Связь с заграницей

               

Зимой 1948 года в нашей небольшой коммунальной квартире, произошли большие перемены – сменились соседи. Вместо молодой пары, жившей, как теперь говорят, в гражданском браке, в соседней комнате поселилась семья Шуриных. Это у них фамилия такая была.

Семья, как семья. Двое взрослых и двое детей. Мальчик и мальчик. Наши с братом одногодки. Признаться, это обстоятельство меня чрезвычайно обрадовало. Моих родителей поначалу обрадовали сразу два обстоятельства.

Во-первых, семья оказалась еврейской. Эта новость больше приглянулась маме. А вот отец был доволен тем, что глава соседской семьи Израиль Моисеевич оказался его коллегой по профессии – портным.

Шурины приехали из Саратова, где провели в эвакуации всю войну. Дядю Изю по состоянию здоровья в своё время признали непригодным к воинской службе. По этой причине  участия в боевых действиях он не принимал. Как, впрочем, и ни в каких других тоже. На фронте наш новый сосед никогда не был.

Используя ходовой штамп былых времён, вполне можно было честно сказать, что Израиль Моисеевич вместе с остальным советским народом добросовестно ковал в глубоком тылу победу над проклятым фашизмом. Однако этот факт его биографии не то чтобы скрывался Шуриными, но как-то стыдливо замалчивался. Скажу так.

 По профессии Изя действительно оказался папиным коллегой, но очень невысокой квалификации. Разумеется, сам он так не считал. Но особенно так не думала его супруга тётя Люба. Вскоре сосед  устроился  на  работу  в  какую-то захудалую швейную мастерскую по ремонту одежды. Зарабатывал он там немного, и постоянно приставал к отцу с просьбой помочь найти что-либо получше.

Отец в это время работал начальником лекальной лаборатории в только что открывшемся в Минске сразу после войны доме моделей. Лаборатория занималась изготовлением и размножением выкроечных лекал для швейных предприятий Белоруссии.

Дом моделей размещался тогда в чудом уцелевшим во время войны трёхэтажном здании ещё дореволюционной постройки. Рядом с Домом правительства. Папина лаборатория находилась во дворе здания в небольшом деревянном флигельке. Я частенько бывал там, особенно во время летних каникул. Мать поручала мне доставку обеда для отца. Я с удовольствием выполнял это задание.

И не только потому, что любил отца. Не знаю, насколько это было оправдано с педагогической точки зрения, но мама всегда старалась поощрить, по большей части финансово, любой мой положительный труд. За доставку обеда мне полагался билет в кино. Кинотеатр «Первый» был рядом. Вручив отцу обед, я бежал покупать билет на ближайший сеанс. После кино мы вместе на трамвае или автобусе возвращались домой.

До сих пор помню те приятные ощущения, которые возникали тогда в моей детской душе. Особенно после хорошего фильма. Разумеется, это было удовольствие, полученное от просмотра картины. Но не меньше грело душу  осознания хорошо  исполненной семейной обязанности. Я бы даже сказал долга.
 
Израиль Моисеевичу почему-то очень хотелось попасть на работу именно в дом моделей, хотя, платили там, как и везде тогда, совсем немного. Хорошо известный факт: устроить еврея на работу во времена грандиозной антисемитской кампании периода «борьбы с безродными космополитами»  было очень-очень непросто.

Тем не менее отец решил эту  нелёгкую задачу. К большому сожалению, как говорят в народе, на собственную голову. А вот дядя Изя таки реализовал свою давнюю голубую мечту. Модельером, правда, не стал,  но на работу в дом моделей устроился. Точнее, в его лекальную лабораторию. Вот с этого времени и начались наши неприятности.

Портным Изя оказался некудышим. О лекальном деле не имел ни малейшего представления. Но самое печальное состояло в том, что он совершенно не поддавался обучению. Отец это очень быстро понял, и стал по возможности поручать соседу несложную второстепенную работу.

Поначалу Израиль Моисеевич вёл себя вполне достойно. При случае оказывал разные там знаки благодарности по отношению к отцу и даже  уважения. Но продолжалось это недолго.

Дело в том, что при, мягко выражаясь, скромных профессиональных способностях, сосед обладал развитым чувством зависти и непомерными амбициями. Зависть, похоже, являлась его личной чертой, а вот амбиции подогревала супруга.

Это была умная, энергичная женщина, но с весьма  каверзным характером. Она-то и настраивала своего мужа против отца. По её мнению именно он являлся источником Изиных бед. Вообще-то, никаких особенных бед, строго говоря, не было. Просто начальство достаточно объективно оценивало потенциал нашего соседа.

