Моё деревенское счастье. Лесник

Моё первое детское впечатление от леса стоит у меня в сознании картиной подобной пейзажам Шишкина или Левитана. Отличается только тем, что лес моего детства был более светлый и чистый.
Обширные поляны изумрудного мха с кое-где выступающими кочками подобно разбросанным подушкам манили прилечь.
В первый же день я поддался этому искушению. Мягкий, упругий мох, кукушкин лён, принял меня в свои объятия. Положив голову на кочку, и ощутив щекой лёгкую колкость, я слегка разочаровался тем, что лесная «перина» была не столь мягкая, как казалась издали. Полежав немного, я познакомился ещё с одним «сюрпризом», на который первоначально не обратил внимания. Лесной ковёр буквально кишел рыжими муравьями, которые радостно устремились во все складки моей одежды. Их своеобразное приветствие подвигло меня на исполнение дикой пляски с почти полным стриптизом.
Может быть, этот первый опыт общения с лесом и научил меня в дальнейшем, прежде чем шагнуть, внимательно смотреть, где что растет, и кто где ползает. А увидел я очень много интересного!
Прямо-таки парковая чистота леса вокруг нашей деревни, была заслугой нашего лесника дяди Миши, как его все звали. Это был мужик богатырского телосложения, гигантского роста, бывший фронтовик, молчаливый, даже скорее угрюмый, но добрейшей души человек.
Жил дядя Миша ни богато и ни бедно – как все. Никогда не жаловался на недостаток денег, или техники. Работал с раннего утра до позднего вечера. Он никогда, никого, ни о чём не просил. Его тоже никто не просил, – просто, не успевали попросить.
Скажем, – у престарелой вдовы осталась одна поленница дров. Вдруг поутру появляется лесник со своей старенькой лошадкой и сгружает ей во двор возок тонкомера на дрова. И не заходя в избу, удаляется.
Или подойдёт, к какому почтенному сельчанину и скажет:
«Дед, вызывай сыновей из города. Я тебе около хутора выписал и отметил лес на подрубку избы. А то стоит она у тебя, как старая гармонь…»
И ни о каком «магарыче» речи не было. «Спасибо» принимал с достоинством, а если кто начинал благодарить уж очень подобострастно, кривился как от зубной боли.
Настоящий, достойный хозяин леса!

Однажды шёл мимо, остановился, понаблюдал, как мы за околицей гоняли мяч между валунами, позвал старших ребят и сказал:
«Собирайтесь завтра всей гурьбой. Расчистим поле от валунов.»
«Дядь Миша, а как? Ведь они такие здоровые!»
«Приходите – увидите»
И целую неделю по вечерам деревенские ребятишки от мала до велика, каждый в меру своих сил, как муравьи копошились на поле. Обкладывали валуны кострами, разогревали их чуть не до красна, потом обливали холодной водой. Камни с шипением лопались, а куски убрать было уже не сложно. Если булыган оказывался слишком большой, таким же способом раскрошивали торчащую макушку ниже уровня грунта и прикрывали толстым слоем мягкого дёрна. Выровняли площадку, и через неделю  в нашей деревне появилось отменное футбольное поле с новенькими деревянными воротами и скамеечками. А болельщиков, хоть отбавляй. Особенно, когда приезжали команды ребятишек из соседних деревень.

Следил дядя Миша и за чистотой сенокосных полей с пастбищами. Однажды увидел он мальца со страшными язвами экземы на руках и вокруг рта. Сорванец использовал для шутейной стрельбы зелёными ягодами рябины трубку от борщевика, называемого в народе губодуем. Окликнул лесник «инвалида»:
«Эй, гвардеец, помнишь место, где нашёл своё оружие?»
«Помню…», – промямлил бедолага.
«Сейчас, за лопатой схожу, покажешь!»
Все обрадовались, предвкушая интересное путешествие, и суетливой ватагой отправились за дядей Мишей.
По указке проводника в низине за парком, среди густых зарослей таволги и другой сочной травы, быстро нашли срезанные остатки и ещё два горделивых, высоких зонта губодуя. Ребятишки быстро собрали хворост, разожгли костёр. Лесник тщательно, на всю глубину  выкопал корни. Потом старательно и осторожно сжёг сначала все до одного цветки, потом огромные мётлы корней, затем и сами мясистые растения.
Специально дядя Миша, если чем-то занимался, не привечал мальчишек, но никогда не прогонял, а на каждое детское «что это?» и «почему?», не прерывая работы, давал неторопливый, обстоятельный ответ. Вот и здесь, мы узнали, какая это «зараза» – если даже в самом конце цветения срежешь под корень, борщевик все равно успеет выбросить маленький зонтик цветов и посеет потомство. А уж если прозеваешь выкорчевать, – пиши, пропало! Всё пастбище заполонит! И придётся всей деревней бороться несколько лет*.

