Глава 31. Кофеиновый завод

                Работа не приносила удовлетворения, но я понимал, что ничего лучшего не смогу найти. Я уже втянулся работать по шесть часов. Труднее всего, вставать по утрам. Сплю крепко, иногда не слышу будильник. Тогда опаздываю на заводской автобус, и бегом на городской и по всей Барцхане. Однажды так нарвался на Марию Сидоровну, женщину-начальницу старого цеха, она укоризненно покачала головой и сказала:

— Не ожидала от тебя.

Я, стыдливо, промолчал. Сам от себя не ожидал. Но никаких наказаний не последовало, и Зури принимает без упреков, входит в положение, ему не трудно спуститься к бункерам и один раз их выгрузить в самосвал. Дописывает мою фамилию в журнал учета. Но опоздания очень редки. Я по натуре очень обязательный.

Днем после работы иногда захожу к Славке, который помогает отцу отделывать комнаты. Наверху уже готовы две комнаты. Внизу еще не настланы полы. Под лестницей к потолку прибивают дранку, чтобы держалась штукатурка. Это не сложно, и я оставался помогать прибивать реечки. После работы тетя Надя угощала вкусным обедом, какого дома я никогда не видел, и часто говорила:

— Какой же ты худой.

Это было верно. Но другие не считали меня худым из-за моей ширококостности, которая скрадывала худобу, и я выглядел вполне нормальным. Конечно, я не голодал, но редко ел досыта, и часто, очень невкусную еду. Мать не умела готовить, и часто, у нее на это не было желания. Фрукты ели очень редко, на них не хватало денег. Покупали лишь, когда они были самыми дешевыми за сезон. Но яблоки недоступны по цене, за год не съедал и одного.

Несмотря на то, что стал получать зарплату, денег больше не стало. Почти все отдаю матери, понимая, что она лучше ими распорядиться. Себе оставляю в обрез, на танцы и сигареты.

Зур,и почти постоянно, приходит на работу пьяным, и тогда мне приходится работать и за него, смотреть за загрузочным шнеком, похожим на огромную мясорубку, через которую проходят обрезки с чайных кустов, но иногда загружают и чайную пыль и даже бракованный чай, тогда концентрация кофеина резко повышается, раствор становится гуще и эта смена сразу выходит на первое место.

Чуть ли не каждую смену запрессовывается шнек. Стоит не досмотреть, отвлечься, как в загрузочном шнеке образовывается пробка, которая с каждой секундой уплотняется и гнет стальные листы шнека, а это уже чревато полной остановкой цеха на несколько смен. Сырье подается по полукилометровому ряду транспортеров со складов. Мы подаем им сигналы на подачу и прекращения подачи сырья. Но иногда они не слышат и продолжают грузить, приходиться бежать на склад и кричать, чтобы прекратили подавать, что они делали с удовольствием.

Сырье брали вилами с огромных куч, до самого верха склада. Когда на одном месте сырье кончалось, транспортеры передвигали ближе. Сырье сильно пылило. К концу смены лица рабочих покрывались толстым слоем пыли. Женщины закрывали лицо платками, но это мало помогало.

Перед концом смены все шли в баню, благо, своя котельная, горячая вода есть постоянно. В основном, это русские женщины, недавно приехавшие из России, и не имеющие специальности. Бригадиром ставили мужчину. В нашей смене это Володя Баранов. Парень старше меня на четыре года. Симпатичное, чуть продолговатое лицо из-за удлиненной нижней челюсти.

Я отдавал приказ и бежал в цех, где ломом надо пробивать запрессовавшуюся пробку отдубины, морщась от горячего пара, вырывающегося из шнека. Пот льёт ручьями. Нельзя ждать, когда все остынет, каждая минута – это потеря для плана. Тем более сам виноват, что не заметил, как образовалась пробка. Нужно постоянно следить, а это очень скучно. Да и Зури халатно относится к своей работе. После такой изнурительной работы ломом я однажды написал на обложке журнала, где записывали вес машин:

«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о запрессованном шнеке».

Все посмеялись, потому что так оно и есть.

Пока бункер заполняется, у меня полчаса свободного времени. Брожу по заводу, знакомлюсь. Территория небольшая, с одной стороны ограничивается горами с поселком, жители которого работают на заводе, с другой - мелкой Барцханкой, куда сливается темно-коричневый раствор чая после экстракции кофеина.

И на всем протяжении до моря, это два километра, речушка несет отравленные воды, которыми нельзя пользоваться даже для полива огородов, находящихся вдоль речушки. Я поражался домовладельцам, живущим по берегам, как они годами дышат кофеиновым зловонием?! Даже земля пропиталась осадками и коричнево выделяется из окружающей среды.