Даже свирепствовавший тогда антисемитизм, полагаю, был не причём. Повысить Изе зарплату, или продвинуть его отец при всём своём желании не мог. Да и двигать было некуда. Отец сам никуда не двигался. Кстати сказать, получал папа не намного больше своего подчинённого, и всё-таки вызывал у него зависть.

Хочу назвать ещё один нюанс, негативно влиявший на наши взаимоотношения с семьей Шуриных. Дело в том, что мать в те годы постоянно болела и не работала, а одной зарплаты отца  катастрофически не хватало даже на самую скромную жизнь. По этой причине отцу приходилось постоянно шить по вечерам дома, исполняя частные заказы.

Возвращался домой он поздно. Ужинал, и сразу принимался за шитьё. Причем работать приходилось очень осторожно. Финансовые инспекторы частенько совершали набеги, выискивая нарушителей закона. К этому времени советская власть практически полностью искоренила в стране частное предпринимательство.

Официальные, так называемые кустари-одиночки, встречались уже крайне редко. Частная инициатива ушла в глубокое подполье. Формально в СССР, вообще-то, существовал закон, разрешавший частный бизнес, т.е. работу на дому.

Для этого требовалось получить в соответствующих государственных инстанциях патент, или иначе, лицензию. Внешне такое требование выглядело вполне логично. Казуистика заключалась в абсурдно огромном налоге, которым обкладывало государство частного предпринимателя.

 Точнее, обладателя патента. Ему не оставляли никаких шансов на получение хотя бы мизерной прибыли. Не говоря уже о том, что такой человек по мнению идеологов коммунизма выглядел изгоем советского общества.

Цель налога была явно политической. Власти стремилась уничтожить остатки частной инициативы, которая ещё кое-где теплилась. И всё-таки многие портные, сильно рискуя, продолжали шить на дому. И риск действительно был велик. В случае обнаружения такой «крамолы» виновному грозил штраф в размере того же безобразно огромного  налога.
 
По этой причине перед началом работы дверь нашей комнаты всегда запиралась. При каждом стуке шитьё лихорадочно убирали, а швейную машину  закрывали чехлом. Со временем мы так наловчились «заметать следы», что делали это, буквально, в считанные секунды. Шурины, разумеется,  знали о «крамольной» деятельности отца. В коммунальной квартире такой факт не скроешь. Впрочем, отец от коллеги особо его не скрывал

А вот у Израиля Моисеевича, которого его супруга Люба считала мастером нисколько не хуже отца, такой возможности, тем не менее, не появлялось. Это обстоятельство их  чрезвычайно нервировало. Конечно, открыто винить отца в том, что к Изе не идут клиенты соседи не могли. Им оставалось только завидовать. И они всецело отдались этому разрушительному чувству.
 
Чтобы как-то смягчить обстановку в нашей коммунальной квартире, папа однажды  устроил коллеге небольшой заказ. Однако сосед «запорол» его. Причём так, что исправить вещь отцу не удалось. Пришлось с извинениями вернуть заказчику деньги за испорченный материал.

Шурины оказались в стороне. Мало того, что деньги заплатил отец, так тётя Люба ещё вдобавок предъявила ему претензии. Она заявила, что папа пошёл на поводу у капризного заказчика. Более того, своим исправлением окончательно загубил хорошо сработанное супругом изделие. Само собой разумеется,  следуя её логике все финансовые расходы по ублажению чужих капризов, естественно, их не касались. После этого случая заказов соседу отец уже не предлагал, и наши отношения зашли в глухой тупик.

Зная каверзный характер тёти Любы, не сложно было предположить, что такой конфуз без реакции она не оставит. Обязательно сотворит для нас какую-нибудь пакость. Родители забеспокоились. Папа даже на какое-то время прекратил шить, и правильно сделал. Какой-то его знакомый, работавший в райисполкоме, сообщил, что в финотдел поступила на отца жалоба и возможна проверка.
 
В те времена, доносы, как правило, были анонимными. Шурины в этом плане не оказались оригинальными. Однако для нас вычислить автора жалобы было делом совсем нетрудным. И всё-таки родители ничего не сказали Шуриным, дабы не усугублять и без того не простую обстановку в нашей коммуналке.
 
К большому сожалению, донос в финотдел оказался не последней и, что печальнее, не самой серьёзной подлостью Шуриных. То, что они совершили позднее, могло закончиться большой трагедией для нашей семьи. Как это не банально звучит нас, действительно, спасло чудо. И, как ни странно, сотворил его большой партийный деятель. Встречались иногда в те времена и такие.