Как мудрый лесник учил безопасно выжигать весеннюю сухую траву, достойно отдельного рассказа.
В прошлогодней отаве вырастала не только мягкая трава, а и встречались высокие ростки полыни, тысячелистника и прочих зонтичных, которые по ранней  весне среди пожухлой травы стояли, как стальные прутья, которые, если от них заранее не избавиться, мгновенно тупили косы. ведь косили, особенно по неудобицам вручную. Для очистки луговин существовал весенний травопал. Это таинство было доступно только местным ребятишкам. Был кратковременный момент, когда на полях уже повсеместно стаял снег, а молодая трава чуть начинала проклёвываться. Городские дачники ещё не успевали приехать, да их заполошные мамаши и не пускали бы своих балованных отпрысков бегать в белёсом дыму прямо по огню.
В слабоветреную погоду толпа мальчишек выходила с лесником за околицу. Вблизи строений он обязательно сопровождал беспокойную гурьбу.
От дяди Миши мы узнали верный способ узнать направление ветра. Облизав палец, он поднял его вверх и замер, поглядывая на нас, как бы приглашая последовать его примеру. Мы не заставили себя ждать. Дядя Миша пояснил:
«Чувствуете? С какой стороны пальцу холодно, оттуда и дует ветер!»
Мы все познали эту простую мудрость и радостно показали в сторону деревни.
«Правильно! При поджигании ветер всегда должен дуть от домов, – продолжал поучать лесник, – а если ветер поменяется, сразу гасите огонь до последнего дымка, и переходите на другую сторону деревни»
У каждого деревенского мальца для пала, чтобы ослабить не в меру разбушевавшееся пламя или совсем затушить огонь, была заготовлена и для хранения встроенная в изгородь длинная жердь. Если её положить поперёк движения пламени вдоль огненной полосы, огонь, подойдя к ней сразу слабеет и его можно легко затоптать сапогом. И если огонь просочится под какой-то кривулиной жерди. То две жерди положенные рядом точно остановят пламя. А три – непроходимый замок для огня.
Овладев этим навыком мы с интересом наблюдали, как яркие языки пожирали пожухлую траву, и до корня сжигали высокорослые стебли трубчатых растений, конского щавеля и прошлогодней полыни, оставляя выжженную до черноты, слегка дымящуюся равнину.
Все с увлечением научились разным способам этого странного, но увлекательного мальчишеского ремесла, а к концу сезона умело запускали встречный пал, когда огонь двигался навстречу ветру. Который разрешался лесником только при слабом ветре и вдали от деревни, при строгом контроле «поджигателей»! до полного угасания огня и исчезновения дыма.
А при сильном ветре – табу! Никаких игрушек с огнём!
После наших действий среди изумрудных полей озимой ржи оставались пугающие, густо-чёрные поляны, которые после первого же обильного дождя раскрашивалась ярко-зелёными широкими полосами молодой травы.
Стоит заметить, что в нашей округе, по причине неаккуратности или ротозейства людей пожары вообще были редкостью, а от травопала ни в деревне, ни в лесу - никогда!

Но главным в жизни дяди Миши был лес.
Лесник был замкнутым и строгим, но все мальчишки, хоть и побаивались, а души в нём не чаяли. И всё потому, что он не только не запрещал жечь костры в лесу, а даже считал обязательным для каждого пацана умение правильно пользоваться огнём и ненавязчиво направлял естественное мальчишечье влечение к огню и их энергию на очистку леса от валежника, сушняка и бурелома.
Например, вечерние мальчишечьи посиделки на вырубках у костра проходили, каждый раз на новом месте, причём по наущению лесника которое он давал по случаю, кому-нибудь из ребят, каждый костёр разводился вокруг одного из прошлолетних пней. И все рекомендации мгновенно, друг от друга, становились общим достоянием.
Таким образом, каждый вечер выжигался один пень, а то и несколько, дотла, а в ближайшей округе подбирался весь сушняк. Какой дурак будет для костра брать сырую, живую древесину? Поэтому лесным пожарам просто нечем было «питаться»!

