Рябина

В детстве я жил вместе с мамой, папой и старшей сестрой в небольшом фиолетовом двухэтажном домике на окраине города. Да, у меня было счастливое детство. Грех жаловаться.

И был вокруг нашего домика небольшой садик-огородик. Ну это уж, как водилось в то время: огурчики, редисочка, клубничка, ну и всякое такое. Родители целое лето пололи и поливали все это хозяйство, хотя в принципе, все это можно было купить на рынке, и даже, пожалуй, вышло бы дешевле. Однако они все равно таскали воду, пололи сорняки и прочее и прочее.

- Поймешь, когда вырастешь, - говорили они мне, когда я спрашивал, зачем же прикладывать столько усилий ради каких-то огурцов. И вот, мне уже скоро сорок пять, а я ничего так и не понял. Но, впрочем, сейчас не об этом.

Сколько себя помню, прямо посреди сада-огорода росла рябина. Вот уж не знаю, зачем ей вздумалось там расти: росла себе и все. Она была стройной и милой и давала приличное количество тени. Может быть поэтому родители ее и не спилили, хотя и дрожали над каждым метром участка, который можно было бы засадить всякими съедобными растеньицами, а может и просто выкорчовывать ее лень было: не знаю.

Но я почему-то всегда безумно любил эту рябину. Сам не знаю почему, но это так. В детстве я часто забирался в удобное углубление между ее корней, словно приспособленное для того, чтобы сидеть там, и наблюдал за всякими жучками-паучками и прочими представителями животного мира, время от времени совершая с ними какие-нибудь садистские действия потипу отрывания крылышек или выжигания лупой.

Сам не знаю, почему мне тогда не было жалко насекомых. Наверное, дети все-таки не способны понять, что жучкам и паучкам тоже больно.

А осенью на рябине, как водится, созревали налитые огненным румянцем ягоды, я как-то пробовал их есть, но они мне жутко не понравились, поэтому я наслаждался исключительно эстетически-визульным аспектом их алой прелести. А вот птицы с моей позицией, похоже, были не согласны. Иногда, помню, встаешь осенью утром, а вся рябина буквально облеплена маленькими тельцами птичек, сливающихся в единую серо-коричневую массу, издающую различные звуки.

Вообще, я никогда не понимал, почему звуки, издаваемые птицами, называют пением, ведь в них нет ни капли мелодичности. Эх, помню как я бежал к рябине, размахивая руками, чтобы насладится видом взлетающей толпы птиц, за что, впрочем, один раз поплатился, когда птичьи фекалии попали мне в глаз (но об этом, все же, не нужно подробно).

Я пошел в школу. У меня появилась другая жизнь. Я рос, потом мужал, потом взрослел. Но все равно, каждый день я проходил мимо рябины, а иногда пил, сидя под ней, молоко из стеклянной бутылки и ел булочку. Да уж.

Сейчас мне сорок четыре. Даже не верится. Я большой человек и у меня есть большая машина, бывшая жена и одиннадцатилетняя дочь Женя. Когда только я успел а? Конечно, сейчас я живу не в родительском доме, а в приличном коттедже на другом края города (на который, впрочем, покушается бывшая жена, а впрочем, я не беспокоюсь: в суде ей ничего не светит).

Но все же, я часто вижу рябину. Несколько раз в неделю я прихожу в свой старый дом, в котором вырос. Зачем? Я сам не знаю. Уже лет десять там никто не живет: мама умерла от рака, а отец от горя, сестра сейчас живет во Франции. В принципе, рациональным, было бы продать дом, однако я не делаю этого, денег мне хватает,  а воспоминания не купишь.

Я заглушаю мотор BMW и выхожу из прохладного салона машины.

Передо мной покосившийся забор родного дома, покрытый облупившимися остатками фиолетовой краски, словно последними волосками на голове лысого. Я аккуратно отпираю калитку и вхожу. Сам домик слегка покосился, но стоит молодцом, добродушно улыбаясь мутноватыми стеклами. По идее, давно бы надо было его покрасить и подремонтировать, но мне не хочется ничего в нем менять.

