Обычная история. Ч. 1. Сразу после войны

          1

     Когда только закончилась война и все дети ждали своих отцов с фронта, Пашке Костомарову ждать уже было некого. Его отец – рядовой артиллерист Иван Павлович Костомаров был уже к этому времени давно убит и лежал в братской могиле где-то под Курском рядом с такими же, как он, мужиками, защищавшими до последнего вздоха свою Родину. Свидетельством его смерти служила похоронка, пришедшая на имя Евдокии Даниловны Костомаровой, матери Пашки и его сестры Насти.
     Пашка сначала втайне надеялся, что его отец жив, и воюет где-то, только не может дать о себе весточку, но постепенно надежда таяла, превращаясь из придуманной сказки в, набирающую силу, тупую боль.

     В тот день, когда объявили долгожданную весть о Победе, Пашка еще не осознал и не прочувствовал до конца это горькое чувство, и радовался вместе со всеми, и смеялся, и был счастлив, и пел песни, и здравил Сталина, армию и партию вместе со всеми, как и весь великий народ великой страны, победившей в этой страшной кровавой мясорубке. Лишь через некоторое время, после того, как начали приходить домой фронтовики, не те – искалеченные и израненные, что возвращались в годы войны, а здоровые и счастливые, увешанные наградами, пьяные от водки и счастья, что им довелось уцелеть и вернуться, Пашка вдруг остро понял, что ждать ему уже некого, и никогда не вернется батя, и никогда не поднимет на руки его и Настю, и никогда не будет счастлива мать, выплакавшая после получения похоронки все слезы. И в первый раз, когда Пашка это понял, он убежал в старый покосившийся сарай за домом и, забившись в угол, ревел там горькими слезами от души, ибо знал, что его там никто не услышит и не увидит. Горькие слезы были на самом деле солеными и Пашка потом, много лет спустя, вспоминая свое детство, не раз думал о том, почему слезы называют горькими, пока окончательно для себя не решил, что это название слезам дано от слова «горе».

     Когда же слезы закончились, он просто стал тихонечко выть, от тоски и сознания своей, как он думал, никчемности. Ему шел уже четырнадцатый, и на фронт его, конечно, не брали, а когда он пытался два раза туда сбежать после получения похоронки на отца, оба раза задерживали и отправляли домой.
     В первый раз его задержал патруль на станции в их же городе. После того, как его сняли с крыши вагона и привели к коменданту вокзала, Пашка не стал отпираться и признался, что хотел сбежать на фронт. Старый комендант, израненный фронтовик Антон Савельевич Краев, долго молча рассматривал его и вдруг коротко спросил:

     - Отец где?
     - Похоронка нам вчера пришла…- уронил голову Пашка.
     - Значит, за отца мстить пошел? – задумчиво спросил Краев.
     - Нет! – горячо встрепенулся Пашка. – Он жив, я знаю, жив. Это ошибка. Вот найду его и будем вместе воевать.
     - Жив, жив, конечно, жив, - устало кивнул Антон Савельевич. – Только не надо тебе туда бегать. Там и без тебя бойцов хватает. А отец твой как-нибудь после боя письмо напишет, а сейчас, видно занят, фрицев лупит. Ни к чему ему мешать. Осознал?
Пашка неуверенно кивнул.
     - Доставьте его домой, - кивнул он патрульному.
     На том и закончился первый побег Пашки на фронт.