Однако, всё по порядку. Эта история началась ещё до того, как у нас поселилась семья Шуриных. В 1947 году через международную организацию «Красный Крест» нас нашли мамины американские родственники. У неё в Америке совершенно неожиданно для нас всех обнаружилась большая  родня: три родные тёти, не считая одного дяди, а с ними - куча двоюродных братьев и сестёр.

Не помню уже кто, нам сообщил адрес одной из тёток, жившей в Нью-Йорке. Мама начала переписываться с ней на идиш. Это была далеко уже не молодая женщина. Вдова. Её муж погиб во Второй мировой. Тётя никогда маму не видела, тем не менее питали к ней, да и ко всем нам, как я теперь понимаю, весьма тёплые родственные чувства.
 
Мама писала бодрые письма, содержавшие только сухую информацию на сугубо нейтральные бытовые темы. Родители хорошо понимали, что переписка может подвергаться проверке. И всё-таки тётки имели более или менее объективное представление о нашей советской действительности.

Вероятно, по этой причине несколько раз присылали нам продуктовые посылки. Банки с мясной тушёнкой, солёными орешками, большие плитки шоколада и, конечно же, мятную жевательную резинку. В СССР её  не производили. Она считалась вредной. Причём не только с медицинской, но и почему-то и с идеологической точки зрения тоже.

Иногда в посылках попадались весьма странные предметы. Однажды к примеру, завёрнутый в бумагу кусок кирпича. Вероятно, при досмотре кто-то из почтовиков изъял, а если точнее, то украл, понравившийся продукт и компенсировал его вес кирпичом. Со стороны воров то была явная перестраховка. На почте мать получала посылки вскрытой и без всякого взвешивания. Ну, а о жалобе, разумеется, не могло быть даже и  речи.

Несмотря на жёсткую конспирацию, которую мы тщательно блюли, Шурины всё-таки узнали о наших связях с американскими родственниками. У них появился предмет опасного шантажа. Но родители всё же надеялись, что соседи не решатся на подлость такого масштаба. Как потом оказалось, на этот счёт они глубоко заблуждались.

Израиль Моисеевича, в конце концов, из дома моделей выперли. Отец, разумеется, очень хорошо понимал, что этот факт вызовет нехорошую реакцию у нас в квартире. Однако поделать  уже ничего не мог. Да и, откровенно говоря, не хотел. Реакция соседа на любое нежелательное с его точки зрения действие всегда была чревата своей непредсказуемой глупостью. Папа искренне желал  побыстрей от него избавиться. Хотя бы на работе.

Шурины, естественно, во всём обвинили отца. На нашей маленькой коммунальной кухоньке вскоре произошла, выражаясь современным языком, достаточно бурная, словесная  разборка. Прозвучали угрозы. В этот раз родители перепугались не на шутку.

 Мне тогда было чуть больше десяти лет, но до сих пор хорошо помню ту гнетущую атмосферу, которая воцарилась в нашей семье. Мы и раньше у себя в комнате старались всегда разговаривать в полголоса, а после спора с соседями и вовсе перешли на шепоток. Отец отказался от всех заказов. Шить прекратил совсем. Настроение у родителей было подавленным. Оно, конечно, передавалось и нам с братом.

Спустя какое-то время сосед нашёл работу. Страсти как будто бы поутихли. Родители с облегчением  вздохнули, решив, что  всё позади. Прошло примерно полгода. Мы уже стали, было, забыть об этом неприятном происшествии. И тут, если не как гром среди ясного неба, то уж, по меньшей мере, совершено неожиданно для отца, его вдруг вызвали в партком дома моделей.

Вот там-то ему и сообщили пренеприятнейшее известие. Оказывается, от бдительного товарища поступил сигнал о том, завлаб на протяжении длительного времени поддерживает позорные для коммуниста  родственные связи с заграницей. Но что намного серьёзнее -  скрывает их от партии.

В те страшные времена сталинских репрессий такое обвинение грозило очень большими неприятностями. Родители буквально впали в транс. Мать сожгла все письма и фотографии, полученные из Америки. Не сохранила даже адреса родственников, о чём впоследствии очень жалела.

К счастью, в парткоме дома моделей к отцу отнеслись достаточно милосердно. Ему объявили строгий выговор по партийной линии, но в должности начальника лаборатории оставили. Тем не менее тревоги на этом не закончились. Решение парткома утверждалось в городском комитете партии. Первым секретарём минского горкома в те годы был Кирилл Трофимович Мазуров, ставший в брежневские времена первым заместителем председателя Совмина СССР. Он-то по большому счёту и спас отца от тюрьмы.