Обыкновенно, дядя Миша не устраивал ребятишкам собраний и лекций, не читал нотаций. Он просто говорил, а мы внимали, но авторитет его слов был непререкаем - «Дядя Миша сказал!»
Однажды вечером он всё-таки собрал всю ребятню двух деревень на одной из вырубок и устроил общую демонстрацию. Развели огромный костёр и сидя вокруг него, слушали неспешный рассказ лесника о торфе, что это такое, как он образовывается и для чего полезен.
Как я сейчас понимаю,  дядя Миша утрировал, рассказывая нам о страшных торфяных пожарах, когда под землю «проваливались» целые деревни и даже города. Мы же слушали широко раскрыв глаза, и глядя на полыхающие головешки костра, представляли себе эти ужасы.
К концу посиделок, когда уже от костра осталась яркая куча раскалённых углей с голубыми пламеньками, лесник взял мешок, принесённый с собой, достал несколько прессованных брикетов и бросил на угли. Мы не знали, что это такое, почему-то подумали, что это взрывчатка и бросились врассыпную в поисках укрытия. Дядя Миша очень удивился такой реакции послевоенных подростков, а когда понял в чем дело, высказал нечто, подобное обиде:
«Ребята, – сказал он укоризненно, – вы что, меня дураком считаете? Ведь это прессованный торф!»
Когда мы опять собрались вокруг костра, торф уже начал тлеть, и пополз дым, распространяя незнакомый кислый запах, который я запомнил на всю жизнь.
И вот здесь, дядя Миша сказал назидательно:
«Если вы где-то разведёте костёр и учуете этот запах, сразу же затушите огонь до самой последней искорки. Не оставляйте даже самого маленького дымка. Тушите до полного исчезновения запаха. А потом покажите это место мне. Если вы упустите искорку вниз, то торф не потушить ни летом, ни зимой, и он выгорит до «серёдки» земли»
Конечно, лесник явно преувеличивал. В округе у нас не было больших осушенных торфяных болот, но инструктаж дяди Миши запомнился всем.

Организовывал он и общие деревенские санитарные чистки пастбищ и опушек. Все мужики выходили рубить излишне саморослый  олешник, кусты ползучей ивы и выкорчёвывать пёнышки специальными кованными, двузубыми корчевалками, чтобы не мешали косить.
Ровные очищенные жерди складывали большими вязанками, как заготовки для изгородей или опалубки крыш сараев. Толстые стволы изредка попадавшейся чёрной ольхи местные столяры забирали на сушку, как запас древесины для мебели. Кривулистые и комлястые олешины сразу развозили на дрова по избам. А мусорные отходы - ветки, корчёвки, сучья с листьями оставались огромными кучами. Лесник придумал способ быстро их уничтожать.
Он разбивал всех мальчишек на две-три группы, разводил с ними огромные костры и устраивал «соревнование» – которая команда сделает больший столб дыма!
И мы, как сумасшедшие, под улюлюканье мужиков, бегом таскали на костры охапки веток с густой, зелёной листвой – делали дым, который извивался толстыми, ядовито-жёлтыми постепенно белеющими столбами, уходя в чистое, голубое небо!
Опалённые, прокопчённые, иногда и с ожогами, но счастливые мы возвращались вечером домой с весёлой, подвижной игры, а не после выполнения скучного задания. Потом, спустя время, я находил эти кострища перекопанными и разровненными.