     Во второй раз получилось все по-другому. Через год, уже в сорок четвертом к нему подошел пацан из их класса Вадик Гвоздев, по кличке Гвоздь.
     - Слышь, Костян (Пашка получил эту кличку за свою фамилию), - загадочно и неспешно начал он. – Вот у тебя мать, где работает?
     - На заводе, в механическом, ты же знаешь. У тебя же старшая сеструха в этом же цехе, – недоуменно ответил Пашка. – А что?
     - А ничто! – невозмутимо отпарировал Гвоздь. – А ты знаешь, что на заводе делают?
     - Да иди, ты, - рассердился Пашка. – Кто же не знает – снаряды, да гранаты. Ты что, Гвоздь, меня за дурака считаешь? Некогда мне тут с тобой…
     - Да ты погоди, погоди, - заторопился тот. – Ты знаешь, что каждый день машины под погрузку приходят? И думаешь, куда они идут? Не сечешь? На фронт они идут, балда!
     - Ну, за балду ты, Гвоздь, сейчас от меня схлопочешь! – совсем разозлился Пашка, намереваясь врезать длинному Гвоздю по улыбающейся физиономии, но тот предупредительно отскочил на безопасное расстояние.
     - Да ты дослушай до конца, Костян! – отчаянно завопил он. – Если залезть незаметно в кузов под брезент, когда машина неполная и место остается, можно до самого фронта доехать, понял?

     Тут Пашка задумался. Мысль об отце не оставляла его и после неудачного первого побега. «А действительно, здорово придумал, Гвоздь! Вот бы так со снарядами приехать на фронт, вылезти из кузова, а там отец! Вот бы он удивился! А я бы спрыгнул так небрежно с машины, мол, привет батя, вот и я прибыл…»
     - Ну, так что? Ты едешь? – прервал его размышления Гвоздь, так и не решившись пока подойти к Пашке поближе.
     - А ты точно знаешь, что машины на фронт идут? – недоверчиво спросил Пашка.
Гвоздь, почуяв, что опасность миновала, шагнул к Пашке и уверенно заговорил.
     - Да ты, что, не веришь? Я вчера у чайной на Комсомольской сам с шофером разговаривал. Солдат пожилой, сказал, мол вот так сразу на фронт и везу. Во, - Гвоздь сунул руку в карман и достал оттуда небольшую финку. – Выменял у него на махорку. Дня три – четыре и мы на месте!
     - А ты что, тоже туда собираешься? – удивился Пашка.
     - Конечно! Стал бы я тебе рассказывать, нужда была! Скоро уж и война закончится, так и не повоюем, вот я и решил на фронт рвануть. Главное добраться, а там уж я останусь, буду бить гадов до самой победы! Просто одному скучно в машине ехать, а вдвоем все веселей.

     Через несколько дней Гвоздь и Пашка, взяв на двоих, невесть откуда принесенные Гвоздем, полбуханки хлеба, фляжку воды и финку, скараулили на Комсомольской очередную машину, вышедшую с завода, и, пока солдат-водитель зашел на несколько минут  в чайную, залезли в кузов и затаились под брезентом.
     Ехали, как показалось Пашке, долго. Он даже на некоторое время задремал под нагретым солнцем брезентом. Проснулся он от доносившихся голосов на улице. Машина стояла, и двигатель уже не работал. Голоса постепенно стали отдаляться. Рядом мирно посапывал Гвоздь. Пашка слегка двинул его кулаком в бок и, когда тот начал просыпаться, прошептал на ухо:
     - Тихо!
     - Мы где? – тоже шепотом спросил его Гвоздь.
     - Не знаю, - ответил Пашка. - Стоим где-то.
     Голоса на улице снова стали ближе.
     - Так, может, завтра разгрузим, товарищ майор? – спросил кто-то протяжным голосом. – Все равно ж в складе места нет.
     - Я те дам завтра, Мартынов! Ночью состав подадут, а он завтра! Я тебя за саботаж под трибунал отдам! – прогремел чей-то бас. – А ну открывай кузов, вон уже бригада идет.

