Безотцовщина. Дополнительные постояльцы. Глава 3

Зима 1941 года была снежной и морозной. При наличии вокруг села больших лесных массивов во дворах жителей заготовленных дров почти не было. Что могли сделать старики, старухи, женщины и дети, чтобы обеспечить себя топливом при отсутствии не только рабочей силы, но и транспорта? Ничего. Совхоз обслуживала пара десятков полуживых лошадок, один старенький трактор и доживающая свой век газогенераторная грузовая машина, работающая на дровяных чурках.
 Бедным людям ничего другого не оставалось, как брать саночки и после работы по бездорожью затемно тащиться в лес для заготовки хвороста. На белом снежном фоне при свете луны хорошо виднелась дорога, и до леса по скрипучему снегу легко добираться, но обратно нагруженные санки скользили тяжело.

 Походы за хворостом повторялись каждую неделю. У Надежды Сергеевны с дровами было несколько лучше, чем у остальных жителей, по следующим обстоятельствам: во дворе почтового отделения, где работала наша хозяйка, оставляли на ночь единственный на всю округу автомобиль как оперативный транспорт, поэтому старичок-водитель всегда здесь имел заготовленные дрова – топливо для машины. Он также обеспечивал ими почтовое отделение. Кое-что из дров попадало в дом Надежды Сергеевны. Этого не хватало. Женщины, впрягаясь в конские сани по шесть человек, взяв пилы и топоры, тащили сани в лес и, определяя очередь по жребию, доставляли во дворы добычу.

  Взмыленные женщины, выбиваясь из сил, преодолевали неблизкий путь. Со слезами, с матерщиной, временами – с горькой усмешкой они, измученные, доставляли к жилью валежник, а то и брёвнышки, которые брать запрещалось. Дрова пилили, кололи, но они были сырыми и горели плохо. Растапливали с лета высушенной лучиной, которую экономно расходовали. Спичек не было. Огонь добывали первобытным способом – огнивом. Брали обломок старого рашпиля, кусок кремня, подкладывали под кремень небольшой фитиль, скрученный из льняной пакли, и выбивали искру ударами металла по кремню. При удачном ударе искра попадала на фитиль. Его раздували, чтобы добиться устойчивого тления, а потом переносили огонь на бумагу и, если удавалось воспламенить бумагу, зажигали лучину, а затем дрова.

Конечно, даже доставка дров во двор дома не решала всех проблем. Их нужно было распилить, расколоть, уложить в поленницу. Женщины эту работу выполняли сами, но с трудностями. Кто видел со стороны, как женщины раскалывают дрова, тот поймёт – не женская это работа. Но вот произошло событие, которое оставило след в привычной жизни села, внесло какое-то разнообразие, в том числе и в заготовку дров.

В Тёпловку доставили большую группу призывников для военной подготовки. Юношей, многим из которых ещё не исполнилось восемнадцати лет, собрали из отдалённых районов. Вид у них был не геройский – уставшие, голодные, оторванные от матерей и привычной обстановки. Они попали в суровые условия военной муштры, бытовой неустроенности, строгого обращения командиров, не отличавшихся ни военной выправкой, ни соответствующими знаниями, но полными решимости подготовить для фронта достойных красноармейцев. Команда состояла в основном из русских парней, но были среди них татары, коми, мордва – из небольших сельских поселений, где они жили обособленно и зачастую слабовато изъяснялись на русском языке.

Одежда – военного образца, бывшая в употреблении, изношенная и истрёпанная, с множеством заплат. Юношей должны были разместить на постой в домах местных жителей. Ими командовал офицер со своими помощниками в старой амуниции, мало чем отличавшейся от одежды новобранцев. Вот такого состава большой отряд провели по деревне и в её центральной части возле каждого дома расставили по пять человек. Затем, пригласив хозяев, без лишних слов им сообщали:

– Военнослужащие поселяются у вас в доме. Днём уходят на учения, а вечером прибудут на ночлег. Кормить их не нужно: питание они получают сухим пайком и едят в полевых условиях.
Наша соседка, пытаясь возразить подселению новобранцев, сказала командиру:
– Сынок, где же я такую ораву устрою? У меня самой в доме два старика да четверо детей, а всего – семь душ. Две кровати да полати, а на печке дети спят.