Сад зарос и стал похож на милую лужайку, состоящую из сорняков разной степени наглости, только маки почему-то не дали им себя заглушить и ослепительно-красно сверкали ранним светлым летним вечером, кошмар наркоинспекции и мечта наркомана.

И, конечно, рябина... Она стояла прямо посреди садика, и, похоже, ничуть не менялась, ее плоды наливались краснотой, а кора пульсировала здоровыми соками. Хотя нет, рябина, конечно, не могла не меняться, просто я видел ее так часто, что один ее образ неизменно наслаивался на другой, стирая предшественника и я просто не мог заметить изменений.

Вы спросите, что я обычно делаю в опустевшем доме?

А решительно ничего, даже не ностальгирую особо, просто пройдусь по покрытым пылью комнатам, сяду за столик на первом этаже, посижу полчасика и поеду обратно.

Вы спросите, зачем это мне – а шут его знает… Хотя нет. Знаете, в моем возрасте время летит быстро, а тут я чувствую странную связь с ним. Жутковато как-то в этом холодном опустевшем доме, и этот неуютный холодный страх, даже не страх, а скорее опаска, помогает мне собраться с мыслями и объединить как то свою личность воедино. Ну, и конечно, я приезжаю проведать дерево.

Сегодня я решил не бродить по дому, а сразу сел за маленький исцарапанный деревянный столик и стал смотреть в окно, как качается под легкими порывами ветра рябинка. Я снова начал думать о ее плодах.

Вот что странно: трудно понять, когда плод становится спелым. Сначала смотришь - он не зрелый, а потом вдруг что-то происходит, проходит какая-то критическая точка, и видишь – поспел. А в какой момент это приключилось? Где грань между неспелым и спелым фруктом?

Вот смотришь, вроде поспевает, а пусть еще повисит. И ага – самое оно. Не самые ясные рассуждения, да?

Ну вот к примеру, если я скажу: «Назови мне с точностью до секунды ту точку времени, в которую это яблоко стало зрелым». Разве ты сможешь это сделать? Конечно нет! А если ты вдруг скажешь мне «Это яблоко созрело двадцать третьего января в пятнадцать часов тридцать четыре минуты шестнадцать секунд», то я резонно отвечу «А неужели в пятнадцать часов тридцать четыре минуты десять секунд оно еще не было спелым, и как это оно вдруг за шесть секунд перешло в новое состояние?» и буду абсолютно прав.

Вообще, момент созревания -  это дробь с бесконечным количеством знаков после запятой, что-то в духе «10 разделить на 3 равно 3, 333333(и так до бесконечности). Конечно, можно написать приблизительно 3,3… Но мы то будем знать, что это фальшь, и там после запятой стоит бесконечное количество будто клонированных троек.

А вообще, в математике я не очень разбираюсь, так что фиг уж с ними с этими сравнениями.

Я положил голову на руки. В доме было тихо. Безумно тихо и сумрачно, я даже слышал биение собственного сердца.
Я еще раз взглянул на рябинку.

 -  Интересно, когда я родился? - подумал я.

Не то, чтобы я был подкидышем и не знал дня своего рождения, нет, отнюдь, вот уже много лет подряд, каждый год третьего марта я покорно съедал кусочек кремового торта и задувал свечи…

Но все же мысль, когда же я все-таки родился, занимала меня уже довольно давно. Я абсолютно уверен, что ни один взрослый человек на земле не знает точной даты своего рождения, это как с созреванием плода – бесконечная дробь, которую можно только округлять.

Вот, к примеру, я родился третьего марта 1976 года, это я знаю точно. Но разве лишенный сознания комочек живой плоти, пускающий слюни и сикающий на пеленки – это я? Да нет, конечно, у нас с этим созданием нет абсолютно ничего общего, даже воспоминаний, а значит тогда меня еще не было, я не родился.