     Когда водитель Мартынов открыл задний борт и сдернул брезент, на него и на начальника военных перевозок майора Берестова испуганно глядели Пашка и Гвоздь.
     - А это еще что такое? – удивился Берестов. – Ты на хрена мне, Мартынов, диверсантов привез? А ну, вылазьте оттуда и за мной. А с тобой я, Мартынов, после разберусь!
     Потом они пришли в кабинет к Берестову и он куда-то позвонил, и через некоторое время пришел еще один военный, который их обо всем долго и подробно расспрашивал - откуда они, как пробрались в машину, куда ехали и еще много чего другого. Врать смысла не было, и Гвоздь с Пашкой рассказали все, как на духу. Пока они отвечали, он записывал, то, что они говорили, потом молча кивнул Берестову на дверь, и они оба вышли. О чем говорили за дверью офицеры, понятное дело, осталось неизвестным для пацанов, но домой их отпустили, а точнее отправили на попутном товарняке под присмотром караульного, сопровождавшего состав.

     Перед тем, как посадить их в вагон, Берестов, нахмурив брови, сказал им на прощанье:
     - Я вас сегодня, можно сказать, спас. Но это в первый и последний раз. Еще раз попадетесь – пеняйте на себя. Отцы и братья ваши жизни кладут, чтоб вам жилось хорошо, а вы что делаете? А попадись сегодня дежурный по НКВД другой и что? Жизнь набекрень! Под откос, так сказать. Учитесь, вот, что сейчас от вас нужно. Учитесь и живите. За себя и за тех, кому вы этой жизнью обязаны.
     Он подсадил их в вагон, улыбнулся, пригрозив указательным пальцем, повернулся и пошел к конторе, заметно прихрамывая на правую ногу.

          2

     Так, вместе с радостью Великой Победы в Пашкино сердце вошла непроходящая боль, точно заноза, которую не видно, но которая непрестанно болит. Его сестра Настя, восприняла похоронку по-своему, и душа ее, словно ракушка, плотно захлопнулась от всех, словно оградилась от остального мира, а у Пашки все вылилось по-другому.
     Пашка начал драться. Дрался он со всеми – с друзьями, врагами и незнакомыми. Дрался по поводу и без повода. Получал заслуженные синяки и шишки, но не боялся встать один против кодлы таких же, как он, пацанов. Казалось, он лезет на рожон и ищет себе приключений, а Пашке хотелось утвердиться и это утверждение в его глазах выглядело новыми драками и ссадинами. Не имея вначале ни особого умения, ни каких-то особенных физических данных, Пашка в конце-концов путем постоянного навыка и какого-то своего истинно звериного чутья получил желаемый результат. Постепенно он стал авторитетом, сначала в своем дворе, классе, потом в школе и районе.

     За год до окончания школы в Пашкин класс пришел новый ученик – высокий худощавый смуглолицый паренек в аккуратной школьной форме.
     - Вот, ребята, - представила его их «классная дама» Марья Антоновна. – Это наш новый ученик. Теперь он будет учиться с вами. Его зовут Владлен Синицын. У кого за партой есть свободное место? А, вот вижу – Бирюков Слава, пусть он сядет к тебе.
Класс молча наблюдал, как новенький подошел к указанной парте и сел рядом с Бирюковым.
     - Ну, а теперь начнем урок, - сказала Марья Антоновна…

      На перемене новичка со всех сторон обступили его новые одноклассники и засыпали вопросами:
     - Ты откуда это приехал?
     - А что за имя у тебя такое – Владлен?
     - А как ты учишься?
     - Драться умеешь?
     - С девками целовался?
     - Кликуха у тебя есть?
     - Табак куришь?...
 