– Вот что, гражданка. Я имею полномочия освободить дом от вас, если будете препятствовать размещению военнослужащих. Тогда вам придётся искать себе ночлег, а красноармейцы остановятся здесь, в вашем доме. Поймите, что все красноармейцы должны находиться рядом, чтобы в случае тревоги не собирать их по всему селу. Понятно? Мы вас постараемся не обременять. Людям необходима ночёвка в тепле. Постели не нужны. Спать они будут на полу – пусть привыкают ко всему. Через три недели всех отправят на фронт. Вы должны временно обеспечить будущих воинов местом отдыха, а они помогут вам в хозяйстве. Я всё сказал!
– Да я не против ваших «соколиков», пусть живут, не обидим! – с чувством вины сказала женщина и обвела взглядом продрогших людей.

– Идите топить печку, чтобы к ночи было тепло! – примирительно сказал командир хозяйке дома и, обращаясь к новобранцам, добавил:
– Построение возле почты в семь утра. Из дома не выходить – кроме как по нужде. Оказывать помощь хозяевам в заготовке, распиловке и колке дров. К жителям относиться уважительно и не создавать им дополнительных забот. По местам расквартирования разойтись!
                *  *  *
Мама, я и братик продолжали находиться на постое в доме Надежды Сергеевны. С нами на таких же правах жила тётя Таня – молодая женщина с двумя детками: девочкой Ирой, моей ровесницей – весёлой, разумной, и её братиком, трёхлетним Сашей – худеньким болезненным мальчиком. Все мы были в окружении взрослых как дети единой семьи.

 Каждая из женщин относилась к нам с материнской заботой. Когда нас оставляли одних, мы с Ирой кормили малышей, прогуливали и развлекали, как могли. Хозяйка, Надежда Сергеевна, работала в соседнем доме заведующей почтовым отделением и имела возможность забегать домой проверить, всё ли в порядке. Она уважала наших мам, а нас, детей, любила и никогда не обижала. Режим работы у неё был почти круглосуточный. Днём она находилась на рабочем месте, а ночью должна была приходить туда в определённые часы для приёма телефонограмм.

Ни помощников, ни сменщиц у неё не было, и она даже болеть не имела права. Мы звали её тётя Надя, а взрослые – Наденька. Это была добрая, отзывчивая женщина примерно двадцати-двадцати пяти лет. Детей у неё не было, а муж погиб в самом начале войны. Так уж случилось, что первая похоронка, прибывшая на почту, была адресована именно ей.

Я помню, как среди дня неожиданно из здания почты раздался громкий плач. Мама была на работе, а мы с Ирой и с малышами, оставаясь одни, без взрослых, перепугались, почувствовав беду. Тётя Надя не просто плакала – рвала душу криком отчаяния, но когда стали собираться люди, она плакала молча, отрешённо глядя в сторону. На слова сочувствия не реагировала. Это остановило проявление излишних разговоров. Все понимали, что случилось, и каждый боялся получить такое же извещение в любой из грядущих дней.

Впоследствии, когда боль от рваной раны в душе тёти Нади начала понемногу утихать, она свыклась и никогда не показывала свои переживания. Жила работой, добротой к людям, надеждой на лучшее…
Когда в дом определили команду, она не противилась, заметив, что в доме уже живут пять человек, но места на полу хватит всем.

Мы, дети, сидевшие на печи, услышали непривычный топот в сенцах и уставились на входные двери. Тут же в дом вошли молодые люди, толпясь и стряхивая у порога остатки снега, рисуя на стене движущиеся чёрные тени, отброшенные свечением керосиновой лампы. В комнате запахло махоркой, потом, дёгтем. Тётя Надя предложила новобранцам сложить верхнюю одежду и обувь у порога, а промокшую разложить за печью.