Ради любопытства, однажды, прошел по всему пути транспортеров, доставляющих сухие листья чайных кустов. На распределительном узле сидит девушка и смотрит за проплывающим сырьем, чтобы не попали железные предметы, которые могут погнуть листья шнека, выбрасывает ветки, которые могут запрессовать шнек. Работа требует неустанного внимания и склада характера, не все могут вытерпеть одиночество – скучно.

Основная работа по загрузке в самом большом складе. Днем в него постоянно привозят сырье из окрестных колхозов: выгружают, складируют. В воздухе постоянно висит мельчайшая пыль. А в разгар работ над работающими людьми висит облако, похожее на туман. Лица женщин закрыты платками, поэтому я довольно долго никого не знаю в лицо, да и не стремился к этому из-за застенчивости.

Второй склад промежуточный, почти пуст, если не считать накопленной пыли за года, которая постоянно летит с наклонно поднимающихся транспортеров на пятиметровую высоту. Был бы хозяин, он бы давно уже вычистил эту пыль и загрузил сырьем, которое может лежать годами и не портиться. Редко, но бывали дни, когда всё сырье выгружали подчистую из склада, не успевая завозить, и завод простаивал несколько смен.

Через год, когда произошла вынужденная остановка цеха, начальник направил туда всех свободных людей и склад очистили. Было приятно смотреть на пустой, опрятный склад, и сам транспортер взметнулся на недосягаемую высоту. То можно было до него дотянуться с кучи, а в иных местах и ступить сразу на ленту.

Иногда Зури посылал меня в распределительный узел с каким-то распоряжением, так я познакомился с Аллой Балашовой. Она миловидна, чуть выше меня ростом, но с ней интересно поговорить, и я стал почти всё свободное время проводить у нее, разговаривая на самые разные темы. Как-то она сказала, что выкладывает мне такое, что лучшим подружкам не говорит. Мне польстила такая  степень откровенности. До этого не приходилось слышать, чтобы девушка занималась самоуничижением:

— Я плохая, нехорошая.
— Да чем же? – недоумеваю я.

Она только руками машет, не расшифровывая, предоставляя мне право самому догадываться и строить предположения. Но я ничего плохого не могу о ней подумать. Ни одно плохое предположение не укладывается в голове, и я счел это девичьим кокетством. Похожим самобичеванием и я занимаюсь, но это быстро проходит. А у нее постоянно вылетает. Девушка со странностями. Это интриговало.

Я приходил, надеясь, что она проговорится, и я смогу понять женскую натуру, которая для меня за семью печатями. Не делал попытки поцеловать. В эротическом плане она совершенно не привлекала. Лицо не лишено приятности, чуть удлиненное, но красный, острый нос всё портит. Да взгляд беспокойный, мечущийся, избегающий собеседника, движения излишне порывисты.

Нет, в неё невозможно влюбиться. И я даже не мог представить, что она пользуется повышенным вниманием мужчин. С таким характером только дома сидеть в одиночестве, думал я. Сказала, что хочет поступить в медицинский на нейрофизиологическое отделение, чтобы изучать работу мозга. Эта тема меня тоже интересовала, но в психологическом плане.

Написал Коле о ней. Он отозвался об Алле плохо, но ничего не разъяснил. Я не понял, чем она ему не понравилась? И, почему об этом нельзя написать другу?

Для работы нужна одежда. Проблема из проблем. У меня единственные  черные полушерстяные брюки. Дешевле этих брюк в магазине не найти. Если постараться и хорошо выгладить, то издалека и не видно, что хожу в дешевке. Но, если в них и работать, то в чем же на работу ходить? Матери не до меня. У неё свои какие-то проблемы, вечно ходит с озабоченным видом. Я просто не имею представления, где можно купить дешевые брюки для работы?

В немногочисленных наших вещах наткнулся на матросские брюки Ивана Ивановича, светло-синего цвета, очень прочные с пуговицами по бокам, что немного смущало. Но выбора нет. Очень широкие, матросские, а сейчас в моде узкие. Попросил мать сузить брюки, но она и слушать не хочет. Лень?

Я никогда никого не упрашиваю. Взялся сам за переделку. Вывернул наизнанку. Прикинул и начал отрезать. Забыл пословицу: семь раз примерь… Лишку отрезал.