     На все эти и другие вопросы Синицын отвечал спокойно и рассудительно, не стараясь кого-то перекричать, и не обращал внимания, когда его кто-то нетерпеливо перебивал.
     - Мы приехали из эвакуации, а до войны жили в Ленинграде. Когда началась война, папу вместе с его заводом эвакуировали на Урал, а потом и мы приехали к нему… Кем работает? Он был главным инженером на заводе, где делали важное оружие. Ему сам Сталин в Кремле орден Ленина вручал. А здесь будет восстанавливаться один завод, вот его сюда и назначили… Что? Нет, не инженером, он будет здесь директором.…Да, на поезде, позавчера вечером приехали… Владлен? Да, вы что не знаете? Это же Владимир Ленин, Влад – Владимир, Лен – Ленин. Вообще-то мама меня хотела назвать в честь дедушки Аристархом, но папа сказал, что Аристарх – имя старорежимное и мне дали имя Владлен… Нормально учусь, в Ленинграде на четыре и пять, а в эвакуации был отличником. Папа сказал, что учеба – это сейчас мой самый настоящий труд, и я стараюсь его не подводить.… Драться? Драться, нет, я не умею, да и нельзя мне, можно руки повредить, я же на скрипке играю, а для скрипача руки – первое дело, после головы, конечно….  Да нет, конечно, головой на скрипке не играют, но она нужна любому музыканту: и тему выдерживать и ритм, и размер считать, и ноты запоминать, да много еще чего!... Не-е-е-т, табак я не курю. Один раз как-то попробовал с ребятами во дворе, еще в Ленинграде. Петька Попов у своего отца пачку стащил, мы и накурились этих папирос досыта, потом рвало от них целый день, с тех пор и пробовать не хочу. Кличка? Да разные были клички. И просто Владленом звали и Синицей, где как…

     - Синица, синица, – задумчиво повторил, молчавший до той поры, Пашка. – Не очень-то ты похож на синицу. У нас ты будешь Спица.
     - Точно, - загоготали вокруг ребята. – Спица – это во! Это да! Спица! Ну точно Спица! Такой же худой и длинный. Ну, ты дал, Костян, в точку! Уж Спица, так спица!

           3

      Пашка с матерью и сестрой жил в коммуналке на Каменке, а Синицыны поселились в другом районе, именуемом Заречным. Районов было несколько, кроме Каменки и Заречного были еще Станция, Мирный, Захребетка и другие, но те были далеко, а Каменка и Заречный граничили друг с другом. Деление на районы было чисто условным, да и речка-то была всего-ничего – двадцать шагов в ширину, но пацаны этих районов враждовали между собой, частенько выпуская друг другу дурную кровь на пустыре за железнодорожными путями.
      В Пашкиной школе учились больше дети жителей Каменки, но были, как и Владлен, с Заречного, в основном, те, кто жил недалеко от школы. В школе же существовало негласное табу на разборки в ее стенах. Другое дело, если тебя поймали в другое время в чужом районе. Тут уж либо тебя отлупят, либо ноги спасут.
 
      После школы Пашка и Владлен часто вместе шли домой, разговаривали про то и это, и Пашке было интересно общаться с Владленом. Он чувствовал в нем какую-то скрытую силу, силу духа, убеждения и логики. Они частенько спорили о чем-нибудь, но у Пашки никогда не возникало мысли отлупить Владлена, чтоб решить спор в свою пользу, что бы он непременно сделал с Гвоздем или другим одноклассником, попробовавшим ему возразить в чем-то.
      У мостика через речку их дороги расходились, и каждый шел уже домой сам по себе. В Заречный район Пашка ходил редко, но зато несколько раз видел, как Владлен шел по улицам Каменки со своей скрипкой на занятия к старой учительнице музыки Агнессе Павловне, преподававшей скрипку еще барчукам при царском кровавом режиме, то есть до эпохи исторического материализма.

      Несмотря на то, что его отец был директором завода, Владлен никогда этим не хвастался и вел себя со всеми ребятами ровно, открыто и не пытался кого-либо  унизить. Да, он не умел драться, но постепенно сумел завоевать в классе авторитет и уважение и вовсе не оттого, что его отец был «шишкой». У Синицына всегда можно было списать домашнюю работу, он помогал делать другим контрольные работы, и вообще, оказался на редкость своим в доску парнем. Ну, а то, что он не умел драться и не курил папирос – ну что же, не всем это, видно, дано, и весь класс воспринимал это, как должное.