Взглянув на уставших, промёрзших людей, Надежда Сергеевна поняла, что они еле держатся на ногах, так как прошли многокилометровый путь. Им требовался отдых, и хозяйка немедля обратилась к ним:
– Ребята! Вы видите, какая теснота, но зато тепло. Располагайтесь удобней, а сначала выпейте по чашке молочка. Коровка отелилась, так поделюсь с вами. Небось, соскучились по парному?
– Да, хозяюшка, молочком-то нас никто давно не потчевал. Неплохо бы полакомиться, – отозвался один из пареньков.

Тётя Надя тут же вынесла крынку с чашкой, и ребята без лишней суеты быстро опустошили посуду, прикусывая сухариками, припрятанными в карманах каждого из них.
– Спасибо, хозяюшка! Вы – добрый человек. Мужчин, я вижу, у вас здесь нет, так если дрова какие порезать, поколоть или что подремонтировать, так вы, пожалуйста, не стесняйтесь, скажите. Мы сделаем всё с доброй душой, – сказал за всех тот же паренёк.

– Спасибо, ребята, за намерения, но вы устали, вам не до того. Ложитесь отдыхать, а завтра видно будет. От помощи не откажемся, лишь бы у вас было время и силы, – сказала тётя Надя и указала место, где ребята должны были устроиться на ночлег.

Новобранцы потоптались в нерешительности, потом, подложив под головы кто шапку, кто валенок, быстро улеглись в центре комнаты, оставив узкий проход к двери. Минут пятнадцать лежбище проявляло какое-то шевеление, а потом враз замерло и отключилось, погрузившись в глубокий сон. Пожалуй, если бы за окном грохотали пушки, то они не смогли бы помешать этому долгожданному глубокому, ненасытному сну утомлённых людей, попавших с холода в тёплое помещение, где их сразу же разморило.

Я смотрел на лица незнакомых мне людей. Вот один из них во сне широко открывал рот, глотая воздух, как будто допивал остатки молока не из чашки, а из крынки. Он запрокидывал голову, затем возвращал её в более естественное положение. Второй юноша, подложив ладошки под голову, спал, тихонько посапывая и улыбаясь. Лица остальных мне были не видны, но, наверное, и они испытывали блаженство от долгожданного отдыха. Может, и им снились сны, согревающие душу…

Пришла с работы мама, вскоре возвратилась и тётя Таня. Они осторожно, чтобы не наступить на спящих людей, пробрались к нам, детям, покормили варёной картошкой с молоком. Хлеба у нас не было и других продуктов тоже. Затем всех по очереди уложили спать. В доме стоял влажный воздух с неприятным запахом испарений от давно нестиранной одежды и чрезмерного наличия людей в маленьком помещении. Все три женщины озабоченно смотрели на заполненный людьми дом, примериваясь к условиям ночлега. Надежда Сергеевна с тётей Таней расположились на кроватях, а мама устроилась вместе с детьми на полатях.

Но главное неудобство состояло в том, что в мороз в туалет среди ночи не пойдёшь, а пользоваться ведром трём женщинам среди мужчин было весьма неудобно. Они терпели сколько могли, но пришлось… Эта необходимость была своего рода пыткой для каждой из них. Мы, дети, такой обострённой неловкости не имели и то стеснялись.

Первая ночь прошла. Утро было хлопотным. Призывники проспали установленное время подъёма, о чём всем напомнили громкие удары кулака дежурного по отряду в оконную раму. Все испуганно вскочили. Дети заплакали. Часов ни у кого не было, и вот со следующего утра военные распорядились, чтобы с завода в шесть утра подавали гудком сигнал для подъёма отряда. Теперь к построению опозданий не должно быть.