А тот парнишка, отрывавший крылышки жучкам, сидя под рябиной, с ним-то у меня что общего? Только воспоминания… Хотя, знаете, у нас с моей бывшей женой тоже немало общих воспоминаний, но это, к счастью не делает ее мной.

Я девятнадцатилетний, разворачивающий свой нос за каждой юбкой – этот уже имеет кое-какие общие черты с моей личностью, хотя, у некоторых моих друзей их намного больше.

Эти размышления приносят мне грусть.

Маленький паучок беззвучно плел свою смертельную пряжу в уголке комнаты. Мне безумно не хватало хоть каких-нибудь звуков, хотя бы тиканья, но все часы в доме уже давным давно остановились, а я их и не заводил… А зачем?

Мысли путались в голове. Обрывки фраз, образов и звуков танцевали словно рой мошек под летним фонарем. Голова была тяжелой.


Не знаю точно, когда я заснул. Это еще один момент, который можно обозначить только бесконечной дробью. Но факт остается фактом – я погрузился в сон.

Мне снилось, что я на чердаке дома. Уж не знаю, почему именно там. Аккуратно протиснувшись мимо ржавоватого велосипеда, я отодвинул доску и на ощупь спустился по приставной лесенке на второй этаж. 

Все было как в реальности, только на стенах почему-то висели какие-то мутноватые картины, которых там отродясь не было, впрочем я,  не понимая, что сплю, воспринял их как должное, и, не обращая никакого внимания.

Я спустился по лестнице и вышел из дому. Был роскошный закат. На небо точно плеснули отобранную у рабочего банку красной краски, а потом налили молока от всех коров мира. Яркий, как огненные плоды рябины, небесный феерверк преображал все вокруг.

Домик казался таким маленьким в сравнении с его поэтической мощью...

Рябина на его фоне выглядела просто невероятно, слегка сливаясь с ним, она, тем не менее, ярко выделялась, точно невидимый художник черной тушью обозначил границы каждой ее веточки.

Я медленно шагал, пораженный красотой дерева. Наконец, я остановился от него в одном шаге и протянул руку. Кора рябины была мягкой и теплой.

Повинуясь неосознанному порыву, я обнял хрупкий ствол и так и стоял, закрыв глаза. Мне было мягко и спокойно. Вдруг я почувствовал, что что-то неуловимо изменилось. Я обнимал какого-то парня. Я вздрогнул и резко отдернулся, сделав шаг назад, и тут я вздрогнул еще раз.

Передо мной стоял я. Я, каким я был лет в семнадцать – длинные растрепанные волосы , выгоревшие на солнце добела, тонкие черты лица, длинные и густые ресницы над большими серыми глазами, легкий белый пушок над верхней губой, худощавая фигура, тонкие руки-соломенки…

Как это все знакомо! И ужасные нарочно драные джинсы, казавшиеся мне тогда верхом моды и красоты, и цветастая рубашка с подшитым воротничком.

Парень улыбнулся мне и раздвинул руки, приглашая обратно в свои объятия.

Помедлив секунду, я шагнул. Было мягко и тепло. Его хрупкое тело, нет, мое хрупкое тело словно вливало в меня мягкие потоки счастья, капля за каплей, капля за каплей. Я чувствовал спокойствие и умиротворение и сжимал себя в своих объятиях все крепче и крепче. Я улыбался и слезы лились из глаз.

Я проснулся. И продолжал улыбаться, пусть шея и затекла от долгого нахождения в неудобном положении. Я встал и потянулся.

За окном царило царство рассвета. Надо же, я проспал за этим столом всю ночь. Я толкнул дверь ногой и вышел во двор. Перед тем, как уйти к машине, я подошел к рябине, коснулся рукой ее мокрой от утренней росы коры. Потом улыбнулся и поцеловал ее. Мои губы почувствовали только влагу и тепло. Я улыбался все время, пока ехал домой.