К нарушениям дядя Миша относился нетерпимо. Каким образом лесник «вычислял» что произошло в лесу, и кто виновник, для меня было большой загадкой. Ведь сопровождать нас во всех наших играх и путешествиях у него не было ни интереса, ни времени, ни физической возможности, да и желания. Но все нарушения в лесу были у него на контроле. Как это получалось, не знаю. Он обладал истинным достоинством, поэтому пользоваться услугами доносчиков было не в его характере. Как бы то ни было, но лесник знал всё! И практически каждый из нарушителей и помощников получал воздаяние.
Услышать в свой адрес от дяди Миши – «Молодец!» было предметом гордости.
А наказания его были весьма чувствительны, запоминаемы, но безвредны для организма. Мне  пришлось однажды ощутить это на себе.
Гуляя в лесу, я нашёл зарубку лесника, которой он отметил ель для зимней заготовки. Из зарубки обильно сочилась смола ярко-жёлтыми густыми каплям и застывала толстым белёсым слоем вокруг затеси. На два – три километра в округе никого не было, и я решился пойти на «преступление», – зажечь живицу.
От друзей я знал, что делать это, лесник запретил. Но мне было так интересно! И кругом - никого!
Смола разгорелась ярким пламенем с чёрной копотью. Горящие капельки смолы, солнечными брызгами, «вжикая» падали вниз, накапливаясь блестящей, чёрной лужицей. Налюбовавшись процессом и утолив любопытство, я потушил образовавшееся дупло, затёр землёй, и пошёл своей дорогой.
Прошло дней пять, в течение которых я уже дважды встречался с лесником в деревне без какой-либо реакции и уже уверовал в безнаказанность моего действа. Но, здесь проходя мимо, лесник цепко ухватил меня за ухо. Молча подвёл меня к изгороди, где обильно росла крапива, и, сорвав пушистый пук, ловко засунул его мне в штаны. Я открыл рот, чтобы заорать, но когда встретился с его спокойным, не злым взглядом, мой крик провалился внутрь. Лесник поинтересовался:
«Что? Жжёт? А представь, как огонь жжётся!» – с этими словами отпустил меня. Я рванулся бежать, подгоняемый крапивой прижатой резинкой к голым ягодицам. Отбежав метров десять, я оглянулся, не бежит ли он за мной? Но лесник, уже не обращая внимания на меня, продолжал свой путь.
Не было у него ни злой радости, ни интереса по поводу моих мучений, просто он «выдал мне зарплату», а за что, я и сам прекрасно знал. Ни у кого не было даже позыва, пожаловаться на дядю Мишу, Потому что знали - родители и ещё добавят, мало не покажется!
Когда я, душимый слезами, вытаскивал из штанов крапиву, и позднее засыпая вечером, ощущал жар и зуд, то почему-то чувствовал стыд за себя, а не злость на дядю Мишу. А он больше никогда в жизни не вспомнил мне этот инцидент и относился ко мне равно со всеми – спокойно и доброжелательно.
Да! Дядя Миша был истинным Хозяином, а не нанятым батраком, которые вместо дела ищут, или оправдания своему бездействию, или своей личной выгоды, или пытаются из-за самодурства ввести запреты на всё.
Эх! Если бы все так относились к своему Делу и к самой Жизни, как лесник дядя Миша!

Примечание * – Каково же было моё удивление, когда в восьмидесятых годах, в командировке, как фотокорреспондента областной газеты в один из колхозов Демянского района, я увидел, что борщевик стали возделывать на колхозных полях Новгородской области, как полезную культуру.
Полное впечатление, что это была очень успешная вражеская диверсия против сельского хозяйства Советского Союза при равнодушном попустительстве власти всех уровней, местного сельскохозяйственного руководства и самого населения.
Самое смешное, что идею внедрения борщевика Сосновского, «изобретённого» и широко насаждаемого москвичами в семидесятых годах прошлого века, якобы для увеличения массы заготовок силоса, московские спецы, спустя пять десятков лет после кончины Сталина пытаются приписать его «самодурству». А это был Хозяин! Каких давно не наблюдаю среди вражеской, оккупационной власти в москве.
А сейчас современные «законотворцы» сочиняют новые поводы для вымарщивания штрафов с нищего населения за разведение костров, сжигание древесно-бумажного мусора на своих участках, буйные заросли борщевика, и прочий хаос.
Безграмотные (а может быть - слишком грамотные) столичные политики-едросы извиваются в госдуме протаскивая своим фальшивым большинством в виде законов, сбор дикорастущих ягод, грибов и бесхозного хвороста в ближнем лесу характеризуя «воровством», чтобы устроить населению новые поборы на собственное содержание.
Не иначе - вражеские происки паразитов во власти!