                *  *  *
Всем сельчанам, а особенно детям, было интересно посмотреть, как будут проводиться учения. А проводились они своеобразно. После завтрака новобранцев повели в лесной массив, где приказали заготовить тонкие полутораметровые брёвнышки в количестве, соответствующем числу людей. Затем каждый из них, взяв на плечо, как ружьё, по брёвнышку, пешком доставили их в столярную мастерскую.

 Несколько самых ловких ребят путём расщепления кругляков топорами и клиньями получали заготовки, похожие на корявые доски. Из заготовок выбирали лучшие и при помощи топоров, ножовок, перочинных и кухонных ножей каждый выстругивал себе ружьё, пистолет или что-то похожее на автомат. Вооружившись таким оружием, красноармейцы считались подготовленными к военным учениям.

 Среди молодых людей были парни изобретательные и, приложив элементы конструкторского творчества, к корпусу деревянного автомата приделывали колёсики с надрезанными зубчиками, добавляли к ним пружинящую планку, проволочный вороток и, накручивая рукой вороток, создавали прерывистые звуки, напоминающие автоматные очереди! Командир «изобретение» одобрил и таким образом создал целый отряд «автоматчиков».

Дети и подростки с интересом наблюдали за учениями. Новобранцы ходили строем по уплотнённому ходьбой снегу, ползали по-пластунски, кололи деревянными штыками соломенные чучела, изображавшие немцев, и с криками «Ура!» бежали вверх по пологому подъёму горы Постной в наступление на воображаемого врага. Учились отдавать честь и неуклюже выполняли всевозможные строевые команды. Потом, в стороне, деревенские дети копировали увиденное и с такими же деревянными винтовками играли в войну, «успешно» побеждая проклятых фашистов, а проголодавшись, возвращались домой и, перекусив, грелись на печках.

К вечеру, измотанные военными играми, новобранцы тоже возвращались к местам расквартирования. Если шли из леса, то каждый нёс что-то пригодное для отопления. В домах к их приходу хозяева старались натопить печку, сварить горячей похлёбки или испечь картошки. Эти пареньки напоминали деревенским жителям своих детей, отправленных на фронт. Сельчане знали, что через короткое время они вольются в многомиллионную массу людей, участвующих в военных действиях. Каждый старался чем-то одарить призывника – варежками, портянками, кисетом, махоркой, а то и просто подбодрить добрым словом.

Мы каждый вечер ожидали своих «гвардейцев». Утром все спали, когда они уходили, а вечером, после их возвращения с занятий, нас было не уложить. Ребята старались наколоть и наносить дров, воды, расчистить снежные сугробы, а перед сном нянчились с нами. Мы им заменяли братишек и сестрёнок, а дом с его обитателями, каким бы он ни был, всё же был приятным пристанищем, напоминавшим родное... Они рассказывали о своей жизни, о родителях, еле сдерживая слёзы. Потом в темноте долго ворочались на полу, вздыхали, а иногда всхлипывали и, разволновавшись, долго не могли уснуть. Мы их уважали и считали своими, беспокоились за их дальнейшую судьбу.

Глядя на них, женщины не забывали о своих проблемах, связанных с войной. От моего отца в августе 1941 года пришло одно письмо с фронта, и больше писем не было. На мамины запросы сообщали: «пропал без вести». Мама плакала по ночам, я это чувствовал и тоже начинал плакать. Она, ласково поглаживая меня по голове, обнадёживала:
– Не плачь, сынок, наш папа вернётся!
– А почему он не пишет писем?
– Некогда ему писать. Он воюет, бьёт фашистов!

– Так что же, он их бьёт без остановки? Пусть ненадолго остановится и найдёт время на письмо. А может, у папы бумага закончилась? Ты ему вышли! – советовал я.
Мама, приближая к себе, обнимала меня и с грустью говорила:
– Вышлю я ему бумагу для писем, как только узнаю адрес.
Я успокаивался на какое-то время, а потом опять спрашивал об отце, лишний раз терзая вопросами маму. На вопросы у неё ответов не было.