Глава 12. Последнее безмятежное лето

                На лето мать решила отвезти меня в Петро-Завадовку, надеясь без меня наладить отношения с мужем. Мне нравилось ездить на поезде, смотреть в окно, бродить по улицам новых городов, по старым — узнавать забытое.

В Баланде пошли не за элеватор, а куда-то на окраину города, где в низеньком домике, похожем на сарай, в маленьких комнатушках проживала моя троюродная сестра Нина Козаченко. Её мать давно развелась с мужем.

Она обрадовалась приходу матери, угостила нас обедом. Я познакомился с Ниной. Плотного телосложения, не очень красива, хотя и мила, как все девушки в ее возрасте. Поэтому с ней держался свободно, без зажима.

Там же, в небольшом магазинчике купил коробку дорогих папирос «Герцеговина флор», про которые только слышал. Ничего особенного, лишь немного душистее обычных папирос. Последние папиросы из этой коробки докурили с Геной, когда поехали за сеном, и он рассказывал анекдоты.

В день приезда в Петро-Завадовку мать зашла к своей подруге. Я остался ждать на улице. Скоро из дома вышла девушка года на два старше меня. Простое лицо, без привлекательности, и мы с полчаса проговорили о пустяках. У меня широкая кость, в свои 15 лет кажусь старше.

Девушка решила взять надо мной шефство. На следующий день зашла к нам во двор и стала настойчиво уговаривать пойти с ней в клуб.

Я стеснялся, не представлял свои действия на танцах, был не готов, чтобы чужие глаза смотрели на меня. Больше она не приходила.

Начали делать визиты родственникам. Мать повела к своей двоюродной сестре, у которой дочь на год моложе меня. Лицо простое, деревенское, тоже дикарка, убежала за хату. Нас провели в комнату.

Хозяйка выставила бутылку самогона, в которой плавала апельсиновая корка, перебивая сивушный запах. На столе хлеб, порезанный огурец, лук. Можно сказать, что закуски и не было.

В деревне большая проблема даже пожарить яичницу. Для этого нужно разжечь печку, то есть уйдет не менее получаса. А мы, вроде бы, пришли ненадолго. Меня усадили рядом, как равного.

 Пил наравне с ними, до дна. Пилось легко, без обычного отвращения. Потом ещё рюмку и ещё. Мать не сказала: Что тебе делать с женщинами? Пойди погуляй.

И я не догадывался уйти, так как считал себя в гостях, и не вправе чувствовать себя как дома. Что мать говорила, то и делал. Послушный мальчик. До этого никогда так много не пил. Мать любила выпить и посчитала, что ничего страшного, если и я выпью, как в детстве, все вокруг пили. Это так заурядно.

То ли мы допили бутылку, то ли дали знак,  я поднялся из-за стола и вышел на улицу, где знойно и жарко, ни ветерка. Внизу, под холмом, на котором стояли дома, протекала Чепурка с растущими вдоль неё зелеными ветлами.

Я сильно опьянел и почувствовал,  что нужно немного протрезветь в прохладной водичке, спустился к речке.

Но купание не отрезвило. Вокруг ни души. Вернулся к дому. Полдень, жара неимоверная. Нас развезло, и хозяйка, понимая, что мы не в состоянии дойти, постелила нам в шалаше над погребом дерюгу прямо на земле, и мы скоро отключились часа на два, высыпая хмель.

После сна протрезвели и пошли к тете Поле, которая сказала, что её дочь Нина в саду охраняет яблони. Там же стоял и шалаш. Очень удобно для возлюбленного. Неужели её мать не подумала об этом? Или же сделано с дальним прицелом, намеренно. Дочке пора замуж.

Нина вышла из шалаша, кровь с молоком – 18 лет. Чуть выше меня. Мать с ней расцеловалась. Потянулся и я. Меня родственники уже приучили целоваться в губы, смачно, как это делала тетя Паша.

Мне это не нравилось, считал, что так можно целоваться только с любимой девушкой, которой у меня пока ещё не было, хватило бы и подставленной щеки.

Но, уклониться не мог, чтобы не обиделись за свои родственные чувства. Поцеловал в губы и Нину, и в ту же секунду понял, что она не хотела, чтобы её целовали, она с каким-то отвращением вытерла губы.

Я смутился, подумав, может быть, я ошибся, это не моя сестра, а чужая девушка. Зачем полез? Даже из разговора не мог понять, что мы родственники.