У отца к тому времени уже имелся вполне приличный гражданский костюм. Но в кабинете Мазурова он появился в старой армейской гимнастёрке, надев все свои боевые награды. Не уверен, что именно это обстоятельство повлияло на решение секретаря. Однако как бы там не было, после короткой беседы Кирилл Трофимович  пообещал дело в компетентные органы не передавать. Правда, партбилет приказал положить на стол.

Из партии отца таки вышибли. Но о Мазурове папа до конца жизни отзывался с большим уважением и благодарностью. Оно и понятно. По такому обвинению «самый справедливый в мире советский суд» запросто мог влепить не один год тюрьмы. Тогда сажали людей и по менее серьезным поводам. Нередко и вовсе без всяких поводов и причин. Достаточно было одного анонимного доноса.

Исключение из партии практически никак не отразилось на дальнейшей папиной карьере. Да и на жизни нашей семьи тоже. Из дома моделей отцу пришлось уйти, но не по политическим мотивам, а исключительно по причине маленькой зарплаты.

После всех этих событий отец практически шить дома прекратил. Наш семейный бюджет резко пополз вниз. Вот и пришлось бате оставить интересную, но малооплачиваемую работу в доме моделей. Он  перешёл на несравненно более трудную работу в ателье «люкс» на должность мастера-закройщика. Зато зарплата там была значительно выше, а почёта несравненно больше.
 
Только спустя много лет отцу удалось увидеть тот донос, который чуть было не исковеркал всю нашу жизнь. Написала его, как мы и предполагали, тётя Люба, а подписал, само собой, её верный супруг Изя. Так сказать, коллективное творчество. Что тут скажешь? Казалось бы единоверец, коллега по профессии. В конце концов, сосед по квартире. И в тоже время – подлый доносчик, калечащий судьбу ближнего только из-за  гаденького чувства  зависти к чужому успеху.

Трудно объяснить психологию поступков четы Шуриных с точки зрения нормальной логики человека, живущего в современном демократическом обществе. Бесспорно, они стали жертвой уродливой идеологии, господствующей тогда в Советском Союзе. Донос, а точнее злобный навет, в те времена не являлся поступком позорным, недостойным приличного человека. Скорее наоборот, свидетельствовал о лояльности по отношению к властям.

Этот мерзкий акт, возведенный официальной пропагандой в ранг государственной политики, позволял держать народ в жёсткой узде страха. Но осознание этого факта никак не оправдывало подлое поведение этих людей. И уж, конечно, не облегчало страдания оклеветанных.
 
От каждого – по способностям, каждому – по труду, так звучал главный лозунг социализма, якобы построенного в СССР. В реальной жизни выполнялась только первая часть лозунга. Государство действительно старалось брать от каждого по его способностям, а вот платило трудовому народу практически поровну.

Поэтому основная масса населения жила небогато, но зато одинаково. В этой уравниловке и заключалась суть советской социально-экономической политики. Способным, энергичным людям порой удавалось приподняться над сереньким окружением и зажить получше, но это тут же вызывало зависть окружающих.

Порядочного человека кроме всего прочего отличает от пройдохи только одно, но чрезвычайно важное, по моему мнению, качество. Такой человек всегда воспринимает все свои беды и несчастья как следствие собственной некомпетентности, нерасторопности и прочих личных грехов. Порой он не высказывается на этот счёт, но, думает именно так. И такое поведение, вне всякого сомнения, является наиболее конструктивным.

Изя, а ещё в большей степени его супруга Люба, не хотели или не могли воспринимать свои жизненные неудачи как результат собственной бездарности и инертности. Это означало бы обвинить самих себя. Гораздо удобней и проще, было видеть причину в кознях моего отца. Отсюда зависть и низменное желание хоть как-то навредить тому, у кого жизнь сложилась чуть получше.
 
Смею предположить, что эти ничтожные людишки воспринимали свои подлости, как определенного рода моральную компенсацию за отсутствие жизненных успехов и, вероятно, получали от этого некое удовольствие. Но самое печальное состояло в том, что немало людей тогда никакой патологии в таком поведении не видели.
 
Всевышний иногда карает детей за подлые деяния родителей. С семьёй Шуриных произошло нечто подобное. Не знаю, что ещё сотворили супруги, но кара, по-моему, была достаточно суровой. Их старший сын утонул в возрасте семнадцати лет, а младший - почти сразу после окончания школы угодил в тюрьму на длительный срок за участие в неудавшемся грабеже.