Когда застрочил на машинке, за которую сел впервые, получились сверхмодные брюки, в обтяжку. Понимал, что в них выгляжу неказисто. Особенно летом, когда только в брюках и рубашке. Вид, как у шантрапы. Но я на работе, а не на танцах. Все надевают, у кого, что есть. Кому не нравится, пусть не смотрит. Брюки очень прочные, чтобы позже появился предлог купить новые взамен.

Неожиданно пришло в голову написать рассказ о певице с потрясающим голосом. Конечно, это решение пришло под впечатлением голоса Има Сумак, перуанской певицы, легко берущей четыре октавы. Казалось, богиня джунглей поет о чем-то необычном. Среди наших, довольно стандартных певиц, это окно в новый мир. Поэтому всем понравился музыкальный бразильский фильм-концерт. На советском безрыбье все песни из зарубежных фильмов сразу же становятся шлягерами.

Лишь с появлением интернета узнаю, что ей запретили въезд в СССР потому, что она устроила скандал в гостинице из-за тараканов в номере, и пообещала рассказать всему свету. Вообще, у неё был взрывной характер: разводилась с мужем, и снова сходилась. Дожила до 85 лет и умерла в Лос-Анджелесе.

Я часто захожу в магазин пластинок: наименований много, но выбрать нечего. Но иногда все же что-то покупаю, как эту же пластинку Имы Сумак. Но у меня нет музыкального образования, чтобы рассказ не выглядел дилетантским. Вспомнил, что совсем недавно видел в журнале «Знание-сила» статью о музыке.

Пошел в библиотеку и сделал много выписок, которые могли бы пригодиться при написании рассказа. Узнал много интересного. А героиню назвал в духе героев Ивана Ефремова – Нами Фис. Так же назывался мой рассказ о певице, которая только открывала рот, а за нее пел синтезатор ЭВМ, воспроизводя чарующий голос в нескольких октавах с удивительными обертонами.

Чтобы не раскрыть секрет пения, певицу держали в изоляции, но влюбленный юноша помогает ей бежать. Это мой первый фантастический рассказ. В то время я не знал, что можно петь под фонограмму, да их и не было, пели живьём. Было своего рода предвидение будущего. Или же это носилось в воздухе?

Мне понравился рассказ. Не стыдно и в редакцию послать. Но надо перепечатать. Попросил мать найти машинистку, которая согласилась бы напечатать. Через некоторое время она нашла машинистку.

Рассказ напечатали с таким количеством ошибок, что об отправке в редакцию не могло быть и речи. Позже мать показала мне эту машинистку, довольно симпатичную, старше меня года на два-три, очень худая, плоскогрудая, и потасканная. По её лицу, неудовлетворённому, беспокойному взгляду видно, что личная жизнь не складывается, хотя с мужчинами живет интенсивной половой жизнью. Поразительно, как всё это просекается!

Я поблагодарил её за помощь, немного поговорили, и разошлись. Я спешил на работу.

Спустя несколько дней мать, смеясь, сказала, что я очень понравился машинистке, и она сказала матери, что готова ей руки целовать и пойти на все унижения, если отдаст сына ей в мужья. Я удивился, что о моем согласии речи не велось. Но промолчал. Больше её не видел. Но мать сделала далеко идущие выводы, которые бы позволили ей извлечь большую выгоду.

 Позже, вспоминая этот случай, поразился, как быстро, с первого взгляда, машинистка поняла мой характер, мою не избалованность девушками. Она отчаянно цеплялась за любую возможность устроить свою жизнь, даже путем небольшого унижения перед будущей свекровью.

В гости к матери стала заглядывать миловидная женщина из соседнего дома под нашей горой. Иногда приходила с прелестной дочкой лет 12-ти, немного полноватой для своих лет. Мать сказала, что её мать каждый день заставляет дочку пить чай пополам со сливочным маслом! Такая гадость! Зачем? Чтобы быть полной. Хочет выдать её за богатого аджарца. Они любят толстых женщин. Устраивает собственное благополучие за счет дочери, не спрашивая её, как и с кем, она хочет жить?

Уж не она ли и натолкнула мою мать на мысль, что и ей можно такое же устроить со своим сыном?

В киосках появились фотографии Николь Курсель, Марины Влади, актрис из недавно прошедшего французского фильма «Колдунья». Не совсем по повести Куприна, от которой я был в восторге, когда прочитал, но красивые героини спасали фильм. Мне больше понравилась Николь, я купил три фотографии с её изображением, и все повесил над своей раскладушкой.

В киоске были фотографии Изольды Извицкой, тоже обаятельной и красивой, но не купил, так как не был коллекционером. Мы не знали, что она замужем за артистом Бредун, который приучил её к спиртному и через несколько лет оставил ради продавщицы ковров, а Изольда сопьется до смерти. Печально.