Она спокойно разговаривала, не выказывая никакой радости по поводу встречи, даже показной. Лицо круглое, тело полноватое.

Позже я задумался, почему она так странно отреагировала на мой поцелуй? От взрослых слышал, что она встречается с пастухом Ильей. Может быть, в этом причина? Забеременела и всяческие поцелуи ей противны.

Мне они тоже неприятны, но я не делаю столь демонстративно. После матери не вытерлась, а после меня.

Позже я рассказывал друзьям об этом случае, но никто не мог понять причину такого поведения. В том же году она вышла замуж за Илью, поставили новую избу напротив дома родителей Ильи.

Их совместная жизнь будет не очень счастливой. Впрочем, как и у большинства из нас.

Я не приучен к поцелуям. Мать никогда меня не целовала и не обнимала. Я считал, что иначе и не может быть. Рос, обделенный материнской любовью, как та экспериментальная обезьянка, которую после рождения посадили на плюшевый манекен. Обезьянка выросла с извращенными чувствами, так и я: не получив доли любви, сам был не в состоянии делиться с другими.

Для меня любовь – это сдержанное проявление чувств. Само собой подразумевающееся. Не обязательно об этом говорить, достаточно увидеть поведение любимой. Впрочем, люди разные, кому-то хочется и услышать, увидеть. Но слова не должны расходиться с делом, как у многих из нас.

В следующий наш приход к тете Поле застали ещё одну двоюродную родственницу матери, а у неё 12-летняя дочь Света Лысенко, с застенчивым, и в то же время скрыто-задорным взглядом.

Светленькая, вся белая, нисколько не загорелая. Несомненно, мы оба почувствовали симпатию друг к другу, но под взглядами сестер и матерей стеснялись выказать расположение, понимая, что это будет немедленно обсуждено.

Я видел, что, повзрослев, она не будет даже симпатичной, как и её мать, в чем-то похожая на мою, но сейчас она прелестна в своей юности.

Как жаль, что с 12-летней нельзя подружится, поамурничать. В селе негде уединиться, сразу заметят и донесут. Всё под колпаком.

Вероятно, взрослые догадались о впечатлении, какое она произвела на меня, подсказали ей подарить мне свою фотографию, подписанную детским почерком. На ней она еще ребенок с пухлыми губками, но видно, что вот-вот станет девушкой.

Почему-то я тогда не воспринял её как родственницу, то ли мать не говорила. Хотя она с матерью Светы очень похожа статью, и даже характером, та же авантюристическая жилка и неудовлетворенность – моталась с места на место.

На велосипеде Геннадия поехал в Екатериновку к Косте — это приблизительно 12 километров. Все дни солнечные. За всё лето ни одного дождя. А если и проходит, то — скоротечный.

Чтобы скоротать путь размышляю об удручающей экономике страны, хотя в газетах печатают победные реляции, но все знают цену этих отчётов, попытку руководства, наладить её, недавно издали закон о создании МТС, мол, так легче ремонтировать технику. Если легче, то почему надо было ждать несколько лет? 

Дом у Шевченко небольшой, деревянный, синяя краска ещё держится. Видимо, построен после войны. Единственная комната с большой русской печью, через которую проходит перегородка, отделяющая печку и спальную комнату от кухни, где проводят большую часть времени, здесь и механический сепаратор, который намного быстрее пахтает масло. На единственной кровати спят родители.

Для всех остальных – печка. А для гостей, вроде меня – пол.

Вероятно, все дома селений и деревень состояли из единственной комнаты и кухни, да ещё сени, перед входом. Везде скученность и теснота. Но другой жизни никто не видел, разве что в кино.

Володя ещё мал, и я с ним почти не разговариваю. Не знаю о чем, да и он немного стесняется.

С Костей мы наравне, он на три дня старше. Мы, почти как родные братья, хорошо друг друга понимаем, не стесняемся, переписываемся. Но о том, что нас больше всего волнует и заботит, ни слова, ни намека, это глубоко личное, стыдное.

Ему нечего мне предложить, показать в селе. Но когда переходим глубокий овражек с зелеными деревьями, рассказывает, что несколько лет тому назад здесь утонула пятилетняя девочка соседей. Сейчас здесь и курица не замочит ног, даже ручья не видно. Сообщение не трогает, всё косвенно, но в памяти застревает.

Много позже Нина Хлебникова, жена Гены расскажет о своих родственниках, которые жили напротив Кости Шевченко. Это её двоюродный брат стал свидетелем гибели сестры, которую он сильно любил.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/14/432