Мандариновая кожура

I scream in the silence
But the exit is sold
If you want a way out
Give them silver and gold
I
Я, психопат местного калибра, сижу в Рождество на кухне и чищу мандарин. Его кожура подозрительно напоминает мне рельеф поверхности головного мозга. Я думаю о том, что из-за городского смога уже несколько месяцев не видно луны.
Передо мной маячат изображения испорченного калейдоскопа. Всепоглощающие толпы людей, мерцающие вывески, утомленные лица попрошаек… Худосочные нимфы и современные сатиры, излучающие не беззаботность, а обыкновенную пошлость. Таким мне видится шаблонный эскиз нынешнего общества, пропитанного жестокостью, низостью, притворством, предательством, несправедливостью… Я проваливаюсь в этот котлован ежесекундно, но, погруженный в песок до самой груди, отчаянно пытаюсь выбраться. Меня никто не спасет. Я никому не разрешу помогать себе в этой борьбе.
Освобождение перемигивается звездами в синеве вечернего неба. Я вижу его и тянусь всем сердцем, словно опьяненный волшебной прелестью уличного фонаря светлячок. И сгораю точно так же.
Разбуди меня, прошу. Дай пощечину или окати ледяной водой. Встряхни, выверни наизнанку, выпей дыхание, убей! Только, пожалуйста, заставь проснуться. Я тоже хочу увидеть мир-анестетик из книг, с его семейными ценностями, бескорыстной любовью и нежностью солнца…
Смотри куда угодно, психопат, говорю я себе, снимая кожуру с мандарина. Смотри на плиту, на окна соседнего дома, на градусник, но только не на звезды. Они помнят тебя человеком.
II
Теперь я знаю, как наступает деградация. Красиво… Уносит на одинокий берег, над которым скользят по воздуху чайки. И где шумные волны бьются о скалу. Мой Авалон… Неправильно так много думать о смерти. Хотя как же все это относительно – хорошо, плохо, правильно, неправильно…
III
Я стою на одиноком берегу, подставляя лицо ласковому солнцу. В небе вьются белоснежные чайки, перекрикивая шумные волны, бьющиеся о скалу. Почему-то кажется, что все мои мечты обрели форму спокойствия.
Я не могу сказать точно, когда оказался на этом острове и сколько дней провел здесь. Неделя или вечность – ни разу не наступала ночь. И я никогда еще не чувствовал такого прилива бодрости, будто заново родился. Однако все обстоит совсем иначе.
Есть ли поблизости такие же острова? Изредка я вижу проплывающие лодки. И всегда лишь один пассажир. Может быть, у каждого человека свой Авалон?
Веснушчатому мальчишке не терпится сделать свой первый шаг. Он смотрит на здоровые ноги и расплывается в улыбке, забывая на миг об оставленных родных. Я не знаю, как долог его путь, но от души желаю попутного ветра.
Некоторые старички безмятежно улыбаются, глядя в туманную даль, а молодые надрывно кричат, судорожно сбрасывая одежду в кроваво-красных пятнах. Иногда я зову их на свой остров, но они пожимают плечами – первое время хочется побыть в одиночестве.
Горизонт бывает совершенно пуст, и я смеюсь от счастья. Бывает и так, что лодки тянутся с запада, востока и других сторон горизонта устрашающей вереницей. Порой лодки взмывают над поверхностью моря, будто сделаны из пуха. Среди жертв теракта я ищу своих родных. Они ведь были у меня?
IV
Чувствую ужасную боль в сердце – наверное, ненависть разъедала меня. Чувствую пустоту, такую, как в твоих глазах, когда ты обнимал нелюбимого человека, бедную девушку, из жалости и корысти – такова твоя роль в том мире-помойке. Другой ты непригоден для этой жизни.
Со временем я перестаю различать чужие лица. Все они кажутся одинаковыми, словно на детских рисунках. Кажется, какая-то лодка причалила к моему берегу. Я растворяюсь, золотым прахом уношусь в небо. Может быть, остров – перевалочный пункт? Чтобы не стоять в очереди. Или я лежу в коме и умер лишь наполовину.
Я теряюсь в лучах солнца. Снизу на меня глядят рассеянные лица. Все они – и верующие, и атеисты – мечтали о райском блаженстве и в глубине души скучали на земле, где столько же чувств, действий и истинной красоты, сколько страданий. Я оставляю их и продолжаю свой путь.
Я верю, что впереди нет Леты, и скольжу в неизвестность на лучах света, пронзающих тонкий жемчужный туман.