У меня еще есть фотография Любовь Орловой, хотя в фильмах она не нравилась, особенно плоха в фильме «Цирк», где видна её крупная фигура с короткими ногами, противна её нелепая песенка, под иностранку. Но на этой фотографии она выглядела изумительно красивой. Никто тогда из нас не знал о хирургических подтяжках, к которым она часто прибегала.

Почти каждую неделю ходим на танцы в клуб офицеров, где играл оркестр. Танцплощадка с бетонным основанием, об которую, как об рашпиль, истирались туфли. Но результата нет, не можем познакомиться с хорошей девушкой, чтобы можно было встречаться.

На таком вечере Славка познакомил меня с Валерой Красильниковым, который выглядел простовато, так же и держался, без выпендрежа, и я предложил на следующие выходные поехать вместе на танцы в БНЗ, где танцы под проигрыватель в здании ДК. Он согласился. После танцев я показал, где живу, и в следующий раз, когда он днем пришел, мать была дома, он сказал:

— Тетя, Слава дома? – Чем неприятно поразил мою мать столь некультурным обхождением, мол, какая я ему тетя?

Но с тех пор мы стали дружить, вместе ходить на танцы. 

Увидев у меня три фотографии Николь Курсель, он попросил одну себе. Но не для того я покупал три фотографии, чтобы кому-то отдавать. Я любовался всеми, мне мало одного изображения. Такое чувство, если отдам, то отдам своё.

Я ревновал, но, не понимая этого, приписывал элементарной жадности. Хотя, по натуре, не жаден. Как-то мне понравилась марка с оленем, и я купил две марки.  В тетради они лежали рядом. Сергей увидел и попросил одну себе. Но я не смог отдать, потому и покупал две одинаковых, чтобы получить двойное удовольствие.  Он не упрашивал так долго как Валера, почти унижаясь, но я надолго запомнил свою жадность, которая была неприятна.

Может быть, поэтому, много позже, когда в аэропорту Баку купил две двадцатикопеечные марки на фольге на космическую тему, то одну подарил Славке, вторую  Сергею, а себе не осталось.

У Сергея намного больше марок, чем у меня, и гораздо лучшего качества, почти все иностранные, которые он часто меняет на другие. Так что, я, часто приходя к нему, каждый раз рассматривал новые марки. Ему не жалко расставаться со старыми, чтобы выменять на новые. У меня другой характер.

После двадцатилетних скитаний по частным домам, семья Шмелевых, наконец-то, получила квартиру в новом доме, на прекрасном месте, около Пионерского парка, недалеко от моря — пятьсот метров по-прямой, почти в самом центре города. Квартира трехкомнатная. Местные власти не посмотрели, что у них в семье две девочки и один  мальчик, третью комнату отдали, читай — продали, одинокой женщине.

Все понимали несправедливость такого решения: Шмелёвы месяцами сражались за право обладания третьей комнатой, но в Грузии не было советской власти, перегнули через коленку и заставили смириться.

Пришлось, кухню и балкон разделить пополам. Балкон застеклили, поставили узкую кушетку, и Сергей спал там до холодов, чтобы не стеснять сестер, благо, сам малого роста, который не мешал полностью растянуться.

Несправедливое подселение накладывало отпечаток на соседские отношения, они часто ссорились, хотя и там, и там люди были хорошими. Но квартирный вопрос испортил, изуродовал не один миллион порядочных людей.

Когда я и Сергей проходили мимо Дома учителей, он показал на красивый дом напротив.

— Здесь часто проходят закрытые просмотры зарубежных фильмов. Смотрят руководители города, их семьи, знакомые. После чего решают, выпускать ли фильм на экраны города, или что-то вырезать?

Я с завистью посмотрел на фигуристый особняк с неприступными воротами, представив, какие восхитительные фильмы там смотрят. Я в жизни таких не увижу. А если посмотреть, что вырезано… А вырезали очень часто и много. Стоило героям дойти до смелой сцены или постели, как действие прерывалось, и нам только оставалось додумывать, что же там было дальше?

Самого фильма едва хватало на час демонстрации, хотя мы читали, что за рубежом выпускают фильмы до двух часов, и более. Но кому и на кого жаловаться?

Проявление цензуры воспринимали как должное. Правительство беспокоиться о нашей нравственности. Но как же было с их нравственностью, когда они годами смотрели безнравственные фильмы? И так будет и дальше, не на год и не на два. Лучше об этом не думать.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/25/1213