     В один из холодных февральских вечеров Пашка шел домой. Был выходной день, и он засиделся в гостях у своего друга Сашки Кащеева, по кличке Кащей, жившего на другом краю Каменки.
     «Вот черт, завтра же с утра математичка спросит домашнюю, а я опять не сделал. Прийти бы в школу пораньше, да списать у Спицы, только где его теперь найдешь, этого Спицу, не переться же из-за этого к нему в гости».
     Вдруг его взгляд выхватил далекий перекресток, где несколько ребят окружили долговязого паренька со скрипичным футляром в руке.
     «Спица!» - мелькнуло в голове Пашки и он, чувствуя неладное, поддал ходу.

      Ребята, окружившие Владлена, были из их Каменки, но на пару лет старше Пашки. Двоих из них он видел у пивной, они уже где-то работали, одного верзилу он не знал, а заправлял всей этой шайкой четвертый – шустрый и крепкий парень Витька Коренев по кличке Корень. К тому моменту, когда Пашка подошел к ним, дело уже шло к драке, а точнее – к избиению Спицы, как забредшего в чужой район.
      - Ну что, длинный, так значит, не хочешь нам сбацать польку-бабочку? – угрожающе противным голосом спросил верзила, и Пашка почему-то сразу вспомнил его кличку – Гунявый. – А зачем тогда в наш район ходишь, если играть не умеешь? Счас, я тебя научу, тварь, как это делать.
      Гунявый вопросительно посмотрел на Корня и, получив от него утвердительный кивок, протянул руку к Владлену, но, подошедший вовремя, Пашка встал между ними.

      - Ты че творишь, Гунявый? – Пашка отвел, протянутую было, руку верзилы в сторону и, сощурившись, пристально посмотрел на него.
      Гунявый удивился, но слегка отпрянул назад и снова вопросительно посмотрел на Корня, не зная, как ему поступить.

      - Пацан не с нашего района. Ты законы знаешь, Костян, - нагло сказал Корень. – Не хер ему по чужим дворам ошиваться…
      - Пацан наш! – резко обрезал его Пашка. – Он в нашем классе учится.
      - И че? – осклабился Корень.
      - Через плечо, - еще резче ответил Пашка. – Я его вам не отдам. Вчетвером вы меня, конечно, отметелите, но одному из вас я уж точно глотку перегрызу, ты меня знаешь, Корень.

      Корень внутри смешался, стараясь, однако, не подать виду. Он-то знал, на что способен в драке Пашка,и может, вспомнил, как в конце прошлого года они бок о бок дрались с зареченскими, и как Пашке выбили кастетом зуб и рассекли обе губы, а еще штакетом кожу на голове, а он никуда не ушел, и только еще больше озверев, кидался в гущу зареченских, и чуть не откусил кому-то в ярости кусок уха, и в конце-концов зареченские уже шарахались от его окровавленного лица, пока он чуть не придушил одного из них, повалив на землю, так, что пришлось отнимать его из пашкиных рук своим же, Каменским, а то бы тот Зареченский отдал Богу душу.
 
     Все это вспомнил Корень за какую-то секунду и, приняв решение, чуть усмехнувшись, сказал.
     - Лады, Костян. Ты пацан правильный и в авторитете, я тебя уважаю. Если ты за него мазу держишь, я не против, пусть живет. – Он повернулся, шагнул в сторону и  оглянулся на своих друзей. – Ну, че встали?  Пошли, сельпо закроется.
     Когда они ушли, Пашка посмотрел на бледного Владлена и усмехнулся:
     - Ну что, живем?
     Владлен чуть улыбнулся, кивнул и ответил.
     - Все нормально. Я за скрипку испугался, думал, сломают. Такой инструмент сейчас не найти.
     - Ничего, ходи теперь спокойно. Корень тронуть не посмеет. – Пашка вдруг вспомнил то, что его мучило еще пятнадцать минут назад, и добавил. – Ты домашку по математике сделал? Приходи завтра пораньше, мне до урока ее еще скатать надо. Ну, ладно, пока.
     - Спасибо тебе, Паша, пока.
 

Май 2012г.

      Продолжение здесь - http://www.proza.ru/2014/05/05/572