умолкли и перестали шевелиться. С улицы не доносилось ни звука.
– Витька, беги сейчас же во двор и глянь скорее, чего кругомыльня-то нам сегодня навьюжила!
Кубинец вышел из дома и через минуту снова появился на пороге.
– Зима… – сказал он обречённо.
– Тьфу ты, ёшкин-трёшкин! – вздохнул Силантич. – Выходит, зря мы тут галоши драили. Нынче белый лебедь на яйцах сидит, а не свежие грибочки под кустом да на пенёчке.
– Ладно, спать пойду, – сообщил Хренобль с кислой миной на лице.
– Нам тоже пора, – сказал Кубинец за себя и за Интела.
– Ну, что ж, доброй ночи, хлопцы!.. По грибки, если «чёрт аномальный» с погодой не подкузьмит, можно завтра иль послезавтра опять наладиться. Оно ж ведь дело-то шибко прибыльное.
– Завтра будет день, будет и пища, Силантич, – осторожно улыбнулся ему Интел.
– Давайте-ка я вам молочка парного с собой дам – наутро для опохмелу? – заботливо предложил дед, когда все трое его гостей уже вышли из-за стола и направились к двери.
Он мигом подскочил к холодильнику, вынул оттуда видавший виды алюминиевый бидон с молоком, покопался за печкой, извлёк три чистых пивных бутыля и с помощью железной воронки ловко заполнил пустую тару.
– Я вам как доктор могу сказать, мужики: лучшего средства от головной боли и сушняка медицина ещё не придумала! Сегодня мы, конечно, не дюже много на грудь приняли, но оно, как известно, не каждому Савелью весёлое похмелье. Главное, не забудьте молочко сразу в холодильник укрыть. Иначе к утру одна плесень и гниль вам достанется.
Все трое начали хором благодарить Силантича и повернулись уже, было, к выходу, но в этот момент кто-то с улицы отчаянно забарабанил в окно…
;